На стенах комнаты висели разномастные персидские ковры, на которых в красивых сочетаниях было навешано оружие: пищали, ружья, сабли, кинжалы, щеболташи[14], рога в серебряной оправе, луки, чеканы, конская сбруя, называемая у казаков ронзыками. На полу горницы лежали плотные малинового цвета персидские ковры. Вдоль стен, с одной стороны стола, были поставлены крепко сколоченные дубовые лавки, а с другой – стояли простого дерева раздвижные стулья, покрытые шелковыми подушками с золотым шитьем. Жена Фрола Минаича, наряженная в лучшие одежды, встретила дорогих гостей низким поклоном, предложив рассаживаться за столом.
Аппетитное благоухание разливалось по горнице, стол буквально ломился от яств.
– Вот, спробуй, государь, круглики, сек! – суетился атаман, предлагая царю пироги с рубленым мясом и разварную филейную говядину. – А вот лизни, языки говяжьи, стал быть!
Расторопные слуги уже до краев наполнили терпким вином чеканные серебряные кубки для гостей, а царю Минаев самолично поднес тяжелый серебряный кубок тройного касильчатого меду, особо ценившегося у казаков за вкус и крепость. Кубком этим, подаренным ему два десятка лет назад в Москве, Минаев особливо гордился и подносил его только особо уважаемым гостям. Пили из него тайши калмыцкие и мурзы ногайские, и послы московские, но государь всея России случился в курене Фрола Минаича впервые. Петр принял тяжелый кубок, улыбнулся в усы и тихо начал:
– Господа, давно и упорно стремились наши предки пробить желанный выход в море Азовское, а за ним и в Черное, но дело сие трудное свершить им не удалось. Труд сей тяжкий подъять Господь положил на наши плечи. Верю в успех, верю в мужество ратных людей российских, верю в удаль геройскую донских казаков и славного их атамана Фрола Минаича, коего давно знаю и зело люблю. Виват!
Собравшиеся за столом дружно подняли кубки и в лад выпили, чокнувшись друг с другом.
Тут же слуги из числа пленных татар и татарок, живших на правах младших членов семьи атамана и звавших его «бачка!», подали на серебряных подносах румяных поросят, гусей, индеек. В центр стола, ближе к государю, поставили молодого дикого кабана, обложенного зеленью. Все это ароматное мясное и птичье изобилие было встречено одобрительным гулом гостей. Лефорт поторопился налить царю, слуги наполнили кубки всех офицеров. В охотку выпили вдругорядь, и тишина на время установилась за столом, только слышалось разнобойное позвякивание вилок и ножей, да смачное почавкивание гостей, вкушавших аппетитное изобилие атаманова стола. Петр, утолив голод, комкая в сальных руках полотенце, спросил Фрола:
– Давно ль, Минаич, стоял в Черкасском городке генерал Петр Иванович Гордон с кораблями и войском и какие вести имеешь из-под Азова?
– Четвертого дни, государь, пришел сюда господин генерал Петро Иваныч Гордон. В вечеру того ж дни споймали казаки наши на море Азовском греческого торгового гостя по имени Федор Юрьев.
– Так, так! – оживился Петр… А Минаев продолжал: – При допросе, учиненном сему греку генералом вашего величества Петром Иванычем Гордоном, показал сей грек, что родом он из Крыму, из города Султан-Сарай, религии християнской, православной, занимается мелкой торговлей. В начале генваря сего году, пришел он в Азов на струге торговать. И сказал, государь, сей грек, что в Азове-городке живет три тыщи воинов; пехота, стал быть, в самой крепости, а конная рать басурманская стоит за городом, в палатках. Недели с три тому назад прибыло из Кафы в Азов четыре корабля по пять сот человек, а Муртаза-паша привел тысячу человек и из Константинополя ждут басурмане еще три корабля и десять фуркат с войском, боевыми припасами и продовольствием, государь. А еще сказывал тот грек, государь, что турки Азов-город укрепили: вычистили рвы крепостные, одели стены каменные дерном толстым, поставили батареи с пушками многими.
Петр слушал молча и хмуро. Спросил, едва замолк Минаев:
– Кто за главнокомандующего в городе?
– Главнокомандующим в Азове Муртаза-паша; зело, государь, храбрый и опытный военачальник. За ним Мустафа-бей идет по старшинству.
– Где ныне обретаетца генерал Гордон? – осведомилея царь.
– Вчерашнего дни, государь, мои казаки, кои находятся в войске господина генерала Гордона, донесли, что он изволил перейти реку Батай при впадении речки Койсы в Дон и нашел там удобное место, дабы корабли вашего величества могли выгрузить пушки и припасы всякие. Господин генерал оставил в сем удобном месте стрельцов вашего величества для сооружения ретраншемента, сам же двинулся за речку Скопинку под Азов-город.
– Добре! – отозвался Петр, довольный скрупулезным и обстоятельным докладом атамана. – Благодарение богу, все, кажись, идет по плану…
Хмурость сошла с лица Петра, уловив это, Минаев наполнил государев кубок, слуги проделали то же с кубками остальных гостей, чокнулись и с новой силой принялись за только что поданные слугами новые блюда: похлебку из баранины, суп из курицы с сарацинским пшеном и изюмом, борщ со свининой, ягненка с чесноком, дрофу, диких уток и куликов.
– Слыхал я, Минаич, – снова обратился царь к атаману, – что дюже знатно умеют у вас петь на Дону. А ну-ка покажь песенное искусство казачье, атаман.
Фрол засмущался, что-то попытался объяснить, но его выручил старшина Илья Зерщиков: приятным голосом он затянул старинную казачью песню:
У нас, братцы, на Дону, во Черкасском городу,
Проявился у нас, братцы, прирожденная тума.
Минаев и сидевшие за столом казаки дружно и напористо подхватили
Он из тум, братцы, тума, Сенька Маноцков злодей
Крепкой думушки с стариками он не думывал;
Думывал крепкую он думушку с ярыжками.
Перекинулся, собака, ко азовскому паше.
А азовский-то паша стал его спрашивати:
Ты скажи, скажи, приятель, правду истинную:
Што-то думают у вас, во Черкасском городу?
Петр, склонив голову и призакрыв глаза, слушал старательное пение донцов, которые почувствовав внимание царя, тянули раскованней и свободней:
Да у нас-то на Дону, во Черкасском городу
Старики-то пьют-гуляют, по беседушкам сидят,
По беседушкам сидят, про Азов ваш говорят:
Он не дай, боже, азовцам ума-разума того:
Не поставили б они башенки на усть-речки Каланчи,
Не перекинули бы цепи через славный тихий Дон,
Не подвели бы они струны ко звонким колоколам.
Уже нельзя нам, братцы, будет во сине море пройтить,
По синю морю гулять, зипунов-то доставать.
За столом установилась тишина, все слушали, очарованные красотой и значимостью песни, сильными голосами певцов. Недалеко от Петра молча сидел голландец Яков Янсен, служивший государю и пользовавшийся его особым расположением. Было заметно по его лицу, что песня волнует его, затрагивая какие-то потаенные струны его души. И никто не догадывался, что за столом у атамана сидит, ест и пьет будущий предатель, такой же, как и Сенька Маноцков изменник, песню о котором заканчивали казаки и атаман Минаев:
Как у нас было на Дону, во Черкасском городу,
Войсковой наш атаман во всю ночушку не спал;
Как со вечеру сокол наш роговыя проплывал,
Ко белу свету сокол наш по синю морю гулял,
По синю морю гулял, кораблики разбивал.
Певцы затихли, молчали и слушателию.
Первым заговорил Петр, вставая и хлопая Минаева по плечу:
– Уважил, Минаич, прими в награду! – и протянул удивленному атаману золотую монету.
Повернувшись к Илье Зерщикову, Петр одарил и его золотым, добавив:
– Сей чернобородый казак весьма речист голосом, надеюсь што и воин он столь же славный, как и певец?
Зерщиков поклонился, принимая государев подарок и комплимент, а Минаев вставил:
– Сего казака, государь, величают Ильей Григорьевым сыном Зерщиковым, и воин он средь славных бойцов не последний!
Зерщиков снова поклонился, как бы подтверждая свое согласие со столь лестными словами атамана.
– Ну добре, коли так! – улыбаясь, молвил Петр. – Беру тебя, Илья Григорьевич, к Азову, на баталию с турками, посмотрим на удаль твою в деле воинском.
– Счастлив служить тебе, государь! – склонил голову Зерщиков.
И никто не ведал в тот час, что минет время, отгремят азовские баталии, отполыхает пламя булавинского восстания и приедущий в Черкасск Петр I велит отрубить голову Илье Зерщикову за измену, за то, что примкнет он к «вору Кондрашке Булавину». Но это будет в апреле 1709 года.
– Не приметил я, Минаич, – снова заговорил Петр, – ни храма божия, ни часовенки в Черкасске. Ужель казаки твои не имеют потребности в молитве?
– Истинно говоришь, государь, што нет в городке нашем ни храма, ни даже часовни. С тех пор, как сгорел годков восемь тому назад в пожаре страшном деревянный храм во имя Воскресения Христова, обращались мы многократно к твоим чинам государским возобновить храм, но тщетно пока, государь…
Минаев замолчал, сознавая, что сказал много. Но Петр успокаивающе похлопал его по плечу и сказал:
– Хоть нужда государства нашего в деньгах, железе и камне преогромная, но для строительства храма в Черкасске найдем мы средства… Обещаю, Минаич… Дай только ключ к Азову подобрать!
Три дня стоял петровский флот у черкасских берегов, три дня отдыхали солдаты и матросы, готовясь к осаде и штурму Азова. Для самого царя и его свиты в двух верстах от Черкасска был сооружен деревянный путевой дворец, укрепленный палисадом[15].
Наконец, поздней ночью двадцать восьмого июня государевы корабли один за другим тихо снялись с якорей и неспешно тронулись вниз по течению, туда, где близкий, но невидимый, лежал Азов. Впереди плыл Франц Лефорт с полковниками своей дивизии, легкой казной и аптекой. За ним шел Головин с солдатами и стрельцами, сзади на тяжелых судах следовали артиллерийские боеприпасы и прочее снаряжение. Темная ночь один за другим поглотила петровские корабли.