Кремль осматривать вместе с Крюйсом колокол, а затем отправился с ними обоими на обед к боярину Л. К. Нарышкину[52].
На другой день после обеда посланник опять встретился с царем на прощальном пиру у Лефорта, с которого Петр в 6-м часу вечера выехал в Воронеж при звуках труб и пушек и при громких криках «Vivat!». Из Воронежа царь вернулся в Москву к Рождеству. Святки по обычаю проводились в шумных увеселениях, а затем в двадцатых числах января продолжался розыск над второй большой партией стрельцов, поглощавший внимание Петра. К тому времени Гейнс получил из Копенгагена необходимые ему приказания. Вести о намерении шведского правительства отправить в Москву посольство и опасение, что это посольство расстроит налаживающийся датско-русский союз, побудили Христиана V действовать более решительно, и он предписывал Гейнсу не только представить царю проект договорного акта, но и делать в этом проекте всякие изменения, какие угодно будет царю, не изменяя только существа двух параграфов проекта, касавшихся взаимной помощи и имевших значение «фундамента» всего дела (als das fundamentum des gantzen wercks). Гейнсу сообщен был также текст договора Дании с Августом II на тот случай, если бы опять зашла речь о составлении против Швеции тройственного союза[53]. Посланник был, таким образом, в полной готовности продолжать начатые лично с царем переговоры. Однако переговорить с царем впервые по его возвращении из Воронежа ему удалось только 27 января 1699 г. в доме князя Б. А. Голицына, где царь проводил вечер, отдыхая после допроса стрельцов. «Я улучил время, — доносит Гейнс об этом свидании королю, — чтобы сообщить ему, что я имею ответ на все, что его величество мне поручал; он остался доволен и сказал мне, что через несколько дней он непременно будет у комиссара Бутенанта, так же как в прошлый раз, и что он меня о том уведомит; я должен согласиться подождать и тем временем все приготовить, чтобы сообщить ему проект, который ваше величество милостиво мне прислали, принимая все предосторожности и соблюдая, насколько будет осуществимо, тайну… Царь мне строго запретил говорить об этом кому-либо из его министров»[54].
Обещанное свидание состоялось 2 февраля, накануне казней, которым была подвергнута вторая партия стрельцов после январского розыска. «Согласно своему обещанию, — пишет Гейнс королю, — царь приехал к комиссару Бутенанту 2 февраля в исходе дня (`a la fin de 2 Feґvrier) в сопровождении своего первого переводчика и немногих незначительных лиц. Меня позвали. Царь сделал мне знак следовать за ним в отдельную комнату, приказал запереть двери и спросил, что я могу ему предложить. Я имел честь ему сказать, что „его величество без сомнения припомнит, что он мне поручил, и что я сделал все необходимое, чтобы получить от вашего величества удовлетворяющий ответ по всем пунктам. Он спросил сначала, нет ли у меня всего этого на письме, чтобы ему сообщить. И так как я сам лично переписал набело проект союза, который ваше величество удостоили мне прислать, то я вынул его из кармана с заявлением, что ваше величество убеждены, что царь увидит отсюда истинные намерения и что эти намерения удостоверят его во всем том, чего можно во всякое время ждать от великого друга, брата и союзника“». Вероятно, эти последние заявления Гейнса показались царю слишком многословными, так что он нетерпеливо вырвал бумагу из рук посланника. «При этом его величество царь, — продолжает Гейнс, — почти вырвал у меня из рук (проект договора), сказав, что никто в мире его не увидит, кроме него и присутствовавшего присяжного переводчика, который должен перевести его на русский язык, что это скорее его, чем мое, дело все по возможности осторожно устроить (de menager le tout au possible) и что он мне даст ответ и сообщит свои соображения, через несколько дней. Я удержал у себя, государь, сепаратный и секретный параграф и открою его тогда только, когда получу положительное уверение со стороны царя, что дело одобряется, и это согласно с моими первыми инструкциями». После этого разговора Гейнс, следуя предписаниям короля, повторил «комплимент», сделанный на прошлом свидании, сказав, что король в высшей степени желает обнять царя в своих владениях и берет на себя заботу о его перевозе в Данию с наивозможнейшими удобствами. В ответ на это царь обнял Гейнса и сказал, что он также желает этого счастья, но что в настоящее время чувствует себя как бы в осаде со всех сторон, однако надо надеяться, что в будущем переезд по морю будет более свободным. Слова Гейнса, что путешествие можно было бы предпринять через Данциг или другой какой-либо порт, Петр прервал, заметив: «Не надо мечтать об этом при теперешних конъюнктурах, так как, кажется, нигде нет безопасности». «Я закончил пожеланием, — пишет Гейнс, — чтобы со временем царь нашел боґльшие удобства на этот конец, на что он улыбнулся и обнял меня второй раз. Затем он вернулся в первую комнату, где находился генералиссимус Шеин, встретивший его на дороге. Мы с Бутенантом предложили ему и его компании несколько стаканов напитков по обычаю этой страны, и после нескольких минут беседы царь удалился, весьма милостиво уверяя меня еще раз, что это его дело сохранить все в тайне и что я ничем не рискую с ним»[55].
Эти свидания царя с датским посланником, несмотря на всю тайну, которой они окружались, все же становились предметом разговоров и возбуждали зависть и интриги. Русские вельможи Л. К. Нарышкин, князь Б. А. Голицын и фаворит Лефорт были недовольны тем, что были обойдены при этих переговорах. Шведский резидент Книппер ревниво относился к тому расположению, которое царь выказывал Гейнсу, вел интриги против него, распространяя слухи о намерении Христиана V сблизиться со шведским королем, чтобы дискредитировать в глазах царя политику Дании и вселить в него подозрение к искренности датчан. Книппер старался возбудить среди бояр симпатии к Швеции, сблизился с Анной Монс и через нее стремился воздействовать на Лефорта. «Я не в состоянии выразить ревность, — пишет Гейнс, — которую эти приватные беседы с царем вызывают не только у шведского комиссара и его приверженцев, но также и у первых бояр и особенно у его превосходительства самого г. Лефорта; он меня спрашивал тоном полным ревности, однако в конфиденциальной форме, говорил ли я с царем». Такой вопрос Лефорт предлагал дважды: у бранденбургского посланника фон Принцена и на рауте у шведского резидента Книппера. Гейнс, однако, упорно молчал, помня решительное запрещение царя вступать в переговоры с министрами[56].
Итак, после разговора 2 февраля у Петра в руках был представленный Гейнсом письменный проект союзного договора[57], пока еще без сепаратного параграфа. Царь, однако, медлил ответом; он выжидал тогда вестей от П. Б. Возницына с Карловицкого конгресса. Гейнса он вновь увидел на прощальном обеде у Лефорта, опять перед отъездом в Воронеж[58]. Он сказал посланнику, что вырабатывает ответ на его предложение, и пригласил его ехать за собой в Воронеж; там на досуге можно будет заняться переговорами. «Царь мне сказал мимоходом, — доносил об этой беседе Гейнс в депеше от 21 февраля датскому министру Иессену, — что ответ вырабатывается, и, уезжая в Воронеж, заявил мне, что ему здесь ни о чем невозможно вести переговоры вследствие множества затруднений, в которых он здесь находится, но что он надеется, — это были собственные выражения царя, — что я ему сделаю удовольствие и окажу дружбу, выражение слишком обязывающее (parole trop obligeante), если последую за ним в Воронеж; там будет более досуга обо всем со мною переговорить. Я счел, милостивый государь, своим нижайшим долгом, а также полезным для службы его величества (короля) заявить, что я вполне готов к этому, тем более что там мне будет удобнее посвятить его в содержание моих инструкций. Итак, было решено, что я поеду отсюда завтра с бранденбургским посланником, который уже получил отпускную аудиенцию, но сделает перед отъездом эту прогулку в Воронеж по просьбе царя, чтобы посмотреть приготовления к снаряжению значительного флота, которые, как все уверяют, невероятны (que tout le monde assure d’estre incroyables), и чтобы дать о них лучший отчет курфюрсту, его государю»[59].
VI. Продолжение переговоров с Гейнсом в Воронеже
Гейнс действительно выехал в Воронеж 22 февраля вместе с фон Принценом, с которым он старался завязать в Москве дружеские связи и о котором он наилучшим образом отзывается, не находя похвал его учтивости и порядочности («je ne scaurais d’ailleurs assez louer les civiliteґs du dit Envoyeґ et il passe dans l’esprit des gens pour tr`es honneste homme»[60].
В Воронеж Гейнс и Принцен прибыли 28 февраля, во вторник. Царь показал им работы по постройке флота, о которых Гейнс отозвался как о превосходящих всякое воображение. Через день по приезде посланников, в четверг 2 марта вечером, Петр уже имел с Гейнсом новый секретный разговор о союзе. «Его царское величество, — пишет Гейнс королю, — призвал меня в четверг вечером в свой кабинет с наиболее доверенным переводчиком, который дан был мне в качестве пристава на все время моего пребывания в Воронеже. Он подверг рассмотрению сообщенный ему мною проект союза, достав его из своей шкатулки, ключ от которой находился только у него самого. Царь не нашел почти никаких возражений, но он полагал, что проект слишком обширен (trop ample) и что самая тесная дружба в мире могла бы быть установлена посредством письма, подписанного собственноручно обоими монархами, где содержалось бы [условие] о взаимной помощи во всех случаях (sans exception) без обозначения quis fuerit aggressor vel non. Он мне также дал понять, что выражения договора слишком общи (eґstoient fort conceus in genere) и что там ничего не говорится, в частности, о Швеции. При этом я не мог уже долее удерживаться от сообщения ему секретного пункта, связанного с третьим параграфом союзного договора. Он остался им доволен и поручил мне изготовить через его переводчика перевод и сообщить ему завтра. Он стал опять повторять, что эта бумага слишком обширна, и сказал мне, что он не намерен сообщать что-нибудь из нее своим боярам, что он все сделает сам вместе со мною, но что изготовление формального трактата было бы для него очень затруднительно. Здесь я стал упрашивать его царское величество сообщить мне свои мысли на письме и о том, как, по его мнению, это может быть улажено его собственноручным письмом и взаимным письмом вашего величества, [прибавив], что я ему отвечаю за секрет, что, кроме вашего величества и нескольких министров вашего совета, его письма никто не увидит и что я испрошу приказания и ответ вашего величества. Царь мне сказал, что он это сделает и что он так сделал с курфюрстом Бранденбургским, о чем никто не знает и о чем он мне конфиденциально сообщил; что необходимо также привлечь (de menager aussi bien) этого курфюрста, как и короля Польского, что таким манером дело (le party) будет сильнее. Я ответил, что ваше величество не уклонитесь от этого, но постараетесь привлечь курфюрста к тем же интересам. Царь просил меня затем сообщить ему содержание трактата, который имеется у вашего величества с королем Польским; я счел сообразным с моими инструкциями изъявить готовность к этому и распорядился о переводе главных параграфов, могущих иметь отношение к союзу с этим двором. Но к н