На мой взгляд, всех этих карликов по их типу можно было разделить на три разряда. Одни напоминали двухлетних детей, были красивы и имели соразмерные члены, к их числу принадлежал жених. Других можно бы сравнить с четырехлетними детьми. Если не принимать в расчет их голову, по большей части огромную и безобразную, то и они сложены хорошо, к числу их принадлежала невеста. Наконец, третьи похожи лицом на дряхлых стариков и старух, и если смотреть на одно их туловище, от головы и примерно до пояса, то можно с первого взгляда принять их за обыкновенных стариков нормального роста, но, когда взглянешь на их руки и ноги, то видишь, что они так коротки, кривы и косы, что иные карлики едва могут ходить.
Из собора карлики в том же порядке пошли обратно к своим лодкам, разместились в маленькие шлюпки, гости сели в свои лодки, и весь поезд спустился к дому князя Меншикова, где должен был иметь место свадебный пир. Там в большом зале было накрыто шесть маленьких овальных столов, с миниатюрными тарелками, ложками, ножами и прочими принадлежностями стола, все было маленькое и миниатюрное. Столы были расставлены овалом. Жених и невеста сидели друг против друга: она за верхним, он за нижним столом в той же зале. Как над ней, так и над ним было по алому небу, с которого спускалось по зеленому венку. Однако за этими шестью столами все карлики поместиться не могли, а потому был накрыт один маленький круглый стол, за который посадили самых старых и безобразных. За столом в сидячем положении эти последние представлялись людьми, вполне развитыми физически, тогда как стоя самый рослый из них оказывался не выше шестилетнего ребенка, хотя на самом деле всякий был старше 20 лет. Кругом залы, вдоль стен, стояли четыре стола, за ними, спиной к стене и лицом к карликам, сидели гости. Край столов, обращенный к середине залы, оставили свободным, чтобы всем было видно карликов, сидевших посреди залы за упомянутыми маленькими столами. За верхним из тех столов, что стояли вдоль стен, помещались женщины, за тремя остальными мужчины. Карлики сидели на маленьких деревянных скамейках о трех ножках, с днищем в большую тарелку Вечером, когда в залу внесены были свечи, на столы перед карликами поставили маленькие свечечки в позолоченных точеных деревянных подсвечниках. Позднее перед началом танцев семь столов, за которыми обедали карлики, были вынесены, а скамейки, на коих они сидели, были приставлены к большим столам. Пока одни карлики танцевали, другие сидели на скамейках. Приглашенные на эту комедию остались на своих прежних местах, за которыми обедали, и теперь принялись смотреть. Тут, собственно, и началась настоящая потеха: карлики, даже те, которые не только не могли танцевать, но и едва могли ходить, все же должны были танцевать, во что бы то ни стало, они то и дело падали, и так как по большей части были пьяны, то, упав, сами уже не могли встать и в напрасных усилиях подняться долго ползали по полу, пока наконец их не поднимали другие карлики. Так как часть карликов напилась, то происходило и много других смехотворных приключений: так, например, танцуя, они давали карлицам пощечины, если те танцевали не по их вкусу, хватали друг друга за волосы, бранились и ругались и т. и., так что трудно описать смех и шум, происходивший на этой свадьбе. Будучи собственным карликом царя, новобрачный был обучен различным искусствам и сам изготовил для этого маленький фейерверк, но в тот вечер умер единственный сын князя Меншикова, поэтому праздник окончился рано, и фейерверк сожжен не был. Карлик этот находился при царе в бою под Полтавой и вообще участвовал с ним в важнейших походах и битвах, ввиду чего царь очень его любил. <…>
Декабрь
<…>
21-го. Ночью в Петербурге было повсюду такое наводнение, что многие должны были выбраться из своих жилищ. Вода залила все погреба, причем пиво и всякие другие запасы подверглись порче. В этом смысле пострадал и я. Строевой лес и лодки подмывало вплотную к домам и носило по улицам, так что всякие сообщения прекратились. Здесь уместно сказать, что три года тому назад царь обнародовал постановление, под страхом смертной казни воспрещающее присваивать чужой лес или другое добро, уплывшее при подобных наводнениях, которые случаются в Петербурге почти ежегодно. Добро, очутившееся, когда спадет вода, на чужой земле, должно быть возвращено настоящему собственнику
22-го. Так как царь в течение некоторого времени, против своего обыкновения, безвыездно сидел дома, чтобы лечиться, и я вследствие этого долго его не видал, то я стал искать случая повидаться с ним. Стоило это мне немалых хлопот, впрочем, при содействии одного из царских денщиков, я таки достиг цели и застал царя дома – неодетым, в кожаном, как у ремесленника, фартуке, сидящим за токарным станком. Царь часто развлекается точением и, путешествуя, возит станок за собой. В этом мастерстве он не уступит искуснейшему токарю и даже достиг того, что умеет вытачивать портреты и фигуры. При моем посещении он временами вставал из-за станка, прогуливался взад и вперед по комнате, подшучивал над стоящими кругом лицами и пил с ними, а также порой разговаривал то с тем, то с другим между прочим и о самых важных делах, о каковых удобнее всего разговаривать с царем именно при подобных случаях. Когда же царь снова садился за станок, то принимался работать с таким усердием и вниманием, что не слышал, что ему говорят, и не отвечал, а с большим упорством продолжал свое дело, точно работал за деньги и этим трудом снискивал себе пропитание. В таких случаях все стоят кругом него и смотрят, как он работает. Всякий остается у него, сколько хочет, и уходит, когда кому вздумается, не прощаясь. <…>
Январь
<…>
30-го. Царский духовник25 передавал мне, что за Невой, на гауптвахте, в присутствии 20 человек солдат заплакал образ Божьей Матери, которая будто бы сказала при этом, что в ее честь за крепостью должна быть построена церковь. Об этом чуде доложили царю, ибо русские по меньшей мере так же суеверны, как паписты, и царь, желая сам это видеть, тотчас же поехал за Неву, чтобы осмотреть образ: у глаз Божьей Матери действительно оказалось несколько полосок, как бы от стекавшей вниз влаги. Поверил ли он этому вымышленному плачу, не знаю, во всяком случае, ни положительного, ни отрицательного мнения своего по настоящему делу он не выразил. И вот слух этот, как ложь, сочиненная евреями о том, будто бы тело Иисуса было украдено его учениками, продолжает и доныне составлять между русскими предмет всеобщих разговоров.
