Печален изнурительный переход от Днестра к Пруту. Впереди лежала испепеленная солнцем безводная степь. То, что не успели сделать жалящие лучи солнца, довершила саранча. Тучи прожорливых насекомых оставляли после себя пустыню, лишали лошадей корма. Но главные страдания армия испытывала не от недостатка провианта, а от почти полного отсутствия воды. «Царь передавал мне, — записал датский дипломат, — что сам видел, как у солдат от действия жажды из носу, из глаз и ушей шла кровь, как многие, добравшись до воды, опивались ею и умирали, как иные, томясь жаждою и голодом, лишали себя жизни».
В конце июня армия переправилась через Прут и медленно, с продолжительными остановками двигалась по правому берету вниз. Первые стычки с неприятелем состоялись 7 июля, причем турок вместе с татарами оказалось не 60 — 70 тысяч, как полагал Петр, а 150 тысяч человек. Им удалось окружить русскую армию, насчитывавшую в своих рядах около 40 тысяч солдат и офицеров. Генерал Понятовский, военный советник у турок, оставил описание сражения, состоявшегося 9 июля: «Янычары… продолжали наступать, не ожидая приказов. Испуская дикие вопли, взывая по своему обычаю к богу многократными криками „алла“, „алла“, они бросились на неприятеля с саблями в руках и, конечно, прорвали бы фронт в этой первой мощной атаке, если бы не рогатки, которые неприятель бросил перед ними. В то же время сильный огонь почти в упор не только охладил пыл янычар, но и привел их в замешательство и принудил к поспешному отступлению. Кегая (то есть помощник великого визиря) и начальник янычар рубили саблями беглецов и старались остановить их и привести в порядок. Наиболее храбрые возобновили свои крики и атаковали во второй раз. Вторая атака была не такой сильной, как первая, и турки слова были вынуждены отступить».
Действительно, турки, более чем вчетверо превосходившие русские войска, ровным счетом ничего не могли сделать с умело оборонявшейся армией. Продолжавшееся три часа сражение стоило туркам 7 тысяч человек убитыми. Особенно большие опустошения в рядах турок произвела русская артиллерия. В ходе сражения был такой момент, когда русские могли одержать победу. В «Истории Северной войны» читаем: «и ежели бы за ними хотя мало следовали, то б полную викторию получить могли; по сего не могли учинить, для того что обоза окопать не было времени». Риск состоял в том, что в обоз могла ворваться неприятельская конница, и тогда уже победу могли торжествовать турки.
Ранним утром 10 июля в лагерь турок отправился трубач с письмом Шереметева к визирю. «Вашему сиятельству, — писал Шереметев, разумеется, с одобрения Петра, — что сия война не по желанию царского величества, как, чаем, и не по склонности султанова величества, но по посторонним ссорам». Шереметев предлагал «сию войну прекратить возобновлением прежнего покоя, которой может быть ко обеих стран пользе и на добрых кондициях. Буде же к тому склонности не учините, то мы готовы и к другому, и бог взыщет то кровопролитие на том, кто тому причина, и надеемся, что бог поможет в том нежелающему. На сие ожидать будем ответу и посланного сеге скорого возвращения».
Прошло несколько часов томительного ожидания, а ответа все не было — в шатре вязиря велись бурные споры. Непримиримую позицию занял крымский хан — никаких переговоров, только атака. Ему казалось, что лагерь русских, расположенный на возвышенности и потому просматриваемый как на ладони, станет предметом легкой добычи. Он уже прикинул, сколько выручит за трофеи и пленных. Хана поддерживал граф Понятовский, военный советник визиря, представлявший интересы шведского короля.
Между тем каждый час, проведенный в окружении, не усиливал, а ослаблял русские войска: армия оказалась без продовольствия, лошади — без корма. В лагере испытывали недостаток воды, ибо подступы к реке простреливались находившимися на противоположном берегу татарами и шведами. Впереди, сколько хватал глаз, дым неприятельских костров, табуны лошадей. Передовые части противника находились всего в нескольких сотнях шагов: видны были фигуры янычар, слышались обрывки незнакомой речи.
Вторые сутки в русском лагере не смыкали глаз ни солдаты, ни генералы. Даже железные нервы Петра не выдерживали огромного напряжения. «Как рассказывали мне очевидцы, — записал в дневнике датский посол, — царь, будучи окружен турецкой армией, пришел в такое отчаяние, что как полоумный бегал взад и вперед по лагерю, бил себя в грудь и не мог выговорить ни слова. Большинство окружавших его думало, что с ним удар. Офицерские жены, которых было множество, выли и плакали без конца». Вопли были слышны и среди придворных дам Екатерины. Петр еще 9 июня предложил ей оставить армию и отправиться в Польшу, где можно было в безопасности и не терпя лишений ожидать конца похода, но Екатерина наотрез отказалась это сделать.
В стан визиря отправился второй парламентер. Шереметев ждал «скорой резолюции».
Визирь ответил согласием вести мирные переговоры, и в тот же день в турецком лагере появился подканцлер Петр Шафиров в сопровождении подъячего, трех переводчиков и двух офицеров для связи. Вопреки ожиданиям визирь не проявил ни высокомерия, ни надменности. Опытный дипломат Шафиров обратил внимание на, казалось бы, незначительную деталь: восседавший по своему обыкновению на подушках визирь предложил сесть и ему. Турецкие чиновники, как известно, учтивостью не отличались. Наблюдательным взглядом Шафиров усмотрел в этом жесте готовность вести переговоры. Все остальное было делом дипломатической техники. Здесь тучный Шафиров проявил присущую ему ловкость.
Для оформления мирного договора понадобилось менее двух суток. Его условия и поспешность, с которой он был заключен, вызвали пересуды современников, затруднявшихся ответить, как Шафирову удалось заключить мир с минимальными уступками. Одни связывали успешное завершение переговоров с дарованиями, ловкостью и проницательностью Шафирова, другие приписывали успех бриллиантам и прочим драгоценностям Екатерины, которая будто бы безропотно пожертвовала их для подкупа визиря, третьи соединяли дипломатические способности подканцлера с щедростью будущей императрицы.
Покров загадочности развеялся несколько позже, когда появилась возможность сопоставить обстановку, сложившуюся в обоих лагерях. Стороны, участвовавшие в переговорах, располагали данными о том, что творилось в их собственном лагере, и не были осведомлены о положении в стане противника.
Визирь, формулируя условия мира, разумеется, не подозревал, что в кармане Шафирова лежала составленная царем инструкция, уполномачивавшая подканцлера на далеко идущие уступки. Ради заключения мира Петр соглашался вернуть все завоеванные территории не только туркам, но и шведам. Более того, царь готов был уступить шведам даже Псков, а «буде же того мало, то отдать и иные провинции».
Эта инструкция была вручена Шафирову 10 июля, то есть накануне его отправления в турецкий лагерь. На следующий день, когда под договором визирь и Шафиров еще не поставили своих подписей, гонец доставил подканцлеру новое предписание Петра, свидетельствовавшее о крайне тяжелом положении русской армии: «ежели подлинно будут говорить о миру, то ставь с ними на все, чего похотят, кроме шклавства» (то есть сдачи в плен). Чтобы избежать плена, царь соглашался вернуть все приобретения: Азов, Таганрог, побережье Балтийского моря — все земли, стоившие стране двух Азовских походов, двух Нарв, Лесной и Полтавы. В жертву отдавалась даже Ингрия с «Парадизом», которым так дорожил Петр.
Всего этого визирь не знал. Располагай он сведениями о том, что царь готов был пойти на огромные территориальные уступки, его запросы были бы не столь скромными, и он ни в какой мере не довольствовался бы лишь возвращением Азова и Таганрога.
Но визирь не знал еще одного обстоятельства, которое, если бы оно было ему известно, наверняка умерило бы его притязания: деморализована ли оказавшаяся в мышеловке русская армия или она предпримет отчаянную попытку вырваться из окружения? В часы переговоров в русском лагере шла лихорадочная подготовка к выходу из окружения. Царь в течение 9 — 11 июля созывал несколько военных советов, и ни один из них не вынес решения о капитуляции. Если визирь не согласится на перемирие, читаем в решении военного совета 10 июля, то надлежало «сжечь и уничтожить обозы, соорудить из немногих повозок вагенбург (то есть укрепление из повозок) и поместить в нем волохов и казаков, усилив их несколькими тысячами человек пехоты. С армией же… атаковать неприятеля». Другой военный совет, на котором присутствовал весь генералитет и министры, высказался в том же духе.
Наконец 11 июля до подписания мирного договора военный совет разработал детальный план прорыва окружения: было решено освободиться от всего лишнего, стеснявшего мобильность армии и ее боевые порядки, «за скудоетию пулек сечь железо на дробь», «лошадей артилерских добрых взять с собою, а худых не токмо артилерских, но и всех — побить и мяса наварить или напечь», наличный провиант поделить поровну. Все решения военных советов, принятые в присутствии царя и им санкционированные, характеризуют Петра достаточно определенно: капитуляции он предпочитал сражение, а плену — гибель в бою.
Осведомленность царя о том, что происходило в турецком лагере, тоже была неполной. В русском стане лишь догадывались, но не имели белее или менее точных данных об огромном опустошении рядов турецких войск, произведенном русской артиллерией. Английский посол в Константинополе Суттон доносил в Лондон, что трижды повторенные попытки янычар, атаковать русских стоили им 8 тысяч человек. «Очевидцы этого сражения говорили, — продолжал посол, — что, если бы русские знали о том ужасе и оцепенении, которое охватило турок, и смогли бы воспользоваться своим преимуществам, продолжая артиллерийский обстрел и сделав вылазку, турки, конечно, были бы разбиты». Один турецкий паша на вопрос, почему турки поспешили с заключением мира, ответил, что их измучила «твердость» русских войск, что они не рассчитывали встретить в нх лице «ужасных противников» и что, наконец, они предпочли избавиться от соседства с русскими, сражение с которыми «будет стоить им много жизней». Не знали в русском лагере и о том, что янычары, получив приказ визира возобновить боевые действия утрем 10 июля, отказались его выполнять, заявив, «что они наступать не хотят и против огня москавского стоять не могут». Янычары требовали от визиря быстрейшего заключения мира.