Назвал же некий Семен своего сына Павлом. Надеялся на что-то, наверное. А получился наш Павел Семенович, и надеяться ему не на что. Разве что на том свете прогулы ему уже ставят. Видимо, надеется раньше времени туда не засвистеть.
Как же долго грузится ноутбук…
Сделкой с ювелирами занимается Ира. Ходит перед стеклом моего кабинета с напряженной физией. Всем видом показывает, как она старалась.
«На могилах у дебилов было написано: „Они старались“». Так говорит Павел Семенович, когда совсем уж ни на что не надеется.
Ноутбук наконец-то врубился и глядит на меня как-то напряженно. Еще и еще раз смотрю на фото квартиры. Такая, как мне нужна. Лишь бы дело срослось, тогда мне хватит.
Звонок противный такой. К Павлу Семенычу пора.
Семеныч, а ты знаешь, откуда у него такие понтовые ботинки?
Ребзя, наточняк говорю, Коляну собачонок этот их с шоссе притащил. А Колян возьми да и надень ботиночки на инвалидыша. У него, говорит, ноги мерзнут.
Сидит вот теперь в «казаках» таких понтовых.
А я не знаю, откуда они на шоссе взялись. Сбили, наверное, кого-то.
Как при чем? Когда сбивают, боты слетают. Ну так а ты башку включай, Серега. Тебя собьют, ты ногтями свои кеды держи, чтобы не сдохнуть.
Что? А ты тренируйся. Может, еще мир зазря покоптишь годок-другой.
Хотя я и сам втыкаю же, что не в тему пацаненку «казаки» такие.
Не.
Я их не снимаю. Он плакать начинает.
Очень печально он плачет. Молчит, и слезы текут.
Не то что Семеныч, когда ему в ухо зарядили. Семеныч смешно плачет.
Альберт Петрович лежит и вспоминает. Зачем? Он и сам не знает. Он так устроен, чтобы вспоминать.
Он может вспоминать прошлое, может вспомнить себя сейчас, может даже повспоминать будущее. Главное, чтобы ничего не менялось.
Вот школа, например. Там девочка сидела за партой перед ним. Вертит туда-сюда хвостиком белокурых волос, и всем мальчикам хочется этот хвостик схватить.
А она надувает губки и смотрит исподлобья.
А они смущаются.
А Альбертик обычно смотрит в окно. Там стоит клен и почти не меняется. Стоит себе и стоит. Он даже может осенью скинуть листья, но Альбертик знает, что весной он их снова подберет.
А девочка часто ходит к доске. Она старательная такая, ее учителя любили. Они ее убеждали в том, что у нее есть будущее. И она еще больше тогда старалась.
Идет к доске, покачивает хвостиком. У доски ногу за ногу заплетет, ручки за спину уберет и рассказывает что-то. Волнуется, суетится.
А клен стоит, и на него приятно смотреть. Он не надеется и не суетится. Он даже не старается. Это вам не девочка с длинными ногами и хвостиком, это настоящее крепкое дерево. Если его срубить, следующее вырастет.
Глава 4
Ювелиры разозлили донельзя. А Ира – дебилоид с отставанием в развитии. Сидит и рыдает теперь.
Павел Семенович, правда, немного удивился, что я так могу.
А что тут удивляться? Если тебя обманывают, надо бить. Если продолжают, надо бить сильнее.
Зато ювелиры на залог сломались, и директор нас похвалил. У Павла Семеновича даже лысина взмокла, когда к директору пошли. Директор все-таки. А директор руку свою с пальцами волосатыми на плечо мне положил и давай говорить из-под бровей. Чистый Брежнев. Хорошо, не поцеловал.
Нормально получилось, в общем.
Вершина черепа у Павла Семеновича заметно шире челюстей. Когда его лысина потеет, кажется, что дождь накапал на воздушный шарик.
Сегодня встречусь с заказчиком по делу. Если первую часть заплатит, надо бы аванс за квартиру внести.
Как же она мне нравится. На Шестой линии. С видом. Ну и планировка, конечно. Эх.
Через стекло вижу, как Ира рыдает. По-моему, напоказ. Лбом в сгиб локтя своего дурацкого легла и башкой трясет.
Ее, наверное, мама любит.
Вот и будет кому утешить.
Фиг с ней, все равно больше ее не увижу.
Думаю, премию отвалят ближе к осени. Ремонт сделаю.
А он, чуваки, на веранде в основном окукливается. Вот тут. Зырит на шоссе, только ботинки блестят.
Что?
У них же носы стальные. Семеныч, ты ешь что-нибудь. У тебя и так-то вид глупый, а по пьяни ты реально тупорезишь не по-детски.
Угораздило Коляна автосервис на Приморском шоссе сделать. Мог запросто как дачу летом сдавать. А он тут вонь эту развел.
Хотя нам всем, конечно, гараж нужнее оказался. Да.
Вот они и жили. Колян в гараже возился, а этот на веранде сидел. И сейчас сидит каждый день.
Не знаю, что он там на шоссе видит. Я с ним посидел, посмотрел – скукота. Машины туда-сюда снуют, и все.
Что?
Ну какие истории? Если бы авария или ремонт дороги, хоть какое-то разнообразие, а тут одно и то же.
Не. Чтобы в каждой машине историю видеть, это фантазия нужна. А он только в шахматы горазд. Какая у него фантазия?