В тот же день царь рассказал мне о следующем случае, происшедшем несколько лет тому назад в Москве. По его распоряжению казнили некоторых бунтовщиков. В России осужденные идут на казнь не связанные, им даже не завязывают глаз, они сами бросаются наземь перед палачом, растягивают руки и вытягивают ноги и кладут голову на плаху. Один из бунтовщиков лег плашмя на землю, протянув руки вдоль тела, затем ему отсекли топором голову. Тут царь увидал, как обезглавленный труп приподнялся на руках и на коленях и простоял в таком положении целую минуту, после чего снова повалился наземь. Рассказ этот заслуживает веры, так как слышал я его из собственных уст царя, а царь не склонен к вымыслам. В заключение царь, который весьма здраво обо всем судит, выразил мысль, что, несомненно, у этого преступника жилы были сравнительно тонкие – обстоятельство, замедлившее истечение крови, и чрез это на более долгое время сохранившее в теле жизненные силы. Подобные же случаи, происходящие от той же причины, наблюдаются и на птицах, в особенности на курах, которые, будучи обезглавлены, иной раз долго еще бегают по земле. <…>
Март
<…>
16-го. Проезжая по городу, я случайно встретил царя, который сам делал сортировку между солдатами и офицерами, устраняя старых и негодных к службе, причем сам обо всем расспрашивал и писал. Удивительнее всего было спокойствие, с каким он это делал. Непосвященный подумал бы, что никакого другого дела у него нет, тогда как в действительности во всей России государственные дела – гражданские, военные и церковные – ведаются им одним, без особой помощи со стороны других. Перед своим уходом, царь велел внести globum terrestrem <земной глобус – лат> в дом и поставить его под небо из тафты. Глобус этот медный, шести футов в диаметре, заказан в Голландии покойным королем шведским; цена ему была назначена в 16 000 ригсдалеров, но так как король умер до его изготовления, а царствующему королю в нем надобности не было, то царь выторговал его себе за 1800 ригсдалеров.
В этот день из Москвы уехал упоминаемый выше польский посол, не получив у царя иной прощальной аудиенции, кроме как частной, на пиру у некоего служащего в Сенате, в Москве, Тихона Никитича, куда был зван и царь. <…>
21-го. Я ездил в Измайлово-двор в 3 верстах от Москвы, где живет царица, вдова царя Ивана Алексеевича, со своими тремя дочерьми царевнами. Поехал я к ним на поклон. При этом случае царевны рассказали мне следующее. Вечером, незадолго перед своим отъездом, царь позвал их, царицу и сестру свою Наталью Алексеевну в один дом в Преображенскую слободу. Там он взял за руку и поставил перед ними свою любовницу Екатерину Алексеевну. На будущее время, сказал царь, они должны считать ее законной его женой и русской царицей. Так как сейчас, ввиду безотлагательной необходимости ехать в армию, он обвенчаться с ней не может, то увозит ее с собой, чтобы совершить это при случае, в более свободное время. При этом царь дал понять, что если он умрет прежде, чем успеет на ней жениться, то все же после его смерти они должны будут смотреть на нее как на законную его супругу. После этого все они поздравили Екатерину Алексеевну и поцеловали у нее руку. Без сомнения, история не представляет другого примера, где бы женщина столь низкого происхождения, как Екатерина, достигла такого величия и сделалась бы женой великого монарха. Многие полагают, что царь давно бы обвенчался с ней, если бы против этого не восставало духовенство, пока первая его жена была еще жива, ибо духовенство полагало, что в монастырь она пошла не по своей доброй воле, а по принуждению царя, но так как она недавно скончалась