Тем временем дьячок налил горилки в зелёную лампадку и со словами «Господи благослови» опрокинул её в рот; сморщился, чихнул и еле выговорил:
— Эко славное зелье!..
После этого дьячок как-то обмяк и обратился к Петрусю со словами:
— Правду ты, хлопче, говоришь: «Бог-то бог, да сам не будь плох». Вот как я сегодня: панихидку отслужил — есть и горилка и закуска. А не пойди я, то и лежал бы, пока не опух. Вот так-то… А до бога ещё и разум нужен. Одним богом не проживёшь…
— Ты чего это, старый дурень, болтаешь? — сердито сказала дьячиха.
— А вы, Прасковья Ивановна, хлопчику ещё борща подлейте да мясца дайте: сами же говорите — работящий, — осмелился вымолвить дьячок.
— Что вы, Харитон Иванович, суётесь не до своего дела! — оставив ложку, сказала дьячиха.
«Погоди, я тебе что-то подстрою!» — мысленно погрозил ей Петрусь.
Прислуживающая у стола немая девушка Фрося бросала на мальчика сочувственные взгляды. На второе она принесла кашу и сама хотела положить ему, но дьячиха перехватила у неё ложку, и в миску Петруся упал комок каши. А когда Фрося принесла крынки, то Петрусь вместо густой, вкусной ряженки получил синее, снятое молоко.
Мальчик встал из-за стола голодным. Он хотел выйти, но дьячиха протянула ему нож:
— Будешь срезать подсолнухи. И чтоб три мешка набрал! Только смотри не спи… А придёт Данило, школяр, — разбудишь Харитона Ивановича.
Петрусь вышел потупясь: Данило был его старый враг. Сын богатого мужика и старосты, Данило Гулый не мог примириться с тем, что не он, а голодранец Потупа верховодит хлопцами. Увидит Данило Петруся на улице — и, приплясывая вокруг него, дразнит:
Козёл с бородой — Потупа с дырой,
Козёл с рогами — Потупа с лаптями…
Всё это вспомнил Петрусь.
«Теперь он придёт и будет надо мной смеяться», — думал он.
Мальчик уныло потащился на огород. Вяло срезал он шляпки подсолнухов, лениво совал их в мешок. Думая о том, чем бы досадить дьячихе, Петрусь оживился. Работа пошла спорее. Мешок наполнился, и мальчик потащил подсолнухи к крыльцу.
Только он высыпал свою ношу, как вдруг чья-то рука осторожно коснулась его плеча. Петрусь оглянулся. Перед ним стояла Фрося. Щеки её зарумянились, глаза таинственно и весело блестели. Она сунула руку за пазуху, вытащила большой, сложенный надвое кусок хлеба с салом и протянула его мальчику. Петрусь даже оторопел. Но когда Фрося замычала и знаками показала, чтобы он ел, Петрусь понял и несмело взял хлеб. Фрося исчезла, но вскоре снова появилась с полной миской сметаны и несколькими кусками пшеничного хлеба. Всё это она положила мальчику на колени. «Ешь», — говорили её глаза. Петрусь с испугом оглянулся на хату. Тогда Фрося, приложив к щеке ладонь, наклонила голову, закрыла глаза, показывая этим, что в доме все спят. Петрусь стал есть, а Фрося жестами изображала, какая дьячиха толстая, как она ест, как ходит. Петрусь смотрел на девушку и смеялся до слёз.
Фрося расстелила на вышелушенных стручках рядно, чтобы Петрусь ложился спать, а сама, захватив мешок, пошла докончить за него заданную дьячихой работу.
Через час из будки вылез сонный Полкан и глухо залаял на калитку. Исполнив свой долг, собака выгнула дугой спину, широко зевнула и, гремя цепью, снова забралась в будку. Лай разбудил Петруся. Открыв глаза, он увидел Данилу, прикрывающего калитку. Петрусь взбежал по ступенькам крыльца и наткнулся на спящего на полу дьячка.
— Вставайте, Харитон Иванович, школяр пришёл! — крикнул Петрусь так громко, что мухи, облепившие лицо дьячка, роем поднялись в воздух.
Харитон Иванович испуганно открыл глаза:
— Что такое?
— Школяр пришёл!
— А, школяр… Хай его бис забере! — проговорил дьячок и снова закрыл глаза.
— Да вставайте, Харитон Иванович! — тормошил его Петрусь. — Прасковья Ивановна наказывала.
Дьячок сел на пол. С минуту его лицо изображало страдание, словно он вспомнил что-то мучительное.
— Вот навязался на мою душу!.. Дай руку, помоги подняться… Вот так. А теперь неси водички лик сполоснуть.
Пока дьячок сморкался и фыркал, а Петрусь поливал, Данило стоял к ним спиной и, задрав голову, что-то высматривал на небе.
Но вот дьячок умылся, и мальчики, не глядя друг на друга, разошлись по местам.
«Хорошо ему, — принимаясь за работу, думал Петрусь о Даниле, — учится читать. Вот бы мне!..»
— Благослови нас, господи, на тяжкий подвиг… — начал Харитон Иванович.
После такого вступления он спросил:
— Уроки выучил?
— Выучил.
— Ну, рассказывай богородицу.
— «Богородица дева, радуйся…» — бодро забасил Данило молитву и вдруг смолк.
— Так, добре. Дальше.
Данило молчит. Слышно, как жужжат мухи.
— Дальше, дальше! — нетерпеливо торопит его дьячок.
— А дальше не помню…
— Да ты, верно, не читал!.. По глазам вижу, что не читал. Говори: не читал?
— Нет.
