с Иисусом, с которыми синоптические Евангелия управляются всего за несколько строк, приобретают здесь во всех смыслах решающие объём и значимость. Иоанн театрально разделяет рассказ на семь сцен, каждой из которых соответствует смена места действия: то снаружи, то внутри претории, и каждый раз (за исключением пятой сцены) эта смена предваряется стереотипными вводными выражениями: «Пилат вышел (exelthen)», «опять вошел (eiselthen paliri)», «опять вышел (exelthen palin)»[28]. Кроме того, нам известна продолжительность этой драмы, а именно — пять часов, начиная с утра (proi — Ин. 18:28) до «часа шестого» (там же, 19:14).
а) (снаружи) В первой сцене, приведя Иисуса в преторию, священнослужители не захотели заходить внутрь, чтобы не оскверниться перед пасхальной трапезой, и Пилат вышел к ним (exelthen […] ехо) и спросил: «В чём вы обвиняете (kategonan) Человека Сего?». Вопрос соответствует римской судебной процедуре, всегда начинавшейся с занесения в протокол обвинения, которое должно было быть чётко сформулированным и не клеветническим. Вместо предъявления обвинения иудеи ограничиваются лишь общими словами: «Если бы Он не был злодей, мы не предали (paredokamen) бы Его тебе». Последующее распоряжение Пилата, обращённое к иудеям, а именно: взять его и судить «по закону вашему (kata ton потоп утоп)», видимо, всё ещё следует некоей процессуальной логике: учитывая, что обвинение не предъявлено, римский закон не применим. Ответ иудеев («нам не позволено предавать смерти никого») знаменует перелом в поведении Пилата. Естественно, разъяснение Иоанна (иудеи говорили это, желая, чтобы сбылось «слово Иисусово, которое сказал Он, давая разуметь, какою смертью Он умрет»[29]) не могло относиться к Пилату, но, тем не менее, кажется, будто наместник истолковал ответ иудеев как предъявление обвинения в оскорблении величия. Действительно, согласно «Дигестам»[30] «преступлением же против величия (majestatis сптеп) является то, которое совершается против римского народа или против его безопасности» (Дигесты Юстиниана 48.4.1.1[31]). А закон Юлия об оскорблении величия — lex Julia majestatis — от 46 г. до н. э. предусматривал в качестве наказания за это преступление в зависимости от состояния подсудимого распятие на кресте, скармливание хищникам или изгнание. Как бы то ни было, Пилат вдруг решает допросить Иисуса.
b) (внутри) В этот момент происходит первая личная встреча между Пилатом и Иисусом.
Тогда Пилат опять вошел (eiselthen palin) в преторию, и призвал Иисуса, и сказал Ему: Ты Царь Иудейский? Иисус отвечал ему: от себя ли ты говоришь это, или другие сказали тебе обо Мне? Пилат отвечал: разве я Иудей? Твой народ (to ethnos to son) и первосвященники предали Тебя мне; что Ты сделал?[32]
Синтагма «Царь Иудейский» (basileus ton loudaion), которая в дальнейшем приобретёт центральное значение, употребляется здесь впервые. Судя по ответу Иисуса, он не ожидал этого вопроса: и действительно, что за дело было римскому наместнику до внутренней иудейской проблематики, до иудейского ожидания прихода Мессии[33]? Пилат словно читает его мысли: «Разве я Иудей?»[34].
Здесь начинается этот разговор о Царстве и об истине, о котором было написано бессчётное множество страниц. Вместо того, чтобы ответить на вопрос «Что Ты сделал?», Иисус реагирует на предыдущий вопрос:
Царство Мое не от мира сего (Не basileia he eme ouk estin ek tou kosmou toutou); если бы от мира сего было Царство Мое, то служители Мои подвизались бы за Меня, чтобы Я не был предан Иудеям; но ныне Царство Мое не отсюда[35].
Ответ двусмысленный, поскольку он отрицает и в то же время подтверждает царственное положение. Древние толкователи, начиная с Аврелия Августина и Иоанна Златоуста и заканчивая Фомой Аквинским, сходятся во мнениях по этому вопросу. Как утверждает Августин, Иисус сказал вместо «не в мире сём (поп est in hoc mundo)» «не из мира сего (de hoc mundo)»; а Златоуст поясняет: «’’Царство моё не из мира сего” означает, что зиждется оно не на мирских делах и выборе людей, но что оно происходит извне, то есть от Господа Бога». Фома же добавляет: «Говоря, что Его царство не здесь, Он имеет в виду, что начало его не в этом мире, и всё же оно здесь, ибо оно повсюду (est tamen hic, quia ubique est)».
