е «Петрашевцы» (1965) свидетельствуют скорее о торжестве историзма, чем о желании подвести всю совокупность фактов под сложившуюся революционно-демократическую систему[9]. Выводы значительно осторожнее отдельных частных выпрямлений: петрашевцы «подходили к пониманию необходимости насильственного изменения общественных отношений» (с. 162); Воистину подходили, но не успели подойти.. — это сделали пятидесятники.
Лучшими советскими книгами о петрашевцах следует назвать труды А. Ф. Возного, которые отличаются юридической четкостью, нетерпимостью к фальши и передержкам[10], свежестью и нестандартностью подхода к материалу. Первой его книгой было учебное пособие, изданное Киевской высшей школой МВД: «Полицейский сыск и кружок петрашевцев» (1976), а недавно издательство «Наукова думка» выпустило значительно переработанный и дополненный вариант: «Петрашевский и царская тайная полиция» (Киев, 1985).
Мне очень хотелось бы выразить глубокую благодарность А. Ф. Возному, недавно безвременно ушедшему из жизни, за ценные замечания, сделанные им на рукописи этой книги.
Литературно-эстетическим аспектам деятельности петрашевцев посвящена ценная книга Т. И. Усакиной «Петрашевцы и литературно-общественное движение сороковых годов XIX века» (Саратов, 1965) с отдельными главами о Салтыкове и о связях с петрашевцами Белинского, Герцена, Чернышевского[11].
Из многочисленных статей и глав в книгах следует выделить работы последних десятилетий, посвященные социально-политическим, экономическим и философским воззрениям петрашевцев[12], их историческим взглядам[13], общественно-научной деятельности[14], идейным и личным связям с украинскими и польскими революционерами[15], жизни и деятельности петрашевцев в Сибири[16].
Из зарубежных трудов наибольшую ценность представляет книга польской исследовательницы Виктории Сливовской[17]. Автор много лет работала в советских библиотеках и архивохранилищах, прекрасно изучила все материалы о петрашевцах и их окружении, ее книга насыщена малоизвестными фактами, почерпнутыми из забытых или неопубликованных (архивных) источников. Особенно ценны сведения о польской радикальной молодежи 40-х годов (в том числе петербургской и московской) и широкое использование польской литературы (мемуарной, научной) о радикальных деятелях середины XIX в. И методологически книга Сливовской безукоризненна: автор не обходит острых углов и сложных противоречий, а раскрывает их, объясняя соответствующими историческими причинами.
Менее самостоятельны работы, опубликованные в англоязычных странах. Так, статья Н. Рязановского «Фурьеризм в России: оценка петрашевцев»[18] довольно конспективна и одностороння, без новых фактов и идейных открытий, без обстоятельного исследования своеобразия петрашевцев. Статья Ф. Каплана «Русский фурьеризм 1840-х гг.: контраст герценовскому западничеству»[19], наоборот, претендует на оригинальность (по мнению автора, в отличие от Герцена и славянофилов, представляющих собой антибюрократическое дворянство, петрашевцы со своим фурьеризмом принадлежали к петербургской бюрократии, и сама утопия у них была бюрократическая), но фактически здесь проявляется вариант вульгарно-социологической трактовки русской общественной мысли, исходящей из школы М. Н. Покровского, рассматривавшей петрашевцев как представителей интересов развивающегося капитализма[20]. И там, и здесь вся сложность и многоаспектность мировоззрения петрашевцев сужается до капитализма и бюрократизма.
Самый крупный труд на английском языке — книга Джона Эванса «Кружок Петрашевского»[21]. Автор, видимо, не работал в архивах, не знает многих статей советских ученых, не знает книги В. Сливовской. Но это еще не большая беда, хуже то, что этот труд лишен самостоятельной концепции. В. М. Шевырин уже отмечал в своей рецензии на него[22], что автор в общем повторяет старые схемы своих западных учителей о Петрашевском как противнике революции, о либеральном характере кружка и т. д. Следует еще добавить, что в книге Эванса много фактических ошибок и неточностей: Петрашевский, по Эвансу, родился в марте, а не в ноябре (с. 15); утверждение, что группа инакомыслящих (Кашкин, Ахшарумов, братья Дебу) покинула кружок Петрашевского в октябре 1848 г., чтобы образовать кружок Кашкина (с. 60), — сплошная путаница, ибо Кашкин вообще тогда не был знаком с Пет-рашевским, а другие не покидали кружка Петрашевского, и т. д. Все эти недостатки сильно снижают ценность труда, рассчитанного на широкие круги интересующихся русской культурой и историей.