— Ох, аспид, что мне делать с тобой? — вспылил дьячок. — Вот тебе!
Раздаётся глухой удар.
«Святой книгой бьёт», — догадывается Петрусь.
— Что вы, Харитон Иванович, дерётесь! — плачущим голосом говорит Данило. — Я батьке скажу.
— Чтоб он пропал, твой батько! То он и подбил меня учить тебя, недотёпу. А если б не голова[1], так — тьфу! — взялся бы я учить такого дурня!..
«Неужели так тяжко учиться?» — думает Петрусь, слушая, как шелестит бумага.
— Перейдём до грамматики, — говорит дьячок, — Ты плохо читаешь, не помнишь букв. Я тебе задал повторить все буквы. Повторил?
Данило не отвечает.
— Ну, эта как называется?
— Глаголь.
— Где ж глаголь?! — кричит дьячок. — Очи, что ль, у тебя повылазили? Два месяца долблю тебе, что это буки… Ну, а эта?
— Добро, — дрожащим голосом отвечает Данило.
— Господи, чем я согрешил перед тобой? За что ты послал мне такого дурня? — в отчаянии схватился за голову дьячок.
Петрусь приподнялся на цыпочки и увидел, как Харитон Иванович, воздев руки к небу, вопит:
— Уйди, Данило, уйди с глаз моих!
Данило, с красным лицом, схватил шапку и, прошмыгнув мимо Петруся, захлопнул калитку.
— Петрусь, — слабо позвал дьячок.
Мальчик взбежал на крыльцо.
— Ох, замучил! Ох, аспид! — стонал Харитон Иванович, сжимая виски ладонями.
Петрусь подошёл к столу.
— Убери это, — кивнул дьячок на книги. — Вон туда, на полочку… — И сокрушённо заметил: — Вот, сынку, каково учиться. Слыхал?
— Харитон Иванович, научите меня читать! — просительно вырвалось у Петруся.
Дьячок долго смотрел на мальчика удивлёнными, расширенными глазами, пока они не утонули в слезах.
— Что ж, — наконец сказал он, — от одного дурня не отделался, а уже другой навязывается? Да я…
Дьячок осекся.
В дверях колыхалось тело дьячихи.
— Это его-то? — сказала она, указывая пальцем на Петруся.
Мальчик испуганно оглянулся на дьячиху, но не растерялся.
— Я грибов вам натаскаю белых, больших. Вот таких, во! — показывал он. — В Мокрой луже наловлю карасей, сколько захотите! — И Петрусь перечислял всё, что он может сделать, если его научат читать.
При словах «белые грибы» лицо дьячихи насторожённо вытянулось, а при слове «караси» глаза её сделались такими, словно их окунули в масло.
— Слышишь, Харитон Иванович? — сказала она подобревшим голосом.
Но Харитон Иванович не слышал. Закрыв лоб руками, он размышлял вслух:
— Не выучу я этого олуха Данилу… Стой! А что, если вместо одного дурня да буду учить двух? Может, Данила и поумнеет, возьмётся за науку. А то голова…Два мешка пшеницы дал, гречки мешок…
Придя к такому решению, Харитон Иванович светло взглянул на Петруся:
— Так ты, хлопче, учиться хочешь?
— Да, — тихо ответил Петрусь.
— Ну, добре, учись, — сказал дьячок, кладя ему на плечо руку.
— Нет, постой, я вот посмотрю, как он работу сделал! — сказала дьячиха, подходя к перилам крылечка.
Но придраться было не к чему: рядом с мешком лежала гора подсолнухов.
— Можно посмотреть книгу? — несмело спросил Петрусь.
— Смотри, — разрешил дьячок.
Петрусь осторожно поднял толстую книгу в коричневом кожаном переплёте, закапанную воском. Чёрные живые глаза его загорелись.
«Эге, я буду учиться читать! Что теперь батько скажет? — Но вдруг его охватила тревога: — А что, если батько не дозволит?»
Тревога не покидала его до конца дня. Она не оставляла и по дороге к дому.
Степан только пришёл с панщины и умывался, когда во дворе появился Петрусь.
— Тату, тату! — кричал он ещё издали.
Потупа спокойно выслушал сына и нахмурился. Дома было работы много, да и на панщине шла горячая пора — Петрусь был нужен.
Но глаза мальчика так настойчиво просили, что Степан не устоял:
— Ну уж добре, учись, может, оно и пригодится. Пойди скажи матери.
Петрусь бросился обнимать отца и, заглядывая ему в глаза, сказал:
— Тату, а я на заре ходил бандуру слушать.
— Ну! — не поверил Степан.
— Ага, ходил, — продолжал мальчик и рассказал отцу, как бегал в овраг.
«Не трус», — подумал Степан.
От отца Петрусь стремглав вбежал в хату.
Выслушав сына, Катерина просто сказала:
— То хорошее дело — святые книги читать. Учись, Петрусь. Пусть тебе бог поможет, — и вышла из хаты.
«Вот бы помог!.. А кто его видел?» — подумал Петрусь и, став на лавку, дрожащими руками взял икону. Тёмная поверхность тускло выделяла лицо святого. Оно напоминало мышь, выглядывающую из норки. Страшно! Мальчик поспешно перевернул икону. Она пахла ладаном, и на обратной стороне ясно обозначались слои дерева.
«Доска? — удивился Петрусь. — А на доске бог. Чудно!»
Теперь бог не был для него таким страшным, как раньше.
4УЧЕНЬЕ
— Ну, молодец, молодец! — хвалил дьячок, слушая, как через месяц Петрусь читал Часослов. — Сподобил тебя господь разумом, Петро. Добре читаешь.