Пионеры на море — страница 13 из 28

— Свисти, Мишка, всех наверх! Требуется полный аврал. И приведение общего порядка…

Скоро в каюте комиссара кипела работа. Гришка собирал книги, крыл сплеча комиссара обидными прозвищами. Мишка, ворочаясь под кроватью, высовывал оттуда голову:

— Гриш… а под койкой у комиссара целая библиотека.

Гришка опять сравнивал комиссара с чем-то совсем для него не подходящим и, ворча, лазил под кровать. Из-под кровати летели туфли, носки, галстук, книги, и высовывались две пары болтающихся ног, слышалась ворчня Гришки и Мишкин задорный смех. Раздосадованный вконец Гришка громко пожаловался:

— Эх, старый дельфин! Апчхи! Я бы такому комиссару за такую каюту десять нарядов без очереди, и на камбуз картошку чистить, с разжалованием в строевые.

— Погодите стращать! Сначала из-под кровати вылезайте, говорить будем…

Две пары ног разом перестали болтаться и дрыгать. Ворчня и чиханье под кроватью прекратились.

— Ну, вылезай, вылезай, a то за ноги вытащу!..

Ноги неуверенно зашевелились. Из-под кровати показались сначала запыленные спины приятелей, потом их виноватые лица.

В дверях стоял комиссар Гуливан и весело улыбался. Буква П на его лице потеряла палочки.

— Товарищ комиссар… я… мы… вообще… конечно…

— Ладно, ладно уж! Наказание справедливое, никак не могу я, ребятки, порядок навести, редко в каюте спать приходилось. Садитесь-ка, поговорим!

Ребята тихонько уселись на кончик кресла и, положив руки на колени, насторожились. Комиссар порылся в ящике, достал письмо, сел на подушку, покосился на двух приумолкших и начал читать:

«Нам сообщили в Штабе морских сил республики, что на „Коминтерне“ находятся двое наших мальчиков. Прошу вместе с отцом Григория Чернова принять необходимые меры и помочь возвращению детей в СССР. Если возможно, сделайте это через наши торгпредства в Италии, куда мы сообщили и послали необходимые средства. Мы вполне уверены, что наши ребята находятся в надежных руках, и заранее благодарим за заботы о них, но думаем, что они, кроме помехи, ничего принести не могут».

У ребят вытянулись лица, и зачесались ладони. Когда комиссар, кончив, взглянул на них, приятели сидели с видом людей, приговоренных к смертной казни.

Мишкины пальцы нервно теребили поварской колпак. Гришка сопел и хмурился.

— Вот… много еще написано в письме, но это самое важное. Необходимо вас, того… в Москву, хлопцы. Сами вы того не знаете, сколько хлопот с вами. Ты вот хоть, товарищ Чернов, сложа руки не сидишь, и Озерин тоже паренек старательный, не любите хлеб даром есть. Это хорошо, каждый должен работать. Только не купеческий корабль мы, а военный — каждому на нем свое место. Разных неприятностей ждем от белогвардейцев, может, и бой придется выдержать. А на крейсере во время боя каждый своим делом занят, в ногах не путается. Все рассчитано до винтика. Только так драться следует и победить можно! А вы что? Что вы на крейсере делаете, товарищи пионеры? Камбузники, картошку чистите? Нет, ребята, это не в царском флоте с юнгами забавляться, это в царском флоте из мальчишек волею своей прихоти идиотов выращивали, лакеев, подхалимов, провокаторов. В советском флоте этого быть не должно! Сначала школа, книги, потом военная обязанность со всеми наравне. Время тревожное: плывем, как на вулкане сидим, — вот-вот взорвется. Задание наше, мальчуганы, почетное, но и опасное, все лишнее должно мешать, а вы — лишние. В мирной обстановке с вами заняться можно бы, а здесь, как на войне, — каждому до себя. Какое уж тут воспитание! Да и… не все ведь у нас еще краснофлотцы сознательные. Курить приучитесь, драться, ругаться, порты заграничные — это язва для вас, зараза. Так не только время у вас даром пройдет, но и сами пропасть можете. Загнить в самом корне. Вот… Я бы раньше вас списал, да командир показал мне письмо уже после отхода из Италии, — хлопочет он за вас, как и команда вся. Да и руки у меня теперь связаны, до самого Китая наших представителей нет, — что мне с вами делать? Если оболтусами домой вернетесь, — что я отцам вашим скажу, как перед командованием оправдаюсь?

Ребята сидели не шевелясь, низко опустив головы. Каждое слово комиссара тяжелым камнем ложилось на сердце, и было нестерпимо стыдно и больно. Гришка сопел, как испорченный мотор, и силился сказать что-то. Собрав силы, он выпалил:

— Комиссар, ты неправильно говоришь. Мы не маленькие и доказали… мы не лишние. С крейсера не уйдем ни за что. Мы теперь в списках команды… И драться будем с вами вместе, потому что пионеры мы и должны помогать…

Буква П резко обозначилась на комиссарском лице.

— Хорошо, что упрямы вы. Только упрямиться надо толком… Ленин тебя, товарищ Чернов, назвал бы ослом, потому что во вред всему делу ты упрямишься!

Словно от удара, дернулась рыжая Гришкина голова и опустилась еще ниже. Комиссар Гуливан увидел красную пылающую от стыда шею. Мишка так рванул камбузный колпак, что он затрещал по швам.

