– Еще кружечку, дружище? – с надеждой спросил Пол.
– Нет-нет! – вмешалась Марджори, перекрикивая птиц и громовые раскаты. – Все готово, надо есть, пока свежее. Выпьете вина. Джерри, дорогой, садись за стол.
– Вино – хорошая мысль. У меня для тебя, дружище, есть нечто особенное. – С этими словами Пол направился в кладовку и, вернувшись с целой охапкой бутылок, почтительно выставил их передо мной. – Вот, раздобыл жигонду. Кровь бронтозавра! Что-то доисторическое. Отлично пойдет с трюфелями и цесаркой, которые приготовила Марджори.
Откупорив бутылку, он плеснул густое красное вино в бокал, впечатляющий своими размерами. И оказался прав. Вино заструилось во рту, подобно красному бархату, а попав в гортань, разлетелось фейерверком в мозговых клетках.
– Неплохо, а? – сказал Пол, наблюдавший за моей реакцией. – Я его раскопал в погребке возле Карпантры. День выдался знойный, а там было хорошо, прохладно, и я выпил две бутылки, сам того не заметив. Очень соблазнительная жидкость. А когда я снова оказался на припеке, меня как молотком по голове шарахнуло. Марджори пришлось сесть за руль.
– Мне было за него так стыдно, – подхватила она, ставя передо мной черный трюфель величиной с грушу, в хрустящей и легкой как перышко корочке из теста. – Пол заплатил за вино, отвесил поклон патрону и рухнул ничком. Хозяину и его сыновьям пришлось тащить его в машину. Это было отвратительно.
– Глупости. Патрон был только рад. Я оценил его вино по достоинству.
– Это ты так считаешь, – сказала Марджори и обратилась ко мне: – Джерри, ешь уже, а то все остынет.
Я разрезал золотистый мучной фонарик и выпустил наружу дух трюфеля; на меня как будто пахнуло волглым осенним лесом: земля, листва – множество ароматов вдруг соединились в одном букете. Вкупе с жигондой это обещало трапезу богов. Мы умолкли, борясь с трюфелями и слушая барабанящий по крыше дождь, рычание грома и апоплексическое пение канареек. Бульдог, почему-то вдруг меня полюбивший, уселся напротив и, с хрипотцой дыша, вперился своими выпученными карими глазищами.
– Марджори, просто блеск, – сказал я, когда последний кусок, как снежинка, растаял у меня во рту. – Почему бы вам с Полом не открыть свой ресторан? С твоими кулинарными способностями и его талантом сомелье вы быстро получите от «Мишлена» три звезды.
– Спасибо, дорогой, – откликнулась Марджори, делая очередной глоток. – Но я предпочитаю готовить для узкого круга гурмэ, а не для толп гурманов.
– Да, с этим не поспоришь.
Пол щедро плеснул вина в бокалы.
Протяжный громовый раскат прямо над головами задержал наш застольный разговор на минуту, если не дольше, и даже канарейки замолчали, устрашенные подобной канонадой. Когда же там, наверху, наступила пауза, Марджори помахала вилкой мужу.
– Не забудь показать Джерри эту штуковину, – сказала она.
– Какую штуковину? – озадаченно спросил Пол.
– А то ты не знаешь. – Она начала терять терпение. – Эта твоя рукопись… как раз подходящая ночь для такого чтения.
– А, рукопись… ну конечно, – воодушевился он. – И ночка в самый раз.
– Нет уж, – запротестовал я. – С меня довольно ваших картин и скульптур. Как-нибудь обойдусь без твоих литературных потуг.
– О боже. – Реакция Марджори была вполне добродушной. – В любом случае эти потуги не его.
– После такого оскорбления моего творчества он ничего не заслуживает, – сказал Пол. – Эта рукопись для него слишком хороша.
– О чем речь? – поинтересовался я.
– Мне в руки попал весьма любопытный текст… – начал Пол, но Марджори его перебила:
– Не рассказывай, пусть сам прочтет. Мне из-за этой вещи кошмары снились.
Пока она подавала цесарку в ароматном облаке из пряных трав и чеснока, Пол подошел к месту, где книги, словно развалины замка, валялись между двумя мешками с картофелем и бочкой вина. Порывшись в этой груде, он победоносно вскинул истрепанную толстую красную тетрадь и, вернувшись, положил ее на стол.
– Вот! – произнес он с довольным видом. – Когда я это прочитал, то сразу подумал о тебе. Она мне досталась вместе с книгами из библиотеки Лепитра, тюремного врача в Марселе. Может, это какой-то розыгрыш.
Я открыл тетрадь. На внутренней стороне обложки обнаружился черный экслибрис – три кипариса и солнечные часы – и ниже подпись готическим шрифтом: Ex Libras Lepitre[41]. Полистав страницы, я увидел, что текст написан от руки великолепным каллиграфическим почерком, а чернила от времени приобрели оттенок ржавчины.
– Мне надо было читать это при свете дня, – сказала Марджори с содроганием при одном воспоминании.
– Это что, рассказ о привидениях? – полюбопытствовал я.
– Да нет, – как-то неуверенно ответил Пол. – Не совсем. К сожалению, старик Лепитр умер, так что я не мог узнать подробности. История чрезвычайно любопытная. Я сразу подумал о тебе, помня твой интерес к оккультизму и всяким ночным страхам. Почитай и скажи, что ты об этом думаешь. Рукопись можешь забрать себе. В любом случае тебя это позабавит.
– Я бы не назвала это чтение забавным, – сказала Марджори. – Скорее наоборот. Какая-то жуть.
Пару часов спустя, ублаженный прекрасной едой и вином, я взял большую золоченую масляную лампу, совсем не коптившую, и при ее мягком желтоватом свете поднялся в гостевую комнату, где меня ждала кровать с периной размером с амбарную дверь. Меня сопроводил сопящий бульдог. Он понаблюдал за тем, как я раздеваюсь и ложусь в постель, а сам улегся возле кровати и печально на меня поглядывал. Между тем гроза не утихала, раскаты грома следовали один за другим, и комнату периодически освещали вспышки молнии. Я подкрутил фитиль лампы, пододвинул ее поближе, взял красную тетрадь и устроился поудобнее на подушках в изголовье. История начиналась с места в карьер.
16 марта 1901. Марсель.
Впереди у меня целая ночь, и, поскольку мне не уснуть, как бы я этого ни хотел, я решил зафиксировать случившееся со мной во всех подробностях. Боюсь, что в записанном виде история не станет более правдоподобной, но, по крайней мере, будет чем себя занять до рассвета, сулящего моей душе свободу.
Для начала я должен сказать несколько слов о себе и о своих отношениях с Гидеоном де Тильдра Виллере, чтобы читатель (если таковой найдется) понял, как меня среди зимы занесло во французскую глубинку. Я антиквар-букинист и без ложной скромности могу признаться, что в этой профессии я человек не последний. А если точнее, был не последним человеком. Однажды коллега даже назвал меня – хочется верить, что с легким сердцем, а не из ревности, – «охотником за литературными трюфелями». И ведь это описание, при всей его, на первый взгляд, забавности, недалеко от истины.
Через мои руки прошло больше сотни библиотек, и я сделал несколько важных открытий: оригинальная рукопись Готтенштайна; «Конрадинова» иллюстрированная Библия[42], по мнению некоторых, не уступающая Келлской книге[43]; пять ранее неизвестных стихотворений Блейка, мною обнаруженных во время ничего не обещавшей деревенской распродажи в Мидлендсе; и другие, может быть не столь значимые, но тем не менее радостные находки, как, например, первое издание «Алисы в Стране чудес» с автографом автора, которое я нашел в Шропшире, в сундуке с разной макулатурой и игрушками, а стоял он в доме приходского священника, в детской комнате; или дарственный экземпляр «Португальских сонетов», надписанный Робертом и Элизабет Браунинг, с рукописным стихотворением из шести строк на форзаце.
Способность раскапывать подобные вещи в самых неожиданных местах сродни искусству ныряльщика. Ты либо родился с таким даром, либо нет, это не то, что можно приобрести, хотя, понятно, благодаря практике интуиция обостряется и зрение становится острее. В свободное время я каталогизирую небольшие, но важные собрания, получая огромное удовольствие от одного факта нахождения среди книг. Для меня тишина этого пространства, запах фолиантов, возможность их потрогать – то же самое, что текстура пищи и вкусовые ощущения для гурмана. Кому-то это покажется фантазией, но, находясь в библиотеке, я слышу мириады голосов, словно стою среди грандиозного хора, только это хор знаний и красоты.
Неудивительно, что мое увлечение привело меня на аукцион «Сотбис», где я познакомился с Гидеоном. Перед этим я раскопал в одном доме в Сассексе небольшое, но весьма любопытное собрание первоизданий и, желая узнать их реальную цену, самолично посетил распродажу коллекции. В разгар торгов я испытал неприятное ощущение, что за мной наблюдают. Я стал озираться, но все взгляды были устремлены на аукциониста. Однако чем дальше, тем неуютнее я себя ощущал. Возможно, это слишком сильно сказано, но я укрепился во мнении, что меня пристально разглядывают.
В какой-то момент толпа немного сдвинулась, и я обнаружил таинственного наблюдателя. Это был среднего роста мужчина с красивым, но несколько одутловатым лицом, большими пронзительными темными глазами и дымчато-черными вьющимися и довольно длинными волосами. На нем было темное, хорошо скроенное пальто с каракулевым воротником, а руки в элегантных перчатках держали аукционный каталог и велюровую шляпу с широкими полями. Его живые цыганистые глаза держали меня под цепким прицелом, но стоило мне перехватить этот взгляд, как он смягчился, мужчина позволил себе легкую улыбку и едва заметный кивок, словно тем самым подтверждая, что я его поймал за вульгарным занятием. Он развернулся, протиснулся сквозь толпу и исчез из виду.
Уж не знаю почему, но это внимание настолько выбило меня из колеи, что я плохо следил за дальнейшим ходом аукциона, хотя успел понять, что выставленные мною лоты стоили больше, нежели я ожидал. Когда все закончилось, я вышел из переполненного зала на улицу.
Был влажный, сырой февральский день, и от неприятного запаха дымка, предвещавшего туман, свербило в горле. В любую минуту мог пойти дождь, поэтому я остановил кэб. Я живу в одном из высоких и узких домов на Смит-стрит, сразу за Кингз-роуд. Его мне завещала мать, и меня он вполне устраивает. Хотя он расположен не в модной части города, дом достаточно большой для одиноког