Шторм приближался. Тучи косматыми лапами задевали за верхушку мачт, дым из трубы метался из стороны в сторону. Рвался и трещал флаг.
Кок погладил Мишку по голове.
— Вот видите, вал идет? Это штормовый вал, а плывем мы Бискайкой[21]. Здесь, под ногами у нас, девяносто две тысячи сорок пять кораблей погибло и все дно костями матросскими устелено. Злей Бискайки нигде места нет. Должно быть, никто не выдумает. А теперь валяйте в кубрик и не вылазьте, не то кастрюлю заставлю драить вплоть до второго пришествия. Ну… Сейчас начнется музыка. Ой-ой-ой, какая скверная музыка!
Он с грубой лаской толкнул ребят. Придерживая колпаки от яростного ветра, приятели схватились за руки и побежали в кубрик. Около трапа ребята налетели на рулевого, несшего запасные карты на мостик. Карты рассыпались по палубе, и одну из них ветер смял и сдунул в море.
— Черт бы вас подрал, сопляков! Чего под ногами вертитесь! Посмотрите, что вы наделали?!
От толчка Гришка ударился лбом о трап, набил шишку и почесывая голову, кубарем скатился в люк кубрика. Прыгая за ним по ступеням, Мишка слышал, как штурман ругал за потерю нужнейшей карты Гришку, Мишку и всех пионеров обоих полушарий.
Забившись в угол чужой койки, ребята притихли. Вдруг крейсер вздрогнул. Стоявшие на столе чайник и кружки полетели на палубу. В соседней каюте упало и разбилось что-то. Один за другим последовали удары, все сильнее и озлобленнее завыл, загрохотал шторм.
Вбежавший в кубрик кочегар увидел разбросанные чайник и кружки, посмотрел на притаившихся в углу ребят и раздраженно бросил:
— Что же вы, и чайников поднять не можете?.. Все бы картошку чистить да на койках качаться?.. Эх вы, пассажиры бесплатные!
Схватив запасные рукавицы, он выбежал на палубу. Ребята сорвались с места, спрятали кружки и чайник в чей-то рундук и снова забились в угол. С треском хлопала от качки незапертая дверь каюты. Наверху бегали и кричали люди.
Мишка печально сказал, еле шевеля побледневшими глазами:
— Лишние мы здесь… Всем-то мы мешаем…
Гришка опустил рыжую голову:
— Верно, Мишуха, нет никому до нас никакого дела…
СЕРДЦА И ВЬЮГА
Директор, рассмотрев чертеж, отодвинул его в сторону, откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. От переутомления голова гудела, словно в ней копошился хлопотливый рой пчел. Рука привычно выдвинула ящик, нащупала знакомую карточку. Директор открыл глаза. С карточки задумчиво смотрел его первенец. Губы директора зашевелились, и никто не слышал, как он прошептал:
— Миша… Где ты?
Часы хрипло пробили два. В окно билась, бесновалась вьюга.
Эта вьюга открыла форточку в покосившемся домике за заставой. Лицо хмурого рыжего человека показалось в окне. Снег колотился, царапался о стекла. Напряженно вглядываясь в темноту, человек вздохнул:
— Дорого тебе достанется, Гришуха, отцовская трубка!
ШТОРМОВЫЕ БУДНИ
Шторм, не умолкая, бесновался третьи сутки, и третьи сутки почти не спала команда. В эти тревожные дни командир и штурман не сходили с мостика.
Крейсер еле пробивал себе дорогу сквозь исступленно ревущие водяные громады. Волны свободно гуляли по палубе, без пощады схватывая и унося в море все, что попадалось на пути. Никто не видел Верного, и ребята тосковали по нем. Холодели угли в камбузе; команда питалась галетами и консервами. Поварята были предоставлены самим себе.
Они видели, как приходили из кочегарки измученные, истомленные качкой, потные и грязные кочегары, ничего не видевшим взглядом скользили по ребятам и рушились на койку. Промасленные до печенки машинисты вползали в кубрик, растерянно вытирали ветошью руки, садились на бак и молча думали о чем-то.
К машинистам в кубрик спускались передохнуть продрогшие рулевые, похожие на выстиранное белье, которое позабыла выжать хозяйка.
Многие в эти страшные часы так же, как и в тихую погоду, занимались маленькими своими делишками. Но когда шторм особенно зверел, и крейсер, содрогаясь от чудовищных ударов, черпал бортом воду, тогда и они поднимали головы кверху и тревожно прислушивались.
И за всем этим следили из угла две пары детских глаз. Хмурились молодые лбы и ложились на них первые складки.
К вечеру пятого дня не стало слышно отдельных воплей, все слилось и смешалось в страшном гуле. Не верилось ребятам в эти часы, что где-то еще есть твердая земля, солнце и день. Они испуганно смотрели друг на друга мокрыми глазами, крепко стиснув побелевшие губы. Койки свои в эти дни ребята не подвешивали и спали, где придется.
Отдуваясь и весело хлопая по большому животу, пришел из кочегарки кок. Он весь лоснился от угольной пыли и пота. Единым махом съел две банки консервов и только тогда заметил своих помощников. Добродушное лицо его тронулось заботой, толстые пальцы растерянно зашевелились.
— Пожалуйста! Забыл я про вас, горемыки, ложитесь на первую койку и спите, — наверху отчаянный винегрет происходит. Между прочим без вас обойдется.