Комиссар незаметно улыбнулся. Готовые провалиться ребята услышали:

— Знаю, что работу любите, — вот мою каюту прибрали на ять. Я бы сам не сумел так книги расставить, спасибо… Ну, давайте мириться, да и не могу я вас все равно списать. Меж врагов плывем, между двух огней. А теперь слушайте: сегодня с вечера будете помогать команде дорисовывать стенгазету — раз. Завтра к штурману на практику — два, а тебе, упрямая голова, товарищ Чернов, десять дней даю… на подготовку доклада команде крейсера. Тема: «Пионеры и мировая революция». Все… Подымайте якоря.

Приятели разом вскочили с кресла. Перед комиссаром стояли двое радостных мальчуганов.

Глазенки их сияли, пальцы сжались в крепкие кулаки.

— Товарищ комиссар! Ты на нас… мы… как на самого себя.

Когда захлопнулась дверь каюты, лицо комиссара просияло хорошей улыбкой.


КРАСНАЯ ЗАРАЗА

Крейсер подходил к Александрии. За ясным горизонтом вставал в легкой дымке Порт-Саид. Из воды по сторонам канала торчали почернелые верхушки мачт английских миноносцев, затопленных германскими подводными лодками в прошлую войну. Далеко в море врезался каменный мол.

От близости порта на крейсер пахнуло душной теплотой, и от этого захотелось, как можно скорей, почувствовать под ногами землю.

«Коминтерн» медленно входил в канал. Красный флаг с ослепительно белыми лучами сразу пробудил спящий от жары Порт-Саид. По молу бежал народ, оживленно размахивая руками. Английские леди щелкали «кодаками», феллахи в ободранной одежде смотрели на крейсер, в широкой улыбке расплывались их бронзовые лица.

Как и всегда во время прихода в порт, на палубу хлынули чернокожие прачки, парикмахеры, портные, фотографы и торговцы.

Яростно жестикулируя, расхваливали они свои товары, ворочая белыми буркулами хитроватых глаз.

Внезапно гвалт и гримасничанье прекратились. К крейсеру шел полным ходом паровой военный катер, полный полицейскими.

За катером от стенки мола отделился десяток полицейских шлюпок. Полицейские в красных фесках, с вышитыми на груди большими буквами polizia, яростно махали револьверами и остервенелыми голосами кричали на купцов.

Торговцы мигом попрыгали в свои лодки, лишь замелькали фиолетовые пятки. На крейсер по трапу вошел офицер в форме египетской армии, с чистокровным английским лицом.

Верный, почуяв чужого человека и словно чувствуя неприязненное отношение к нему команды, ощетинил шерсть, зарычал и бросился на офицера. Англичанин закричал что-то, указывая пальцем на собаку.

Никто из краснофлотцев не двинулся с места.



Верный, косясь и рыча, нехотя отошел. Офицер, презрительно поджав губы, прошел к командиру. Через пять минут, такой же прямой и напыщенный, щуря надменные глаза, спустился на катер.

По кубрикам, где шла обычная уборка и команда всячески прихорашивалась перед высадкой на берег, прошел слух:

— На берег не спустят никого, кроме командира. В пустыне черные подняли восстание. Англичане боятся красной заразы.

— Чтобы их тайфуном разбросало!

В кубрик спустился Дудыкин. Его чисто выбритые щеки тряслись от злости. Казалось, парадно одетый Дудыкин проглотил пяток мессинских лимонов.

— Да, братва, pourqua. Никому-с. Акромя командира. А товарищ командир говорит: никого, так и я не пойду. Где-то тут черные революцию делают, а нас англичане боятся пуще тысячи арапов!

Котенко, повалив Верного на спину, чесал ему брюхо и приговаривал:

— Вот настоящая наша собака. Знает, на кого бросаться…

Гришка вмешался в разговор:

— Да ведь Египет, кажется, не английский город, а… а… египетский?

— Чему вас только учили в пионерских отрядах? У нас в кочегарке последний кочегар знает, в чем тут дело. Вы, небось, думали, в Египте фараоны разные, лотосы, приключения, а здесь хозяевам страны жрать нечего. С голода пухнут…

— Вы, товарищ Чалый, меня ругать можете, а пионерскую организацию не имеете права! В общем и целом она здорова, и скоро вы на моем докладе убедитесь в этом. А вам, как сознательному, стыдно ругать смену… Во!..

Слова Гришки вернули обычное настроение Дудыкину. Пощипывая гитару, он фыркнул, обнажив гнилые зубы.

— Pourqua! Извиняюсь, — яйца курицу учат; трюмный пассажир многоуважаемого старшину-кочегара по мокрому столу носом провел и не извинился. Pourqua?.. Какие времена, ка-а-а-кие нравы!

Хихиканье Дудыкина взорвало Чалого. Он крепко ударил кулаком по столу, так что кружка с какао упала и облила наутюженные майские брюки Дудыкина.

Лицо Чалого передернулось, на скулах заходили желваки.

— Мальчишка, придержи язык! Какого лешего вас держат здесь, на крейсере, — заместо баласта, что ли? Рано учить вздумал, мальчишка!

Дудыкин раздраженно фыркал, вытирая майские брюки надушенным платком. Прыщи на его лице вздулись, зеленые глазки загорелись недобрым огоньком. Он долго утюжил брюки и теперь был вне себя оттого, что их испортили.

— Pourqua! Отбросы корабельные! Картошки камбузные! Нельзя порядочному краснофлотцу с товарищами беседу провести! На разные темы! Куда мы идем, куда заворачиваем?