И это только ночью получиться может. Потому что темно, фары белые, огоньки красные, вот фантазия и начинает. Типа, кто это там такой за рулем баранит? К бабе своей, наверное, летит… Или, типа, вон мужики бухать за город рванули…
Я в детстве так из зависти на машины глядел. Думал, что у тех, кто в машинах, жизнь лучше, чем у меня.
Что?
А нету разницы, Семеныч, нету. Ты не пей больше, что-то тебя совсем развезло. Смотреть противно. Хотя, конечно, чем у какого-то зачморыша на веранде, моя-то жизнь получше будет, наверное.
А потом Альберт увидел ее в институте. Так бывает. Поступили на один курс.
Правда, он никого из своих однокурсников по именам не знал. Как и одноклассников. Поэтому Альберт Петрович не знает ни кто эта девочка, ни как ее зовут.
На мух смотреть ему интереснее. У них хотя бы сразу видно, ради чего они в стекло бьются. Просто так бьются, вот ради чего. И имен у них нету.
А у людей, да еще и у тех, которые пытаются чему-то учиться, да еще и в созревшем возрасте, все это превращается в нервотрепку. Они старательно делают вид, что бьются не зря. Отсюда и все переживания. Даже до драк иногда доходит.
Но Альберт-то знает. Нужно подождать, и все они сдохнут. Не хуже мух. Время, оно всех лечит.
Они тогда пошли всем потоком в театр. Отказаться было нельзя, чтобы кто-то, Альберт не знал кто, не обиделся.
Альберт и не собирался отказываться. Честно говоря, без разницы, на что смотреть. Хотя, конечно, он любил лежать, а в театре надо было сидеть.
Это очень мучительно, когда ты любишь лежать, а тебя заставляют сидеть. Хорошо, что недолго.
Плохо было то, что, сидя во втором ряду бельэтажа, он завел руки за спинку стула. И они застряли между стулом и стеной. А прямо перед ним сидела она, изредка чесала запястье и вертела хвостиком. А вот ему было не почесаться.
Еще хуже было то, что пошли они на премьеру. Альберт был одним из немногих мужских людей среди толпы женских людей. Все женские люди, если можно так выразиться, были в перьях. Так Альберт образно оценил среднестатистический женский наряд на той премьере.
Непонятно, зачем вообще так расфуфыриваться, а тем более в театре. Они же там в темноте сидят, их даже не видно. Видимо, понимая это, дамы надеялись хотя бы пахнуть хорошо. Каждая из них облилась химической вонью так, чтобы даже темнота не спасала.
Это было самое плохое.
Альберт старался не дышать. Он смотрел на свои коленки и перебирал немеющими пальцами на затекших руках. Он пытался сосчитать запахи, но они смешивались.
Ему даже вспомнился крематорий, где хоронили дядю Жору. Он тогда еще подумал, зачем так накрашивать, если все равно сжигать. И пахло там похоже.
Только поэтому Альберт после спектакля выпил спиртное вместе со всеми. Ему надо было снять стресс. И только поэтому Альберт Петрович помнит все в своей жизни – и прошлое, и будущее, и даже настоящее, – а этот вечер после спектакля он не помнит.
И что случилось, не помнит.
И эту, с хвостиком, он больше в институте не видел.
Глава 5
В обед поехал к Тохе. Он снимает офис на Троицкой площади. В доме, о котором только мечтать можно. Его называют домом Лидваль, насколько я знаю.
Уютный дворик, два крыла буквой П, невероятная парадная и офис с окнами на Каменноостровский. На самое начало Каменноостровского. Везет дуракам. Такое чудо по дешевке отхватил.
Скидываю костюм и галстук за дверцей шкафа. Стены у кабинета стеклянные, а за ними какие-никакие, но все-таки мадамы. Рыдающие в локти. Зачем их добивать?
Конечно, правильнее на моей «бусе» ехать в чем-нибудь с защитой позвоночника. Но на таком пекле колеса на асфальте как приклеиваются – дорога сухая, и держишься крепче, и одежда толще футболки не нужна.
Поэтому я в кедах, джинсах и футболке.
Ехать минут шесть: Карповка, Дом с башнями на площади, Большая Пушкарская, Австрийская площадь.
Красиво заложил перед окнами Тохиного офиса.
Если будет отказываться ехать на обед, зачморю. Даже шлем ему дам, пусть потеет. А я шевелюрой по ветру.
Очень хочется выговориться хоть кому-то.
Шурую по офису в кабинет. Из-за мониторов торчат такие же мадамы, что и у нас. Пароли они ввели еще с утра, поэтому, наверное, даже делают что-то. Хотя вряд ли.
А Тоха не один.
У него сидит… не знаю даже как сказать.
Она у него сидит.
Какая красивая.
А еще жмурит глазки ресничками в щелочку, когда говорит.
Улыбнулась, прищурилась и что-то мне про мотоцикл сообщила. То ли мотоцикл для меня, говорит, маленький, то ли я для мотоцикла большой.
Тоха еще что-то гонит про работу. Сделаем вам, говорит, все по полной. А это мой друг, говорит. Дурак, говорит, на мотоцикле убиться пытается. А еще, говорит, на «хаябусе» в «казаках» ездить собрался. Ему, говорит, «Урал» купить надо или «харлей».