От этих слов у ребят защекотало в носу и словно сговорясь, они повалились на койку.
Послышался сочувствующий голос:
— Нехорошо, товарищи, что про пионерию забыли… Им ведь втрое страшней и хуже!
— Кто ж это забыл? Чего ты бормочешь, старая свекла? Только каждому ведь теперь до себя, — ишь какая погода! Спите, спите, ребята, не на вахту вам!
— А ты спроси, сыты ли хоть хлопцы! Эй, годки! Шамали аль нет?
Тихим голосом ребята отозвались:
— Шамали… Спасибо!
— Спасибой сыт не будешь… Мутит, что ль?
— Тошнит!
— Ничего, ничего, крепитесь, хлопцы! Приедете в Москву, порасскажете, как мы с вами здесь штормовали!
В кубрик ввалился продрогший и мокрый до костей строевой. Зажимая окровавленный палец, он прохрипел:
— Баркас сорвало, братва, двадцатичетырехвесельный! Как щепку! Чуть Петелькина не смыло за борт.
В углу кто-то вздохнул. Кок добродушно заворчал:
— Пожалуйста, этот Петелькин, кашичка пшенная, вечно зевает! А ты к доктору катись, дурачок, — гангренов огонь будет, — смотри, как кровища хлещет!
И кок, засопев, растянулся на койке, рядом с ребятами.
— А вы не слушайте, спите, хлопцы! — пробурчал дядя Остап и, широко раскинув руки, громко захрапел.
К утру с вахты сменился Чалый. Раскачиваясь, он подошел к своей койке и увидел на ней тесно прижавшихся друг к другу черную и рыжую мохнатые головы. Оглянувшись, словно готовясь совершить какое-то преступление, Чалый погладил шершавой от тяжелой работы у топок рукой спавших ребят и еле слышно прошептал:
— Как-то Колька мой теперь… Может, тоже на чужой подстилке спит!
ЭКЗАМЕН НА КРЕПКИЕ НОГИ
Ребята вскочили от треска ревуна; когда его пускают в ход, спокойно спать могут только мертвые. Воздух в кубрике был тяжел, насыщен испарениями и тревогой. Крейсер метался, как пойманный зверь. Все плясало, звенело, опрокидывалось.
В люк просунулась посиневшая от натуги физиономия вахтенного. Глаза его молча говорили о несчастье. Яростно свистя в боцманскую дудку, он заорал:
— Все наверх! Вода в носовом трюме.
И исчез так же быстро, как появился.
Через секунду все, кто устал, все, кто не могли двинуть ни рукой ни ногой, вдруг нашли силу и стремительно выскочили из кубрика в ревущую и стонущую ночь.
Ребята сидели молча, но когда ветер злобно рванул дверь люка и ворвался в кубрик, Гришка решительно встал.
— Идем, товарищ Озерин, нечего зря сидеть!
Друзья побежали вместе с краснофлотцами.
Волна подняла нос крейсера, поставила его на дыбы и залила корму. Другая, еще свирепей, накрыла опустевший бак, разбилась о него и с ревом обрушилась на людей.
Люди хватались за что попало, стояли по горло в воде, пережидая, пока схлынет вода в шпигаты[22] и опять бежали, отвертываясь от хлесткого ветра. Приятели проделали то же, но когда вода накрыла палубу, ребята почувствовали, как страшная сила повалила их, ударила о каюту и потащила к корме.
Инстинктивно ища опоры, они ухватились за чьи-то ноги.
Вдруг сильные руки подняли ребят за шиворот. В сизой дождевой пелене увидели они жесткое лицо комиссара.
— Это что еще? Сейчас же в кубрик и не вылезать без спросу… Без вас обойдутся. Ну, бегом!
Следующая волна скрыла от них комиссара, и Гришка, стараясь перекричать вой ветра, прижал Мишкину голову к себе и заорал, что есть силы:
— Черта с два!
Гришка увидел, как блеснули в смехе Мишкины зубы. Ребята карабкались дальше. Когда волны, вырастая, ставили палубу отвесно, ребята прижимались к ней вплотную. Вода прокатывалась по их спинам. В следующую минуту крейсер взлетал вверх кормой, и ребята, сломя голову, неслись вперед.
На баке, обдаваемые волнами, стараясь удержаться на взбесившейся палубе, мокрые, с застывшими лицами, краснофлотцы качали помпу.
Ободряя команду, с мостика командир кричал в рупор:
— Навались, ребята!.. Навались!..
Гришка дернул Мишку за руку. Цепко хватаясь за что попало, приятели добрались до помпы, поймали быстро мелькающие деревянные ручки, ухватились за них и встали рядом со взрослыми.
Океан, дико озверев, обрушился с такой силой на бак, что на минуту исчезла и помпа и люди в рокочущей воде.
Бак стремительно взлетел ввысь. Только теперь заметили моряки двух маленьких помощников. Из-за рева шторма слов не было слышно, но ребята видели оскаленные в улыбках зубы, добродушные лица и надрывались из последних сил.
С мостика взревел рупор:
— Молодцы пионеры!.. Хорошо держитесь, но вниз… сейчас же приказываю вниз!
Это не трудно было сделать. Стоило только ребятам оторвать руки от помпы, как схватила их мягким зевом волна, толкнула в фальшборт и понесла к корме.
Мальчики лихо подкатились к кормовому кубрику. У Мишки из носа ручьем текла кровь, и сиял огромный синяк у Гришки над глазом.