Алексей ФецПЕТРУСЬ ПОТУПА
1СЫН
На островке стоптанного, пропитанного водой снега, около поваленного плетня, стоит Степан Потупа. У ног его, рядом с грудой ивняка, огненным зайчиком вспыхивает на солнце брошенный топор; позади горбатится старенькая клуня; впереди — широкий овраг, откуда щетиной торчат голые прутья; ещё дальше — снежные поля с тёмной каёмкой леса и выжженными пятнами проталин.
Степана окружает путаница звуков: в крикливый спор воробьёв вмешивается разнеженное мычание коровы, стеклянным звоном рассыпается упавшая сосулька, где-то визгливо скрипит колодезный журавль.
Упруго, торопливо падают с соломенной крыши капли, дробятся в пыль, радугой играя на солнце. Ручей подхватывает талую воду и с шумом бросает в жадную пасть оврага.
Потупа напряжённо вслушивается.
— Тихо… Погано дело, ой, погано! — качает он головой, вздрагивая.
Прутья над оврагом закачались. Тёплый ветерок коснулся лица Степана.
— Весняк! — шепчет Потупа.
И снова в ушах его звучит жалобный голосок Петруся: «Пить…»
Неделя подходила к концу, а заболевшему сыну день ото дня становилось всё хуже.
Потупа закрывает глаза и мысленно видит, как жена Катерина приподнимает голову сыну, как бабка Мокрина дрожащей рукой подносит к его запёкшимся губам тёмно-зелёный отвар из лекарственных трав…
Катерина совсем потеряла покой. Она металась по хате, растирала пылавшее жаром тело мальчика, по ночам со страхом прислушивалась к его тяжёлому, прерывистому дыханию. На седьмые сутки, обессилев от бессонницы, выплакав все слёзы, Катерина молча стояла у постели сына, крепко прижав к груди руки.
Опустив голову, сгорбившись, сидел на полатях Степан. Он взволнованно проводил рукой по волосам, вытаскивал из кармана кисет и, словно спохватившись, торопливо прятал его в карман, так и не закурив.
А когда бабка наклонилась к мальчику, по её озабоченному, вдруг помрачневшему лицу Степан понял, что настали решающие часы…
Не выдержав томительного ожидания, он отчаянно махнул рукой и вышел из хаты, захватив в сенцах топор. «Поработаю — может, полегчает».
Но едва дотащил Потупа до плетня вязанку ивняка, топор вывалился у него из рук.
Степан боялся оглянуться на хату, боялся, но в то же время страстно ждал той минуты, когда Мокрина или жена позовут его.
Чтобы скорее проходило время, Потупа думает вслух:
— Не делали ли мы с Катериной всего, чтобы наши дети росли, как цветочки в поле? Делали всё, да не вытянули. Эх!..
Степана сильнее охватывает тоскливая тревога: «Пойти бы узнать…», но страх перед несчастьем сковывает ноги. И взгляд Потупы безучастно скользит по хате с подслеповатыми оконцами, по вишнёвому садику с дуплистой грушей перебрасывается на задворки села, где высятся толстые вербы, отбрасывающие на снег голубые тени.
— Степан! — резнуло его слух.
В дверях хаты, щурясь от солнца, стояла Мокрина.
Степан побежал. Из-под сапог во все стороны полетели куски мокрого снега, брызги.
— Что? Скажи! — кричал он, подбегая к порогу.
Мокрина приблизила к нему голову с выбившимися космами седых волос и прошамкала:
— Хвали бога: жив будет. Хлопец крепкий, что молодой дубок. — И бабка добродушно улыбнулась, взглянув на измученное лицо Степана.
Степан оттолкнул Мокрину и распахнул дверь в хату.
— Ну как, Катерина? — тревожно спросил он, подбегая к сыну.
Катерина глазами указала на мальчика.
Бледное лицо спящего Петруся было спокойно. Мерно вздымался покрывавший его грудь кожушок.
Дрожащая рука Степана легла на влажный лоб сына и медленно прошлась по спутанным мягким волосам.
Слабая улыбка появилась на лице матери. Радость наполнила теплом добрые, но уже выцветшие глаза Степана, лучом побежала по скуластому лицу.
— Пора уж мне до дому, — напоминает Мокрина.
Степан достаёт большой круглый хлеб, кладёт на него два тоненьких кусочка жёлтого сала и всё это с поклоном подаёт бабке:
— За лечение…
— Не богато, Степан! — качая головой, укоряет Мокрина.
Степан стоит перед ней с хлебом, смущённый, опустив глаза:
— Ведь нема ничего, нема, Мокрина! Ты не думай, будет — отдам, а то Катерина на огороде отработает.
— Ну что с вас возьмёшь! Отработаете. — И, взяв хлеб, Мокрина, поклонившись Степану, сказала: — Чтоб сколько муки да страху вы приняли от этой дитыны, чтоб вам от неё столько и радости было.
Степан тоже кланялся:
— Спасибо на добром слове. Пусть вам бог не пожалеет веку добавить.
— Спасибо и вам, — отвечала Мокрина.
После нескольких таких поклонов она сразу как будто постарела на много лет. Кряхтя и охая, потащилась к двери, провожаемая Степаном.
Когда он вернулся, Катерина, прислонившись лбом к подушке сына, впервые забылась в крепком сне.
Степан снял шапку, перекрестился на темневшую в углу икону и бесшумно вышел из хаты.
Широко льётся в грудь Степана густой весенний воздух. Теперь он уже слышит охрипших от крика воробьёв, слышит торопливый бег капель и, смахнув повисшую на усах слезу, растроганно шепчет:
— Петрусю, сынку… Дубок молодой мой!
2СТАРАЯ БАЛКА
Когда во дворе Степана снова зазвенел весёлый детский голосок, старая хата словно помолодела. Помолодели и хозяева. Вот Петрусь только что крутился у печи и пропал. Выскочит Катерина во двор, а он уже на старой груше:
— Мамо, удод в дупле!
— Слазь — упадёшь! — кричит мать.
«Правду говорила старая Мокрина: растёт как из воды», — с гордостью думает Катерина, и радостная улыбка светится на её лице.
Петрусю до всего было дело. — На панщине — жатва. Люди, земля, рожь тонут в удушливом зное. Петрусь хватает тяжёлый сноп и тащит его к крестцу. И кажется Катерине, что не так горячо палит солнце, меньше болит согнутая спина.
Работает Степан, Петрусь вертится около него:
— Тату, и я буду помогать!
— Да помогать тебе нечего. Иди лучше к матери картошку полоть.
Петрусь идёт.
Подрастая, он донимал окружающих вопросами, а больше — отца. Вначале они были простые. «Отчего у курицы зубов нету? Зачем лошади четыре ноги, а человеку двух хватает?» Но год от году отвечать ему становилось труднее. Бывало он спрашивает:
— Тату, а пан — человек или так просто?
— Должно, человек: руки и ноги есть, — усмехается Степан.
— А чего ж он тогда не работает?
— Пан?.. Чего ему работать? Я на него работаю, мамка твоя, все люди.
— А что ж он делает?
— Как — что? Пьёт, гуляет.
— Так оно и нужно?
Степан мнётся:
— Уж так повелось: люди работают, а пан гуляет.
Петрусю не совсем понятно, отчего это пан гуляет, а люди работают, но он смотрит на небо, и новый вопрос готов:
— А как это солнышко держится на небе? Почему не падает?
— То ангелы божии держат.
— А как же они себе рук не попечут?
Степан сам этого не знает, но не задумывается:
— Они на верёвках его держат.
— Тату, верёвки ж сгорят!
— Ну, тогда на цепях, — не сдаётся Степан. — К ночи солнышко опускают, чтобы люди спать ложились, а утречком поднимают, чтобы люди на работу шли.
— Ангелы святые тоже работают у бога?
— Выходит, что так, — удивляется Степан.
Оба довольны: Петрусю всё ясно, а Степану приятно от мысли, что не только он и люди гнут на кого-то спину, но и ангелы.
Зимой, лёжа на печи, Петрусь под завыванье бури просит отца:
— Тату, расскажи про деда.
— Ты уж слушал не раз.
— Ещё расскажи.
Степан говорит. И подвиги героев Сечи, борьба со шляхтой, всё слышанное им от отца и деда снова предстаёт в ярких образах былых событий. Петрусь слушает, боясь пропустить слово.
Время заходит далеко за полночь. Степан давно уже спит, а Петрусь долго ещё лежит с открытыми глазами.
Однажды вечером, войдя в хату, Степан испуганно перекрестился: под печью что-то шевелилось.
«Нечистая сила! — решил Потупа, но тут же успокоился: — Не иначе, как Петрусь», — и за ноги вытащил сына наружу.
— Ты, батько? — вскрикнул Петрусь.
— Я. А что?
Петрусь молчал.
Степан оглядел его смуглое, выпачканное пылью лицо и укоризненно спросил:
— Ты что, сдурел?
То я домового искал.
— Кого?
— Домового…
— На что?
— Так, посмотреть.
— Тьфу, напугал!.. Я тебя самого за домового принял.
— А я — тебя, когда ты за ноги тягал, — ответил Петрусь.
Степан рассмеялся. Но глаза сына смотрели на него вдумчиво, серьёзно.
— Так где же домовой?
— Да там же, под печью. В картошку зарылся.
— Картошку я выгреб.
— И нема?
— Нема.
— Вот дело! — притворно удивился Степан.
— Тату, так выходит — то неправда?
— Что — неправда?
— Да домовой.
— Кто его знает! — И Степан сразу стал серьёзным. — Должно, неправда.
Петрусь озадачен:
— Ты же сам говорил, что домовой, как кот, мягкий и голова как у филина.
— Люди так говорят, и я за ними.
— А говорят ещё, что в нашей Старой балке рано утречком стонет и плачет бандура. Так это тоже неправда?
— Нет, сынку, тут другое… — Голос Степана дрогнул. — Хочешь, расскажу? Хотя малой ты ещё слушать такое…
— Таточку, говорите скорее!
— Ну, добре, слушай.
Степан сел, обнял сына рукой и начал:
— Зашли один раз в наше село бандуристы: поводырь — хлопчик, а другой — сам кобзарь, высокий дидуган, сивый, как голубь. Слух о том разошёлся: по селу, и люди повалили к церкви. Там на могиле отдыхали бандуристы. Чудно было селянам, чего они не боятся, — пан запрещал кобзарям заходить в село. Но вот народу собралось, как грачей на дереве. Старый ударил по струнам. Люди слушали и плакали. А кобзарь спивал о том, как измываются паны над народом, о запорожцах: о том, как в старину били шляхту, что нужно подниматься на панов. В обед бандуристам принесли поесть. Едят они, отдыхают, а уж панские слухачи докладывают пану: