— Да я ничего! Мне батя рассказывал, они такие делали в экспедиции когда были и деревенский клуб взрывали!
— Нашел, чем хвастаться, Кузин!
— Да я не хвастался, я просто…
— Так, хватит! Тихо всем! — Анна Сергеевна грохнула ладонью по столу. — Сегодня никаких танцев!
— Но за что, Анна Сергеевна? — спросил Прохоров.
— Не заслужили, — отрезала педагогиня. — Проведете время с пользой — подумаете над своим поведением.
Она забрала со стола складишок Мамонова и колоду карт и ушла с веранды в свою комнату. Елена Евгеньевна проводила ее испуганным взглядом, потом посмотрела на нас, а потом бросилась ее догонять.
— Это несправедливо! — Коровина вышла из строя и села на диван. — За что нас вообще наказали?
Отряд рассыпался. Кто-то разбрелся по своим комнатам, кто-то остался на веранде. Все гудели, бухтели, переживали вслух. Кто-то предлагал устроить детективное расследование инцидента и найти настоящего виновного. А кто-то, как и Анна Сергеевна, тоже был уверен, что все устроил кто-то из нас. И то, что в карманах не нашли спичек и упаковки от серных шашек ничего не доказывает.
На самом деле, мне было совершенно наплевать на то, кто это устроил и почему. Я вообще был даже рад этому движняку в клубе, потому что смотреть концерт детской самодеятельности и слушать лекцию о внутренней политике пионерского лагеря мне в тот момент уже осточертело. Если бы я знал, кто это все устроил, я бы ему даже медаль вручил. «За спасение от скуки третьей степени». Или даже сразу первой, что мелочиться-то? Или наоборот, третья степень круче?
Гораздо больше меня волновала совсем другая тема. Когда я слушал тот ночной разговор, в котором скользкий тип Верхолазов ухитрился развести Мамонова на пари, то подумал, что Верхолазов отлично так макнул Мамонова. Потому что, ну, без шансов же! Четырнадцатилетний пацан — и роковой соблазнитель, способный развести девушку старше него на то, чего в этой стране еще нет. «Этсамое, ага», — вспомнил я.
Но видимо, у Мамонова или правда есть какой-никакой опыт, или он просто из тех парней, которые сразу такими родились, что от них девчонки всех возрастов млеют. От трех и до восьмидесяти.
Перед тем, как убежать вслед за Анной Сергеевной, вожатая обменялась взглядами именно с Мамоновым. Будто уже искала у него поддержку.
Елена Евгеньевна снова вышла к нам на веранду. В нерешительности остановилась, потому что никто не обратил на ее появление никакого внимания — все были заняты собственными эмоциями после случившегося.
— Ребята? — неуверенно сказала она.
— Эй, народ, ша! — гаркнул Мамонов, и все тут же заткнулись. — Говорите, Елена Евгеньевна.
— Нам разрешают пойти на дискотеку? — встряла Коровина.
— Ой, да кто там тебя ждет, Коровина? Новый инструктор по плаванью? — Марчуков показал Коровиной язык.
— Да уж точно не тебя, Марчуков!
— Ребята, сегодня после ужина у нас объявляется чистый час, — сказала вожатая. — Наводим порядок рядом с отрядом и в комнатах.
— Да второй день же всего, мы даже намусорить не успели!
— Это нечестно! Девочки точно не виноваты, за что нас-то не пускать?
— Елена Евгеньевна, а вы тоже считаете, что это мы сделали? — Мамонов подошел к вожатой, но остановился на почтительном расстоянии.
— Тот, кто это сделал поступили плохо, и они должны понести наказание.
— Ой, да конечно. Кто-то сделал, а мы отдувайся!
— Если мы все с вами сможем вывести виновных на чистую воду, то…
— И как мы это будем делать, интересно? Как Шерлок Холмс, методом дедукции?
— Мы ведь уже наказаны! И ни за что!
— Может, делегацию от девочек к Анне Сергеевне направить? Аникина, у тебя же была шоколадка? От сладкого добреют…
— Да не разрешит она!
— Да блииин! Ну кому понадобилось устраивать это идиотство в самом начале смены!
— А если это вообще был кто-то из вожатых? А нам теперь втык ни за что?
Мамонов что-то прошептал на ухо Елене Евгеньевне, она кивнула, и они вместе вышли на улицу. Через окно веранды было видно, что они сели на скамейку и о чем-то разговаривают.
Да, пожалуй, мне и правда стоит вмешаться. Жалко девчонку. Ей трудно сейчас, а тут неформальный лидер рассыпался в знаках внимания и поддержке. Разумеется, она ведется. С подачи Коровиной большинство девчонок смотрят на нее как на врага, Анна Сергеевна, прямо скажем, довольно сомнительная моральная поддержка. Бросили вчерашнюю школьницу в самое пекло — в отряд детей, которые выше ее ростом, такое себе счастье начинающего педагога. Как бы она потом документы из педа не забрала после такого дебюта…
Только что делать? Просто явиться и рассказать про спор прямым текстом? Она может не поверить, потребовать доказательств, все уйдут в отказ, потом мне устроят темную за то, что испортил такое хорошее развлечение… Нет, открывать правду надо только в самом крайнем случае, если другого варианта вообще не будет.
Пообщаться с Мамоновым и убедить его, что этот спор — ужасная идея? Ну, вдруг этот парень где-то в глубине души неплохой человек?
Сигнал горна прервал мои размышления, пора было топать на ужин.
Настроение у отряда было угрюмым, так что никаких креативных речевок никто изобретать не стал. Проорали дежурное: «Открывайте шире двери, мы голодные как звери!» и молча расселись за столом.
— Тебя же Кирилл зовут? — вдруг спросила девчонка, сидящая справа.
— Угумс, — кивнул я, пережевывая котлету. Тщательно, как советовали Ильф и Петров. Кстати, я же собирался смотреть на всякие надписи, но так ни на одну и не обратил внимания.
— А меня Галя! А ты в какой школе учишься?
— В двадцать третьей, — от балды ляпнул я.
— Ой, и я! А почему я тебя там не видела?
— Мы только переехали, со следующего года буду там учиться.
— А заполнишь мою анкету?
— Что, прости? — я опустил в тарелку ложку с рассыпчатой пшенкой обратно в тарелку.
— Я же говорю — детский сад! — хихикнула другая девочка, слева.
— Ничего не детский сад, а память! — обиделась Галя. Я посмотрел на нее повнимательнее. Она была темноволосая, с короткой стрижкой, в розовой кофточке, на шее — ожерелье из пластмассовых цветочков. — Кирилл, ну тебе же несложно?
— А что делать-то надо?
— Ты что, не знаешь, что такое анкета?
— На вопросы отвечать?
— Вот, возьми! — Галя сунула мне на колени школьную тетрадку, разрисованную фломастерами. — Только отвечай честно, хорошо? Когда ответишь, занеси в третью палату!
— Угумс, — буркнул я и вернулся к своей пшенке с котлетой. Ничего не мог с собой поделать, сжирал все до крошки. Хотя ту же пшенку я раньше не любил, например. В последний раз ел ее, наверное, еще в школе.
«Хлеба к обеду в меру бери. Хлеб — драгценность! Им не сори!» — прочитал я, когда мы прокричали дежурное «Спасибо нашим поварам за то, что вкусно варят нам!»
Подумал и ухватил с тарелки пару кусочков хлеба и сунул в карман. Чисто рефлекторно, наверное. Вдруг проголодаюсь перед сном.
Очевидно, другие отряды никто на уборку территории не оставил. Откуда-то из-за деревьев доносились звуки дискотеки, что ужасно нервировало Коровину. По дороге с ужина она обсуждала с девчонками план побега на вожделенную танцплощадку, но наш цербер Анна Сергеевна ни с кого не спускала глаз. Так что девчонкам во главе с Коровиной приходилось довольствоваться только отголосками, бродя вокруг корпуса и выискивая фантики.
— Если сегодня после отбоя я услышу хоть слово, вся палата будет отжиматься! — заявила педагогиня, стоя на пороге. — Дверь не закрывать!
Да уж, справедливость… Интересно, она знает что-то такое, чего никто не знает, и берет отряд измором, чтобы вывести виновных на чистую воду? Или ее просто бесит любое инакомыслие, и она не допускает даже малейшей возможности признать собственную неправоту?
Мамонов со своими миньонами о чем-то тихо шушукались в своем углу. Но довольно скоро затихли. Ну да, если не позволять болтать и стоять на ушах, то здоровые подростковые организмы довольно быстро отрубаются.
Я сел на кровати, сонно зевнул, сунул ноги в кеды и поплелся к выходу. В каком-то смысле даже хорошо, что в любое время дня и ночи у нас есть легитимный способ выйти на улицу. Даже если Анна Сергеевна сейчас сидит в коридоре и караулит, то вряд ли она вернет меня под одеяло и потребует, чтобы я терпел до утра.
Я обошел корпус и прикинул, которое окно принадлежит Елене Евгеньевне. Прикинул, что скорее всего то, в котором горит свет и задернуты занавески к коричнево-зеленую клетку.
Я забрался на деревянную приступочку и тихонько постучал в окно. Свет погас, и из-за шторы показалось взволнованное лицо Елены Евгеньевны. Я приложил палец к губам. Она сделала большие глаза, но дернула шпенек шпингалета, и открыла окно.
— Крамской? — прошептала она. — Что ты тут делаешь? Тебе давно пора спать!
— Мне надо посоветоваться, — начал импровизировать я.
— Анна Сергеевна может услышать, тогда нас обоих накажут!
— Я ненадолго, правда.
— Ладно, тогда входи! — она посторонилась, давая мне дорогу.
Я толкнулся ногами от приступочки и легко забрался на подоконник. Комната ее была совсем крохотной. Чуть больше ширины окна. Помещалась тут только кровать, такая же как и в палатах и простой квадратный стол со стулом. Над столом была прибита книжная полка, на ней стояли несколько учебников, книжка «Поднятая целина» и томик с потертой тканевой обложке тускло-оранжевого цвета. Вроде я такие видел. Библиотека фантастики? На столе светилась лампа на гибкой стойке, лежал раскрытый учебник, тетрадка и недоеденное яблоко.
На стене над кроватью висело несколько фотокарточек со смутно-знакомыми мужчинами и женщинами. Киноактеры? Или какие-нибудь знаменитые педагоги?
— Что у тебя случилось? — прошептала Елена Евгеньевна.
— Мне надо посоветоваться, — тоже тихо ответил я. — Я в этом лагере первый раз, друзей у меня тут нет, а мне позарез надо. Обращаться к кому попало не хочу, засмеют еще. И тут я вспомнил про наш пространственно-временной континуум и понял, что могу обратиться к вам.