Кто бы говорил. Он вообще в машине на батарейках ездит. Купил себе восьмерку «жигулей» с неработающим генератором. Вот и ездит с двумя аккумуляторами – один в машине разряжается, второй он с собой носит и пытается от любой розетки заряжать.
Молчал бы лучше.
Ей-то я что-то пошутил. Что-то про зайцев, которые умирают на бегу.
А она почему-то у меня визитку попросила. Со страховой она судится, а Тоха ей наплел, что я их уделаю.
А потом она зажмурилась, дошла до двери, повернулась. Еще раз зажмурилась совсем в щелочку, махнула карэшкой прически и ушла.
Я Тохе сразу про квартиру стал рассказывать. Эта квартира будет круче его офиса. Потому что офис в аренде, а квартира будет моя.
И паренек талантливый, пацаны, и Колян наш талантище был.
А я ему так и обещал, что пацаненка его подниму. Дочь свою тупорылую в одиночку поднял и его воспитаю.
Он в шахматы, Серега, рубится, ты бы знал.
Что?
Какой детский мат? Я ему обычный-то поставить не смог.
Не, я с ним не играю больше. С ним этот занимается, толстый. На «шохе» приезжает с доской, и возятся со своими бирюльками. Только фигуры об доску щелкают.
Этот молчит, а тот ему показывает. Они, по ходу, оба молчат.
По ходу, правила оба знают, че им еще обсуждать-то.
Но мне Колян говорил, что он через эти игрища пацаненка как-то выздороветь хотел.
Накинь-ка еще шашлычку мне.
Ну и я не отменяю. Пусть играет, может, и впрямь как-то поправится.
Колян говорил, они всей семьей жахнулсь. Родители его под списание – спереди сидели, поэтому ласты сразу склеили. А этот по салону полетал, попереломался, ну и расстроился, по ходу, от всего этого.
Что?
Да елки ж, Серега, не ходит он, потому что весь поломан, а не говорит, потому что вроде как по родакам скучает.
Я так, во всяком случае, понял. Фиг их поймешь, врачей. Мне вон плечо восстановить, так ведь с марта не могут. Да это я двести двадцать без рубахи пожал, плечо и надсадил.
Надо будет на эту. На физиотерапию сходить.
Рад или не рад Альберт Петрович, что больше не видел эту с хвостиком, я не знаю. Скорее всего, ему все равно.
Он и запомнил-то ее только потому, что она в поле зрения крутилась. А он все запоминает. Была бы другая, ее бы запомнил.
А может, и не запомнил бы.
Он ее потом еще как-то увидел, но пока не помнит где. Потом вспомнит. Он все обязательно вспоминает, потому что он помнит все, просто ему иногда лень вспоминать.
А тогда она просто исчезла, а он не интересовался.
Все шушукались, а он все равно не интересовался.
Все даже как-то на него поглядывали. Но так как ему было все равно, он этого не замечал.
И сейчас не заметил бы.
Альберт Петрович тянется за чашкой со стылым чайком. Пакетик висит через край. Жижица колышется внутри.
Любит он это дело.
Когда он был помладше, он пакетиками кидался в стену так, чтобы они не отлипали. Тренировал уменье. Но потом перестал. Лень стало ходить подбирать отлипшие.
Сейчас он вспоминает не ту с хвостиком, а мальчика.
Странный какой-то случай.
Через знакомых попросили.
Позанимайся, говорят. Человек платит, а делать ничего не надо. Надо только приезжать. Нет, через Интернет нельзя, тут общение нужно настоящее.
Заодно, говорят, там мастер настоящий, он любой автомобиль в конфетку превратит.
После этих слов Альберт Петрович перестал размышлять над этим предложением.
Получилось как бы один-один в его игре с пространством. Вроде бы и ездить нужно, но зато машину сделают просто так. А ведь ее все равно делать надо. А когда он в ней, ему не нужно двигаться. В его машине из прошлого. Она такая же вечная, как и Альберт Петрович.
А раз так, он начал ездить на Приморское шоссе. Автослесарь Николай Константинович занимался его машиной, а Альберт Петрович занимался его мальчиком. То ли сыном, то ли племянником.
У них на веранде тоже мухи в стекло бьются. Как раз две.
Глава 6
Тоха сидит сзади в шлеме, я спереди в кедах. Не очень-то моя «хаябуська» приспособлена для езды вдвоем, но на Тохиных «жигулях» я не поеду. На фига мне это, аккумулятор в ресторан тащить.
Решили обедать в «Дельмаре» за Комарово. На машине туда толкаться по пробкам полдня, а на моем минут за двадцать долететь можно.
Каждый раз бросаются мне в глаза два домика, когда еду. Нравятся они мне.
Один – между набережной и Савушкина. Одинокий, как гриб, лицом к Неве. У него три этажа и три окна в ряд. Вокруг домов нет, ему даже прислониться не к кому. То ли все, кроме него, в войну разбомбили, то ли его сразу так странно построили. Стоит и смотрит на Неву, узенький и высокий.
А второй уже на Приморском шоссе, за Лахтой. Торчит из леса, с острой башней и верандой. Был, наверное, чьей-то дачей до революции. Построил кто-то себе уютную башню и веранду. Теперь в нем автосервис.
В «Дельмаре» пусто. Середина дня в будни. Пока тут только окрестные дачники и мы. Поэтому у окошка с видом на море уселись.
Тут в официантах настолько надменные чуваки из Зеленогорска, что даже не хочется выяснять, что у них вкусно, а что нет. Заказываю пасту карбонара. Пытаюсь демонстрировать презрение к официанту, чтобы отомстить ему за надменность.
Не знаешь, что есть, заказывай пасту карбонара – беспроигрышный вариант. Чуть хуже макарон по-флотски. Потому что без кетчупчика.
За окном ни дуновения, хотя мы на заливе. Песок плавит сосны. Вода стоит. И цветет, наверное. Маленькой точкой видно Кронштадт. Купол Морского собора похож на монетку, упавшую в блюдце с горячей водой. Кажется, что расплавится.
А у нас кондиционер, поэтому Тоха мерзнет. Он даже чашку с чаем обнял двумя руками, грея ладошки.
Про квартиру слушает. Рассказываю.
Какая она? Уютная. Коридоров нету, вся площадь использована без потерь. Входишь: прихожая переходит в гостиную с кухней, по сторонам – спальни, а из каждой дверь в свой санузел. И окна кухни на Шестую линию.
Кивает. Спросил меня, как мне эта Женя. Дурак.
Какая Женя, говорю.
Как какая, которая жмурилась сегодня в офисе. Не хочешь встретиться? – спрашивает.
Странное ощущение и, кстати, непривычное. Я почему-то смущаюсь. И Тоха меня злит.
Не очень запомнил, куда она там жмурится, говорю. А взяться ли за ее дело, подумаю.
Он назвал меня чучелом.
Вообще человек не слушает, что я говорю. Лучше бы я один пообедал, сам себе рассказал бы. Или фотки смотрел бы.
Семеныч, что ты несешь, не пойму. Серега, о чем это он?
А! Ну сам посмотри. Вон изгиб дороги. Он туда и смотрит.
А это кажется, что изгиба нет. А он тут есть. Вот и бьются.
Колян не дурак, зачетное место для автосервиса выбрал.
Тем более это дача сеструхи его была. Ну да. Которая ухайдокалась. Это ж ее сын и есть.
Вообще не очень, конечно, правильно мальца сюда тащить. Он и родаков тут все время вспоминает, и на аварии постоянно таращится.
А с другой стороны, клин клином…
Хрен его знает, я ж не врач.
Хоть в шахматы с этим пузаном отвлекается. Я уж тоже дал команду, чтобы его «шоху» облизывали. А то приезжать перестанет.
Упертый, как скотина. Не говорит ничего, просто делает, что считает нужным, и все.
Я так прикидываю, он вообще не разговаривает. Он, даже если где-то работает, просто гудит, наверное, на работе.
А мальчик, скорее всего, талантливый. Главный его талант – общаться, не разговаривая.
У Альберта Петровича была как-то собака. Ему в ней это уменье нравилось.
Ведь не говорит тебе собака ничего, а ты понимаешь: она нагулялась и собралась домой. Она просто смотрит, а ты понимаешь. Она даже когда умирать собралась, ничего не говорила, а все понятно было.
Тут такой же случай.
Это очень импонирует Альберту Петровичу. Если он с кем-то и общается, то только так, никак иначе.
Еще для общения у них есть шахматы. Их уровень давно ушел от дворового «ты мне так, а тебе турой по кавалерии». Они общаются по-настоящему.
Правда, Альберту Петровичу нечего обычно сказать. В основном мальчонка рассказывает. Очень даже рассказывает.
По шоссе, рассказывает он, мчатся истории в автомобилях. Для Альберта Петровича между ними нету разницы, а для мальчика в каждой машине своя история.
Дворняга с автосервиса бродит по окрестностям и тащит всякую разность в дом. Мальчик и про это рассказывает. Ботинки вот недавно, рассказывает, притащила. Остроносые такие, а носы у них стальные. Видимо, чтобы блестеть, когда солнце. С шоссе притащила.
Альберту Петровичу думается, что это сбили кого-то, а ботинки собака утащила. У собаки мокрый черный нос, усишки и одно ухо висит. А второе стоит.
Из двух мух одна, что пожирнее, уже лежит на подоконнике. Отмучилась. Это интересно им обоим. Мальчику жалко еще живую, хочется выпустить, но он не знает, как и зачем. А Альберт Петрович следит за ней и подсчитывает удары о стекло.
Сидят вдвоем, фигурки двигают.
Глава 7
Теперь Тоха заинтересовался делом. На фиг ему подробности? Все равно ведь не врубится.
Экспертизу, говорю, получили. Истец, говорю, подсунул эксперту письмо, которого не было, а мы его на подлоге подловим.
Не заберет. Наш он, с потрохами, все уже в материалах дела.
Почему подло?
Вечно у Тохи на уме какие-то идиотские понятия. И идеи какие-то странные.
Предложил мне тут купить пустырь во дворе и сделать в нем коробку, летом – для игры в футбол, а зимой – для игры в хоккей. А за вход деньги брать.
Я говорю ему, дурак, что ли, кто ж будет платить, если в каждом дворе такие бесплатно стоят.
Отвечает, что не до конца продумал схему монетизации.
Вычитал ведь где-то термин.