Так продолжалось несколько дней. Петр нервни чал, требуя от своих генералов обуздать напористых басурман, но тщетно: нападения со степи и вылазки и Азова продолжались. Царь собрал военный совет. Присутствовали Гордон, Лефорт, Головин, атаман Минаев, полковник Шарф, другие иноземцы. Как всегда тихо и незаметно в углу шатра сидел и внимательно слушал любимец Петра Яков Янсен.
– Господа военная консилия! – Петр придвинул к себе карту Азова и окрестностей, ткнул в нее погасшей трубкой. – Сего дня надлежит принять нам решение, дабы найти выход из той пренеприятной ситуации, в коей находится наша армия. Басурмане ежедневно нападают на позиции наши, делая вылазки из Азова; нарушая нормальную доставку войскам нашим продовольствия, фуража и боевых припасов. Подвоз указанных припасов водой затруднен по причине стоящих по обоим берегам она башен-каланчей. Меж ними по воде сделан поперек Дона деревянный частокол, из дубовых свай состоящий. Лазутчики наши донесли, что в башнях сих имеется гарнизон янычар, а также в одной пятнадцать, а в другой двадцать пушек, – Петр выбил кремнем огонь, запалил табак в трубке и продолжал: – Полагаю, господа военная консилия, нам есть великий резон захватить сии башни.
Генералы одобрительно загудели. Петр продолжал:
– Для сего дела надобны добровольные люди, а посему объявляя: каждому, кто изъявит желание итить под каланчи, выдать по десяти рублев! Есть ли добровольцы?
– Имеются, государь! – отозвался Фрол Минаев. – Мои казаки…
– Спасибо, Минаич! – просиял царь, обнимая атамана. – Порадовал. Говори, кто пойдет?
– У нас, государь, давно имелась думка захватить эти проклятые каланчи, потому как они нам, казакам, давно поперек горла стали. А ныне, когда я шел на твою, государь, консилию, гутарили мне казаки, штоб испросил я твоего, государь, благословения на приступ каланчей. Мы и без червонцев согласные.
Темной июльской ночью четырнадцатого числа две сотни донских казаков бесшумно подобрались к каланчам. Казаков готов был поддержать солдатский полк полковника Шарфа, занявший позиции сбочь казаков. Тихо войдя в речку, донцы переплыли Протоку и Широкий ерик, толкая перед собой тростниковые плотики, на которых лежало оружие. Было темно и тихо, луна, плотно закрытая тучами, спряталась у самого горизонта, крепкий ветер, дувший со стороны мря, создавал благоприятствующие продвижению казаков шумы. Леонтий Поздеев, возглавлявший казаков, первым выбрался на берег у подножия башни, бесшумно потянул на себя плотик с оружием и миной-петардой, которой предполагал взорвать железные ворота башни. Однако удачного взрыва не получилось, пришлось крушить ломами одну из бойниц каланчи, пока не был сделан лаз, в который один за другим проникли казаки. Навстречу им с факелами и саблями в руках бежали янычары, сверкая горячими в темноте глазами. Сеча была жестокой и короткой: убив четырех и взяв в плен пятнадцать турок, казаки овладели башней. На ее вершине они зажгли несколько факелов, возвестив всем о взятии каланчи. Лишь один янычар из каланчинского гарнизона спасся, переплыв Дон, принеся в Азов нерадостную весть о захвате казаками одной из башен.
С рассветом казаки открыли огонь из захваченных турецких пушек по стоявшей напротив башне. Ядра с воем вгрызались в кирпичную кладку башни, высекая большие куски. Продержавшись до вечера, турки покинули башню, перебравшись в хорошо укрепленный Азов.
Радости Петра не было предела. Он по очереди обнял героев-казаков, вручив каждому по червонцу и преподнеся по доброй чарке вина. Салют из всех видов оружия потряс окрестности Азова. В Москву, переводчику Посольского приказа Кревету царь отписал: «Зело великая радость была здесь, и, благодаря богу, стреляли во всех полках, и теперь зело свободный стал проезд со всякими живностями в обозы наши, и будары с запасами воинскими и съестными, с реки Койсы суда пришли, которые преж сего в обоз зело провожены были с великою трудностью от татар сухим путем, и, слава богу, по взятии оных, яко врата к Озову щастия отворились».
Радость первой победы была, однако, омрачена весьма пренеприятным известием: на сторону турок переметнулся голландский матрос Яков Янсен, которому Петр настолько доверял, что делился с ним важнейшими тайнами, дозволяя присутствовать на военных советах. Доложивший об этом Петру Гордон не скрывал своей тревоги, опасаясь активных действий турок.
– Сия измена подлого Янсена, господин бомбардир, – хмуро уставясь в царя, бурчал шотландец, – зело много пакостей нам сулит. Сей мерзкий Якоб Янсен не без помощи вашего величества зело много наших тайн познал. Не сомневаюсь, мин херц, что уже. в сей час он показывает басурманам местоположение полков наших. Особливо опасаюсь я за неоконченные и малоукрепленные траншеи, кои располагаются меж моими и генерала Лефорта полками.
– Якоба Янсена, сего подлого Якушку, я добуду любыми путями и повешу на Москве! – не сдерживая клокочущей ярости, зарычал Петр, стукнув кулаками по столу. Клянусь вам, Патрик![17] – потом, поуспокоившись, добавил: – А ныне надобно упредить басурман и усилить стрельцами слабо укрепленные места, о коих вы говорили.
Последние слова Петра потонули в грохоте выстрелов и яростном турецком «Алла! Алла!», доносившихся издалека.
– Началось, герр Питер! – хватая свою шляпу со стола, прокричал Гордон, торопясь к своим полкам, куда остервенело лезли янычары, зная со слов перебежчика Янсена слабые и сильные стороны русских позиций.
Когда Патрик Гордон подбежал к редуту, бой здесь кипел в полную силу. В отсутствие отца оборону возглавил его сын Александр. Под напором янычар, в исступлении оравшим свое «Алла!», стрельцы медленно отступали, рубясь бердышами и саблями. Гордон, приведший подкрепление, сумел не только остановить, но и потеснить турок до самого крепостного рва. Но лишь только беглецы-янычары собрались перескочить через ров, из крепости на храпящем от напряжении белом коне вымахал Мустафа-бей с кривой саблей в правой руке.
– Аллах с нами, дети мои! – закричал он, вскидывая лошадь на дыбы. – За мной во имя Аллаха, всеми – лостивейшего и милосердного!
Янычары остановились, потом, повинуясь приказу, ринулись вслед за своим начальником. Такой поворот в ходе боя был неожиданностью для россиян. Потеряв наступательный порыв, стрельцы недружно сопротивляясь, отдавая шаг за шагом инициативу басурманам. Из Азова в это момент выплеснулась еще одна волна турок, мощным напором они опрокинули русских, стрельцы побежали.
«Стрельцы и солдаты, – вспоминая этот тяжкий момент, писал позже Гордон, – рассеялись по полю в паническом страхе, какого я в жизнь свою не видывал. Тщетны были все мои увещевания; я не отходил от редута, чтобы привлечь войско, но напрасно. Турки меж тем были все ближе и ближе и едва не захватили меня в плен, от которого я спасся помощию сына и одного рядового».
Янычары, победно вопя, захватили редут с орудиями, ворвались в траншеи. Но тут на помощь Гордону подошли «потешные полки», турки приостановились, а потом, дрогнув от натиска свежих сил россиян, начали отступ.
Мрачный и злой обходил Петр траншеи и редут, в которых безмолвно лежали мертвые русские солдатушки, кричали и корчились от боли раненые и увечные стрельцы. Потери составили шестьсот человек. Царь немного успокоился, когда Патрик Гордон сообщил ему, что урон турок и того больше. Подергивая от нервной встряски усиками, Петр назначил военный совет.
Консилия, на которой присутствовали только генералы и донской атаман Фрол Минаев, началась с доклада Патрика Гордона. Кратко обрисовав, голосом бесцветным и невозмутимым, сложившееся положение, он, повысив несколько тон, предложил:
– Господа, полагаю необходимым для успешного ведения осады крепости прорыть контравалационную линию на левом нашем фланге вплоть до реки. Сия мера прервет связь степной татарской конницы с гарнизоном Азова. Кроме того, настоятельно предлагаю направить сильный отряд пехоты на правый берег Дона для возведения там ретраншемента, из коего сподручно нам будет вести регулярный артиллерийский огонь, так как азовская крепость стоит на покатом к Дону месте.
– Да, да, – вмешался Петр, отсель даже видны азовские улицы и дома.
– Кроме сего, – не замечая реплики царя, продолжал шотландец, полагаю настоятельной необходимостью немедля укрепить каланчинские башни, захваченные намедни.
Гордон присел на дубовый табурет, началось обсуждение его предложений. Тряхнув буклями седого парика, первым заговорил Франц Лефорт:
– Сии предложения господина генерала Гордона были бы исполнимы лишь тогда, если бы армия его величества имела в своем составе шестьдесят тысяч бойцов. Из всех предложений господина генерала полагаю исполнимым лишь второе, а именно: послать сильный отряд для занятия выгодного пункта на правом берегу Дона-реки.
Гордон тут же возразил:
– Правила военного искусства таковы, что ежели не выполнить все три моих предложения, Азова-города нам не взять. Прискорбно, но это так.
Собравшиеся заспорили, загомонили. Итог подвел Петр:
– Предложения господина Гордона разумны, но невыполнимы ввиду нехватки сил. Посему предлагаю ближнему нашему стольнику князю Якову Федорычу Долгорукову[18] во главе двух солдатских полков общим числом в четыре тысячи человек занять позиции в садах на Каланчинском острову.
– Одобряем! – отозвались Головин и Лефорт. Гордон сидел неподвижно, недовольно оттопырив нижнюю губу.
– Все идет так медленно и неудачно, – буркнул он, – точно нам оно совершенно неважно. Опять ничего дельного не решено.
Темной ночью двадцатого июля солдаты Якова Долгорукова переправились через реку и начали закрепляться в тенистых садах Каланчинского острова. Утром турки обнаружили эту, новую для себя, угрозу и судами стали пересекать Дон, норовя вышибить князя. Долгоруков отправил к Петру гонца с требованием подкрепления. Добравшись до ставки царя, гонец увидел Петра стоявшим на возвышении, плотно прижав к правому глазу зрительную трубу, бомбардир внимательно следил за движением турок. Обернувшись к Гордону, Петр коротко бросил: