– Все в порочный ночной клуп! – Ларри зигзагами вел мать по палубе. – Там нас ждут накурившиеся опиума восточные красотки. Марго, ты не забыла вставить самоцвет в пупок?
Мы явно засиделись за трапезой, а в ночном клупе жизнь уже била ключом. Три знакомые толстухи вместе с другими пассажирами под звуки венского вальса отвоевывали себе местечко на миниатюрном танцполе, что напоминало толкотню рыб в неводе. Все на редкость неудобные стулья и диванчики были заняты, но материализовавшийся из ниоткуда старший стюард повел нас к самому освещенному месту у всех на виду – столу для почетных гостей. По дороге он нам сообщил, ко всеобщему испугу, что этот столик для нас зарезервировал лично капитан. Мы было запротестовали, что предпочитаем незаметный столик в темном углу, но тут, увы, нарисовался капитан собственной персоной – очень смуглый, романтически сплавленный грек с несколько избыточным весом, что, впрочем, делало его привлекательнее на левантийский манер.
– Мадам. – В его устах это прозвучало как комплимент. – Я счастлив видеть вас и вашу очаровательную сестру на борту нашего судна во время его первого плавания.
Слова капитана (о чем он не догадывался) прозвучали оскорбительно. Мать про себя подумала, что он из числа «этих мужчин», как она выражалась; Марго же, при всей любви к матери, явно обиделась, ибо трудно не заметить разницы между женщиной семидесяти с лишним лет и хорошо выглядящей тридцатилетней. Несколько секунд судьба капитана висела на волоске, но потом мать решила его простить – иностранец, в конце концов, и Марго тоже его простила – хорош собой. Лесли глядел на него с подозрением, видимо полагая, что дыра в носу корабля свидетельствует о его заниженных мореходных стандартах. И только Ларри в подпитии благодушно находил всех людей достойными. С обходительностью старшего официанта капитан рассадил нас за большим столом, сам сел между матерью и Марго и одарил нас улыбкой, так что золотые коронки засверкали, подобно светлячкам, на его смуглом лице. Он заказал напитки, после чего, к ужасу матери, пригласил ее на первый танец.
– О нет! – отрезала она. – Боюсь, мои танцевальные дни остались далеко в прошлом. Пускай теперь дочь танцует.
– Но, мадам, – взмолился капитан. – Вы моя гостья. Вы не можете отказаться.
Он это проделал так мастерски, что она, к нашему изумлению, пошла за ним, как кролик за горностаем.
– Она же не танцевала, с тех пор как в двадцать шестом умер наш отец, – чуть не задохнулась Марго.
– Совсем с ума сошла, – мрачно изрек Лесли. – Ее хватит инфаркт, и нам придется устроить ей погребение в море.
Сама она на это точно не рассчитывала. Мать часто перебирала варианты, где бы она хотела быть похороненной.
– Скорее, эти толстухи ее просто затопчут, – сказал Ларри. – Выйти на этот танцпол смерти подобно. Все равно что на арену со слонами-отшельниками.
И действительно, площадка была так забита, что пары двигались, словно замороженные. Но капитан, используя мать как таран и вдобавок работая плечищами, пробился сквозь плотный заслон из человеческих тел, и они оказались в самой гуще. Разглядеть мать, по причине ее миниатюрного роста, было невозможно, зато иногда мелькало лицо капитана с поблескивающими золотыми зубами. Наконец отзвучали последние звуки «Сказок Венского леса», и отдувающиеся потные танцоры стали покидать танцпол. Нашу мать, обмякшую и раскрасневшуюся, чуть не на руках приволок сияющий капитан. Она рухнула на стул, тяжело дыша и обмахиваясь носовым платком.
– Вальс – отличный танец, – сказал капитан и залпом выпил свой узо. – И еще хорошее упражнение для всех мышц.
Кажется, он не отдавал себе отчета в том, что у матери перекошенное лицо и вообще выглядит она как после почти фатального столкновения с Кинг-Конгом.
Следующей пришла очередь Марго, но, будучи моложе и подвижнее, она гораздо легче перенесла это испытание.
Когда она вернулась, мать рассыпалась перед капитаном в благодарностях за его гостеприимство и сказала, что день выдался суетливый и лучше ей лечь пораньше. На самом деле она весь день провела на палубе, в ненадежном шезлонге, жалуясь на холодный бриз и неспокойное море. Она с достоинством нас покинула, и Лесли проводил ее до каюты. Пока он отсутствовал, Марго пустила в ход весь свой шарм, убеждая капитана, что венский вальс, конечно, хорош в качестве разминки, но уважающий себя греческий корабль (тем более во время своего первого плавания) не может проигнорировать такое культурное наследие, как национальные танцы. Очарованный как самой Марго, так и ее интригой, капитан тут же взялся за дело, не успели мы и глазом моргнуть. Он подошел к престарелым музыкантам и требовательно поинтересовался, какие старинные греческие мелодии им известны. Крестьянские народные? Раскрывающие чудеса Греции и бесстрашие народа, пикантность ее истории и красоту архитектуры, ее изощренную мифологию, неподражаемый блеск, увлекший за собой весь мир? Мелодии, способные воссоздать Платона и Сократа, великолепие греческого прошлого, настоящего и будущего?
Скрипач на это ответил, что им известна лишь одна такая мелодия, а именно «Только не в воскресенье»[15].
Капитана чуть не хватил апоплексический удар. Он развернулся (жилки на висках дрожали) и, вскинув руки, обратился к присутствующим.
– Вы когда-нибудь видели греческий оркестр, который бы не знал ни одной греческой мелодии? – задал он риторический вопрос.
– Мм… – отозвалась толпа, как она делает в тех случаях, когда толком не понимает вопроса.
– Сходите за первым помощником! – прорычал капитан. – Где Янни Пападопулос?
Он выглядел столь устрашающе, стоя посреди танцпола со сжатым кулаком и оскаленными золотыми зубами, что официанты побежали на розыски, и вскоре появился первый помощник собственной персоной, несколько встревоженный и, возможно, подумавший, что носовая часть корабля получила новую пробоину.
– Пападопулос, – рыкнул капитан. – Разве песни Греции не являются частью нашего культурного наследия?
– Разумеется, – поддакнул тот, слегка расслабившись: эта тема, похоже, не ставила его будущее под угрозу.
Он почувствовал себя в безопасности. Даже самый безрассудный капитан не мог поставить ему в вину блестящее музыкальное наследие Греции.
– Тогда почему ты мне не сообщил, что этот оркестр не знает ни одной греческой мелодии? – Капитан злобно нахмурился.
– Они знают, – сказал первый помощник.
– Не знают.
– Я сам слышал.
– Что ты слышал? – зловеще спросил капитан.
– «Только не в воскресенье», – торжественно ответил первый помощник.
Слово «дерьмо», произнесенное вслух по-гречески, отлично успокаивает нервы.
– Scata! Scata! – закричал капитан. – Мне плевать на твое «Только не в воскресенье»! Я тебе про культурное наследие, а ты мне песенку про путану. Это, по-твоему, культура?
– Путаны для команды, – пояснил первый помощник. – Мне хватает жены…
– Я не желаю слышать про путан. На корабле что, нет ни одного человека, который мог бы сыграть настоящую греческую песню?
– Ну, у электрика Таки есть бузуки, а у одного из инженеров, кажется, гитара.
– Так приведи их! – зарычал капитан. – Приведи всех, кто играет греческие песни.
– А если вся команда играет? – Первый помощник мыслил прямолинейно. – Кто тогда будет управлять судном?
– Идиот! Иди уже! – Капитан выдал это с такой яростью, что первый помощник побледнел и растворился.
После того как капитан продемонстрировал свою власть, к нему вернулось чувство юмора. С озорной улыбкой он вернулся к нашему столу и заказал еще напитки. И вот из корабельных недр появилась разношерстная публика, в основном полуодетая, с тремя бузуки, флейтой и двумя гитарами. Один даже с губной гармошкой. Капитан просиял, но мужчину с губной гармошкой отправил обратно, тем самым сильно огорчив.
– Я хорошо играю, – запротестовал он.
– Это не греческий инструмент, а итальянский, – отрезал капитан. – По-твоему, когда мы построили Акрополь, люди ходили вокруг, играя на итальянских инструментах?
– Но я хорошо играю, – настаивал тот. – Я могу сыграть «Только не в воскресенье».
К счастью, старший стюард увел его из ночного клупа раньше, чем капитан успел на него наброситься.
Вечер прошел отлично, если не считать мелких недоразумений, слегка нарушивших общее веселье. Лесли потянул спину при попытке подпрыгнуть и хлопнуть себя по пяткам, как это принято в непростом танце Hosapiko, а Ларри чуть не вывернул лодыжку, поскользнувшись на косточке от дыни, которую кто-то предусмотрительно оставил на танцполе. Похожие, но куда более болезненные последствия ждали бармена, вышедшего протанцевать со стаканом воды на голове. Он поскользнулся и грохнулся на спину, а содержимое вылилось ему на лицо. Только это была не вода, а узо – жидкость на вид такая же, но выедающая глаза. От потери зрения его спасло самообладание старшего стюарда, который схватил сифон с содовой и направил такой силы струю, что она едва не перечеркнула терапевтический эффект: еще немного, и выдавила бы несчастному глазные яблоки. Стенающего бармена увели в каюту, а танцы продолжались до утра, но в какой-то момент оборвались, как погасшее пламя свечи. Усталые, мы поплелись к нашим койкам, а небо уже становилось из опалового синим, и над морем потянулись шлейфы тумана.
Когда мы утром расчухались и собрались, как было велено, в кают-компании, там уже кипела жизнь. Тут же появился старший стюард и отвесил поклоны матери и Марго. Капитан, сказал он, приглашает вас на мостик, чтобы посмотреть, как корабль будет пришвартовываться. Вы не против? Мать дала такое великодушное согласие, словно ей предложили самой крутить штурвал. После поспешного и типичного греческого завтрака (холодные тосты и такой же бекон и яйца на ледяных тарелках с последующим едва теплым чаем, который на самом деле оказался кофе, по какой-то загадочной причине налитым в заварной чайник) мы всей командой направились на капитанский мостик.