А самая серьезная и творческая работа на английском языке — статья Дж. Седдона «Петрашевцы: переоценка»[23], где в самом деле сделана попытка показать национальное своеобразие воззрений петрашевцев, особенно в свете их отношения к крестьянству, к общине, и раскрыть сходство и отличие их идей в сравнении со взглядами Белинского и Герцена и с позднейшими принципами народников.
В Советском Союзе за последние десятилетия появилось немало книг и об отдельных петрашевцах, боль-таинство из них — научно-популярного или даже беллетризованного характера[24].
Таким образом, может сложиться впечатление, что тема «петрашевцы» уже достаточно основательно изучена. Но это не совсем так. Нередко встречающаяся путаница в академических трудах и в школьных учебниках свидетельствует, что до основательности нам еще далеко[25].
Многие материалы о петрашевцах, обширные архивы[26], рукописи и письма ведущих деятелей кружков еще ждут своих исследователей: можно для примера указать на два больших архива Спешнева (в ЦГАОР СССР и в Иркутском областном архиве), сданные его внуками уже в советское время, на рукописи Баласогло в архиве Русского географического общества (Ленинград), на письма Кашкина и Дурова в Государственной библиотеке СССР им. В. И. Ленина, на письма Кашкина и И. Дебу в архиве Ленинградского отделения Института истории СССР АН СССР.
Предлагаемая читателю книга лишь частично включила все эти материалы.
Книга строится главным образом по хронологическому принципу; в заключительной главе обобщаются сведения о мировоззрении петрашевцев.
При цитировании рукописных и печатных источников пунктуация приближается к современной, а разнобой в написании фамилий устраняется унификацией: всюду пишется Баласогло (хотя встречались: Болосоглу, Балас-оглы и др.), Петрашевский (хотя имело место: Петрушевский, Петрошевский), Кузмин, (поскольку так писали свою фамилию братья Кузмины) и т. д.
Курсивные выделения в цитатах принадлежат цитируемым авторам.
Даты событий внутри России указываются по старому стилю, за границей — по новому.
Глава 1РУССКАЯ ОБЩЕСТВЕННАЯ МЫСЛЬПОСЛЕ 1825 г.
После расправы царского правительства над декабристами в 1825–1826 гг. наступила жестокая реакция. Николай I надеялся репрессивными мерами подавить любое оппозиционное движение в стране. Император торжественно заявил своему брату Михаилу после восстания декабристов: «Революция на пороге России, но клянусь, она не проникнет в нее, пока во мне сохранится дыхание жизни»[27].
Для усиления обычной полицейской деятельности был создан еще один орган — III отделение «собственной его императорского величества канцелярии», которому был придан корпус жандармов.
Николай I мечтал превратить страну в чиновничье-военную машину, своего рода грандиозную казарму, где каждый человек должен знать «свой шесток» в четкой многослойной иерархии (причем обязан был навсегда остаться сословно «прикрепленным»: царь не поощрял вольные занятия и переход в другое сословие), беспрекословно исполнять приказания высших инстанций и не «сметь свои суждения иметь». Все социальные, административные и т. п. изменения могли совершаться лишь по предначертаниям царя (иногда с помощью любимых министров или опять-таки созданных царем секретных комитетов). Даже дворянам не разрешалось обсуждать интересующие их вопросы, например систему крепостного права. Попытки некоторых журналистов печатать самостоятельные проблемные статьи заканчивались весьма плачевно — запрещением журнала. Так в 1832 г. был закрыт «Европеец» И. В. Киреевского, в 1834 — «Московский телеграф» Н. А. Полевого, в 1836 — «Телескоп» Н. И. Надеждина.
В страхе перед европейскими радикальными движениями Николай I сильно ограничил культурные связи России и Западной Европы, ограничил поездки русских людей за границу и ввоз в страну книг и периодических изданий; в университете к концу царствования Николая I были закрыты кафедры философии (преподавание основ философии было поручено священникам).
Опасаясь проникновения в учебные заведения представителей низших сословий, правительство постоянно вводило различные ограничения и запреты. Например, в 1827 г. был запрещен прием крепостных крестьян в средние и высшие учебные заведения, в 1848 г. ограничили количество студентов в каждом университете (не более 300 человек) и т. п. Некоторые учебные заведения были вообще исключительно дворянскими (Дворянский институт, лицеи, училище правоведения, пажеские и кадетские корпуса и т. д.), но и двери гимназий и университетов предполагалось открывать преимуществе