Следовательно, Пилат не ошибается, повторяя: «Итак, Ты Царь (оикоип basileus ei sу)?»[36]. Ответ Иисуса внезапно переносит тему разговора от Царства к истине:
Ты говоришь, что Я Царь (sy legeis oti basileys eimi ego). Я на то родился и на то пришел в мир, чтобы свидетельствовать о истине (ina martyr eso tei aletheiai); всякий, кто от истины (ek tes aletheias), слушает гласа Моего[37].
И здесь Пилат произносит то, что Ницше назовёт «тончайшим высказыванием всех времён (die grosste Urbanitat aller Zeiteri)»: «Что есть истина (fi es fin aletheia)?».
В действительности вопрос Пилата, в котором принято видеть ироничное проявление скепсиса (именно с этой точки зрения Шпенглер противопоставлял факты — Tatsachen, поборником которых был Пилат, истине, посланником которой был Иисус) и даже издёвку («аристократическая насмешка», с которой, как пишет Ницше, «римлянин» уничтожил бы Новый завет — Антихристианин глава 46)[38], вовсе не обязательно таковым является. Более того, этот вопрос едва ли выделяется как «чужеродное тело» (Demandt, р. 86) в своём контексте, который — важно об этом не забывать — представляет собой контекст судебного процесса. Как предполагает Фома в своём комментарии, Пилат, поняв, что Царство Иисуса не связано с этим миром, хочет услышать истину и пытается узнать всё о царстве, о котором свидетельствует обвиняемый (cupit ventatem scire ас effici de regno eius): его вопрос — не об истине в целом (поп quaerens quid sit definitio ventatis), а о той конкретной истине, которую Иисус, кажется, имеет в виду, но суть которой префект не может уловить. Здесь сталкиваются не истина со скепсисом и вера с неверием, а две различные истины или же два различных представления об истине. В Евангелии от Никодима допрос продолжается, и Иисус отвечает: «Истина от небес»[39]. И лишь на новом вопросе Пилата («Значит, нет истины на земле?») и на ответе Иисуса («Взгляни, как Тот, Кто говорит истину, судит теми, кто имеет власть на земле») дознание завершается (Moraldi, р. 572). Решение земного суда не согласуется со свидетельствами об истине.
с) (снаружи) В это мгновение Пилат вновь выходит (palin exelthe) из претории. Часто подчёркивается тот факт, что он специально не стал ждать ответа Иисуса (Бэкон написал с иронией: «What is truth?, said jesting Pilatus and would not stay for an answer»[40]; но ещё Фома Аквинский заметил, что он responsionem non expectavit[41]). Причину его неожиданного решения можно понять по восклицанию, обращённому к иудеям: «Я никакой вины не нахожу в Нем. Есть же у вас обычай, чтобы я одного отпускал вам на Пасху; хотите ли, отпущу вам Царя Иудейского?»[42]. Не считая подсудимого виновным, Пилат должен был либо объявить о невиновности (в римском праве для этого предусматривалась формулировка absolvo[43] или videtur поп fecisse[44]), либо приостановить судебное разбирательство и потребовать провести дополнительное дознание (стандартная формулировка в данном случае звучала как non liquef[45] или amplius est cognoscendum[46]). Однако он хочет разрешить дело, воспользовавшись пасхальной амнистией. В течение всего судебного процесса — над этим фактом стоит задуматься — Пилат постоянно пытается уйти от вынесения приговора. Даже в конце, когда префект уступает бурным и настойчивым требованиям иудеев, он, как мы увидим, судебного решения не выносит: он ограничивается тем, что «предает»[47](paredoken) обвиняемого евреям.
Евреи отказываются от его предложения, крича: «Не Его, но Варавву»[48] (как сообщает Марк, Мк. 15:7, Варавва — имя, которое буквально переводится как «сын отца» — был мятежником и убийцей). (И в этот миг в повествовании Матфея — Мф. 27:24— описывается эпизод с умыванием рук, о котором Иоанн не упоминает: «Пилат, видя, что ничто не помогает, но смятение увеличивается, взял воды и умыл руки перед народом, и сказал: не виновен я в крови Праведника Сего»).
d) (внутри) Вернувшись в преторию — в тексте об этом прямо не говорится, но местонахождение однозначно явствует из очерёдности переходов — Пилат совершает последнюю попытку.
Тогда Пилат взял Иисуса и велел бить Его. И воины, сплетши венец из терна, возложили Ему на голову, и одели Его в багряницу, и говорили: радуйся, Царь Иудейский! и били Его по ланитам[49].