Григорий СидькоПирамидаЛенинградский альпинизм в четырех киносценариях
В книге использованы изобразительные материалы из архива АС ЛИСИ (фотографии Э.Рахимова), а также репродукции с картин Н.Рериха и Н.Пиросмани
Шесть лет назад я впервые попытался изложить на бумаге замысел фильма, сценарий которого вы прочтете ниже. Получившийся текст посмотрел один профессиональный кинематографист. Возвращая рукопись, он признался, что ничего не понял и для сравнения привел пример из классики на ту же тему.
— Вот у Кшиштофа Занусси, — сказал он, — есть один фильм, там такой сюжет: два студента и профессор пошли в горы…
Дальше шла история приблизительно следующая:
Профессор и один из этих двух студентов не могли поделить в институте какую-то красотку. И вот, оказавшись во время восхождения в тяжелой и опасной ситуации, они повздорили, и когда через некоторое время профессор неожиданно сорвался и начал падать, студент не задержал его (хотя и мог), желая, видимо, избавиться от соперника. В результате профессор, кажется, погиб.
Или история была такой:
Один из молодых людей — бывший студент профессора — хотел воспользоваться благоприятными романтическими условиями, чтобы продвинуться по службе.
Что-то в этом роде.
Тут важно другое. Горы понадобились Занусси только для того, чтобы ускорить и приблизить к развязке неспешное течение отношений студента и профессора, которые в обычных равнинных условиях могли бы тянуться сколь угодно долго. Для него, я думаю, не имело принципиального значения, в какую среду поместить свой сюжет, или, другими словами, куда послать студентов и профессора. Могли быть, наверное, и такие варианты:
1. Два студента и профессор решили пересечь пустыню Сахару…
2. Два студента и профессор поплыли в море на тростниковой лодке…
3. Два студента и профессор поехали на собаках к северному полюсу…
4. Два студента и профессор стали спускаться на плоту по горной реке…
5. Два студента и профессор полетели в небо на воздушном шаре…
и т. д.
Практически все игровые картины, так или иначе затрагивающие тему альпинизма, которые мне доводилось видеть, грешат ее использованием исключительно, во-первых, как полигона для форсирования отношений между персонажами, а во-вторых, — как экзотического обрамления происходящего.
Бессмысленно предъявлять по этому поводу какие-либо претензии авторам — они решали другие задачи. Единственное, что можно сделать — это констатировать тот факт, что такой способ использования материала никоим образом не затрагивает самой его сути.
Феномен альпинизма человеку, абсолютно с ним незнакомому, малопонятен. И эта непонятность рождает, как правило, две крайности: либо необоснованное восхищение ("эти мужественные люди", "эти смелые ребята"), либо необоснованное же раздражение ("Зачем искать приключений и быть героем где-то на стороне, если и тут полно проблем?")
Корреспонденты газет, режиссеры документальных и телевизионных роликов, касаясь этого явления, обычно впадают в патетику. Они чрезвычайно серьезны — до шуток ли в таком опасном деле? Это неизбежно приводит к тому, что у героев их репортажей испаряется все человеческое.
Однажды во время киножурнала демонстрировался документальный фильм "Вершина" — об успешной первой советской экспедиции на Эверест 1982 года. За кадром диктор "голосом Левитана" произносил текст о мужественных покорителях третьего полюса планеты, услышав который, подруга жены спросила шепотом:
— Они что, все погибли?
Альпинизм с человеческим лицом
Поверхность любой достаточно высокой и труднодоступной горы, в какой бы точке земного шара она не находилась, состоит из трех компонентов: камня, льда и снега. Может меняться их качество, состояние, количественное соотношение, крутизна и протяженность, но набор всегда остается одним и тем же.
Тот, кто читал книги, посвященные высокогорным экспедициям, организованным в разные годы жителями разных стран с целью достижения разных вершин, не мог, наверное, не заметить, что, несмотря на чисто описательные, стилевые отличия, эти книги (и, соответственно, экспедиции) походили одна на другую, как братья-близнецы.
Достижение вершины и спуск вниз может быть сложнее или легче, опаснее или безопаснее, и каждый путь, конечно, таит в себе свои особенные трудности и загадки. Но, если говорить об отражении непосредственно самого процесса восхождения, оказывается, что человек, бредущий по пояс в снегу на склоне горы Килиманджаро, мало чем отличается от человека, занятого этим же делом на склоне горы Столовая на Кавказе. Техника передвижения по льду и скалам практически не зависит от того, где необходимо ее применить — в Приэльбрусье или в Гималаях, и от того, кто будет ее применять — немец, японец или американец.
Из-за этого документальные кадры различных восхождений представляют интерес, как правило, только для непосредственных участников событий. Для зрителя же постороннего одно восхождение мало чем отличается от другого.
Говорят: "Горы — это на девяносто процентов люди".
Действительно, уж если где и искать различия и своеобразие, так это в самих людях, альпинизмом занимающихся, в их отношениях между собой и в окружающей их объективной реальности, данной им в ощущениях.
Или наоборот. Каждая определенная реальность формирует свой особый тип людей, занимающихся альпинизмом, и свой особый характер их отношений между собой.
В связи с этим, мне кажется возможным сделать одно утверждение, принимаемое без доказательства. Собственно, оно во многом и послужило толчком к возникновению замысла "Пирамиды". Вот эта аксиома:
Тот образ жизни и мыслей, со всеми его положительными и отрицательными сторонами, который можно назвать альпинизмом, существовавший в семидесятых годах в СССР, а более конкретно — в Ленинграде, был явлением уникальным и не мог возникнуть ни в какое другое время, ни в каком другом городе и ни в какой другой стране.
События, о которых я хочу рассказать, взросли на определенной почве и не могли, по всей видимости, зародиться раньше и задержаться позже отведенного им определенного отрезка времени. Истоки свои это время берет в конце шестидесятых годов, а другую его границу неожиданно определила сама действительность: альпинизм в Санкт-Петербурге уже совсем другой…
Вначале, когда идея этого фильма еще только витала в воздухе, все, что имело к нему какое-либо отношение, становилось как бы его будущей возможной частью, или какой-то основной или побочной темой, мыслью. Однако по прошествии времени, когда материала накопилось достаточно много, стало очевидным, что все эти фрагменты, темы и мысли принадлежат разным историям и, соответственно, разным сюжетам. В результате этого образовались четыре сюжета и, соответственно им, четыре разных сценария. Каждый из них должен представлять собой самостоятельную картину, замкнутую в своих образах, тональности, способе подачи материала и т. д. Но, несмотря на то, что каждая из картин может по замыслу смотреться самостоятельно, сама по себе она, все-таки, не будет отражать в целом обсуждаемую тему, а будет показывать ее как-то однобоко, искаженно. И только все четыре картины должны, в моем представлении, более-менее полно выразить целое.
Иногда у меня возникают очень явственные ощущения того времени. Причем появляются они, как правило, из чего-то совершенно незначительного, подчас даже не имеющего к самому этому прошлому никакого отношения. Ощущения эти очень острые, почти осязаемые, но невыразимые, к сожалению. Все, написанное ниже — это что-то совсем другое. Но, если с помощью этого другого удастся хотя бы частично эти ощущения передать, я посчитаю свою задачу во многом выполненной.
Четыре плоскости образуют пирамиду.
Четыре эти картины, четыре крайних, в определенном смысле, точки зрения на одно и тоже явление, должны замкнуть собой нечто главное и невыразимое, как тайна египетских пирамид.
Пирамида и внешне напоминает гору. В одном из отрогов Зеравшанского хребта есть пик под названием Пирамидальный, замыкающий собой живописную долину.
У каждого из участников описываемых событий, естественно, свое отношение к ним. Каждый помнит и оценивает их по-своему и, вполне возможно, не ощутит в моих попытках даже крошечного приближения к истине.
Я не претендую на объективность и далек от мысли о возможности как-то всесторонне и полно выразить то время. Поэтому все, написанное ниже, в каком-то смысле — мой альпинизм.
"Истина лежит не на поверхности. Если на этой почве, а не на какой-либо другой, апельсиновые деревья пускают крепкие корни и приносят щедрые плоды, значит, для апельсиновых деревьев это и есть истина. Если именно эта религия, эта культура, эта мера вещей, эта форма деятельности, а не какая-либо иная дают человеку ощущение душевной полноты, могущество, которого он в себе и не подозревал, значит, именно эта мера вещей, эта культура, эта форма деятельности и есть истина человека. А здравый смысл? Его дело — объяснять жизнь, пусть выкручивается как угодно".
Антуан де Сент-Экзюпери
"Планета людей"
Пирамида
В сценариях использованы стихи, пародии и другие литературные произведения, написанные непосредственными участниками описываемых событий, а также неизвестными авторами.
Куда, петербургские жители,
Толпою веселой бежите вы?
Какое вас гонит событие
С работы на Юго-Восток?
Там фрукты растут обалденные,
Чайханщики — люди степенные,
Летят из Кабула военные,
И песню поет ишачок…
грань перваяНАВЕРНО, МЫ УВИДИМСЯ НЕСКОРО, ПОСКОЛЬКУ УЛЕТАЕМ ДАЛЕКО…
1982 год
УВЕРТЮРА
У окна, непрозрачные от грязи стекла которого ярко освещены солнцем, стоит письменный стол, накрытый, как скатертью, листом белого ватмана.
Среди хлебных крошек, чашек с остатками чая, бумажек от конфет и апельсиновых корок лежат в беспорядке сушки, пряники, нарезанный ломтями батон, несколько луковиц на разделочной доске и длинные парниковые огурцы. Рядом — хрустальная вазочка со следами варенья; дымящаяся алюминиевая кастрюля с водой, из которой торчат разномастные запотевшие баночки, закрытые металлическими крышками; электроплитка со сковородкой и большая пузатая бутыль с подсолнечным маслом.
Посреди всего этого разгрома, в самом центре стола, возвышается полная воды трехлитровая стеклянная банка, внутри которой включенный в сеть кипятильник поднимает со дна редкие пузырьки воздуха.
Работает радио.
Голос диктора (женский): Двадцать седьмой год трудится на фабрике "Красный треугольник" Галина Андреевна Калашникова.
Исполнительный, ответственный работник, добрый и отзывчивый товарищ, Галина Андреевна неизменно вызывает к себе любовь и уважение сотрудников по цеху. По итогам соцсоревнования за первый квартал этого года, бригада формовщиков, в которой работает Галина Андреевна, вышла на первое место по объединению, в чем немалая заслуга и самой Галины Андреевны, трудолюбие которой не раз отмечалось правительственными грамотами и ценными подарками.
Сегодня Галине Андреевне исполняется пятьдесят пять лет. Любящую жену, добрую маму и заботливую бабушку поздравляют муж, две дочери и четыре внучки Галины Андреевны, и просят передать для нее песню в исполнении ее любимой певицы Нани Брегвадзе.
Мы с удовольствием присоединяемся к поздравлениям. Доброго здоровья, счастья и долгих лет жизни Вам, уважаемая Галина Андреевна!
Музыка Экимяна, слова Рустайкиса."Снегопад".
Оркестр играет вступление.
Голос Нани Брегвадзе:
Я еще не успела испить свою осень,
А уже снегопад сторожит у ворот.
Он надежды мои, как дороги, заносит,
И грозит застелить надо мной небосвод…
Вода в банке закипает и начинает интенсивно бурлить.
Камера немного отъезжает, открывая стоящий справа от стола стул.
Раздается шум распахнувшейся двери и цокот каблуков. К столу подбегает запыхавшаяся толстушка, лет двадцати восьми, с яркой целлофановой упаковкой в руках. Она выдергивает из розетки шнур, вынимает кипятильник и вешает его на вбитый в подрамник гвоздь.
Девушка (подражая грузинскому акценту Нани Брегвадзе): Сэ-негопад, сэ-негопад, не мети мне на косы…
Зажав пакет под мышкой, она достает из ящика стола металлическую коробочку, всыпает в кипяток немного заварки, накрывает банку тарелкой и плюхается на стул.
Вода в банке окрашивается в кирпичный цвет.
Некоторое время девушка внимательно разглядывает пакет, прощупывает через упаковку его содержимое. Потом откладывает его в сторону, достает из алюминиевой кастрюли запотевшую баночку, насухо обтирает ее полотенцем, отвинчивает крышку, нюхает и ложкой начинает аппетитно вылавливать оттуда фрикадельки.
Камера снова немного отъезжает, открывая еще один стул, но уже с другой стороны стола.
Хлопает дверь. Входит высокая крупная женщина в распахнутом пальто, отягощенная двумя сетками, набитыми очищенными от кожуры лимонами.
Женщина: Маякова, я лимонов купила! — она ставит сетки на свободный стул, снимает пальто и бросает его на кульман, взметнув клуб пыли.
Девушка проглатывает очередную ложку супа:
— Я же говорила, а вы мне не верили! По два десять?
Женщина: По два тридцать. И, главное, почти без очереди. Народу никого, мы с Нинкой хотели картошки взять, так она уже кончилась. А тут, как раз, вывозят четыре ящика… Ну, мы и разделились — Нинка на Угол побежала, а я осталась.
Девушка достает кошелек:
— Сколько с меня?
Женщина: Ну… тут по два с половиной… та-ак… сейчас сосчитаю, погоди… пять семьдесят пять, вроде бы. Некоторые, правда, уже подгнивать начали…
Девушка: Так у них всегда так! Придерживают все до самого последнего момента, пока не сгниет!
Женщина: Они говорят — только сегодня привезли.
Девушка: Надо прямо сейчас все нарезать и пересыпать сахаром.
Женщина: Я хочу половину пересыпать, а остальное сварить. У Нинки где-то рецепт был записан. Туда как-то ванилин или корица добавляется, или мед — помнишь, она на Новый год приносила? Такой необычный вкус.
Женщина берет у девушки деньги, пересчитывает и кидает в карман своего пальто.
Девушка: Я боюсь, банок может не хватить. У меня в столе всего шесть литровых.
Женщина: В шкафу надо посмотреть. Там несколько еще с осени от огурцов оставалось.
Женщина пододвигает к столу высокий одноногий вертящийся табурет, садится на него, отламывает кусок булки и достает из алюминиевой кастрюли свою баночку.
Камера отъезжает еще немного, открывая слева от стола захламленный письменный стол и мягкое глубокое кресло перед ним.
Ударив дверью, в комнату быстро входит невысокого роста худой мужчина лет пятидесяти; на нем три вязаных домашних свитера, надетые один на другой, и пузырящиеся на коленях пятирублевые джинсы.
Мужчина: Чаю! Чаю! Скорее чаю! — он падает в кресло, раскрывает лежащий на столе дипломат, вынимает из него какие-то листки, быстро просматривает их, некоторые откладывает в сторону, другие кидает обратно и захлопывает дипломат. — Убегаю в "Спецтоннель"!
Женщина откладывает ложку:
— Какой "Спецтоннель", Сергей Сергеевич?! Мы же с вами договаривались на сегодня! Вы же обещали! Мне завтра уже согласовывать надо! Меня же Галаудин теперь убьет!
Мужчина не реагирует, сосредоточенно роясь в ящиках своего стола. (Вообще, внешне бурные выяснения отношений между мужчиной, женщиной и девушкой, их взаимные упреки, обиды и ворчание — на самом деле скорее игра, привычный стиль общения, не способный нарушить общего благодушного настроения.)
Девушка: Сергей Сергеевич, тебя, кстати, Тамарка искала, и "Сети" тоже просили зайти.
Мужчина (продолжая рыться): Тятя, тятя, наши "Сети" притащили мертвеца…
Женщина: Бросаете, значит, Сергей Сергеевич? В такой момент? Ну ладно, Сергей Сергеевич, идите в свой "Спецтоннель", куда хотите, хоть на Северный полюс! А нас тут пусть лишают премий, увольняют с работы, раз вам все равно!
Мужчина: Ну почему сразу же мой "Спецтоннель"? Это же, можно сказать, наш "Спецтоннель"!
Девушка: Я уже налила. Тебе булку намазать?
Мужчина (неожиданно раздражаясь): Только, вообще, не надо мне, пожалуйста, ничего говорить про еду!
Женщина: А что такое, Сергей Сергеевич?
Девушка: Я тебе, кстати, рис с курицей принесла. Маяков вчера не доел…
Мужчина: Что такое, что такое, вообще! Теперь они еще спрашивают, что такое!.. Вы же меня там бросили вчера в лаборатории! Оставили на растерзание этим волкам!
Женщина: Как это мы вас бросили, Сергей Сергеевич?! По-моему, так вас просто за уши оттуда было не вытащить!
Мужчина: Вы что, не знаете, можно подумать, вообще, кто там работает? Это же банда подлецов!
Девушка (смеется): Да ты вспомни, Сергей Сергеевич, как вы тут, два года назад, когда Мурашов с Берковским еще у нас работали, к концу дня просто падали со стульев!
Мужчина: Что такое, вообще, что за диверсия? — он хлопает себя по карманам, роется на столе, лезет в куртку, висящую на спинке его кресла. — Где мои сигареты?
Девушка: У меня на столе.
Мужчина: Ну вот, вообще, всегда так… — он одевает куртку, кепку, берет дипломат, подходит к столу и присаживается на краешек стула, на котором стоят сетки с лимонами. Взяв большую чашку, доверху наполненную чаем, он делает, обжигаясь, несколько торопливых глотков. Потом декламирует:
Я хочу напиться чаю,
К Маяковой подбегаю.
А пузатый от меня…
Девушка: Сергей Сергеевич, ну ты нахал!
Камера отъезжает и теперь видна вся комната, облик которой несет на себе печать долгого зимнего уныния — на фоне грязного мутного окна, во всю ее стену, теснятся письменные столы, заваленные рулонами бумаги и огромными картонными папками. По боковым сторонам громоздятся подрамники, кульманы и чертежные доски с брошенными на полпути чертежами. В углах под потолком серебрится паутина. Лоснящиеся оборванные обои свисают клочьями.
Шумно открывается дверь.
Женский голос (за кадром): Девчонки! Касса уже открылась, давайте быстрее, Татьяна очередь заняла!
Женщины отставляют в сторону свои баночки, быстро достают кошельки и убегают.
Оставшись один, мужчина делает еще несколько быстрых глотков, встает, поправляет кепку, выключает радио, поднимает дипломат, берет со стола девушки пачку сигарет и торопливо выходит вслед за ними.
Внезапно, на верхнюю часть окна надвигается большая бесформенная тень, которая, постоянно видоизменяясь и принимая различные причудливые очертания, движется сверху вниз и останавливается в его середине.
Затем, с наружной стороны к стеклу прилепляется мокрая щетка, которая тщательно трет окно, от чего по нему начинают стекать грязные разводы.
Потом, в верхней части окна, сдвигая грязную воду в сторону и оставляя за собой широкую полосу прозрачного стекла, проезжает склиз, приоткрыв кусок ярко-синего неба.
Прошелестев бумагами, по комнате вдруг пробегает сквозняк. Несколько листков слетают на пол.
После того, как очищается еще несколько полос на стекле, с той стороны окна появляется Андрей.
Он сидит на маленькой доске, прикрепленной с помощью строп и металлической рогатины к двум висящим веревкам. На нем черные, протертые на коленях, вельветовые брюки, заправленные в яркие желтые резиновые сапоги, и красная болоньевая куртка. Сбоку болтается полное грязной воды белое пластмассовое ведро.
Убрав последнюю полосу грязи, Андрей критически оглядывает свою работу и слегка подправляет склизом в левом нижнем углу окна, как бы нанося завершающий штрих на открывающуюся перед нами картину города.
После этого он прислоняется лицом к стеклу и, оградив ладонями глаза от солнца, с любопытством заглядывает внутрь.
Потом, отстранившись от окна, сматывает закрученные на рогатину веревки и съезжает вниз.
За окном — безоблачное весеннее небо. Как гигантские театральные декорации, плавно выгибаются вдали купола соборов. Вспыхивают яркими солнечными зайчиками промытые дождями жестяные крыши. Теряются в дымке расплывчатые очертания парков и скверов. Бесшумно движутся по угловатым улицам потоки маленьких машин. Бесшумно плывут по каналам крошечные моторные лодки.
По коньку крыши, между высокими печными трубами, осторожно крадется за голубями худая рыжая кошка.
На мгновение она замирает, подняв мордочку на солнце, и ее зрачки сужаются до узеньких черных щелочек.
издалека:
На освещенном солнцем уступе крыши Пушкинского театра, возле открытого окна, повернувшись лицом в сторону шумного Невского проспекта, стоит актер в черном фраке и белой рубашке.
Держа в левой руке листок бумаги с текстом, он что-то громко декламирует, широко размахивая в такт правой рукой.
С крыши Дворца пионеров за актером угрюмо наблюдает бригада кровельщиков.
Подставив солнцу болезненно-белые рахитичные тела в наколках и обгоревшие на солнце красные лица, шеи и кисти рук, они обедают, развалившись на рулонах рубероида. На засаленной газете перед ними — несколько бутылок кефира, редиска, зеленый лук, бутерброды с вареной колбасой.
Около скульптуры орла, перегнувшись через перила балкона, прапорщик внутренних войск, с автоматом за плечами считает вслух проезжающие далеко внизу черные правительственные машины.
Пущенный из соседнего окна бумажный самолетик, описывая круги, плавно опускается вниз.
Прапорщик: Тридцать девять, сорок, сорок один, сорок два, сорок три, сорок четыре…
Яркое небо. Солнце. Асфальт в лужах. Голые деревья, за ними старый двухэтажный свежеоштукатуренный дом.
Два белоголовых мальчика (семи и девяти лет) возятся с цепью своего велосипеда. Старший брат склонился вниз с седла, опершись ногой о поребрик. Младший, сидя на корточках возле заднего колеса, подкручивает что-то гаечным ключом.
Растрепанная старуха, высокая и очень худая, в обвисших тренировочных штанах, домашних тапочках и длинной красной кофте, что-то бормоча себе под нос, быстро идет по дорожке парка, среди чинно гуляющей публики.
На берегу пруда, подставив солнцу бледные тела, лежат на подстилках загорающие. Несколько пацанов, сидя на корточках, мутят прутьями воду, пытаясь подтащить к берегу красочный журнал, плавающий на поверхности.
Старуха вдруг останавливается возле них:
— Кто из вас старший?
Вскакивают одновременно несколько подростков, но самый бойкий из них, оттеснив остальных в сторону, первым подбегает к ней:
— Я! Я самый старший!
Старуха: Сейчас сюда приедет милиция и водолазы. Будут искать моего сына, утонувшего в пруду. Если хотите, можете помочь…
В глубине парка, за полупрозрачными силуэтами голых деревьев прячется длинное двухэтажное здание школы.
Звонок с урока нарушает тишину: хлопают крышки парт, начинаются крики, топот, визг.
Будто не выдержав этого все возрастающего давления, в середине здания распахивается дверь, выпуская на улицу фонтан радостных, бегущих по домам школьников.
На крыльце школы, прямо посреди этого бушующего потока, прижимая к груди журнал успеваемости, прикрыв глаза и подставив лицо солнечным лучам, стоит хрупкая и совсем юная учительница начальных классов. Она глубоко вдыхает ароматный весенний воздух и улыбается чему-то своему.
Среди прочих детей поток выносит из школы девочку лет восьми, в легком клетчатом пальто с ранцем за плечами и бросает на шею ожидающей ее бабушке.
Бабушка: До свидания, Наталья Юрьевна.
Девочка: До свидания, Наталья Юрьевна!
Учительница: До свидания, Анечка, всего хорошего! — не открывая глаз, она закидывает свесившуюся на лоб прядь за ухо и подставляет солнцу другую сторону лица.
Бабушка дает внучке большое красное яблоко, берет ее за руку и они не спеша идут по аллее парка мимо аккуратно подстриженных деревьев, неглубокого заросшего пруда и выходят на сухую асфальтовую дорожку, тянущуюся вдоль огороженного металлической сеткой детского сада.
Детсадовские дети уныло бродят по своей территории, копаются в песочнице, лазают по металлической ракете. Некоторые дружно раскачивают какую-то уходящую вверх толстую ржавую проволоку, вделанную в большой бетонный куб, врытый в землю возле самого забора.
Дети (хором): Дядя! Дяденька!
Дети кричат и пытаются еще сильнее раскачать проволоку.
Привлеченная криками, бабушка останавливается и оборачивается в их сторону. В этот момент, в шаге от нее, на асфальт падает ведро с битумным лаком, обдав ее саму и внучку с ног до головы черной вязкой жидкостью.
Онемев от шока и проследив взглядом по проволоке, они обнаруживают высокую металлическую трубу, на самом конце которой видят Сергея.
Чумазый, в насквозь пропитанных битумом штанах, ватнике и подшлемнике, стоя на верхней скобе лестницы и держась рукой за широкий раструб, из которого валит густой черный дым, Сергей, не двигаясь, как завороженный, смотрит на них сверху.
Потом, будто очнувшись, он медленно отцепляет от верхней скобы обмотанную вокруг пояса веревку и начинает обреченно спускаться вниз.
На теплом, освещенном солнцем подоконнике, поглощенные чтением конспектов, сидят две студентки и попеременно кусают лежащую между ними на полиэтиленовом пакете булочку с маком.
На противоположной стене висит большой стенд. Крупная надпись сверху гласит: "Альпинизм в ЛИСИ". Чуть помельче девиз: "Десять месяцев подготовки — за два месяца в горах". Ниже идут какие-то фотографии, рисунки, коллажи и мелкие надписи к ним.
Откусив очередную порцию булочки, одна из девушек поднимает голову, облизывает пальцы и, оттопырив мизинец, указывает подруге в сторону стенда:
— А вон тот ничего, милашка.
Подруга нехотя отрывается от тетрадки и рассеянно глядит в указанную сторону:
— Который?
Первая девушка: Да вон тот, внизу, где написано "Выборг"!
Вторая девушка: Да где?!
Первая девушка сползает с подоконника, подходит к стенду и, встав на цыпочки, тычет пальцем в отсвечивающую солнцем фотографию шерпы Тенцинга, запечатленного в базовом лагере на леднике Кхумбу после своего знаменитого первопокорения Эвереста.
Вторая девушка: Ну и вкусы у тебя! — брезгливо поморщившись, она в недоумении пожимает плечами. — Приходи к нам на Бойцова, у нас там пол-общаги таких. Меня от них уже воротит…
В небольшой светлой аудитории, сплошь уставленной по стенам застекленными коллекциями минералов, увешанной графиками геологических процессов и многочисленными картами, сидят студенты-первокурсники, разложив перед собой толстые тетради и разноцветные фломастеры.
Лектор — плотный невысокого роста мужчина лет сорока пяти, в широких черных брюках, клетчатом пиджаке и больших квадратных очках, рисует мелом на доске какую-то картину.
Профессор: Европейская часть нашей страны от юга и до севера расположена на огромной вогнутой скальной плите, — одновременно он чертит длинную плавную горизонтальную выгнутую вниз линию, — выходящей на поверхность только в крайних северных и южных своих оконечностях.
Профессор выводит на правом и левом концах линии зазубрины, символизирующие вылезшую на поверхность плиту.
Профессор: Вся же средняя ее часть, — он проводит горизонтальную линию, соединяющую концы вогнутой линии, — заполнена многочисленными верхними четвертичными отложениями.
Профессор затушевывает получившуюся дольку, обозначив отложения.
Профессор: Поэтому почва практически по всей поверхности европейской части плодородна, — в доказательство этого он рисует торчащее из перегноя дерево. — Вот здесь где-то Москва.
Для большей наглядности, профессор изображает какое-то подобие Кремля, но у него получается плохо и он завершает рисунок большой пятиконечной звездой на одной из башен.
Профессор: На северной оконечности первые выходы скал наблюдаются в районах городов Выборга и Приозерска. Выборг, с точки зрения геологии, в первую очередь интересен еще и тем…
Голос профессора постепенно стихает.
Два молодых человека с рюкзаками за спиной и девушка спускаются с небольшого, заросшего соснами пригорка и выходят на железнодорожную колею, ограниченную по бокам двумя рядами невысоких скал.
Обращенная к югу, обильно освещенная солнцем сторона скал, — уже сухая и чистая. Другая, спрятавшаяся в тени, сырая и темная, — еще сверкает заполнившим трещины льдом и пятнами нерастаявшего грязного снега.
Молодые люди идут по солнечной стороне. Дурачась, раскинув руки в стороны, они пытаются пройти прямо по рельсу, но то и дело теряют равновесие и сходят вниз, чуть не падая на скользких, залитых мазутом шпалах.
Около чахлого, покрытого копотью куста они останавливаются. Девушка забирается на большой, нагретый солнцем, камень и усаживается на нем, поджав колени к подбородку. Молодые люди снимают рюкзаки и оглядываются по сторонам. В одном из них мы узнаём Сергея.
Сергей: Вечером можно пойти пешком прямо до вокзала, — он указывает в ту сторону железнодорожной колеи, где она сворачивает вбок и теряется из виду. — Мы с Сашкой тут возвращались в прошлое воскресенье, когда опоздали на автобус.
Татьяна: А в блинную мы успеем?
Сергей расстегивает молнию своей новенькой ярко-зеленой пуховой куртки, достает из внутреннего кармана пачку "Беломора" и вынимает из нее папиросу:
— Тебе вредно блины. Ты же растолстеешь…
Татьяна: Ой-ой-ой, кто бы говорил!.. Гроза комплексных обедов!.. Да я такой толстой, как ты, вообще никогда не буду! — она снимает вязаную шапочку, достает из кармана расческу и зеркальце и начинает тщательно причесываться.
Сергей сминает пальцами папиросу под губы:
— Посмотрим, еще не вечер… Юлиан, — обращается он ко второму — симпатичному цыганистому парню в ватнике, который в это время достает из рюкзака термос и пакет с бутербродами, — дай, пожалуйста, спички.
Юлик: Я же завязал…
Сергей: Не вовремя как-то вы всегда завязываете… — он шарит в своем рюкзаке, находит спички, закуривает, потом снимает пуховку, под которой оказывается грубо заштопанная выцветшая олимпийка, накидывает ее Татьяне на плечи и делает несколько широких разминочных взмахов руками.
Татьяна: Ой, какая легкая! Совсем ничего не весит, — она плотнее закутывается в пуховку. — И теплая… Так, говоришь, сам ее шил? Что-то не верится.
Сергей делает неопределенный жест рукой: мол, не хочешь — не верь.
На это Татьяна, быстро тараторя, начинает забрасывать его вопросами, имитируя тон газетного репортера:
— Как вам удалось достичь таких высоких результатов?.. Сколько лет вы потратили на сбор материала?.. Вы работаете один?.. Вы проводили опыты на собаках?.. На людях?..
Сергей и Юлик начинают смеяться, а она, уже вкрадчивым и ласковым голосом, продолжает:
— Прямо как на меня сшита… Тебе, Серега, нельзя носить красивые вещи, они тебе не идут. Правда, Юлик?
Юлик: Что правда, то правда, — он открывает термос, наливает в металлическую крышку дымящийся кофе и подает Татьяне, — Серега, бери бутерброды.
Татьяна (резким, отрывистым тоном следователя): Откуда у вас эти красивые вещи?! Где вы их взяли?! Они же вам не идут!.. А-а-а, какой горячий!! — взяв крышку, она начинает быстро перекладывать ее из руки в руку, потом кидает на колени шапочку, ставит на нее крышку и, подвывая, машет обожженными руками.
Сергей: Ка-кие мы нежные!
Юлик: Танюха, держи, — он кидает ей толстый вязаный носок, Татьяна надевает его на руку, снова берет крышку, дует на кофе и отпивает его мелкими глотками.
Сергей с некоторым удивлением следит за ее руками:
— Ну у тебя и ногти!
Татьяна: Ой, слушайте, я же совсем забыла! — она смотрит на свои длинные, ухоженные, выкрашенные белым лаком ногти на левой руке. — И ножниц нет… Что же теперь делать?
Сергей: Что делать, что делать… Обгрызай!
Татьяна: Ну да! Как так обгрызать? Но я же не могу… Я не умею… Ой, ну надо же так… — она с искренним огорчением снова и снова разглядывает свои ногти, как бы примериваясь, каким образом еще можно их укоротить. Вдруг ее осеняет какая-то идея, и она с надеждой оборачивается к Юлику.
Мгновенно оценив ситуацию, Юлик порывается тут же уйти:
— Так, мне тут надо срочно…
Татьяна (умоляюще): Юля, ну пожалуйста, ну будь другом…
Несколько секунд Юлик смотрит на нее уничтожающим взглядом:
— Ну, вы даете! — он зло садится рядом с ней на камень, грубо берет ее руку и вертит перед глазами.ю
Сергей: Ну, не буду вам мешать… — он затягивается папиросой и, размахивая во все стороны руками, идет вдоль скал, внимательно их осматривая и что-то насвистывая себе под нос.
Пока Юлик обкусывает Татьяне ногти, она продолжает пить кофе.
Татьяна (искренне ласково и нежно): Юлик, ты такой хороший, такой добрый… Я этого никогда не забуду… Хочешь, я тебе такую же пуховку сошью?
Юлик на секунду прерывает свое занятие, долго и тщательно сплевывает:
— У тебя все равно так не получится.
Татьяна (обиженно): Почему это?
Юлик: Потому что он для этой куртки три месяца вручную пух от перьев отделял. Из родительской подушки. Поэтому она и не весит ничего. Они с Вовиком на пару этим занимались… Чем так мучиться, лучше уж в ватнике всю жизнь мерзнуть.
Татьяна (уязвленно): Ну и что? Подумаешь!.. Зато я тебе сделаю двухстороннюю, с теплыми карманами, с капюшоном-трубой… Хочешь? К лету? У тебя как раз день рождения будет… Точно! Я тебе ее подарю на день рождения.
Юлик: Подари мне лучше ножницы.
Попыхивая "Беломором", возвращается Сергей:
— Пошли чуть подальше пройдем, разомнемся с полчасика.
Юлик: Скоро уже идти надо, все уже проснулись, завтракают, наверное.
Татьяна ставит недопитый кофе на камень и спрыгивает вниз:
— А они знают, что мы должны приехать?
Юлик: Если Валерка вчера приехал, то знают.
Татьяна снимает пуховку и бережно кладет ее на рюкзак Сергея, но та сползает на землю. Татьяна поднимает ее, тщательно отряхивает и вешает за капюшон на куст, стараясь, чтобы она как можно меньше касалась черных от сажи прутьев:
— А что у них будет на завтрак?
Сергей: Будешь задавать много вопросов…
Резкий гудок заглушает его слова. Из-за поворота, со страшным грохотом вылетает пассажирский поезд "Илья Репин", следующий из Ленинграда в Хельсинки.
Сергей и Юлик бросаются по разные стороны дороги и прижимаются к скалам. Татьяна вскрикивает и, опрокидывая кофе, вскакивает на камень, на котором до этого сидела.
Один за другим проносятся мимо них вагоны, обдавая гарью и пугая своей опасной близостью.
Сорванная внезапным порывом ветра, пуховка падает с куста. Сергей пытается ее поймать, но в этот момент она, подхваченная мощным восходящим завихрением, планирует и зацепляется за какую-то выступающую деталь последнего из вагонов.
Издав длинный прощальный гудок, поезд выскакивает из скального ущелья на простор и несется в сторону границы с Финляндией, оставляя позади себя легкое облачко пуха.
Выругавшись, Сергей бросается вдогонку и некоторое время бежит за поездом, поскальзываясь на шпалах, в надежде, что пуховка вот-вот сорвется и упадет вниз. Потом, выдохшись, он переходит на шаг и, наконец, останавливается совсем, долго глядя вслед последнему вагону, пока тот не скрывается из виду.
Постепенно возвращается голос профессора геологии:
— … Вот, собственно, и все, что можно сказать в этом плане о примечательности Выборга.
В холодную полуподвальную аудиторию, увешанную плакатами, описывающими порядок действий подразделений гражданской обороны во время ядерных взрывов и различного рода аварий, а также образцами противогазов, респираторов и комплектов индивидуальной защиты граждан, едва пробивается дневной свет через закрашенные окна под потолком. Несколько ламп в абажурах защитного цвета освещают сидящую за партами студенческую группу, состоящую из одних девушек, кутающихся в пальто и шубы. Многие из них не сняли даже и шапок.
Напротив девушек, боком к зеленого цвета доске, закинув ногу на ногу и слегка покачиваясь на стуле, сидит знакомый нам профессор геологии, но уже в накинутом поверх клетчатого пиджака пальто с поднятым воротником, о подкладку которого он протирает очки.
На доске изображена точная копия предыдущей картины профессора, только теперь на месте Кремля возвышается слабое подобие Останкинской телебашни.
На улице завывает сирена.
Профессор встает, надевает очки и смотрит в небольшую дырочку, протертую в краске в нижнем углу окна.
Он видит, как по улице, в плотном потоке машин, обгоняя автобусы и рискованно лавируя между трамваями, несется, вращая синей лампой, милицейский УАЗ. Пристроившись за ним, как за надежным прикрытием, движется ярко-красный "Запорожец".
Профессор: Перерыв.
Через лобовое стекло виден красный капот "Запорожца" и движущаяся впереди милицейская машина, как ледокол рассекающая поток транспорта на две части.
Переднее сиденье возле водителя отсутствует. Вместо него стоит заляпанная мастикой бочка, валяются грязные полиэтиленовые мешки.
Вдали показывается перекресток. Включив сирену и замигав, УАЗик сворачивает вправо,"Запорожец", запрыгав на рельсах, — влево.
После этого он уже не так удачно едет по городу, пока, наконец, обогнув кирпичную "точку", не въезжает, распугав голубей, во двор новостроек и не останавливается возле крайней парадной девятиэтажного блочного дома.
Хлопнув дверью, из "Запорожца" выходит Юлик, останавливается на тротуаре, засунув руки в карманы штанов, и оглядывает тихий двор и фасад дома.
Вращая сигнальной лампой, к зданию котельной подкатывает милицейский УАЗ и, лихо развернувшись, тормозит у входа. Два милиционера легко взбегают по ступенькам и скрываются внутри здания.
От основания трубы отделяется фигура Сергея и медленно движется вдоль забора к зданию котельной.
С другой стороны сетки, следом за ним, семенят детсадовские дети и с интересом его разглядывают.
Детсадовский мальчик: Дяденька, вы зачем бабушку облили? Дяденька, вы зачем бабушку облили?
Сергей зло отмахивается от него, ногой оттаскивает на обочину расплющенное ведро, медленно всходит на крыльцо котельной и исчезает за дверью.
В пустынном коридоре, возле освещенного солнцем стенда "Альпинизм в ЛИСИ", воровато оглядываясь по сторонам стоит студент, согнувшийся под тяжестью своего товарища, который, сидя у него на плечах, подрисовывает шариковой ручкой всем мужчинам, изображенным на фотографии под надписью "Кузнечное. Большие скалы", огромные длинные члены.
За кадром звучит голос профессора геологии:
— Приозерск и Кузнечное являются основными поставщиками бута, щебня и клинкерных материалов для нашего северного региона… Карьеры, заводы по переработке гранита, а также сложная сеть железнодорожных подъездных путей организуют в районе Кузнечного, Куликово и Хиитолы уникальную производственно-экономическую систему, способную своими мощностями обеспечить…
Голос профессора снова затихает.
Несколько темных силуэтов, приникнув к окну неосвещенного вагона, внимательно всматриваются в проплывающие снаружи, залитые бледным лунным светом хвойные леса, редкие автомобильные дороги, пересекающие железнодорожный путь и теряющиеся где-то в глубине ночи, выступающие из тьмы стены деревянных сараев и оштукатуренных складов.
Неожиданно яркие прожекторы высвечивают за окном несколько огромных мрачных бетонных цехов, соединенных между собой лабиринтами наглухо зашитых со всех сторон горизонтальных галерей и наклонных эскалаторов, упирающихся в землю наподобие гигантских лап. На рельсах безмолвствуют покрытые белой пылью пустые вагонетки. Такая же пыль блестит на больших стальных резервуарах и многочисленных трубах, оплетающих этого представителя отечественной камнедробильной индустрии.
Силуэты отодвигаются от окна.
Первый голос: Подъезжаем!
Тотчас же вагон наполняется ерзаньем, кряхтеньем просыпающихся людей, шуршанием надеваемой одежды и стуком снимаемых с полок вещей.
За окном проплывают фонари и показывается деревянное одноэтажное здание станции с надписью "Кузнечное". На платформе мелькает несколько человек в шинелях.
Второй голос: Погранцы!
Небольшое замешательство в вагоне.
Поезд тормозит, останавливается и распахивает двери.
Небольшой красный дизельный поезд стоит, раскрыв двери, на пустынной ночной станции. Возле каждого вагона дежурят по два пограничника. У головы поезда их около десятка.
На соседних путях покоятся длинные составы пустых платформ и пропитанных мазутом цистерн.
Пассажиры появляются внезапно, разом из всех дверей. В одно мгновение платформа заполняется несколькими тысячами навьюченных рюкзаками человек, которые, сосредоточенно глядя себе под ноги, движутся к началу поезда, сбегают по ступенькам вниз, наискось пересекают железнодорожные пути и скрываются с противоположной стороны насыпи.
Пограничники позволяют им беспрепятственно проходить мимо, однако несколько человек выуживают из потока и подводят к скучающему в стороне майору погранвойск. Тот о чем-то спрашивает у задержанных, и они начинают наперебой что-то темпераментно ему доказывать, потом достают паспорта и указывают на какую-то отметку в них. Майор берет паспорта, долго их рассматривает, вертит так и сяк, после чего кладет в свой нагрудный карман. Задержанные сразу сникают и прекращают всякие прения. Торопливо идущие мимо пассажиры поезда не обращают на происходящее никакого внимания.
В это же время с другой стороны поезда двое мужчин с рюкзаками тяжело спрыгивают на гравий и, оглядевшись по сторонам, быстро семенят в сторону стоящих на путях товарных вагонов. Курящие в конце поезда солдаты лениво окликают идущих, после чего те, не оборачиваясь, ускоряют темп и пытаются нырнуть под вагоны. Пограничники бросают окурки, догоняют последнего и сбивают его с ног. Однако первый уже успел перебраться на другую сторону состава. Солдаты спокойно дают ему уйти.
Платформа пустеет, остаются только военные и несколько человек задержанных. Солдаты подводят к ним хромающего беглеца. Все вместе они заходят в передний вагон, двери которого за ними захлопываются. Коротко свистнув, поезд трогается с места.
На широкой, вымощенной бетонными плитами дороге путники вытягиваются в непрерывную цепочку и движутся мимо огромных гор щебня, слабо освещенных прожекторами.
Фигуры мужчин и женщин ненадолго появляются в тусклых пятнах света и через мгновение снова исчезают в темноте.
Они одеты в ватники, городские куртки, пуховки, пуховые жилеты, меховые безрукавки, олимпийки, болониевые ветровки, свитера, полиэтиленовые накидки, брезентовые плащи, шерстяные рейтузы, джинсы, брюки, эластичные трико, трикотажные спортивные штаны, сапоги, кеды, борцовые тапочки, галоши, ботинки, кроссовки…
Все они несут рюкзаки (в основном самодельные), причем самых разнообразных конструкций, форм, размеров и расцветок: зеленые, красные, синие, желтые, коричневые, смешанных цветов, полосатые, в клеточку, круглые, квадратные, прямоугольные, овальные, широкие, узкие, совсем короткие и очень длинные, а также станковые и просто легкие металлические каркасы, на которых лежат тюки, коробки, ящики, картонные бочки…
Мелькают привязанные к рюкзакам бухты веревок, доски, обернутые бумагой подрамники, свернутые рулонами листы ватмана…
Многие несут гитары — в чехлах, полиэтиленовых мешках и просто открытые.
Кто-то держит в руках футляр со скрипкой, кто-то — аккордеон, кто-то — коробку с тортом…
Молодой человек тащит граммофон с раструбом.
Некоторые ведут за руки сонных детей, каждого со своим маленьким рюкзачком за спиной. Попадаются и совсем крошечные дети. Они крепко спят, сидя на рюкзаках за спиной у родителей, обняв их за шею и свесив ноги им на грудь.
Если бы кто-нибудь из местных жителей страдал бессонницей и вышел в этот час на крыльцо своего дома, он был бы, наверное, сильно напуган представшим перед его глазами странным зрелищем, для этих безлюдных мест крайне необыкновенным: нескончаемая вереница тяжело нагруженных людей целенаправленно, бесшумно и быстро движется по дороге, не ведущей никуда, кроме необитаемого леса и границы с Финляндией. Возможно, у этого человека возникла бы мысль о начавшейся войне или о какой-то широкомасштабной диверсии. Однако в эти предпраздничные ночи сон жителей поселка особенно крепок. Только бездомные собаки, сбившись в кучу, удивленно и настороженно следят за движущейся процессией.
По левую сторону дороги бледнеют иссеченные осколками стволы чахлого березового леса. Справа открывается глубокий скальный карьер, по дну которого блуждают фары невидимых машин.
Время от времени, нарушая тишину и заставляя пешеходов испуганно вздрагивать, оборачиваться и шарахаться на обочину, по дороге с оглушительным ревом проносятся огромные БЕЛАЗы, с колесами выше человеческого роста.
Одна из таких машин оказывается до отказа набита рюкзаками и их владельцами, которые заполнили всю ее кабину, гроздьями висят на подножках и даже лежат на капоте перед ее лобовым стеклом. Проносясь мимо, они радостно приветствуют идущих пешком и жестами радушно приглашают всех желающих присоединиться к себе.
В том месте, где дорога делает крутой поворот в сторону карьера, путники сворачивают на небольшую поляну. Некоторые из них, не останавливаясь, прямиком уходят друг за другом по малозаметной тропе в лес. Другие расстилают на земле коврики и палатки, кладут под головы рюкзаки, забираются в спальные мешки и тут же засыпают. Остальные небольшими компаниями рассаживаются на траве, снимают теплую одежду, переобуваются в сапоги, укладывают поудобнее рюкзаки, едят бутерброды, пьют из термосов чай и кофе, потом поднимаются и тоже уходят в лес, вслед за первыми.
Вдоль ярко освещенной луной серебристой глади озера, перечеркнутой редкими стволами мертвых сухих деревьев, движется непрерывная цепочка навьюченных людей. Их темные силуэты медленно и сонно взбираются на небольшие пригорки, осторожно спускаются по камням в низины, помогая друг другу, перебираются по перекинутым через протоки шатким бревнышкам.
Распахнув ударом ноги чердачную дверь, в перемазанной мастикой рубашке и карлсоновских штанах на лямках Юлик с двумя ведрами герметика в руках, выбирается на крышу.
Две загорающие женщины, взвизгнув, убегают от него за лифтовую тумбу, на ходу подбирая разбросанную одежду.
Юлик, хмыкнув, провожает их взглядом, ставит ведра, садится на небольшой уступчик и закуривает, глядя на освещенный солнцем лесопарк, начинающийся сразу же за домом, через дорогу.
Выкурив сигарету до половины, он откладывает ее в сторону и вытаскивает спрятанные под ржавым металлическим листом две смотанные кольцами веревки, концы которых привязаны к четырехугольной бетонной трубе и телевизионной антенне. Растянув их в сторону одного из панельных стыков на краю крыши, Юлик ложится около него на живот и свешивает голову вниз. Стык оказывается уже заделанным. Юлик переползает к соседнему и снова высовывается наружу. Второй стык сделан только до третьего этажа, Юлик перетягивает веревки к нему и сбрасывает их свободные концы вниз.
Из проема трубы Юлик вынимает большой полиэтиленовый мешок, достает из него металлическую сварную загогулину, привязанную к мягкому сиденью от стула, и наматывает на нее свисающие веревки. Потом, сбросив вниз конец еще одной веревки потоньше, подвешивает к ней на зажиме ведро с герметиком. Все это он перекидывает на стену дома, поднимает еще дымящийся окурок, несколько раз жадно затягивается и затаптывает его ногой.
Одев страховочный пояс, Юлик прищелкивается к рогатине, еще раз оглядывает закрепление веревок и, взявшись руками за скобы в панели здания, ложится животом на поребрик крыши, закидывает ноги за перегиб, встает ими на сиденье и начинает осторожно сползать вниз.
Веревки под его тяжестью вытягиваются и напрягаются, как струны.
Одной рукой он поправляет съехавшие с перегиба резиновые шланги, одетые на веревки, отчего резко оседает вниз и снова судорожно хватается рукой за скобу.
Оплетка веревки прямо перед его глазами немного раскручивается, обнажив три тонкие напрягшиеся жилы.
Сглотнув слюну, Юлик съезжает ногами с сиденья и садится на него сам, повиснув на вытянутых руках и не решаясь еще расстаться с последней надежной опорой.
Наконец он разжимает руки, рывком съехав вниз еще на метр.
Немного пообвыкнув в своем новом положении, Юлик сбрасывает с рогатины несколько витков веревки и начинает плавно опускаться вниз вдоль шва, разделяющего панели дома. Левой рукой он ослабляет зажим с ведром мастики и оно тоже скользит по веревке рядом с ним.
Окна верхнего этажа плотно прикрыты шторами.
Ниже этажом, на кухне, женщина лет сорока пяти в бигудях, напевая что-то себе под нос, раскатывает на столе тесто.
У открытого окна кухни седьмого этажа старушка ест котлеты с макаронами и смотрит телепередачу на экране маленького переносного черно-белого телевизора.
Тень Юлика внезапно ложится на тарелку.
Выронив вилку, старушка испуганно оборачивается, после чего, как коршун, бросается к раскрытому окну, захлопывает створку, закрывает ее на все задвижки и, схватив в охапку все, что лежит на подоконнике, отбегает за стеклянную дверь кухни, откуда продолжает подозрительно следить за проезжающим снаружи окна незнакомцем.
Нечто происходящее в комнате следующего этажа, заставляет Юлика резко сбавить скорость.
Сквозь легкий, просвеченный солнцем тюль занавесок он видит сидящую на краю незастеленной кровати обнаженную девушку, которая, глядя на себя в большое, вделанное в дверцу шкафа зеркало, расчесывает длинные, как у русалки, светлые волосы.
Восхищенный и завороженный, Юлик медленно едет мимо. Уже опустившись ниже уровня окна, он вдруг решительно останавливается и, с трудом дотягиваясь до подоконника, призывно барабанит по нему пальцами.
Девушка задумчиво оборачивается к окну, где в углу комнаты, в глубоком кресле сидит невидимый Юлику огромного роста, сплошь состоящий из мышц, коротко стриженный мужчина в плавках, который лениво жует жвачку и смотрит приглушенно работающий цветной японский телевизор.
Девушка: Что ты говоришь?
Мужчина: Я ничего не говорю.
Девушка: Показалось.
Немного подождав, Юлик спускается дальше.
На ручке кухонного окна следующего этажа, снаружи, висят две сетки — одна с яблоками, другая с какими-то бумажными свертками.
Остановившись и внимательно глядя в окно, Юлик залезает рукой в сетку с яблоками и, выбрав самое большое и красное, засовывает его в карман штанов.
Внезапно, снизу раздается негромкий спокойный хрипловатый женский голос:
— Нехорошо воровать, молодой человек!
Юлик вздрагивает и оборачивается вниз.
Облокотившись большой грудью о подоконник открытого окна комнаты, находящейся немного в стороне от шва, вдоль которого спускается Юлик, на него смотрит бальзаковского возраста крашеная блондинка с ярко-красными от помады губами, одетая в полупрозрачную ночную рубашку, с глубоким вырезом на груди, сверху которой небрежно накинут пестрый махровый халат, подпоясанный кушаком. Полными холеными пальцами с длинными перламутровыми ногтями она теребит свисающую веревку и, улыбаясь золотыми коронками, глядит на Юлика подведенными черной тушью глазами.
Юлик (преодолев короткое замешательство): Ну что вы! Это так, случайно… — он делает неопределенный жест рукой и съезжает на один уровень с женщиной.
Женщина: Случайно?.. Это, значит, как — уже привычка брать чужое? — она заговорщицки подмигивает Юлику и чуть подтаскивает веревку к себе так, что он, как груз маятника, слегка сдвигается в ее сторону. — А я уже несколько дней за вами наблюдаю… Какая интересная у вас работа!
Юлик: Разве?.. Ну, это как сказать… Работа сидячая, но на воздухе.
Женщина подтягивает веревку еще ближе, так, что Юлик оказывается прямо напротив ее окна, лицом к лицу с ней:
— Вы, наверное, голодны? — она кивает на сетку с яблоками. — Я могла бы вас накормить… Вы такой молодой, красивый, вам надо хорошо питаться.
Она неотрывно смотрит на Юлика и он целиком погружается в ее магнетический взгляд.
Юлик: Ну… в общем… надо обдумать это предложение.
Женщина: А что же тут думать? — она смеется и притягивает Юлика совсем близко. — Можете не бояться. Сейчас я одна.
Отпустив веревку и удерживая Юлика возле себя за локти, она прижимает его к самому подоконнику.
В этот момент у нее в прихожей раздается резкий звонок в дверь. Продолжая удерживать Юлика возле себя, женщина испуганно настораживается и прислушивается.
Звонок уверенно и настойчиво повторяется еще дважды, после чего в замке шебуршит ключ и хлопает входная дверь.
Женщина (со стоном): О, черт! — резко отпустив Юлика, она отшатывается вглубь комнаты, спешно запахивая на себе халат.
Юлик описывает широкую дугу, сбивая веревками висящие выше этажом сетки и больно ударяясь о перила соседнего балкона.
Сетки, стукнувшись о стекло, которое со звоном лопается, летят вниз. Юлик пытается ногой задержать скользящую вдоль стены сетку с пакетами, но от этого из нее только вываливается содержимое и из раскрывающихся на лету свертков сыпятся в кусты куриные тушки, головы, лапы и крылья.
Одновременно на Юлика обрушивается град из яблок. Несколько штук падает в ведро с мастикой.
Разбитое окно тотчас же раскрывается, и из него высовывается растрепанная женская голова.
Женская голова: Нет, ты посмотри, что делается-то!.. Это ж надо, что творят, сволочи!.. Степан, скорей! Ты посмотри, что творится!
Юлик хватает кисть, макает ее в мастику и начинает деловито промазывать шов, хотя в этом месте он уже заделан.
В окне появляется похмельный бородатый мужчина с секатором в окровавленных руках.
Мужчина: Что же ты, сука, творишь-то?!.. Я тебе, блядина, сейчас все шнуры твои пообрезаю! Измазали тут весь дом говном каким-то, вонища — ни пройти, ни проехать!..
Мужчина пытается дотянуться до веревок, но они от него далеко. Прорычав что-то угрожающее, он скрывается в окне, откуда продолжают доноситься женские причитания.
Освободив веревки, Юлик начинает быстро спускаться вниз, спешно минуя оставшиеся этажи.
Из распахнувшейся чердачной двери, в забрызганном кровью фартуке и с секатором в руках, бородатый мужчина выскакивает на крышу.
Не замечая застывших от ужаса женщин, вновь занявших облюбованное место, он бросается к протянувшимся над крышей веревкам и начинает яростно кусать их секатором.
Это не дает никакого эффекта. Тогда он пытается рубить их со всего размаху.
Случайно, он сильно ударяет себя секатором по руке. Мгновенно остановившись и бросив секатор, он бледнеет и, неотрывно глядя на заполняющуюся кровью рваную рану, быстро идет в сторону чердачной двери, так и не заметив женщин, в оцепенении следящих за его действиями.
Большая аудитория-амфитеатр едва на четверть заполнена слушателями. По бокам аудитории и на ее стенах расставлено и развешено множество градостроительных проектов и макетов городов будущего. Через большие окна пыльными лучами внутрь проникает яркое дневное солнце, пригревая немногочисленных студентов и студенток пятого курса.
Девушки вяжут, смотрят журналы мод, красят друг другу ногти, читают. Два парня грызут семечки и листают огромный цветной альбом по архитектуре. Двое других играют в нарды. Один из студентов срисовывает с чьих-то работ эскизы обнаженной натуры, время от времени складывая листы вместе и проверяя на свет схожесть силуэтов. Кто-то спит, лежа на сдвинутых вместе задних стульях.
На предпоследнем ряду сидит Володя. Перед ним на столе два полиэтиленовых мешочка. В одном из них лежит содержимое подушки — смесь пуха и пера. Володя методично отделяет от перьев пушинки и аккуратно складывает их в другой мешочек.
На преподавательском стуле висит клетчатый пиджак профессора геологии.
Голос профессора: Соленые морские ветры, а также повышенная солнечная радиация способствуют эрозии и дальнейшему разрушению скальных пород в гораздо большей степени чем, скажем, наступление моря на сушу…
Студент с последнего ряда просыпается, сладко зевает, недоуменно протирает глаза, перегибается через стол и что-то негромко спрашивает у сидящих спереди. Те прыскают со смеху, в том числе и Володя.
Из-за этого в нос ему попадает пушинка и он сильно чихает несколько раз подряд, падая лицом в свои мешочки, отчего пух из них разлетается огромным облаком по аудитории. Сидящие рядом тоже непроизвольно начинают чихать вслед за ним.
Прервавшись на полуслове, профессор оборачивается и удивленно замолкает.
Побросав свои дела, все остальные студенты начинают громко и беззастенчиво смеяться, откровенно радуясь идиотской ситуации.
С минуту понаблюдав за происходящим, профессор снова поворачивается к доске, на которой в левой части уже знакомого нам чертежа нарисован плывущий по морю парусный корабль, и, как ни в чем не бывало, продолжает:
— … Если вам доводилось когда-либо бывать в Крыму, вы могли наблюдать, к примеру, следующую картину…
Вечерняя сумеречная набережная порта. Пустынно.
У причала одиноко стоит освещенный яркими огнями белоснежный лайнер с латинскими буквами на борту. На палубах ни души, только из репродукторов раздаются громкие звуки оркестра, аккомпанирующего певице, исполняющей разудалую немецкую песню.
На редких скамейках — немногочисленная публика, отдыхающая в межсезонье, — в основном пожилые люди. Сняв шляпы и отложив в сторону костыли и палочки, они слушают немецкую речь, смотрят на море и на иллюминированный иностранный корабль.
В стороне дымит небольшой мангал, возле которого ожидает шашлыков тихая, человек в шесть, очередь.
Бесцеремонно оттеснив стоящих, к прилавку подвигается толстый небритый кавказец в адидасовском костюме. Вытянув руку в сторону свежеприготовленных порций он обращается к хозяину мангала, вяло шевеля тремя пухлыми волосатыми пальцами в золотых печатках:
— Гоча, мне "троечку", пожалуйста.
Под высокой металлической опорой канатной дороги стоит тускло освещенный изнутри пустой вагончик. Возле открытой двери салона прохаживается в ожидании пассажиров, заложив руки за спину, сопровождающий в фуражке с околышками.
По лестнице шумно поднимается веселая хмельная компания, человек в десять: солидные, важные, слегка обрюзгшие мужчины лет за сорок в отутюженных костюмах и белых крахмальных рубашках, с тарелками недоеденных шашлыков, початыми бутылками шампанского, коньяка и бокалами в руках, и холеные увядающие женщины — на высоких каблуках, в сногсшибательных вечерних туалетах и золотых украшениях. Одна из них ведет на коротком серебристом поводке огромного пятнистого дога.
Со смехом они заваливаются в салон вагончика, слегка покачивающегося под их тяжестью.
Сопровождающий (несколько подобострастно и манерно): Прошу минуточку внимания, господа!.. По нашим последним метеосводкам сюда идет необычайно мощный северо-восточный циклон. В мои обязанности входит предупредить вас об этом. Если он застигнет нас во время нашей экскурсии, то там, наверху, — он указывает рукой куда-то в небо, в темноту, — станет очень холодно, быть может, даже выпадет снег… Я бы настоятельно советовал вам взять с собой какие-нибудь теплые вещи, если они, конечно, имеются у вас в наличии. В особенности это касается ваших нежных дам.
Слова сопровождающего приводят женщин в радостное возбуждение:
— О-о-о! Снег! Какая прелесть!
— Это будет, наверное, очень романтично…
— Вот видите, Верочка, а вы так огорчались, что не успеете попрощаться с зимой.
Мужчина с бутылкой коньяка в руке игриво щелкает по ней пальцами и, подмигнув остальным, обращается к сопровождающему:
— Шеф, а внутреннее разве нас не спасет, а? Как вы думаете? Что вам подсказывает ваш богатый опыт морского волка?
Сопровождающий безразлично пожимает плечами:
— Не знаю, господа, решайте сами… Мое дело вас предупредить.
Мужчина: Тогда три секунды, шеф… Павлик, Боренька, — он обращается к двум самым молодым мужчинам, стоящим на открытом воздухе с сигарами в руках, — пулей! Туда и обратно.
Те сбегают по ступенькам на небольшую асфальтированную площадку, распахивают дверцы двух новеньких белых "Волг", извлекают оттуда ворох песцовых шуб, дубленок и лисьих шапок и бегом возвращаются с ними в салон.
Сопровождающий задвигает дверь. Раздается короткий звонок. Дернувшись, перегруженный вагончик, слегка пружиня, начинает подыматься вверх по склону, проплывая между аккуратно подстриженными кипарисовыми деревьями.
Огромное, отслоившееся от стены, тонкое каменное перо торчит черным силуэтом на фоне густо-синего вечернего неба с редкими кучевыми облаками, кроваво освещенными последними лучами заходящего солнца. Застрявший между пером и скалой камень заткнул, как пробка, образовавшуюся глубокую расщелину.
Острая вершина пера несколько раз обмотана пестрой изношенной веревкой, на которой развешены связанные за шнурки пара растерзанных кроссовок, пара лысых истончившихся узконосых галош, несколько карабинов и каска, прищелкнутая за петлю ремешка. Вторая веревка постелена зигзагом на пробку, под тонкий белый полиуретановый коврик, на котором, тесно прижатые друг к другу с боков скалой и пером, лежат Андрей и Валера.
Каждый из них продел по одной руке в рукава пуховой куртки, тщательно подоткнутой с боков. Свешивающиеся вниз ноги засунуты в рюкзак, подвешенный к скале.
Андрей лежит на боку, положив голову в каске на каменный выступ и глядя прямо перед собой. Его лица почти не видно, торчит только нос и вспыхивающий во время очередной затяжки кончик сигареты. Валера, вывернувшись на живот и подперев подбородок свободной рукой, с зажженной сигаретой между пальцами, слегка свесившись, смотрит вниз. На голове у него круглая вязаная шапочка и болониевый капюшон от куртки.
Дует ровный сильный ветер. Далекий полукруглый серебристый горизонт моря еще освещается солнцем, а земля внизу уже затянулась мглой, сквозь которую мутно проступают бледные огни Ялты и ее городов-спутников, соединенные между собой пунктиром дороги, идущей вдоль самого берега.
Андрей: Ну и холодина сегодня…
Валера: Это муссон… Теплый ветер тибетского нагорья…
Андрей: С чего бы это?
Валера: Ясно, с чего, — он затягивается сигаретой, — к нам едет Сережа Борисович, — жди холодов, ураганов, травм, землетрясений… Ночью снег пойдет, помяни мое слово!
Андрей (смеется): Лишь бы войны не было…
Их разговор прерывается криками птиц, стаей пролетающих мимо. Они молча следят за ними, пока те не скрываются за поворотом скалы.
Андрей: Они уже давно спят, наверное… Поезд их укачивает, им снится теплая морская волна, пальмы, жаркий белый песок… И они улыбаются во сне…
Валера: Ну да, как же, спят… Они пулю пишут! — он стряхивает пепел с сигареты. — Сидят в купе и режутся с утра до ночи…
Ночное пустынное шоссе укрыто глубоким слоем нетронутого снега. Ветви обступающих дорогу деревьев согнуты под тяжестью крупных белых хлопьев. Утопают в сугробах крутые каменистые склоны. Покрыты инеем провода, столбы, дорожные знаки и стрелки указателей.
Крошечная белка аккуратно пробирается по толстой еловой ветке, осторожно заглядывает в круглый зеркальный знак "Обгон запрещен". В этот момент в нем, внезапно, отражаются две яркие фары. Белка испуганно убегает.
Из-за поворота выныривает тускло освещенный изнутри одинокий заснеженный троллейбус, вдоль и поперек разрисованный рекламными пляжными картинками, и деловито прокладывает себе дорогу по гладкой поверхности белоснежной целины. Временами, пробуксовывая в вязком снегу, он застревает на одном месте и надрывно взвывает, неимоверными усилиями пытаясь выбраться из очередной снежной западни.
В салоне троллейбуса, вольно раскинувшись на двух десятках сидений, спят молодые люди, укрывшись куртками, одеялами и спальными мешками. Среди них — Сергей, Юлик, Татьяна, Володя, — остальные нам пока еще не знакомы. Их полураспакованные рюкзаки свалены в проходе, смотанные бухтами веревки, сумки и вынутые вещи разбросаны на свободных местах.
От очередного толчка и завывания одна из девушек просыпается, поднимает голову, привстает на сиденьи и сонно выглядывает в окно.
За стеклом проплывают укрытые шапками снега темные ели и гигантские сугробы, — настоящая рождественская ночь.
Решив, что это ей снится, и улыбнувшись, девушка укладывается обратно на сиденье, еще плотнее закутывается в толстое домашнее байковое одеяло, устраивается поуютнее и снова погружается в сон.
Знакомый нам, расписанный пляжной рекламой, но уже опустевший, троллейбус быстро несется под гору по чистому сухому асфальту шоссе.
Навстречу ему по кромке дороги не спеша бегут спортсмены в легких футболках и спортивных трусах.
За тонкими южными тополями мелькает ровная синяя поверхность моря.
Спортсмены пробегают мимо кучи рюкзаков, сумок и веревок, лежащей на пустынной остановке с большой бетонной надписью "Никитский ботанический сад".
Камера останавливается на груде вещей.
Из-за кустов, с освещенной солнцем поляны, доносятся усталые мужские голоса:
— Кто сдает?
— Вовик.
— Дай сюда… Та-ак. Сними…
— Раз.
— Пас.
— Два.
— Три.
— Четыре…
— Пас.
— Семь вторых…
По узкой дорожке, проложенной между глухих высоких оград, из-за которых свисают зеленые ветви деревьев, поднимаются Саша и Светлана.
Саша — невысокого роста, крепкий, с античным профилем, темными волосами и черными глазами. Светлана — тонкая, на пол головы выше него, смешливая, курносая, с веснушками, ямочками на щеках и двумя несерьезными белобрысыми косичками. Это та самая девушка, которая просыпалась ночью в троллейбусе.
Все время всматриваясь в нарисованный на листке бумаги план, они то и дело останавливаются и озираются по сторонам. Наконец, толкают какую-то малозаметную калитку и входят во двор.
Поднявшись по каменной лестнице мимо изящного двухэтажного домика, утопающего в розово цветущих абрикосовых деревьях, они попадают в небольшой сад и, пройдя его насквозь, оказываются возле одиноко стоящего в стороне кособокого одноэтажного строения с маленькой верандой и низкой дверью.
Дверь оказывается запертой.
Светлана легонько стучит в стекло веранды, всматривается вглубь дома, прислушивается.
Саша громко и бесцеремонно колотит ногой в дверь.
Никто не отвечает.
Возле домика под цветущей яблоней стоит круглый деревянный стол, накрытый клеенкой, в углублениях которой скопились лужицы росы. На столе лежат чистые, перевернутые вверх дном белые тарелки и несколько аэрофлотовских чашечек.
Они присаживаются к столу на два влажных стула, смотрят на море.
Солнце, проходя через ветви яблони, отбрасывает на белой штукатурке стены расплывчатый, слегка колеблющийся узор.
Тепло, безветренно.
Светлана: Так и сидела бы всю жизнь… — она машинально чертит пальцем на клеенке какие-то фигуры. Потом, внезапно, широко раскидывает руки в стороны и начинает кричать во все горло, — Один раз в год са-ды цветут!..
Саша (смеется): Дура, что ли? Сейчас хозяев разбудишь…
Светлана: Плевать! Хозяева на работе! — она патетически простирает к нему руки. — Весной лю-бви один раз ждут!..
Продолжая смеяться, Саша немного отстраняется от нее:
— О, смотри, — записка, — он вынимает прижатый тарелкой влажный листок бумаги с привязанной к нему шоколадной конфетой.
Светлана: Конфета, чур, моя! — она разворачивает фантик и тут же отправляет конфету в рот.
Саша раскрывает записку и начинает читать ее вслух, с выражением:
— Дорогие друзья!.. Мы рады приветствовать вас на Южном Берегу Крыма! Ключи висят на гвоздике справа от двери. Еда кончилась вчера утром. Портвейн белый крымский, а также и красный крымский продается там же, где и всегда — в конце пляжа, вниз по лестнице — в "Малом зале". Мы будем, наверное, сегодня во второй половине дня. Бухайте на здоровье! Как всегда ваши — Валера и Андрей.
Серая стена Ай-Петри в тумане. Влажный сосновый лес. Мягкий ковер сухих коричневых иголок с редкими пятнами белых камней. Щебечут утренние птицы, журчит ручей.
Сосредоточенно глядя себе под ноги, Валера и Андрей бегут вниз по склону, петляя между деревьями и перепрыгивая через упавшие на тропу сухие стволы. За плечами у Валеры рюкзак. Теперь видно, что Валера — маленького роста, очень плотный, с крупными чертами лица, большими ступнями и кистями рук.
Возле прозрачного лесного родника они останавливаются. Жадно пьют, опустившись на колени.
По шоссе тянется бесконечная вереница машин.
Со стороны поселка стоят, в ожидании просвета, Саша и Светлана. Светлана прижимает к груди охапку батонов, у Саши в руках и под мышками дюжина бутылок кефира. Они что-то кричат сидящим на остановке, но из-за шума их никто не слышит.
Поток автомобилей усиливается еще больше.
Устав держать бутылки, Саша опускает их на асфальт и присаживается рядом на поребрик.
Теперь рюкзак несет Андрей. По сухой грунтовой дорожке они идут мимо пустых виноградников с пожухлыми прошлогодними лозами.
Выходят на верхнее шоссе, к безлюдной автобусной остановке с надписью "Ореанда". Андрей устало плюхается на траву и прислоняется рюкзаком к бетонной стенке будки. Валера блаженно растягивается на деревянной скамейке, закинув руки за голову.
Далеко внизу синеет море.
В глубокой расщелине Никитских скал еще лежит тень, а верхние лесистые гребешки уже освещены ярким утренним солнцем.
Тихо, пустынно.
Внезапный крик откуда-то сверху оглашает скалы:
— Бросаю-у-у!!..
Эхо множит звуки и разносит их вокруг.
Быстро разматываясь, катится по скале клубок веревки.
С противоположной стороны расщелины первому голосу вторит другой:
— Кидаю-у-у!!..
Летит вниз, раскручиваясь со свистом, бухта веревки.
Третий мужской голос: А-ха-ха-ха…!!
Бегут по скалам новые клубки веревок.
Четвертый мужской голос: О-хо-хо-хо…!!
Конец первой веревки шлепается на землю. Другая, не успев размотаться до конца, застревает в колючих кустах. Третья повисает в полуметре от земли, продолжая раскачиваться из стороны в сторону…
И снова тишина, и никакого движения.
Возле остановки "Никитский ботанический сад" притормаживает порожний КАМАЗ. Из кабины спрыгивают Андрей и Валера.
Перейдя через дорогу, они поднимаются по живописному зеленому склону к узкому проходу в расщелину Никитских скал.
Возле самого входа они замедляют шаги и, прячась за большим камнем, прислушиваются к доносящимся оттуда звукам. Потом рывком выбегают на ровную внутреннюю площадку и останавливаются, глядя на происходящее: паутина веревок оплетает скалы расщелины; человек десять, как тараканы, расползаются в разные стороны, вверх по вертикальным стенам; многочисленные нити, идущие от них, как от марионеток к кукловодам, сходятся в одной точке — внизу, в самом центре площадки, где, пригревшись на теплых камнях, сидят кучкой их разомлевшие на солнце напарники и о чем-то весело болтают между собой, время от времени поглядывая на своих подопечных и лениво выбирая каждый свою веревку.
Валера (внезапно и громко, на всю округу): Ага, попались!.. Лазаете?!.. — сидящие внизу испуганно оборачиваются в его сторону. Несколько человек срываются со скалы. — А ведь здесь нельзя — заповедник! Сейчас всех в милицию сдадим! Охрана!! Быстрей Сюда!!!
Он начинает заливисто свистеть в два пальца.
На койке, повернувшись лицом к стене, спит больной.
За окном палаты раздается громкий свист, точно такой же, как и в предыдущей сцене.
После небольшой паузы свист повторяется. Потом с улицы раздаются крики.
Первый мужской голос: Андре-ей! Андрюха-а!
Женский голос: Андрюша!
Второй мужской голос (требовательно): Куликов, отзовитесь! Мы знаем, что вы здесь!
Андрей резко садится на кровати. Накидывает поверх пижамы больничный халат, со сна не сразу попадает в тапочки. Подходит к окну и распахивает его.
На дворе больницы — весна, вовсю светит солнце, поют птицы. Голые деревья отражаются в лужах.
Внизу, на сухом асфальтовом островке посреди моря воды, стоят Саша, Светлана и Валера и, как потерпевшие кораблекрушение моряки, размахивают полиэтиленовым пакетом.
Валера: Сдавайтесь, Куликов! Сопротивление бесполезно — вы окружены!
Андрей: Ого, как вас много!.. Я тут сплю, не слышал ничего…
Светлана: Привет, больной!
Саша (толкая Валеру под локоть): Скажите, доктор, я умру?
Валера (радостно): А как же!!!
Светлана (смущенно): Дураки…
Андрей присаживается на подоконник.
Саша: Как самочувствие?
Андрей: Отлично!
Саша: Чем занимаешься?
Андрей: Валяюсь целыми днями на кровати, бездельничаю… Обещали уже выписать, да все тянут чего-то.
Валера: Так это уже точно, что не желтуха? А то тут человек пять обнаружили у себя подозрительные симптомы…
Андрей: Скажи, пусть не беспокоятся. Диагноз не подтвердился.
Светлана: Мы тут тебе фруктов принесли, — она демонстрирует пакет, — а дежурная не принимает. Говорит, нельзя вам.
Андрей: Да ну их!.. Нам уже давно все можно.
Валера: У тебя шнурок есть какой-нибудь?
Андрей: Сейчас, погодите… — порывшись в карманах, он извлекает оттуда моток бельевой веревки, спускает один конец вниз. Ему подвязывают пакет. Он вытягивает его наверх.
Саша: Сумку только отдай.
Андрей вынимает из пакета апельсины, два парниковых огурца, несколько лимонов без кожуры и небольшого формата бумажный сверток, красиво перевязанный атласной ленточкой:
— Гран рахмат… А это что такое? — разглядывая сверток, он скидывает сумку вниз и она планирует в кусты. Саша на цыпочках, по грязи, пробирается за ней.
Светлана: Велено тебе передать — для поднятия самурайского духа.
Валера: Так ты на майские-то хоть придешь?
Андрей: Не знаю… Я приду, когда раскинет ветви…
Валера (смеется): Когда откинет ветви…
Светлана: Нинка не приходила сегодня?
Андрей: Приходила утром. Обещала еще зайти — после третьей пары, если успеет.
Светлана: Если придет, передай, пусть позвонит Ирине вечером, после десяти.
Андрей: Хорошо.
Саша: Ладно, Андрюха, мы пойдем — у нас билеты в кинематограф.
Андрей: Что за фильм?
Саша: А мы и сами не знаем. Костя дал три билета, говорит, все равно пропадают…
Андрей: Везет!
Светлана: Пока! Выздоравливай.
Валера: Ты постарайся хоть к лету-то выйти!
Андрей (смеется): Я попробую. Хотя от меня тут ничего не зависит…
Саша, Светлана и Валера идут к воротам больницы. По лужам, навстречу им, санитары катят на носилках накрытое белой простыней тело. Светлана испуганно оборачивается им вслед.
Сидя на подоконнике, Андрей очищает апельсин и одновременно развязывает атласную ленточку и раскрывает бумажный сверток. Сверху он обнаруживает незаклеенный почтовый конверт, жирным шрифтом на нем напечатано: "Пригласительный билет". Андрей извлекает из него сложенную вдвое самодельную открытку, на обложке которой нарисован тушью его карикатурный профиль. Он разворачивает открытку.
Ясный звонкий восторженный женский голос за кадром читает написанное:
— Божественному Андрею ибн Анатольевичу…
О мой златокудрый повелитель!
В благоуханном Самарканде, в знойное время третьего месяца лета, как цветок граната, распустилась любовь моя к тебе! О! Инжир Моего Сердца! Презирая опасность, я на крыльях дивной страсти прокралась в страну туманного севера, чтобы только на миг увидеть тебя, Урюк Дерева Моей Души!
Двадцать седьмого мая, в семнадцать-ноль-ноль, у достопочтимой Ковалевой-байши явись, Божественный Юноша!
Да продлит Аллах часы твоего обеда!
Как бы влезая в разговор, за кадром раздается еще один голос — деловой, мужской:
— Вход по пригласительным.
Улыбаясь, Андрей, с едой и посланиями, возвращается на кровать, забирается на нее прямо в тапках, устраивается поудобнее, подложив под спину подушку и, продолжая есть апельсин, разворачивает пакет дальше. От неловкого движения из него вываливаются несколько исписанных стихами листочков и рассыпаются по полу. Андрей поднимает самый ближний. На нем надпись: "А.С.Боткин. Поэма".
Еще один мужской голос за кадром:
— Александр Сергеевич Боткин. Поэма.
Выждав необходимую паузу, голос за кадром начинает читать поэму. Мы слышим ее уже на следующих кадрах.
Солнце. Голые деревья. Старый двухэтажный свежеоштукатуренный дом. Два мальчика с велосипедом (мы уже видели их в начале фильма). Только что они починили свою цепь и теперь испытывают велосипед на прочность.
Старший брат, уже в который, наверное, раз, лихо проносится мимо младшего, обдав его водой из лужи.
Младшему тоже нестерпимо хочется прокатиться. Он бежит некоторое время за старшим, пытаясь его остановить: — Лефа, ну Лефа же!..
Где там! Брат уже далеко — мчится по аллее во весь дух, выпендриваясь, — отпустив руль и заложив руки в карманы.
Голос за кадром:
Наш дядя самых честных правил.
Когда не в шутку занемог,
Он уважать себя заставил
И лучше выдумать не мог…
Младший брат хватает с земли кусок асфальта и швыряет вдогонку старшему. Он плачет от обиды, стоя прямо в луже.
Голос за кадром:
… Его пример другим наука;
Но, боже мой, какая сука?!
(В столовке, видимо, ЛИСИ,
О, нас там, боже, пронеси)
Непропеченый пирожок
Или бифштекс полусырой
(Чей биф был отнесен домой) Б
Вам подложила — ешь, дружок!
Подумав молча про себя:
"Пускай микроб возьмет тебя!"…
День. Андрей выходит за ворота больницы, стоит, засунув руки в карманы, вдыхает свежий весенний воздух, смотрит на голубое небо и редкие белые, похожие на горы, облака. Идет по пустынной улице.
Голос за кадром:
… Или в лесах печальных Крыма,
После победы роковой,
Светилом яростным палимы
Устало вы брели домой.
И вдруг, в кустах у Ореанды,
Вас нить прекрасной Ариадны
Выводит к горному ручью,
И тут — я, право, не шучу,
Не разбирая, что? откуда?
В Тавриде раннею весной
Фонтан из-под земли струей?!
И, уповая лишь на чудо,
Ты к влаге с жадностью приник,
А злой микроб в тебя проник…
Андрей идет по шумному Староневскому. Звонит из телефонной будки — на том конце никто не берет трубку. Проходит, разглядывая витрины, Невский, потом Владимирский. То теряется в толпе, то появляется снова. Сворачивает на Загородный, с него на Московский, потом на Вторую Красноармейскую улицу.
Голос за кадром:
… Судьба… она не разбирает
И даже лучших из мужей
Порой жестоко поражает
Десницей властною своей.
Ты сам во младости далекой,
Сестрой смущенный светлоокой,
Свой жребий радостно избрал
И с той поры с огнем играл.
А эти Боткина палаты —
Не худший жребий; как-нибудь
В забвенье Леты канет муть
Уколов, клизм, диет, халатов.
Да пусть не истребит зараза
В тебе студента — стенолаза!
Андрей заходит в высокую дверь стеклобетонного архитектурного корпуса инженерно-строительного института. Поднимается по лестницам. С кем-то здоровается, кому-то кивает.
Возле подоконников толпятся полубогемного вида продуманно-небрежно одетые студенты и студентки — архитекторы: свитера, бороды, длинные волосы, сумки от противогазов через плечо, глубокомысленные разговоры, сигаретный туман.
Андрей в раздумье останавливается перед своей родной аудиторией, с надписью "2-А-5", и прислушивается к доносящимся оттуда звукам. Поколебавшись некоторое время, он толкает дверь и заходит внутрь.
ГОРОД
Негромко играет магнитофон. В глубине аудитории гремит хорошо поставленный бас преподавателя.
Желая остаться незамеченным, Андрей быстро ныряет в узкое пространство между двумя рядами высоких стеллажей, в котором три девушки и два парня — каждый на своем подрамнике — усердно покрывают яркими красками фасады южных коттеджей.
Молодой человек у окна первым замечает Андрея:
— Ка-кие люди!
Андрей (шепотом, грозя ему кулаком): Тише!
Однако бас преподавателя уже неотвратимо приближается.
Андрей, на ходу здороваясь, пролезает между столов и стульев и усаживается на высокий табурет напротив своего девственно-белого подрамника, едва тронутого неясной сеткой карандашных линий.
К подрамнику приколота записка, с надписью карандашом: "Куликову А". Андрей отрывает ее, торопливо разворачивает.
Голос Володи (за кадром, скороговоркой): Билеты на тебя заказаны. Зайди на Бойцова. Володя.
В это время из-за подрамников выплывает преподаватель. У него правильные, но мелкие черты лица, тщательно ухоженная седенькая бородка, аккуратно расчесанные на пробор напомаженные волосы. Небольшой животик выпирает из джинсовых брюк, рукава рубашки закатаны по локоть.
Андрей поспешно прячет записку.
Преподаватель (громко, на всю аудиторию): Кто к нам пожаловал! Господин Куликов! Очень, очень рады!..
Из-за стеллажей высовываются любопытные физиономии студентов. Одни жестами приветствуют Андрея, другие угодливо хихикают, третьи корчат рожи за спиной преподавателя.
Преподаватель: Какими судьбами?.. Вернее даже будет спросить, какими горными ветрами занесло вас в нашу скромную тесную мастерскую на уровне Балтийского моря?.. Должно быть, проездом из Гиндукуша в Каракорум решили, так сказать, осчастливить своим посещением?.. Что ж, премного, премного благодарны!.. Ну-с, поведайте нам, хилым, так сказать, жителям равнин, где вы были все это время? Что видели? Какие, так сказать, новые вершины покоряли?.. Мы все тут, я думаю, с удовольствием вас послушаем!..
Раздается несколько смешков.
Андрей молчит, глядя в окно.
Преподаватель: Ну-с, не будьте же таким гордым, господин Куликов! Снизойдите до разговора с нами, грешными… Земными, так сказать, людьми.
Андрей: Я болел…
Преподаватель: Ах, вот оно, оказывается, что! Вы болели?.. Что-то не похоже по вашему цветущему, загорелому лицу… Однако, какой же вы, оказывается, нежный, болезненный юноша… Надо быть осторожнее! Надо беречь свое здоровье!.. И чем же это вы болели, если не секрет? Надеюсь, у вас есть справка?
Андрей: Есть…
Преподаватель: Это, конечно, хорошо, что у вас есть справка, очень хорошо! Без справки разговор с вами был бы, конечно, уже совсем другой… Но она, мне думается, вряд ли поможет вам сдать к сроку курсовой проект… А? Что вы думаете по этому поводу?
Андрей: Не знаю… Я попробую успеть… Я постараюсь как можно быстрее…
Преподаватель (перебивает): Он постарается!.. Как это мило с вашей стороны, как благородно!.. Однако, как же это вы, интересно знать, попробуете успеть, когда, вон, ваши товарищи, — преподаватель жестом окидывает аудиторию, — уже два месяца кряду, изо дня в день, не жалея, так сказать, живота своего, допоздна тут сидят, выкладываются, многие уже второй этап сдали, а вам еще до эскиза только месяц, в лучшем случае, добираться?!.. И то, только, если вкалывать с утра и до вечера… Вы что же думаете, что вот так вот, не бей, так сказать, лежачего, без консультаций с преподавателями, без поправок, сами по себе, вдруг возьмете и создадите что-нибудь удобоваримое? Новое, так сказать, слово в архитектуре?.. Сомневаюсь, очень сомневаюсь!.. Здесь вам не равнина, Куликов, здесь климат иной!..
Преподаватель с трудом протискивается вплотную к Андрею:
— Вот это у вас что?! — жирным карандашом он обводит небольшую группу тонких линий внизу подрамника.
Андрей: План первого этажа…
Преподаватель: Это, родной мой, свиноматка какая-то, а не план! — студенты за стеллажами начинают давиться от смеха. — А это?
Андрей: Эркера…
Преподаватель: И как вы это себе конструктивно представляете, интересно знать?.. Дайте линейку, — он обращается к соседу Андрея, тот дает ему линейку.
Преподаватель измеряет какое-то расстояние на плане:
— Так, это у вас сотка… Значит консоль получается три метра. Да вас же строители засмеют, Куликов! — он что-то размашисто перечеркивает на листе и передвигается взглядом выше по подрамнику. — Где фасад?
Андрей указывает в левый верхний угол:
— Вот и вот…
Преподаватель: Так вот это фасад, или вот это?!
Андрей: Это боковой, а это главный…
Преподаватель: Та-ак… А север у вас где?
Андрей указывает какое-то направление на листе.
Преподаватель: А это что?
Андрей: Спальная зона…
Преподаватель: Спальная зона?!.. И вы хотите сказать, что солнца будет достаточно?!
Андрей: Мне кажется, достаточно…
Преподаватель: Ему кажется! Ха!.. Ну просто детский сад какой-то!.. Вот именно, что кажется!.. Дорогой мой, да в вашей спальне мужик бабу днем с огнем не сыщет!
За подрамниками раздается дружный взрыв хохота.
Преподаватель: В общем, вот что, Куликов… В связи со всем уже сказанным, я думаю, что мы не сможем принять ваш проект даже в том случае, если каким-нибудь волшебным образом он вдруг появится к положенному сроку.
Засунув карандаш в нагрудный карман рубашки, преподаватель выбирается в проход.
К нему тут же подскакивает худенькая девушка, на протяжении всего разговора ожидавшая за подрамниками, и, заглядывая в глаза, начинает без умолку щебетать:
— Владимир Алексеевич, вы не посмотрите мою перспективу?.. Я уже сделала еще три разреза, но, может быть, надо четыре? Мне кажется, это лучше даст понять ту компановку гостиной и спальни, о которой вы вчера говорили…
Преподаватель: С удовольствием, Ирочка, с большим удовольствием! — как бы невзначай приобняв девушку за талию и прижав ее к себе, он идет вслед за ней в другой конец аудитории.
Андрей сидит на стуле, тупо уставясь в свой исчирканный карандашом лист.
Сосед: Не дрейфь!
Андрей: А! К черту… — он вяло и безнадежно машет рукой.
Сосед: У тебя что, правда есть справка?
Андрей (зло): Да я только что из бараков! Разве не заметно?!
Сосед: Да, честно говоря, не очень… Одна?
Андрей: Что одна?
Сосед: Справка.
Андрей: Одна, конечно. А сколько же?
Сосед: Надо всегда брать две справки.
Андрей: Зачем это?
Сосед: Потому что, когда в деканате они будут твою справку в бешенстве рвать на кусочки, у тебя всегда останется второй целый экземпляр…
К Андрею подходит плотная, невысокого роста девушка в очках, одетая в синий строгого покроя костюм:
— Куликов, тебя вызывают в деканат.
Андрей: Да?.. Не может быть… Ты ничего не путаешь?
Староста (не обращая внимания на ответ Андрея): И еще — специально для тебя, поскольку ты не был вчера на собрании: первого мая встречаемся в восемь утра у института.
Андрей: Я не смогу.
Староста: А ты никогда не можешь! Мне уже надоело все время из-за тебя по шее получать! Сказали, что будет представитель с кафедры и что будут считать всех по головам и отмечать, кого нет. Так что отложи, пожалуйста, все свои важные дела и приди. Это ненадолго.
Андрей: Я же только что из больницы!.. Мне сейчас вообще лежать надо! У меня алиби, уважительная причина!..
Староста: В общем, я тебе сказала, все слышали, — резко повернувшись на каблуках, она уходит.
Андрей берет со стола, заваленного грязными флаконами с тушью, красками и кисточками, газету:
— Твоя?
Сосед: Можешь взять…
Андрей встает и направляется к двери.
Сосед: Далеко?
Андрей: Пойду кофе попью…
Андрей, с газетой в руках, проходит в решетчатые чугунные ворота Юсуповского садика, идет, озираясь по сторонам, мимо памятника Ленину и садится на одну из свободных скамеек.
По соседству с ним расположились две старушки, пенсионеры сгрудились над несколькими шахматными досками. Молодые мамаши парами, не спеша, катят по дорожкам коляски. Между деревьями, наперегонки с собаками, носятся дети. За невысокими кустами — пруд. Посреди пруда — остров. На заднем плане — серое здание заброшенного дворца.
Андрей смотрит на часы. Потом раскрывает газету, рассеянно проглядывает выделенные густым черным шрифтом заголовки.
Через некоторое время, справа от пруда, в конце одной из дорожек, идущей вдоль сетки, ограждающей хоккейную коробку, показывается группа бегущих спортсменов в ярких разноцветных ветровках и тренировочных костюмах.
Андрей закрывается газетой, продолжая из-за ее края следить за приближающимися бегунами.
Первыми мимо него, легко и быстро, проносятся два высоких худых парня. Следом за ними, тяжело дыша и отплевываясь — Сергей. После Сергея — разговаривая о чем-то между собой — Юлик и стройный бородатый мужчина лет тридцати пяти. В отрыве от них медленно бежит большая, человек в двенадцать, компания парней и девушек (многих из них мы уже видели в кадрах Крыма), и уже совсем последней — невысокого роста хорошенькая девушка с аккуратным, чуть вздернутым носиком, яркими пухлыми губами и хвостиком светлых волос, перетянутых черной резинкой.
Подождав, пока девушка пробежит мимо, Андрей скручивает газету в трубку, встает со скамейки и устремляется вслед за ней. Догнав девушку, он некоторое время держится у нее за спиной, а затем, немного увеличив темп, пристраивается рядом.
Девушка бежит, глядя прямо перед собой, полностью погруженная в свои внутренние ощущения, стараясь правильно и равномерно дышать и считая про себя шаги — четыре на вдох, четыре на выдох.
Андрей движется рядом, тоже глядя перед собой и также показательно дыша.
Услышав постоянное сопение над ухом, девушка, наконец, оборачивается и видит рядом с собой сосредоточенно бегущего, в плаще и ботинках, Андрея. Она прыскает со смеху, тут же сбивается с дыхания и останавливается.
Нина (смеясь и задыхаясь одновременно): Андрюша!.. А я тебя и не замечала… Ты давно уже так?
Андрей: От Невы.
Он нежно обнимает ее и целует в щеку.
Вдвоем они подходят к остальным, пытающимся в этот момент ходить по перилам невысокого, перекинутого через пруд мостика.
Андрей (издали): Кто эти мужественные люди?! Кто эти смелые ребята?!
Все: — О!.. Смотри-ка — Куликов!..
— Здорово, циррозничек!
— Живее всех живых…
Андрей разом всех приветствует. Нина присоединяется к тренирующимся, которые возобновляют свои попытки хождения по перилам.
Альберт (бородатый мужчина): Ты едешь на майские?
Андрей: Честно говоря, не знаю… — они отходят на край мостика и останавливаются, облокотившись на перила, наблюдая за плавающими в пруду утками. Андрей закуривает, — Вряд ли… Я только что от Боткина… Долгов куча в институте…
Не устояв на перилах, рядом с ними спрыгивает Сергей:
— Да брось ты! Первый раз замужем, что ли? Возьмешь продление сессии, все нормально будет!
Андрей: Грозились в этот раз не дать ничего.
Альберт: Андрей, надо ехать обязательно. Во-первых, ты заявлен, а менять состав уже поздно…
Андрей: Да ну, Алик, какие соревнования, о чем ты говоришь? Я же три недели валялся, ничего не делал… Зачем вы вообще меня туда вписывали? Нет, что ли, больше никого?
Альберт: Ерунда, поехали — там разберемся… Главное — проучаствовать. Иначе могут быть санкции с путевками на лето.
Андрей: Так для кого путевки-то? Вон — Антуан, Илюха, — он указывает в сторону ходящих по перилам, — пусть лезут и зарабатывают свои путевки…
Альберт: Ну, у вас-то опыта, все-таки побольше… К тому же тот, кто войдет в первую двадцатку, имеет шанс попасть в сборную. Вам сейчас вообще нужно как можно чаще показываться на глаза.
Андрей: Да куда уж чаще…
Альберт: Ну все равно! В конце концов, просто отдохнем там, в футбольчик поиграем… Поехали! — он поворачивается к остальным, хлопает в ладоши, — Давайте разомнемся слегка!
Все встают в круг.
Андрей: Пока!
Юлик: Ты едешь сегодня?
Андрей: Я подумаю еще.
Сергей: Боишься рецидивов?
Юлик: Чего тут думать, поехали!
Андрей уходит к воротам парка.
Все начинают сосредоточенно размахивать руками, повторяя движения вслед за Альбертом.
Деловито покуривая папироски, мимо проходят два шпаненка, лет десяти, с грохотом волоча за собой большой ржавый жестяной лист. (Они из той самой компании, которая в начале фильма должна была искать утонувшего сына безумной старухи). Один из них вбегает в центр круга и начинает передразнивать движения разминающихся. Видя, что никто не обращает на него никакого внимания, он входит в раж и, выпендриваясь, самозабвенно размахивает руками и ногами, едва не задевая окружающих.
Высокий худой парень останавливается и внезапно строго и громко окликает его:
— Из какой ты школы?!!
Присев от неожиданности, пацан мгновенно выбегает из круга и скрывается за кустами, провожаемый дружным смехом. Его приятель бежит вслед за ним.
Проходными дворами Андрей попадает на переулок Бойцова и входит в общежитие.
На вахте дорогу ему преграждает толстая, что-то дожевывающая, старуха-дежурная, властно требуя пропуск.
Ни слова не говоря, Андрей выходит обратно на улицу, огибает здание, запрыгивает на пожарную лестницу и, поднявшись на уровень третьего этажа, привычно влезает в гостеприимно распахнутое окно туалета.
Андрей идет по длинному широкому кривому коридору мимо общих кухонь, раскрытых дверей комнат. Со всех сторон гремит музыка; девушки в халатиках носят кастрюли с борщами, тазы с бельем; молодые люди в драных тренировочных штанах и войлочных тапках курят, облокотившись на перила лестницы; арабы, с мокрыми головами и полотенцами через плечо, поднимаются из душа; мальчик, лет четырех, с коркой засохших под носом соплей, катается по коридору на трехколесном велосипеде.
Из нескольких комнат зовут Андрея в гости, но он отказывается, говорит, что спешит.
Почти столкнувшись с Андреем, из какой-то двери выходит высокий курчавый парень с глазами навыкате и носом горбинкой:
— Привет, Андрон, спичками не богат?
Андрей достает спички, парень прикуривает.
Андрей: Чертишь?
Парень: В каком-то смысле… — предварительно сдув мусор, он присаживается на заплеванный подоконник.
Андрей проходит в самый конец коридора, открывает крайнюю дверь и скрывается в комнате.
Орет магнитофон, работает радио.
В комнате две кровати и стол. Два парня, стоя по краям одной из кроватей, пробивают молотками дыры в стене и тянут в соседнюю комнату телевизионную антенну. Летит пыль, сыпятся на покрывало куски штукатурки. На этой же кровати, в круге света от настольной лампы, Володя, в позе Будды, читает книгу и что-то выписывает в тетрадку. Длинноногая девушка в шортах и футболке навыпуск готовит на столе салат.
Володя приветственно машет Андрею.
Андрей присаживается на край покрывала:
— Мой сын — как Пушкин: читает — пишет, читает — пишет…
Володя: А мой — как Ленин: тюрьма — ссылка…
Андрей: А где Нгуен? — он кивает на пустующую койку, над которой приклеены на стене вырезки из журналов с видами Вьетнама.
Володя: Как обычно… Сдал уже все досрочно и поехал домой на каникулы. Не то, что мы…
Андрей: Воевать?
Володя: Да нет, вроде. Там уже все нормально — мир, дружба, фройндшафт…
Андрей: Брудершафт.
Володя (смеется): Во-во, что-то вроде этого… Скупил весь рис в окрестных магазинах, сел на велосипед и поехал.
Андрей: Ну что, какие новости?
Володя: На нас уже заказали билеты на двадцатое июня. Они будут у Юры, в "Буревестнике".
Андрей: Как на двадцатое июня?!.. Но ведь двадцатого же собиралась вся основная банда ехать, а мы на две недели позже!
Володя: Там что-то у них поменялось. Теперь они едут, кажется, седьмого.
Андрей: Черт побери!.. — он огорченно откидывается на спинку кровати. — Двадцатое — непосильный срок. Как всегда! Даже не знаю, что и делать!.. Все навалилось разом… И в институте тоже… Преподы все как с цепи сорвались…
Володя: Ну, до двадцатого-то время есть еще — полтора месяца…
Андрей: Да нет уже времени!.. Не понимаю даже, в чем дело. Вроде пятый курс уже…
Володя: Да все нормально будет! Куда они денутся? План по специалистам пока еще никто не отменял. Если они тебя до сих пор еще держат, значит это кому-нибудь нужно…
Андрей (смеется): Думаешь?.. Ну ладно, мне пора уже. Ты едешь?
Володя: Еду, конечно.
Андрей: Что-то не заметно по тебе.
Володя: Так мне тут два шага ступить. А ты?
Андрей: Не знаю пока, думаю еще. Галоши мои у тебя?
Володя: Я уже взял.
Андрей: Ну хорошо… Мишку тут у вас встретил в коридоре.
Володя: Какого? Бураго?
Андрей: Да нет — из первой группы. Он что, скрывается от очередных алиментов?
Володя: Да он тут живет, у Лариски. Уже с полгода, наверное.
Андрей: У какой Лариски? У Депутатовой, что ли? Так она же там не одна в комнате. Их там, вроде бы, четверо, или даже пятеро…
Володя: Значит, теперь их уже шестеро.
Андрей (смеясь и разводя руками): О времена! О нравы!.. Ну ладно, я побежал.
Девушка: Может, поужинаешь с нами?
Андрей: Не, Галка, спасибо, как-нибудь в другой раз. Опаздываю уже.
Курчавый парень все еще курит на подоконнике.
Андрей: Будь здоров, Михаил!
Парень: Ты тоже не болей!
Андрей быстро проходит по опустевшему коридору и сворачивает вниз, на лестницу.
Парень гасит сигарету о низ подоконника, выбрасывает окурок в окно, слезает на пол и подходит к двери в комнату, прислушивается. За дверью ни звука.
Он открывает дверь, входит внутрь и щелкает замком.
В комнате сумеречно. Сквозь щели в шторах пробивается бледно-голубой свет от фонарей с улицы. На пяти кроватях, затаившись, лежат девушки. Никто из них не спит — это чувствуется по напряженному дыханию и какой-то особенной выжидательной тишине.
Парень не спеша, по хозяйски, оглядывает кровати, потом начинает расстегивать рубаху:
— Ну что, куда тут ложиться?
Вымокший Андрей заходит в прихожую, кидает влажную куртку на вешалку. Около двери, перегораживая коридор, лежат два упакованных рюкзака, огромный, завернутый в коричневую бумагу, куль, перевязанный бечевкой, стоит грязная обувь, несколько курток сушатся на стульях.
Из двери маленькой комнаты выходит Нина:
— Привет!
Андрей: Погода такая мерзкая… Чего это у тебя такой грустный вид?
Распахивается дверь большой комнаты. Из нее вываливаются Валера и Саша.
Валера: Где тебя носит? Мы уже два часа тут торчим!.. Ну, ты едешь?
Андрей: Нина, что это за люди? Что они делают в нашей квартире?
Саша: А мы тут пьем и дебоширим.
Нина: Они телевизор смотрят.
Андрей указывает на куль:
— А это что такое?
Саша (загадочно): Музыка.
Андрей: Шарманка, что ли?
Саша: Секрет. Поехали с нами — тогда узнаешь.
Андрей: Там дождь сильный — бумага вымокнет.
Саша: А я ее выброшу потом.
Андрей: "Овод" показывали уже?
Саша: Только что вторая серия кончилась.
Андрей: Ну и как, ты увидел себя? — через открытую дверь комнаты он приветствует сидящих на диване, напротив телевизора, родителей. — Пошли на кухню.
Они перемещаются в кухню, садятся за стол. Нина зажигает плиту, ставит чайник.
Саша: Ни тебя, ни себя. И вообще ничего, даже близко похожего.
Валера: Эпизод в фильм не вошел. Его, наверное, вырезала цензура. С такими-то рожами…
Саша: Какие там рожи?! Там ночь должна быть, факела на скалах!
Нина: Ничего, на праздниках будут остальные серии показывать, я посмотрю, потом вам все расскажу.
Андрей (удивленно): Разве ты не поедешь?
Валера: Нина плохо себя чувствует.
Андрей: Серьезно?
Нина: Ну, я тебе потом объясню… Есть будете?
Андрей: Будем, конечно.
Валера: Куда есть, уже бежать надо! Короче, ты едешь, или как?
Андрей: Или как… Не знаю… Погода не очень… Дел куча…
Валера: Какие такие дела?! Бросай все, поехали! Два дня погоды не сделают! — все начинают смеяться.
Андрей (после некоторых колебаний): Нина, так я поеду?
Нина: Чего это, вдруг, с тобой случилось? Спрашивать начал… Естественно нельзя! Уже поздно, и к тому же дождь.
Саша: Это он еще не совсем выздоровел.
Валера: Отлично! Я тогда иду ловить машину, жду вас внизу. Давайте быстрее.
Нина: Возьми пирога с собой.
Валера: Давай, — он берет кусок пирога, надевает рюкзак и просовывается в большую комнату. — До свидания!
Отец Андрея: Всего хорошего, Валера!
Мать Андрея: До свидания, Валера! Заходите к нам еще, можно без повода.
Валера: Обязательно!
Хлопнув дверью, он выходит из квартиры.
Моросит нудный дождь.
Валера выходит на проезжую часть и, вытянув руку, начинает голосовать проезжающим такси.
Блестя фарами, машины, одна за другой, проносятся мимо.
Полупустой вагон метро раскачивается из стороны в сторону. Развалившись на сиденьи, спит заросший щетиной пьяный молодой человек. Напротив него, брезгливо поджав ноги, выпрямив спину и гордо отвернув голову, — высохшая дамочка лет сорока в шляпке. На соседних сидениях — непроницаемого вида военный, старик в очках на мясистом красном носу и три смешливые девицы лет двадцати, которые все время о чем-то негромко переговариваются и постоянно хихикают.
На очередной станции в вагон входит крепкого сложения мужчина в промокшей штормовке, лет тридцати четырех, с небольшой лысиной на голове и развевающимися вокруг нее влажными вихрами. С ним две девушки в резиновых сапогах. Скинув рюкзаки, они останавливаются в проходе.
Захлопнув двери, поезд устремляется в тоннель.
Перестав болтать и даже слегка подавшись вперед, девицы на сиденьи с веселым любопытством начинают нахально глазеть на шерстяное, в обтяжку, спортивное коричневое трико на ногах мужчины, на котором, вместо лампасов, вышиты желтыми нитками какие-то слова.
Девицы: От Светланы, Лены, Татьяны, Нины, Лены и Ирины. Ого!
Заметив, что его штаны привлекли внимание, мужчина, отработанным движением манекенщицы, разворачивается к ним другим боком, красиво изогнув ногу и чуть приподняв край штормовки, закрывающей окончание фразы.
Девицы прыскают и вслух читают продолжение надписи:
— Эдику Рахимову от поклонниц из ЛИСИ.
Последняя электричка с темными окнами стоит, раскрыв двери, на перроне.
Распахнув дверь тамбура, на пороге застывает чья-то фигура.
В глубине вагона такие же неясные, едва различимые во мраке, фигуры полулежат на скамейках.
Человек от двери: Я туда попал?
Фигуры: Туда, Костя, туда.
Нетвердым шагом человек пробирается по проходу, скидывает на пол рюкзак, присаживается на сиденье.
Фигуры: Как подача?
Костя: Успел, — он достает из бокового кармана рюкзака полупустую бутылку вина, гулко в тишине чмокает пробкой.
Несколько фигур заметно оживляются.
Костя делает пару глубоких глотков из горлышка.
Фигуры: Вовик с тобой?
Костя: Курит с кем-то у первого вагона. Будете?
Фигуры: — Спрашиваешь!
— Давай сюда…
Бутылка идет по кругу.
Выбрав свободную скамейку, Костя ложится на нее, подсунув рюкзак под голову и подогнув ноги с прохода:
— Я почти двое суток не спал… Не забудьте меня в Приозерске.
Фигуры: — Хорошо.
— Спокойной ночи.
В прозрачном смешанном лесу, на двух старых подгнивших деревянных настилах, расположенных углом друг к другу, стоит ряд небольших покосившихся двухместных палаток-серебрянок.
Все еще спят.
Около длинного, сколоченного из бревен, потемневшего от времени стола дымит костерок. Девушка в высоких резиновых мужских сапогах и меховой безрукавке раздувает огонь: машет пенопластовым ковриком, подкладывает влажные веточки.
За голыми деревьями виднеется лесное озеро, мостки над водой. От мостков идет Светлана с белым махровым полотенцем через плечо и большим закопченным котелком в руке, полным чистой прозрачной воды. Кинув на ходу полотенце на конек крайней палатки, она ставит котелок возле костра и начинает рыться в пакетах еды, сваленных кучей на столе:
— Наташка, что будем варить?
Наташа: Давай манку сделаем, чтоб побыстрей, — она подвешивает котелок над костром, — и бутерброды с сыром.
Светлана: А где крупы?
Наташа: Если на столе нет, поищи у меня в палатке, сбоку.
Раскрывается полог одной из палаток. Наружу высовывается заспанная физиономия. Парень таращится вокруг слипшимися глазами, широко зевает. Потом вылезает наружу и садится на край настила, поджав ноги в носках кверху. Роется под настилом, извлекает оттуда разнокалиберные сапоги и ботинки, откидывает их в сторону. Наконец, находит свои — красные с синим — кеды, обувается, встает и, потягиваясь, подходит к столу:
— Привет, девчонки!
Наташа: Чего так рано, еще ничего не готово.
Светлана: Наоборот, вовремя. Гена, поруби-ка дровишек.
Гена: Сейчас, — он убегает и ненадолго скрывается за дальними кустами, оттуда проносится к озеру, быстро ополаскивает лицо и рысцой возвращается назад. Несколькими ловкими ударами топора раскалывает небольшие чурбаки и кидает поленья ближе к костру.
После этого бодро семенит к настилу, ногой выковыривает из-под него мокрый, грязный, с налипшими листьями резиновый детский мяч и выпинывает его на крошечное "футбольное" поле, ограниченное с одной стороны настилами, а с другой — вкопанными корнями вверх стволами деревьев. Сделав несколько обманных финтов с воображаемым соперником, Гена проходит к маленьким, сколоченным из тонких осин, воротам, бьет, но попадает в штангу и, в падении, добивает мяч в ворота. Отряхнувшись, он начинает прицельно лупить мячом по висящему на стволе дерева металлическому плакату, изображающему мужественный профиль человека в каске и монтажном поясе, и надписью "Папа, будь осторожен, мы ждем тебя домой", внизу которой краской, от руки, приписано "трезвым". Раздаются неприятного тембра шлепки.
Из палаток доносится сонный недовольный плаксивый женский голос:
— Ну кто там стучит? Перестаньте!..
Гена (продолжая стучать): Уже давно пора вставать!
Другие сонные голоса: — Это кто там, Окунь, что ли? Уходи в лес и там лупи своим дурацким мячом!
— В тайгу уходи…
— В глушь, в Саратов…
— Уплывай в озеро…
Гена возвращается на поле и начинает легко пинать мячом по закрытым пологам палаток и настилу. Палатки содрогаются от ударов. Один вход распахивается, высовывается голова девушки в свернутой набок вязаной шапочке:
— Окунь! Совсем сдурел, что ли?! По голове прямо попал! Давай, двигай отсюда!..
Гена (обиженно): А что вы все лежите? Давайте, вставайте, в футбольчик сыграем…
Тем временем остальные обитатели лагеря (всего человек двадцать — двадцать пять) тоже понемногу просыпаются, вылезают из палаток, обуваются, слоняются без дела по футбольному полю, бродят вокруг стола, который рьяно охраняют от них Наташа и Светлана. Среди них мы узнаем многих, кого мельком уже видели раньше — в кадрах Крыма и во время тренировки в Юсуповском садике.
Кому-то все же удается стащить со стола бутерброд и его прогоняют поленом.
Альберт: Наталья, а где Виталий Михалыч?
Наташа: Они с Парфеном пошли на Спартак, веревки вешать.
Альберт: Давно?
Наташа: Да с час уже, наверное.
Два парня начинают пилить на козлах сухие стволы, третий рубит чурбаны и складывает дрова в поленницу между двух деревьев, накрытую куском полиэтилена.
Неподалеку, среди деревьев, стоит на треноге раскрытый мольберт, на доске которого приколот кнопками большой акварельный лист. На нем широкими мазками обозначена будущая картина: озеро, деревья, мостки. Проходя мимо, каждый считает своим долгом добавить к будущему пейзажу что-нибудь от себя. Так на озере сначала появляется остров, на острове — панельный трехэтажный дом, потом осины превращаются в пальмы, на пальмах возникают обезьяны с бананами в руках, а от одной из них протягивается стрелочка к надписи "Так будет с каждым, кто мешает другим высыпаться по утрам". Последней к мольберту подходит маленькая худенькая девушка:
— Гады!.. Кто это сделал?!
На дорожке, со стороны озера, появляются Виталий — крепкий розовощекий, гладко выбритый мужчина лет тридцати, — и Володя, с пустыми рюкзаками и небольшим мотком веревки.
Виталий: Ирка не приходила еще?
Наташа: Пока нет.
Светлана: Мы как, сначала поедим, а потом на демонстрацию?
Все: — Давайте сейчас.
— Лучше после.
Виталий: Демонстрант должен быть злым и голодным.
Виктор (обаятельный усатый загорелый мужчина лет тридцати двух с выцветшими голубыми глазами, небольшим животиком и двухдневной щетиной на подбородке): Бойцов, может, и пораньше покормить надо, пусть растрясут немного…
Альберт: Смотря когда начало.
Наташа: О! Ирка идет. Подгруха!!! Давай сюда!
Со стороны леса к костру приближается коротко стриженая плотная женщина в длинной, по колено, пуховке, вязаной полосатой шапочке, с солидной папкой в руке. Раскрыв блокнот, она на ходу громко выкрикивает:
— Куликов — пятый номер! Парфенов — двенадцатый! Хубуная — тридцать третий! Семенов — тридцать девятый! Ли — сорок восьмой!
Володя: Когда начало?
Ира: Первый старт в двенадцать.
Виталий: Тогда, давайте, через десять минут построение.
От озера, из кустов, выходят с рюкзаками разгоряченные Андрей и мужчина в трико с надписями на лампасах. У них помятый заспанный вид, расхристанная одежда, распахнутые от быстрой ходьбы куртки.
Наташа: Эдя! Андрей! Где вас носило? Мы всю ночь тут по кустам шарили. Все батарейки из-за вас посадили!
Андрей: Можно подумать, мы дети малые… Решили не шарахаться ночью, зря ноги не ломать. Заночевали там, перед тропой.
Наташа: Предупредили бы хоть.
Эдик: Прошу зафиксировать новый рекорд: тропу сделали с одной ночевкой!
Ира: Андрей, у тебя пятый номер.
Андрей: Какой?
Ира: Пятый.
Андрей: Проклятье, — он садится на свободную от палаток часть настила, распаковывает рюкзак, переобувается.
Эдик: Юля, у тебя в палатке место есть?
Юлик: Мы вдвоем с Танюхой.
Эдик: Тогда мы к вам.
Юлик: Давайте.
Эдик: Андрюха, давай сюда.
Андрей: Сейчас…
Наташа: Эдик, Андрей, еду тащите на стол… Народ! Кто масло сливочное должен был купить?! Если не привезли — убью!
Андрей: Масло у меня, погоди немного… Ирка, а до меня кто лезет?
Ира: Из наших никто не лезет.
Андрей: А с кем я?
Ира: Ты с Марчуком. Первый старт в двенадцать.
Саша: Все будет отлично! После завтрака пойдем на Спартак, разомнемся…
Андрей: Я бы, пожалуй, лучше поспал.
Виталий: Да поздно уже спать…
В это время остальные обитатели лагеря надувают разноцветные воздушные шары, развешивают их на палатках и ветках деревьев, протягивают меж стволов гирлянды красных флажков и понемногу выстраиваются в одну шеренгу вдоль палаток, лицом к озеру.
За ближайшими деревьями вдруг раздаются многочисленные аплодисменты, заразительный гогот и громкий дружный крик "Ура!".
Татьяна: Ну вот, Технологи, как всегда, первые…
Гена выбегает на футбольное поле и кричит в ту сторону, откуда доносятся звуки:
— Эй, там, Технологи! Переведите часы! Ваши часы спешат на пять минут!
Валера: Скажи лучше, пусть выбросят часы. Мои ночью сломались…
Несколько звонких голосов что-то отвечают из-за деревьев.
Эдик: Что они говорят?
Гена (возвращаясь назад): Поздравляют с праздником.
Эдик, Виталий и Володя встают напротив шеренги. Виталий выкатывает небольшой чурбан, ставит "на попа" и забирается на него. Эдик и Володя разворачивают длинный кусок ватмана с надписью "ТРИБУНА". По шеренге проносится смешок.
Эдик (читает по бумажке): Начинаем праздничную первомайскую демонстрацию!..
Володя (читает по бумажке): А сейчас мимо трибун на Дворцовой площади проходит колонна учащихся и недавних выпускников Ленинградского Инженерно-Строительного института!
Эдик (читает по бумажке): Труженикам карандаша и мастерка, лопаты и рапидографа, представителям древнейшей профессии на земле — ура!
Все (радостно хлопают): Ура-а-а!!!..
Володя: Слово для праздничного первомайского доклада на тему "Воздействие внешней среды на тонкую душевную организацию подростка" имеет заведующий отделом Института Социальных Проблем Антипин Виталий Михайлович!.. Пожалуйста, Виталий Михайлович.
Все хлопают. Виталий разворачивает листочек с текстом:
— Товарищи!..
Общеизвестны тяжелые последствия столкновений наших неоперившихся птенцов с тяжелым миром большой дороги, на которую они попадают сразу же после окончания средней школы. К сожалению, есть факторы, которые значительно усугубляют тяжелое впечатление от этой неминуемой встречи. Помимо объективно опасных социальных групп, а именно: неуживчивых соседей, старых дев, просто плохих людей и хулиганских шаек, не менее сильное воздействие на юный неокрепший организм оказывают также и расплодившиеся в последнее время многочисленные секции альпинизма…
Для более тесного контакта с изучаемым явлением младший научный сотрудник нашего НИИ проник в одно из таких образований, свившее себе уютное гнездышко под крышей Ленинградского Инженерно-Строительного института. Считаем своим долгом ознакомить вас с некоторыми данными его многолетних исследований…
Анализ качественного состава людей, с которыми, попав в сети этой организации, столкнется ваше чадо, тревожен: преимущественно молодые люди с социально-опасным чувством юмора; в основном перспективные специалисты широкого профиля; в подавляющем большинстве с высшим и незаконченным высшим образованием…
Предварительное обследование мест их ежегодного пребывания дало нам возможность сделать следующее заключение — там собрано все крайне враждебное человеку: самый холодный снег; непростительно скользкий лед; малопривлекательное нагромождение камней…
Вызывают также опасение итоговые цифры за год: проживание в горах — 100 дней; сон за оставшееся время — 90 дней; тренировки по 10 часов в неделю — 20 дней; минус субботы, воскресенья и праздничные дни — 100 дней. Итого: 310 дней отсутствия за год! Что же остается для созидательного труда, для общественно-полезной работы?!..
Тяжело говорить о том, что пришлось пережить нашему товарищу: пройдя через систему бесчеловечных физических и опустошающих моральных упражнений, потеряв уважение коллег по работе, испортив отношения с женой и путая имена своих детей, а также навсегда утратив жизнерадостность и остатки здоровья, небритый и мрачный, — Виталий простирает руку в сторону стоящих в шеренге, — он стал походить на этих людей…
Нелегко перечислять массу приобретенных им извращенных привычек, бездонен багаж нечеловеческих приемов, благодаря которым он был вынужден существовать в горах: добыча подножного корма; отправление пищи в рот всеми доступными и недоступными способами и средствами; мертвый сон в любое время дня и на любом рельефе; традиционно бесплатный проезд в электричках и поездах дальнего следования…
Материал, поступающий от нашего друга, с каждым разом становится все более и более удручающим. Вот его последнее сообщение: "Живу хорошо, здоровье устойчивое… Оправдались худшие предположения"…
Работа, проведенная нами, огромна, факты исчерпывающи и вывод оказывается однозначным…
Эдик, Володя и Виталий (хором): Ни шагу в горы!!
Все: Ура-а-а!!!..
Эдик."Нет!" — чуме альпинизма!
Все: Ура-а-а!!!..
Володя: Даешь по три литра молока в день на человека!
Все: Ура-а-а!!!..
Виталий: Решения двадцать шестого съезда КПСС — в жизнь!
Все: Ура-а-а!!!.. Ура-а-а!!!.. Ура-а-а!!!..
Виталий, Валера, Володя, Саша и Андрей идут по тропе вдоль озера. Валера несет полупустой рюкзак. У Андрея, Саши и Володи через плечо перекинуты связанные за тесемки узконосые резиновые галоши.
Слева от них в глубине леса открывается лагерь Технологического института: по сторонам большого, тщательно ухоженного поля — два аккуратных свежих настила с ровными рядами ярких палаток под тентами. В торцах поля — футбольные ворота, боковыми штангами которым служат высокие сосны. Рядом — длинный удобный стол, огромный костер, куча нарубленных дров и разнообразной посуды, развешенной на сучках деревьев. Здесь так много народу, что во время еды большая часть вынуждена со своими мисками сидеть не за столом, а на настилах, по краям футбольного поля.
Технологи: Мужики! Поздно уже тренироваться! Идите, лучше, кашки поешьте!
Валера: На провокации не отвечаем!
Технологи: Андрюха, никого не слушай, иди к нам! Пусть тренируется тот, кто не умеет лазать!
Андрей: Мою порцию каши я отдаю Марчуку. Проследите, чтоб съел.
Длинный, в круглых очках на худом лошадином лице, Марченко демонстрирует тарелку, полную каши:
— Не бойсь, не отравлено!
Володя: Сейчас немного аппетит нагуляем и на обратном пути обязательно зайдем.
Технологи: На обратном пути можете уже не успеть. Вон у нас какие орлы подрастают! — они указывают на группу здоровых молодых амбалов, жадно уплетающих огромные порции каши и недоверчиво, с опаской поглядывающих в сторону чужаков, как-будто те и в правду могут лишить их пропитания.
Лагерь Технологов остается позади. Вдоль тропы начинают попадаться невысокие гранитные скалки, поросшие лишаем.
Справа на мысе, вдающемся в озеро, появляется еще один лагерь, разбросанный между деревьями. Там тоже пьют чай у костра, несколько человек разбирают какое-то снаряжение.
От костра: Здорово, мужики! С праздником!
Валера: Трижды краснознаменному, орденов Ленина и Дружбы Народов Горному институту — ура!
Горняки: Ну что, как вечером насчет футбола?
Виталий: Смотря по самочувствию, — он показывает рукой на остальных. — Если наши бойцы не устанут, то можно.
Горняки: Что же это у вас за бойцы такие?
Володя: Наши бойцы — одноразового использования.
Виталий: Как презерватив.
Мужики у костра радостно гогочут, девушки краснеют.
Горняки: А-а! Ну тогда понятно…
Валера: Мы предлагаем вам два раунда синюшного футбола.
Горняки: Синюшного — это как?
Валера: Вечером узнаете. В синюшном футболе нам пока нет равных!
Горняки: А где будем играть, у вас?
Валера: Договоритесь с Технологами, у них поле получше… Играть надо на нейтральных полях!
Горняки: Ну, давайте… Андрюха, какой номер?
Андрей: Пятый.
Горняки: Вовик, а ты?
Володя: Двенадцатый.
Горняки: Штрафники…
Саша: Как знать! Гидрометы с обеда тучи обещали — у них все номера в первой десятке выпали…
Горняки: Какие тучи, Шура, разуй глаза — на небе ни облачка! Ты сам-то который будешь?
Саша: Тридцать третий.
Горняки: Ну вот!.. А то — дожди, снега… Нас не испугаешь!
Балансируя по тонким бревнышкам гати, проложенной через небольшое болотце, все пятеро перебираются на сухую противоположную сторону к невысоким, метров по десять, гладким серым скалам. На них, как петли на виселицах, сиротливо колышутся две веревки с узлами на концах.
Володя: Заутро казнь, привычный пир народу…
Андрей садится на камень, начинает обувать галоши. Валера вываливает из рюкзака на землю страховочные пояса и карабины.
Володя: Но лира юного певца о чем поет?.. — на мгновение он задумывается, застыв с поясом в руках.
Валера: Поет о горах.
Володя (жестом одобрив подсказку): Не изменилась до конца! — он садится на рюкзак, снимает сапоги и аккуратно раскладывает на них штопаные шерстяные носки, — Приветствую тебя, мое светило! Я славил твой небесный лик, когда он искрою возник, когда ты в… горы восходило…
Серая шестидесятиметровая гранитная скала вздымается вверх двумя вертикальными, сильно расчлененными уступами, правая сторона которых опускается прямо в воду озера Ястребиного.
На сером граните, как древние наскальные рисунки, как позабытый язык инков — какие-то знаки, точки, стрелочки, кружочки… Сверху вниз тянутся яркие белые непрерывные линии, ограничивающие маршруты предстоящих соревнований. Вверху этих коридоров висят красные флажки.
Углом к скале расположен крутой, поросший высокими кряжистыми соснами, склон. Среди крепких оголенных корней и невысоких скалок, зализанных прикосновениями бесчисленного множества ног и рук, вытоптана выводящая наверх тропинка.
Скалой, склоном и озером ограничен небольшой треугольник земли, на котором стоит похожий на гнома мужчина — невысокого роста, сутулый, худой, как мальчик, с черной окладистой бородой и большим мясистым носом — и дает указания загорелому симпатичному юноше, висящему на дощечке у скалы с жестяной банкой мелового раствора и кистью в руках.
Мужчина: Закрой-ка этот уголок…
Парень обводит одну из идущих вниз линий вокруг небольшого откола на скале и немного приспускается сам.
Мужчина: Та-ак… И тогда, пожалуй, открой утюжок на библии.
Парень ведет вниз другое ограничение, обрисовывая небольшой выступ на плоской вертикальной плите, каменный узор которой напоминает древние иероглифы.
Еще один человек лопатой откапывает низ скалки, к которой опускаются ограничения, и веником сметает с нее оставшуюся землю:
— Ну как, хватит?
Бородатый: Хватит, хватит, уже времени нет… Для них и так это будет сюрпризом…
Виктор: Волки позорные, что у вас за форма? Где вы ее держали? Такое впечатление, что вы ее жевали всю ночь… Да-а, Виталий, не то поколение нынче, не то!.. Чего-то такого в них не хватает… Мы в ваши годы вставали засветло, разминались, потом купались в озере — в любую, заметьте, погоду. Доставали из чистых полиэтиленовых пакетов отглаженные хрустящие футболочки — приятно было посмотреть… А вы?.. Где лицо секции?.. А еще в команду хотите попасть…
Виталий: В семье не без уродов.
Андрей и Володя лихорадочно собираются, одевают спортивную форму.
Володя: Витя, отстань… И так тут мандраж с самого утра, так и ты еще…
Андрей скачет на одной ноге вокруг настила, другая нога — босая, роется в разбросанных вещах.
Виталий: Ты что потерял, моя радость?
Андрей (засмеявшись): Носок.
Татьяна: Не он там тлеет возле костра?
Андрей: Да, вроде, не должен…
В стороне от лагеря проходит цепочка людей и скрывается в лесу.
Ира: Технологи уже пошли, давайте быстрее.
Виктор: Вот вы, вроде, почти все тут ленинградцы — а культуры никакой. Книжек не читаете… Как моя жена прямо, — он начинает смеяться, — я ей говорю: "Сходи, что ли, в Эрмитаж — культурки хапни". А она обижается…
Большая часть обитателей лагеря, собравшись, уходит.
Альберт: Мы пошли, догоняйте!
Андрей, наконец, находит носок, обувается, встает, закидывает на плечо галоши.
Валера: Наталья, ты идешь?
Наташа возится возле стола:
— Вы идите… Я бутерброды дорежу и догоню вас.
Оставшись одна, она заворачивает бутерброды в полиэтиленовый пакет, засовывает его в маленький рюкзак, туда же ставит термос и бежит за остальными.
Володя, Валера и Андрей быстро идут друг за другом по узкой тропе между деревьями, немного позади основной цепочки. Сырые места перебегают по шатким бревнышкам. Стараясь не отставать, рядом с ними, спотыкаясь на кочках, спешит Эдик.
Эдик (скороговоркой): В общем, там, похоже, ничего такого страшного нет: левый маршрут совсем простой — телевизор открыт полностью, потом женский велосипед и комод. Правый посложнее: во-первых, они отрыли внизу библию — там может быть какая-то ловушка, потом до балкона ничего. Ну и потом балкон в лоб — это, пожалуй, самое сложное. Пролезете балкон — считайте, что победили. Тюльпанов говорит…
Они поднимаются на невысокий холм и движутся по сухому светлому лесу.
Отсюда видно, как ручейки идущих с разных сторон людей сливаются в одной точке, спускаются вниз, в ложбину, и исчезают среди гигантских валунов и старых сумрачных елей.
Вдоль идущей вправо и вверх Тропы расположились, один за другим, несколько небольших, покинутых в спешке, лагерей: палатки раскрыты, вещи разбросаны, еще дымятся костры.
Здесь совсем тихо.
Вокруг палаток — высокие сосны, за ними — плавно уходящие вниз зализанные гранитные "лбы". В небольшом проеме между скалами, в шестидесяти метрах ниже, открывается голубой осколок озера Ястребиного.
Первозданную лесную тишину внезапно разрывает громкий мужской вопль: "А-а!!!", донесшийся из-за скалы, и, следом за ним — снизу, от озера, дружный взрыв хохота неожиданно большого числа людей.
Раскачивается на веревке участник соревнования, только что сорвавшийся со скалы.
Другой продолжает двигаться по своему маршруту.
Все пространство недавно еще такого пустынного кулуара до отказа заполнено многочисленными зрителями. Толпы болельщиков теснятся у края озера, плотно облепляют каменистые уступчики поросшего лесом склона. На самом высоком из них разместились три музыканта — с гитарой, скрипкой и аккордеоном. Те, кому не хватило места на земле, гроздьями висят на деревьях.
Несмотря на такую перенаселенность, люди постоянно продолжают прибывать. Одни спускаются сверху, придерживаясь руками за корни деревьев, другие появляются справа, перебираясь через небольшой скальный обрывчик над водой.
Среди них выделяются причудливо одетые участники соревнований: поверх уже обутых скальных галош у них наполовину натянуты резиновые сапоги, которыми они неуклюже шлепают по земле; свитера и шерстяные брюки скрывают спортивную форму и страховочные обвязки с карабинами, выпирающими спереди, как горбы; руки они греют в шерстяных носках, а вокруг шеи обмотаны еще одни штаны или что-нибудь теплое.
Несколькими веревками ограничен крошечный стартовый городок под самой скалой — единственное свободное место. Там расположилась судейская бригада.
Тем временем, продолжающий борьбу на правом маршруте скалолаз, застрял под небольшим нависанием — балконом. Изогнувшись, он, не глядя, тянется вверх. Его рука шарит по гладкой стеночке сантиметрах в двадцати ниже удобного острого выступа. Не найдя ничего подходящего, он с большим трудом приспускается на полметра вниз и поочередно встряхивает затекшими руками.
Голоса из толпы: Леша, ноги!.. Подбери повыше ноги!..
Немного отдохнув, парень опять подступает ногами и снова тянется вверх рукой, но, по-прежнему, не может достать до выступа.
Несколько голосов, желая подбодрить лезущего, начинают громко гудеть, постепенно повышая звук, — как бы разгоняя какой-то невидимый груз и выталкивая его вверх:
— У-у-у-у-У-ша-ков-ский!!
— У-у-у-у-У-ша-ков-ский!!!
Голос: Подступи еще левой ногой!!..
Собрав остатки сил, парень толчком ставит левую ногу чуть выше, уперев ее носок в крохотную лунку, привстает на ней, наудачу кидает руку вверх и, едва скользнув пальцами по выступу, мгновенно теряет равновесие и срывается вниз. Пролетев пару метров, он повисает на веревке, беспомощно болтаясь из стороны в сторону.
Зрители (разом): Ну-у!!!..
Музыкальное трио на уступе задорно и весело играет несколько тактов похоронного марша.
Когда сорвавшегося в очередной раз прибивает к скале, он, публично коря себя, несколько раз ударяется о нее головой в каске.
Под всеобщий смех его плавно опускают вниз.
Судья (пузатый, лет шестидесяти, мужчина в огромной пуховой куртке): Участник Ушаков снят за срыв! — надев очки, он смотрит в свои бумаги. — В стартовый городок приглашаются: Антонов (ЛИАП), Залесский (ЛГМИ). Приготовиться: Куликов (ЛИСИ), Марченко (ЛТИ).
В стартовый городок выходят два молодых человека, прищелкиваются к узлам свисающих веревок.
Пока они готовятся, трио на уступе играет "С Одесского кичмана…"
Судья: Участники готовы?
Молодые люди (одновременно): — Да.
— Можно.
Судья: Та-ак, участники готовы… Страховка готова?
Два парня с веревками в руках, закрученными вокруг стволов деревьев, выбирают слабину, до предела натянув веревки:
— Готовы.
Судья: Секундометристы готовы? — две женщины в стартовом городке поднимают, в знак готовности, руки, — Дается старт. Внимание… Марш!
Зрители начинают кричать, подбадривая лезущих. Те быстро поднимаются вверх, уверенно преодолевая простые первые метры. Однако вскоре, добравшись до более сложных участков, они резко сбавляют темп и, наконец, останавливаются совсем.
Правый, как и его предшественник, надолго застывает под нависанием. Несколько болельщиков, оттеснив окружающих, придвигаются к ограждениям и, на разные лады, начинают подсказывать ему, как лезть дальше.
В это время, под одобрительные крики болельщиков, левый пролезает сложный кусок на своем маршруте и, почти бегом, устремляется вверх.
Зрители (ревут): — Насасывай!!!..
— Зашнуривай!!!..
Правый оборачивается в сторону бегущего.
Из группы поддержки: Да не смотри ты по сторонам!.. Давай, борись!..
Парень вдавливает носок левой ноги в крошечную выбоину на уровне колена и, осторожно выпрямляясь на ней, пытается достать рукой до выступа, куда так и не смог дотянуться предыдущий, надолго застыв в чрезвычайно неестественном положении.
С деревьев: Петруччо, еще пять сантиметров!..
Снизу: Петя, тянись!.. Еще!.. Ну!.. А-а!!..
Парень срывается, повиснув на веревке.
Из группы поддержки: Проклятье!..
Судья: Участник снят за срыв.
В это время второй спортсмен, под вопли толпы, дотрагивается до флажка и начинает стремительно спускаться вниз.
Болельщики неистовствуют:
— Быстрей, быстрей!..
— Сыпься!..
— Давай!.. Дава-ай!!..
Под одобрительный гул и дружные аплодисменты он преодолевает последние метры и спрыгивает на расстеленную под маршрутом подстилку.
Секундометристки щелкают секундомерами и записывают результаты в тетрадки.
Андрей обувает галоши. Тем временем, Юлик и Валера разминают ему спину и предплечья.
Эдик: Расслабься… Главное — подбери ноги под балконом, иначе никак… Достанешь лоханку — считай, дело сделано.
Виталий передает Эдику коробочку из-под фотопленки:
— Насыпьте на подошвы канифоли.
Юлик: Расслабь руки, они у тебя как каменные.
В это время левый участник, уже в одиночестве, стартует на правом маршруте.
Эдик: Вот, смотри, как Сёма сейчас балкон полезет…
Парень быстро добирается до нависания и с маху кидает правую руку наверх, почти достав до выступа, но поскальзывается и едва не срывается.
Зрители ахают.
Женский голос: Аккуратненько, Сэм!.. Спокойненько!..
Снова подступив ногами, он, на этот раз уже медленно и осторожно, тянется вверх. Воцаряется тишина. Слышно его тяжелое дыхание.
Улучив момент, группа поддержки его бывшего соперника протискивается еще ближе к скале, почти под самый маршрут, и начинает громко хором дышать ему в такт, низко склоняясь после каждого выдоха.
В толпе проносится смешок.
Голоса: — Тюля, отвалите!
— Работай, Сёма, работай!!
На мгновение потеряв равновесие, парень, медленно и плавно, как на экране, отваливается от скалы и оседает на веревке.
Все: О-ох!!..
Снова раздается несколько радостных тактов похоронного марша.
Судья: На старт приглашаются: Куликов (ЛИСИ), Марченко (ЛТИ).
Андрей подныривает под веревочные заграждения, на ходу застегивая ремешок каски.
С разных сторон: — Андрюха, держись!
— Главное — спокойствие…
— Где Марчук?!
— Да здесь, здесь…
— Пусть идет.
В городок влезает длинный узкоплечий неказистый Марченко. Проходя мимо Андрея, он одобрительно похлопывает его по спине:
— Это была старая боевая лошадь!
Голос из толпы: Это были две старые боевые лошади.
Зрители смеются.
В этот момент наверху скалы вдруг раздается вопль:
— Радуйтесь, Афиняне, мы победили!!
Все разом задирают головы.
Наверху скалы стоят пятеро мужчин с рюкзаками, немного ободранные на вид. Один из них — с огромным лиловым синяком под глазом. В них мы узнаем пассажиров ночного дизельного поезда, которых увезли с собой пограничники со станции "Кузнечное". Они вскидывают вверх руки, изобразив нечто среднее между "они не пройдут" и "мы победим".
Со всех сторон дружно раздается радостный победный клич и оглушительные аплодисменты.
Трио играет туш и сразу, без перерыва —"На границе тучи ходят хмуро…"
В толпе начинают хором подпевать.
Голос снизу: Опускайтесь сюда!
Голос с дерева: Тимоха, скорее, у тебя пятнадцатый номер!
Мужчина с синяком: Сейчас!.. — они скрываются за обрезом скалы.
Судья дает старт.
Болельщики снова начинают кричать.
Марченко, уверенно и цепко, движется по своему маршруту.
Расталкивая сидящих на ветках зрителей и, временами, по ошибке, ставя ноги им на плечи, Валера лезет на дерево, неотрывно следя за Андреем и постоянно подбадривая и направляя его:
— Так, так… отлично… отлично идешь… все нормально… правее руку… еще… так…
Наблюдая за Валерой можно понять, как продвигается Андрей: вот он немного приостановился, вот полез быстрее, вот снова задержался, а вот застопорился на одном месте…
Остановившись под нависанием, Андрей откидывается от скалы, разглядывая дальнейший путь. После этого он чуть приспускается и переставляет ноги.
Саша и Юлик протискиваются к парню, страхующему Андрея.
Саша: Соловей, дай-ка нам веревку.
Парень отдает им веревку и они вдвоем начинают тянуть ее вниз изо всех сил.
Андрей снова вылезает на нависающий участок, делает несколько шагов, совершенно не похожих на шаги его предшественников и, неожиданно, вожделенный выступ оказывается прямо перед его лицом. Однако, при этом он не может оторвать от скалы ни одной руки и оказывается в ловушке. Вскоре ноги у него начинают дрожать от напряжения.
Голоса: — Давай, Андрей, давай!..
— Уже немного осталось!
Чей-то голос (злобно): Зубами хватай!..
Голоса: Андрюха, мы с тобой!!
Андрей осторожно отпускает левую руку, но его тут же откидывает в сторону. Чтобы не сорваться, он на секунду упирается в соседнюю угловую стеночку, находящуюся уже за ограничением, отталкивается от нее и снова возвращается на место.
Голоса: — Внимательно!!
— Аккуратнее, Андрюша, аккуратнее!..
К Юлику и Саше подбегают Сергей и Костя. Тоже ухватившись за веревку, они повисают на ней всем телом.
Голос: Юля, да выдайте ему веревочку, пусть не мучается!
Юлик отмахивается и продолжает с силой тянуть веревку вниз.
Андрей висит на скале.
Голоса: — Не трать силы, лезь!
— Давай, Андрей, работай, работай!..
Андрей отрывает руку, его опять отбрасывает и, снова опершись о стенку за ограничением, он возвращается в исходное положение.
Судья: Участник Куликов снят, за неоднократный выход за ограничения.
Андрей продолжает висеть на скале.
Судья: Спускайтесь, участник, спускайтесь!
Крик из толпы: Лезь дальше, не слушай никого!!!..
Андрей оборачивается вниз и, помедлив еще некоторое время, отпускает руки.
Его опускают на землю.
Ни на кого не глядя, он отщелкивается от веревки, снимает каску и, нырнув под ограничения, исчезает в толпе.
В лагере пусто, тихо.
Со стороны леса появляется Андрей.
Подходит к кострищу, выскребает со дна котла остатки каши, зачерпывает чай и, запивая на ходу, идет к палаткам.
Ставит чашку на настил, достает из рюкзака спальный мешок, скидывает сапоги, забирается в одну из палаток, расстилает его там, залезает внутрь, чей-то мешок подгребает под голову, еще одним накрывается сверху, ложится и задергивает полог палатки.
Азарт поубавился, зрители выдохлись.
Никто никого не подгоняет, не дает никаких указаний. Все молча следят за разворачивающимися событиями.
Очередной участник парной гонки — худой широкоплечий парень с огромными ручищами — подбирается под роковое нависание и из того же положения, что и все предыдущие его соперники, вытянув вверх руку, спокойно, без видимых усилий, вдруг берется за недоступный, как казалось раньше, выступ и, подтянувшись на руке, выбирается наверх балкона.
Голос в тишине (изумленно): Вот это грабли!
Второй голос (гордо): Ха!.. У мафии длинные руки!
Задремавшие было болельщики приободряются. Кто-то кричит:
— Беги, Мафия!
Узрев, наконец, победу и нового героя, зрители тоже начинают со всех сторон, вразнобой, выказывать ему свое одобрение и поддержку. Заряжаясь друг от друга, они постепенно распаляются, кричат все громче и, наконец, забыв обо всем, в едином порыве достигнув прежнего накала страстей, радостно орут во все горло:
— Молодец, Мафия!.. Беги, Мафия!!..
В лагере, по-прежнему, пусто и тихо.
Со стороны леса показываются возвращающиеся с соревнований Светлана, Ира и Виктор. Следом за ними, шумно споря о чем-то, все остальные.
Андрей курит у открытого полога палатки, лежа на спине в спальном мешке.
Виктор: Муфлоны беременные! Стыд и позор!.. Андрей, старина, ты лез так, будто у тебя нет ног…
Ира: Да ладно тебе! Андрюша, не расстраивайся! Пролезло всего шесть человек. Из наших — только Сашка.
Виктор: Вот шесть-то человек и попадут в команду.
На футбольном поле стоянки Технологов — две команды. В одной — семь человек из Горного института, в другой — Гена, Володя, Валера, Саша, Эдик, Альберт и Виталий. На настилах по бокам — многочисленные зрители.
Футбольный матч в самом разгаре, но никто не бегает — по правилам синюшного футбола бегать нельзя, можно только ходить. От этого игроки немного напоминают озабоченных чрезвычайно важными, неотложными делами руководителей каких-нибудь предприятий, или чиновников государственных учреждений, которые постоянно куда-то опаздывают, но в то же время не должны ронять достоинства в глазах своих подчиненных. Для полного сходства им только не хватает толстых кожаных портфелей в руках.
Глядя на то, как игроки, широко размахивая руками и переваливаясь с боку на бок, деловито спешат со всех сторон за укатившимся в лес мячом, с серьезными сосредоточенными лицами отдают друг другу пасы, штурмуют, быстро семеня ногами, ворота противника, а потом, когда мяч отскакивает в обратную сторону, как по команде развернувшись на сто восемьдесят градусов, стройными шеренгами идут защищать свои ворота, зрители смеются до слез и в истерике расползаются по земле вокруг поля.
Минуя палатки, Светлана вступает в лес.
В спину ей от костра несутся звуки гитары и голос Виталия:
— От-че-го ты печальная такая,
Срэдь этих стен?..
Расскажи мне скорей, моя родная,
Моя Кармен…
Светлана улыбается.
Пройдя в темноте через опустевшее футбольное поле, она подходит к яркому костру, вокруг которого собрались многочисленные обитатели лагеря Технологов. Они о чем-то говорят между собой, негромко бренчит гитара.
Светлана трогает за плечо сидящего сбоку усатого румяного мужчину в пуховке:
— Гуча, а где Любаша?
Мужчина указывает ей на стол, за которым две женщины готовят бутерброды. Светлана подходит к ним:
— Любаша, слушай, у вас маргарина не будет одной пачки? Мы забыли привезти.
Одна из женщин: Сейчас найдем… Присаживайся пока.
Светлана садится за стол.
Бас у костра: Так!.. Новичкам пора уже спать!
Несколько тонких голосов (обиженно):
— Рано еще спать!
— Сегодня же праздник!..
— А как же обещанная колыбельная? Столько говорили…
Бас: Ладно, черт с вами… Голубец, давай колыбельную. Но после этого — сразу в постель!
Гитару передают свирепого вида парню с узким лицом, хитрыми веселыми глазами и глубоким шрамом на скуле. Он берет ее большими крепкими руками без верхних фаланг на двух пальцах правой кисти, проводит ногтем по струнам.
Люба: Ты еще не слышала новый голубцовский шлягер?
Светлана: Это какой?
Люба: Колыбельную.
Светлана: Нет, наверное…
Люба: Иди, тогда, послушай.
Вторая женщина: Смотри, не усни только…
Светлана присаживается к костру. На бревне сдвигаются плотнее, освобождая ей место.
Парень негромко перебирает струны и, под усыпляющий аккомпанемент гитары, задушевным голосом начинает говорить:
— Ты еще не спишь, мой маленький друг? Ну тогда послушай сказочку…
В одном старом-старом городе жил старый шарманщик с внучкой. Каждое утро они появлялись на главной площади старого городка: старик крутил ручку своей шарманки, а девочка держала в руках его старую шляпу, в которую прохожие изредка бросали деньги. Так проходил день за днем…
Но вот однажды ночью, когда дедушка уже спал, к внучке пришла прекрасная фея. "Послушай, девочка, — сказала она, — я исполню три самых заветных твоих желания". "Первое мое желание, — ответила девочка, — это чтобы на шарманке у дедушки была золотая ручка. А два других желания пусть загадает сам дедушка". И они стали будить дедушку…
Люба трогает Светлану за плечо и сует в руки две пачки маргарина.
Светлана: А? Ага, спасибо… — заинтригованная, не отрывая глаз от рассказчика, она, не глядя, кладет их на колени.
В этот момент к парню присоединяются еще несколько зычных мужских голосов, уже, повидимому, давно и терпеливо ожидавших этого момента. Все вместе они радостно вопят:
— "А пошли вы все в жопу!!!" — заорал дедушка…
Несколько человек начинают весело ржать.
Молоденькая девушка (негромко): Фу, какая гадость…
И снова, как ни в чем не бывало, таким же задушевным голосом парень продолжает:
— Третьим своим желанием старик вызвал из задницы внучку… И вот с тех пор, каждое утро, они снова появляются на главной площади старого городка: старик крутит золотую ручку своей шарманки, девочка держит в руках его старую шляпу…
Снова вступают мужские голоса, как бы и сами пораженные, но в то же время и восхищенные фактом, который сообщают всем остальным:
— А из задницы у старика — торчит прекрасная фея!!..
Светлана идет по кромке берега с пачками маргарина в руках.
Над озером Светлым — низкий ночной туман. По дальним берегам мерцают огнями многочисленные костры.
С разных сторон, причудливо переплетаясь, плывут по воде обрывки едва различимых в тишине звуков — чьих-то голосов, смеха, задетых струн.
Саша заводит ручку граммофона и, склонившись над пластинкой, аккуратно опускает на диск иглу.
Сначала раздается только шипение и треск. Потом сквозь шум постепенно пробиваются звуки торжественного и печального музыкального вступления.
Саша отходит от заваленного посудой стола, на краю которого стоит граммофон, и подсаживается к костру.
Все сидят плотным кольцом вокруг огня, сушат на коленях одежду, курят, время от времени подкладывают в костер поленья.
Яркие искры с шипением улетают в небо.
Над костром греется большой закопченный, видавший виды чайник. Эдик откупоривает несколько бутылок портвейна, вливает их в пустой котел и подвешивает его рядом с чайником. Альберт крошит туда яблоки, выжимает пол-лимона, кидает пригоршню рафинада.
Тем временем музыкальное вступление развивается, постепенно приобретая очертания очень знакомой, но искаженной до неузнаваемости строгим исполнением темы.
Пританцовывая в такт, подходят две девушки с пакетами продуктов в руках.
Одна из них, вывалив пакеты на стол, начинает самозабвенно вальсировать между деревьями. В больших мужских резиновых сапогах, нелепых шароварах, ватнике и шапке-ушанке она выглядит очень забавно.
Потом к ней присоединяется другая и теперь они танцуют уже в паре, продвигаясь в сторону более просторного "футбольного поля".
В затянувшемся медленном вступлении вдруг происходит неожиданный джазовый поворот и оно трансформируется в начало популярной в тридцатых годах быстрой и зажигательной мелодии.
Не в силах усидеть на месте, от костра вскакивают еще несколько человек. Следом за ними — Саша, Юлик, Валера и Костя. Не умея толком танцевать, они, не вынимая рук из карманов, весело дрыгают ногами в такт музыке, образовав своеобразный кордебалет.
Со стороны озера подходит Светлана и тоже включается в эту первобытную пляску.
Зажигаясь все больше, танцоры начинают выделывать рискованные акробатические номера.
Постепенно музыка и танец достигают своего апогея и в этот момент, озарив все вокруг, в небе вспыхивает первый залп праздничного фейерверка. Сразу же за ним — второй, потом третий.
Сидящие у костра вскакивают со своих мест:
— Ура-а-а!!!
Крики слышны отовсюду — из-за деревьев, с той стороны озера.
Вошедшие во вкус танцоры тоже вопят во все горло и продолжают беситься.
Один за другим, с разных сторон, в темноте ночи вспыхивают яркие, рассыпающиеся букетами, разноцветные огни, ненадолго выхватывая из темноты силуэты деревьев, и, сгорая на лету, снова погружают их во мрак.
Три вспышки фейерверка, одна за другой, отражаются в черной глади озера.
Со всех сторон раздаются крики "Ура!", неподалеку за деревьями играет граммофон.
На мостках стоят два сильно пьяных человека. У одного из них в руках заряженный сигнальной ракетой пистолет. Злорадно смеясь, он целится в противоположный берег озера, в сторону нескольких горящих костров, и нажимает курок.
Яркая ракета с шипением проносится над водой и непредсказуемо, как кузнечик, скачет на том берегу между деревьями, вызвав бурю испуганного женского визга.
Пьяные кровожадно хохочут и заряжают новую ракету.
Вовсю гремит музыка.
Рассыпаются в небе фейерверки.
Все уже на футбольном поле — танцуют, прыгают, ходят колесом…
У костра остались только Эдик, помешивающий веткой глинтвейн, и Андрей, курящий очередную папиросу.
По наклеенной на стену административной карте Советского Союза, из северо-западного региона в сторону границы с Китаем, быстро бежит таракан. Чья-то вымазанная тушью рука линейкой прихлопывает его в районе города Кзыл-Орда.
Андрей отодвигается, вместе с табуреткой, от своего проекта, на котором уже появились некоторые контуры будущего коттеджа. Не спеша, аккуратно закручивает колпачки рапидографов, закрывает банку с тушью.
В комнате, кроме него, работают еще три человека, ютясь со своими подрамниками между незастеленными двухэтажными кроватями, платяным шкафом и кухонным столом, заваленным красками, кисточками и банками с грязной водой.
Сосед (не отрываясь от работы): Уходишь?
Андрей: Мне пора уже, — вытирая руки о тряпку, он выглядывает в раскрытое окно, выходящее в переулок Бойцова.
Свесив ноги с подоконника освещенного солнцем дома напротив, сидит густо накрашенная полная женщина с пепельными волосами, лет сорока, в белом атласном нижнем белье. Увидев Андрея, она кокетливо машет ему пухлой ручкой и посылает страстный воздушный поцелуй.
Андрей: Вадик, смотри — дама твоего сердца уже на посту.
Бородатый парень (из угла комнаты, не поворачивая головы от подрамника): Когда-нибудь она, все-таки, свалится оттуда…
Сосед: А ты ее папашу видал?
Андрей: Нет. А что за папаша?
Сосед: Ну!.. Старикан такой, с полевым биноклем. Ему уже лет, наверное, восемьдесят. Он в соседнем окне живет. У него кликуха — Казанова… Сейчас, просто, не его время. Он сова, ему нужны сумерки. Его звездный час наступает поздно вечером, когда общежицкие девушки начинают ложиться спать…
С большой полупустой сумкой через плечо, грызя сушку, Андрей выходит из общежития.
Уже почти лето. В переулке зелено, солнечно. Тополиный пух летает по воздуху, комьями катается по асфальту.
Андрей быстро идет в сторону Фонтанки и сворачивает за угол дома.
Андрей, с сумкой на плече, Юлик с авоськой в руках и Татьяна стоят у перекрестка.
Наискосок, через шумные потоки машин — длинные цеха завода, сходящиеся углом в высоком административном здании с надписью на крыше "НПО "Светлана".
Юлик: Что-то никого народу не видать…
Загорается зеленый сигнал светофора, они переходят на другую сторону и идут вдоль глухой стены здания, нижняя часть которой, метра на полтора в высоту, облицована крупными обломками разноцветного гранита, вделанными в сероватый раствор цемента. Ступив на газон, они сворачивают за угол.
Здесь облицовка уже метров пять высотой, а дальше, где начинаются цеха, она снова становится полутораметровой и постепенно сходит на нет, метров через сто.
На траве лежит пара спортивных велосипедов, брошены сумки и самодельные рюкзачки. Человек восемь стоят перед стенкой, озадаченно ее разглядывая.
Андрей, Юлик и Татьяна становятся рядом с ними, тоже смотрят на стену и недоуменно переглядываются между собой.
Андрей: Привет, Паша… Чего вы тут высматриваете? Будут что-то показывать?
Черноволосый коренастый мужчина в шерстяном спортивном костюме, с надписью "СССР" на спине, и велосипедных перчатках, показывает ему на стенку:
— А ты потрогай…
Сбросив сумку, Андрей подходит к стене и осторожно прикасается к ней пальцем — на нем остается грязный след.
Андрей (вытирая руку о траву): Чем это она вымазана?
Мужчина: Не знаю.
Татьяна: А чего это вдруг?
Мужчина: Да, в общем-то, не вдруг. Дирекция завода недовольна: "Вы, — говорят, — выломаете нам всю облицовку". Поначалу водой из окон поливали, теперь вот — мажут чем-то…
Юлик подходит к стенке, тоже трогает ее пальцами, трет их друг о дружку, нюхает. Удивленно снова вымазывает палец и опять нюхает. Радостно восклицает:
— Да это же солидол! Мне для машины как раз нужно, я уже месяц его ищу!.. Надо же…
Не разделяя его восторга, мужчина недобро оборачивается в его сторону:
— Тебе и карты в руки, старичок — соскребай!
Сойдя с автобуса на кольце, Андрей идет по дороге, вдоль сплошного высокого бетонного забора. В стеклянных дверях проходной, притулившейся к мощным бронированным воротам, маячит охранник в полувоенной форме и, скрестив на груди руки, подозрительно следит за проходящим мимо Андреем. Лежащая у его ног овчарка тоже хмуро косит глазом в его сторону.
В конце забора стоят два старых полуразвалившихся товарных вагона, битком набитые ребрами каких-то животных. Цепляясь друг за друга, ребра вывалились из отодранных дверей наружу и в изобилии разбросаны вокруг, как после нападения гигантской стаи хищников.
Обогнув вагоны, Андрей выходит к зданию котельной и высоченной облезлой бетонной трубе, за которой открываются заросшие бурьяном поля и чахлый лес вдали.
Андрей задирает голову вверх. Уже сумерки, и на трубе, один за другим, зажигаются красные сигнальные фонари. Он подходит ближе, ставит сумку на траву и, сложив ладони рупором, кричит наверх:
— Витя! Слава!..
От его крика с окрестных полей взмывают вверх тучи жирных чаек и начинают, галдя, кружить в воздухе.
На нижней, опоясывающей трубу, решетчатой площадке появляется едва различимый силуэт и, свесившись, смотрит вниз. Потом говорит негромко:
— Мы здесь, подымайся сюда.
Вытянувшись вверх, Андрей пробует рукой, не покрашены ли перила, потом подпрыгивает, повисает на нижней перекладине, прошкрябав ногами по бетону, влезает на лестницу и подымается по ней вверх.
Откинув металлический люк, он выбирается на площадку, отряхивает руки и одежду. Потом обходит трубу по кругу и, с обратной стороны, натыкается на Виктора и Славу — невысокого худого мужчину, лет под тридцать, но уже слегка седого и потасканного на вид, — счищающих металлическими щетками лохмотья висящей на перилах ржавчины.
Они здороваются,
Андрей: Ну, как вы тут? — он облокачивается о перила рядом с ними, достает сигареты.
Слава: А!.. Нормально.
Андрей: Закурим?
Виктор: Давай.
Виктор и Слава откладывают щетки и закуривают, тоже облокотившись о перила.
Втроем они молча глядят вниз.
Внизу — в багрово-красных закатных тонах — болото, лес, линия электропередач. Из болота подымаются испарения и туманом расползаются вокруг.
Виктор: Зона…
Андрей в последний раз глубоко затягивается и щелчком выбрасывает сигарету, следя за летящим вниз огоньком.
Виктор: Старина, должен тебя огорчить — денег за стекла пока нет… — он тоже бросает вниз окурок. — И в ближайший месяц вряд ли будут.
Андрей молчит.
Виктор: Ты когда едешь?
Андрей: Билеты на двадцатое.
Слава: Займи у кого-нибудь. К осени-то уж должны быть.
Андрей: Жизнь взаймы… У меня уже почти триста рублей долга.
Виктор: Что делать, старина… Такова спортивная жизнь!.. А то выходи, вот, с нами на трубу.
Андрей: Не могу. Лимит трудодней уже исчерпан… — он выпрямляется. — Ну что, вы еще долго тут собираетесь? А то поехали в город — там вино и женщины… У меня есть треха.
Слава: В таком случае у меня червонец.
Из котельной с шумом вырывается мощная струя пара, снова подняв с земли крикливые тучи.
Виктор (после долгой паузы, додумывая какую-то свою мысль): Вино, это, конечно, хорошо. Но вот женщины… Женщины, старина, — как очень злые кони… — он начинает смеяться. — Я знаю места, где их никогда не бывает… Но никому не скажу!
За кухонным столом сидят Валера, Андрей (уже слегка навеселе) и Саша. На столе — чай, портвейн.
Что-то клокочет на плите. На протянутых под потолком веревках сушатся пеленки, детские колготки.
Саша перебирает на столе какие-то листочки, вынутые из картонной папки:
— Ну вот, например… То, что еще в прошлом году хотели делать. Но здесь только начало первого куплета.
Валера: Ну-ка, ну-ка…
Андрей разливает портвейн по стаканам:
— А что мы хотели тогда делать? Я уже и не помню ничего…
Саша: Ну, вот это, — поет на мотив "Хотят ли русские войны",—
Хотят ли жены и семья,
Чтоб в горы вечно ездил я?
И, как большие утюги,
Летят нам в спину матюги,
Но, как последняя свинья,
Дверь плотно прикрываю я,
И пусть летят они, летят…
Валера (смеется): Ну так отлично! А дальше что?
Саша: Дальше все.
Валера: Да-а, тогда, пожалуй, маловато…
Андрей: За ночь мы вряд ли что-нибудь из этого сделаем. А покороче нет чего-нибудь?
Входит Лена.
Лена (истерично): Валера, ну что ты сидишь?! Я же просила тебя мясо перемолоть! У меня курсовик горит, белье еще надо прополоскать, дети давно уже спать должны, а они еще не ужинали даже!
Валера: Ну ты же видишь — мы тут заняты…
Лена: Ну а что мне теперь, разорваться, что-ли на части?!
В кухню забегает девочка, лет пяти, похожая на Валеру. Смущенно оглядываясь на гостей, она что-то шепчет Лене на ухо.
Та резко наклоняется к ней и кричит прямо в лицо:
— Юля, я есть хочу! Юля, я есть хочу! Юля, я есть хочу! Юля, я есть хочу!
Девочка, заплакав, убегает в комнату.
Валера: Что ты на ребенка-то кричишь?! Она виновата, что ли, что у тебя курсовик горит?!
Лена: Да потому что надоело все! Ты ни черта по дому не делаешь, стипендию не получаешь, сидим на шее у родителей!..
Андрей под шумок разливает портвейн, они с Сашей выпивают.
Валера: Слушай, Лена, давай мы потом с тобой разберемся, все-таки у нас гости…
Лена: Когда потом?! От тебя помощи разве дождешься?! Ты все под себя гребешь! Я тоже, между прочим, хочу еще для себя пожить… И успехи у меня, кстати, получше, чем твои были. А что получается? В Крым я уже три года не ездила, на скалах не помню, когда в последний раз была! Вот мне Алик предлагал путевку в "Адыл-су" на вторую смену — а ты с детьми будешь нянчиться. Понял?
Валера: Ну мы же говорили уже, кажется, об этом. Твоя мать же собиралась с ними на даче…
Лена (перебивает): Собиралась! Вот именно что — собиралась! А теперь уже не собирается! Ей в июле отпуска не дают!
Валера: Ну так пойди и разберись с ней — твоя же мать!
Лена в ярости бросает на стул ворох сухих колготок, которые снимала с веревок:
— Вот иди сам и разбирайся! Они, между прочим, уже спят давно! — хлопнув дверью кухни, она уходит.
Валера зло смотрит ей вслед.
Саша начинает нервно смеяться.
Андрей снова разливает портвейн:
— Давайте выпьем за любовь…
Валера (негромко, в сторону двери): Достала уже…
Саша: Чего это с ней?
Валера: Да это ее лебединая песня. Все не может мне простить, что я, якобы,"испортил ей ее спортивную карьеру". Скалолазка хренова… Можно подумать, там что-то было… Зачем я только женился? Дурак! Сидели бы сейчас где-нибудь в чебуречной на Майорова, горя бы не знали… — он встает, прикручивает к столу мясорубку и начинает молоть куски вареного мяса. — Вся семейка — истерики. Папаша — зануда, бабка — сумасшедшая. Теща вроде еще ничего, так тесть и ее уже допек своим занудством… Нет сил никаких…
Входит Лена, начинает греметь в раковине посудой.
Валера: Пусть возьмет дней двадцать за свой счет. Она же все равно хотела брать. Июль посидит с девчонками, а там уже и ты вернешься…
Лена: Мама раньше хотела брать за свой счет. А теперь уже не хочет. Вот ты до середины июля будешь в городе, я приеду, а потом — катись куда хочешь…
Валера: Но ты же прекрасно знаешь, что у меня билет на двадцатое июня!
Лена: Ничего не знаю! Это и твои дети тоже!
Саша извлекает из папки какой-то протертый на сгибах листочек:
— Ленка, хочешь послушать, что мы собирались на вашей свадьбе учинить?
Лена не отвечает, продолжая демонстративно греметь посудой.
Андрей: Я хочу послушать! Давай, читай.
Саша: Та-ак… Протокол от… так… Первое: крадем жениха. Второе: топим жениха, А — в Неве, Б — в сортире…
Андрей начинает заразительно смеяться.
Лена: Что же вы тогда его не утопили? — нервно вытерев руки о тряпку, она уходит из кухни.
Саша: Обиделась… Валера, тогда слушай ты. Третье: выслать обоих малой скоростью, А — на Запад, Б — на Восток. Четвертое: гоняем родственников…
Валера: Вот и надо было тогда их всех разогнать… Лена, что делать с мясом?!
Лена (из комнаты, со слезой в голосе): Ничего не надо делать!
Валера (негромко): Да пошла ты…
Саша весело хмыкает, читая еще какой-то очередной листок:
— О, вот еще… Но тоже только начало.
Андрей: Давай!
Саша:
В спортзале нашем пол зеленый,
Густая пыль на поле том,
И днем и ночью люд ученый
Все ходит по полу кругом.
Идет направо — (чего-то там) заводит,
Налево — матом говорит,
Там чудеса — Семенов бродит,
Лукьянов на руках стоит…
Андрей (смеется): Вообще-то, по Пушкину у нас Вовик большой специалист.
Саша: Так это он и писал.
Андрей: Ну вот!.. А жаль…
Саша продолжает читать про себя:
— Ну, тут какой-то бред… Вот еще нормальный кусок:
… А в чем же там очарованье?
Ведь жизни легкой, в общем, нет!
И кратковременно свиданье,
И страсть одна на много лет.
Вершина!.. К ней, красой блистая,
Стремится двойка удалая,
Самолюбива и сильна,
В одну мечту погружена…
Входит Лена.
Андрей (подмигнув Валере и размахивая в такт стаканом):
Вершина!.. К ней, красой блистая.
Стремится Ленка удалая,
Самолюбива и горда…
Лена (не обращая на Андрея внимания, может быть, даже, не слыша его): Пиши своей матери, пусть приезжает…
Валера: Но ты же прекрасно знаешь, что она не может!!
Лена: Ну, а куда мы тогда детей денем?!!
Валера откручивает мясорубку, относит ее в раковину, заливает горячей водой:
— Слушай, а давай их утопим?..
Саша и Андрей смеются, пряча лица от Лены.
Раздается сигнал электронных часов. Все оборачиваются на них: на циферблате сплошные нули.
Одновременно начинает звонить телефон. Сидящий ближе всех Андрей поднимает трубку, говорит сходу:
— Ноль часов — ровно…
На том конце провода аккуратно кладут трубку.
Мимо длинного, недавно построенного дома, едет открытый бортовой грузовик, до отказа забитый мебелью и разнообразной домашней утварью.
Внезапно он резко тормозит.
Сидящая в кузове на диване женщина еле успевает подхватить падающий торшер.
Приоткрыв дверь кабины, водитель высовывается наружу и указывает на одну из парадных, на двери которой приклеена огромная бумажная стрелка с надписью "Здесь".
Водитель: Эта?
Женщина: Нет-нет, нам дальше…
Человек сорок, все празднично одетые, сидят и полулежат прямо на полу и вдоль стен совершенно пустой, без мебели и занавесок, полутемной комнаты. На обоях развешены фотографии, рисунки, плакаты, лозунги, карикатурные портреты.
У противоположной стены, в окружении четырех девушек, стоит Володя. На двух табуретках по бокам горят свечи.
Володя (читает по листку):
… Там, иногда, не доставало
Любимых всеми сухарей,
И дева там не оживляла
Скупую прозу зимних дней.
Девушки (поют хором, глядя в листки):
То не женская доля —
грызть последний сухарь,
То не женская доля —
греть собою пухарь,
То не женская доля —
непомерный груз несть,
То не женская доля —
по скале гладкой лезть.
Володя:
Смеркалось: на полу, чихая,
Шипел вечерний примусок,
Большую банку нагревая,
А в горле ждал сухой кусок.
Первая девушка:
Разлитый грязною рукою,
По кружкам темною струею
Уже грузинский чай бежал,
Дежурный сахар подавал.
Володя:
Семенов то вздохнет, то охнет,
Стакан дрожит в его руке,
Кусок еды, забытый, сохнет
На воспаленном языке.
К плечу головушка склонилась,
Пуховка легкая спустилась
С его усталого плеча…
Раздается резкий и продолжительный звонок в дверь. Женщина в длинном черном декольтированном платье идет открывать.
За дверью — Андрей и Валера, уже сильно пьяные, но старательно пытающиеся это скрыть.
Тамара: Вы чего опаздываете? Давайте скорей!
Валера: Вас пока найдешь…
Из комнаты доносятся взрывы хохота.
Андрей: Ого! Вы тут, я смотрю, уже вовсю веселитесь!
Тамара: Так с пяти часов уже все. Как и договаривались. Проходите сюда, направо.
Валера: Мы сейчас… А где тут кухня?
Тамара: Прямо по коридору и налево.
Валера: Мы быстро.
Валера и Андрей заходят в пустую, почти без мебели, кухню, посреди которой стоит стол, уставленный салатами в мисках, коробками с нарезанными пирогами и тортами. Они садятся на свободные от сумок табуретки, Валера достает из кармана пиджака плоскую металлическую флягу и что-то наливает в пару чайных чашек.
Из комнаты доносятся дружные аплодисменты, смех. Коридор заполняется голосами. К кухне приближаются быстрые шаги.
Валера прячет флягу под стол. С невинным видом они оборачиваются к окну.
В кухню заходит Светлана — в короткой джинсовой юбке, белой крепдешиновой блузке и со слегка подкрашенными глазами:
— Привет! А вы чего тут сидите?
Андрей (как бы не замечая ее): Валера, обрати внимание, какое необычное архитектурно-планировочное решение. Архитектура — это застывшая музыка…
Валера (смущенно): Привет! Мы готовимся… мы сейчас… мы уже идем.
Андрей оборачивается и видит Светлану:
— Света!.. Какая ты ослепительная сегодня!
Светлана смущенно улыбается.
Андрей: Это какой год был?
Светлана: Это Вовик был. Так здорово! Жаль, что вы не успели… Теперь будет семьдесят шестой, а следующие вы. Пошли в комнату!
Андрей: Мы сейчас, нам тут надо… Слушай, Светка, у тебя, случайно, ботинок нет сорок третьего размера? Мне на лето надо.
Светлана (смеется): Нет!
Андрей (разочарованно): Жаль…
Стуча каблучками, Светлана уходит по коридору.
Дверь на лестничную площадку распахнута — там курят Слава, Сергей, Гена, Виктор, Виталий, еще несколько человек. Слава о чем-то рассказывает, все смеются.
В комнате горит верхний свет. Большим покрывалом завешивают окно и балконную дверь. Юлик и Костя устанавливают на табуретке восьмимиллиметровый кинопроектор, Татьяна разворачивает на стене экран.
Валера и Андрей выходят на лестницу.
Андрей: Люди добрые! Дайте закурить, — Гена дает им по сигарете. — Слушайте, у кого есть ботинки, сорок третий размер, на лето? Осенью отдам две пары.
Высовывается из квартиры Наташа:
— Народ! Пошли в комнату, все готово.
Постепенно комната снова заполняется, все рассаживаются по своим местам.
На "сцену" выходит Ира, смотрит в программку:
— Выступает семьдесят шестой год. Кинематографическая зарисовка из цикла "От Люмьеров — до наших дней". "Год 1969". Пожалуйста!
Зрители хлопают.
Выходит Татьяна:
— Сегодня в нашей синематеке вы увидите старую кинопленку, случайно обнаруженную на дне сундука, принадлежащего бабушке Кости Калинина… Свет погасите, пожалуйста!
Несколько голосов (разом): Свет!
Голос из угла комнаты (язвительно): Давайте погасим свет…
Голос Тамары: За дверью выключатель!
Наконец, кто-то находит выключатель и гасит свет.
Татьяна включает магнитофон. Звучит легкая мелодия начала тридцатых годов.
Юлик запускает проектор. На экране возникает небольшого размера черно-белое изображение с расплывчатыми краями. На него то и дело выползают узоры из скопившейся на пленке грязи. Мерцает неравномерный свет проекционной лампы.
Появляется первый титр:
За ним следующий:
На экране — очень молодые Виктор, Эдик, Виталий, Альберт, Тамара, Ира и еще какие-то люди в спортивной одежде бегут по набережной Фонтанки, мимо решетки Летнего сада, скачут на одной ножке вверх по лестнице полуразрушенного особняка; лазают по кирпичной стенке Петропавловской крепости, в бойницах которой лежит их городская одежда; двигаются друг за другом невысоко над землей по большим гранитным блокам старого здания.
Съемки выполнены явным непрофессионалом: камера все время дрожит, постоянно куда-то панорамирует, ни секунды не задерживаясь на одном месте, то наезжает на лица людей, то снова отдаляется. К тому же, из-за неверной скорости проектора, люди на экране движутся слишком быстро, как в старых фильмах.
В комнате начинают узнавать себя и друг друга, веселятся, негромко комментируют изображение.
Титр:
Новый титр:
xНа экране — в большом темном помещении идет официальная церемония вручения дипломов…
Улица перед зданием ЛИСИ:
Молодые Виталий, Эдик и Виктор демонстрируют в камеру свои свеженькие, только что полученные дипломы.
Титр:
Музыка сменяется на более трагичную, чувственную.
Титр:
Теперь кадры совершенно статичны.
На экране появляется переснятый со старой открытки вид железнодорожного вокзала.
наплыв:
Крупно возникает табличка с названием города, по-видимому висящая на здании этого же вокзала:
Далее — несколько переснятых со старых фотографий жанровых сценок провинциальной жизни начала века.
Титр:
На экране — Татьяна, дома, в прическе начала века, любовно сдувает пыль и протирает тряпкой большую фотографию Кости — в широкополой шляпе, с трубкой во рту. Титр:
Зрители радостно хохочут.
На экране — Костя, в той же шляпе, с дымящейся трубкой во рту, бамбуковой тростью и плетеной корзиной за плечами, быстро и целеустремленно поднимается вверх по тропе.
Титр:
На экране — Татьяна в бешенстве рвет фотографию Кости на кусочки, топчет обрывки ногами и, заламывая руки, плачет огромными искусственными слезами, оставляющими на лице следы черной туши.
Титр:
Опять титр:
Снова появляется то же самое изображение Кости, уходящего вверх по тропе.
Титр:
Снова появляется плачущая Татьяна, рвущая его фотографию на куски и топчущая их ногами.
Титр:
Пленка в кинопроекторе неожиданно застревает и на экране быстро разрастается пятно плавящейся эмульсии. Юлик выключает проектор.
Крики: — Сапожники!
— Свет!
Зажигают свет. Зрители встают со своих мест, разминают затекшие ноги, спины, шеи.
Юлик: Немного терпения, сейчас будем продолжать!
Воспользовавшись паузой, Андрей, Володя и Валера выбираются на балкон.
Вокруг — новые, прямоугольные, еще только частично заселенные коробки домов.
Валера достает из кармана флягу, предлагает Володе выпить.
В балконную дверь выглядывает Ира:
— Вы идете? Мы продолжаем.
Андрей: У тебя нет, случайно, ботинок сорок третьего размера?
В комнате снова начинает стрекотать проектор. Ира скрывается за покрывалом.
Из окон дома напротив раздаются крики: "Горь-ко! Горь-ко!"
Валера (мечтательно): Хочется большой и чистой любви…
Финальный смех и аплодисменты в комнате, повидимому, означают окончание кинопоказа. С окна снимают покрывало.
Светлана открывает дверь:
— Андрюша, Валера, ваш выход.
Андрей (хмуро): Ну что, пошли?
Они заходят в комнату.
Ира: Выступает семьдесят седьмой год призыва. Лирическая пантомима "Застольный дуэт".
Зрители хлопают.
Выходят Андрей и Валера, раскланиваются.
Андрей: Нам понадобится стол, три табуретки, бутылка водки и какая-нибудь закуска.
Несколько человек притаскивают из соседней комнаты небольшой журнальный столик и недостающую табуретку. С кухни приносят миску салата и бутылку коньяка:
— Водки нет. Коньяк пойдет?
Андрей: Ладно, пусть будет коньяк.
Они с Валерой садятся за стол, друг напротив друга.
Андрей (к зрителям): Да, я хотел спросить — ботинок сорок третьего размера ни у кого нет на лето?
Первый голос: У вас же пантомима, в ней не говорят!
Андрей: Это еще не выступление.
Второй голос: А когда будет выступление?
Андрей: Вот сейчас… Вот… Все… Тишина… Начали…
Воцаряется тишина. Слышно, как в соседнем доме горланят на свадьбе народные песни.
Андрей лезет в карман и достает оттуда три граненых стакана:
— Да, я еще забыл сказать — нам еще нужен Сашка.
Третий голос: У вас же дуэт!
Кто-то смеется.
Саша удивленно смотрит на Андрея и Валеру. Они жестами показывают ему, чтобы шел к ним.
Недоуменно пожав плечами, Саша пробирается через сидящих к столу.
Андрей жестом показывает ему на свободную табуретку рядом с собой. Саша садится.
Андрей расставляет стаканы, откупоривает коньяк, разливает. Потом они чокаются, выпивают. Валера и Андрей блаженно откидываются от стола. Саша потягивает свой коньяк, следя за их дальнейшими действиями.
Сделав еще пару глубоких глотков, Андрей ставит стакан на стол, чуть не выронив его по дороге и слегка залив себе брюки.
Чей-то голос (в тишине): Недержание коньяка…
Несколько человек начинают смеяться.
Женский голос: Тише, не мешайте!
Валера лезет в карман и достает оттуда три столовые ложки. После этого они втроем слегка закусывают салатом. Потом Валера разливает по новой.
Ожидая развития действия или какого-нибудь подвоха, зрители с интересом следят за ними.
Андрей (к зрителям): Курить можно?
Наташа: Не надо, и так душно!
Женский голос: Это что, необходимо для выступления?
Мужские голоса: — Пусть курит!
— В рукав кури!
Сергей: Андрюха, а ты под себя кури…
Зрители веселятся.
Андрей закуривает.
Потом закуривает Валера, потом они снова выпивают и снова закусывают салатом.
Когда они разливают коньяк в четвертый раз, зрители начинают понимать, что их бессовестно обманывают.
Голоса: — Халтурщики!
— Это что, все?
— Куликов, перестань пить наш коньяк!
Андрей вздымает руку вверх, прося тишины:
— Тихо!.. Мне есть, что сказать людям…
Он лезет во внутренний карман своего пиджака, вытаскивает оттуда ворох бумаг и начинает среди них что-то искать. Сыпятся на пол просроченные лотерейные билеты, использованные проездные талоны.
Валера и Саша, уже вдвоем, с удивлением наблюдают за ним.
Голоса: — Хватит!
— Мы вам уже не верим!
Наконец, Андрей выуживает из пачки нужный ему клочок бумаги:
— Тихо!.. Экспромт!.. Написано за пятнадцать минут до начала выступления!.. Вариация на тему "Маленький мальчик зацепку искал"!
Зрители смеются, охотно успокаиваются.
Андрей (трагично, простирая вдаль руку):
Маленький мальчик зацепку искал,
В трещинке ручку заклинивать стал…—
во время недолгой паузы он успевает залпом осушить содержимое своего стакана,—
Хлопнули мощно стальные капканы —
Долго смеялся директор "Светланы"…
Стараясь не шуметь, Андрей из прихожей, на цыпочках, проходит прямо в кухню, снимает мятый праздничный пиджак, шарит по кастрюлям, потом зажигает газ и ставит на плиту чайник.
Кутаясь в халат, на кухню выходит уставшая и осунувшаяся мать Андрея, останавливается в дверях.
Андрей: Привет. Чего не спишь?
Мать: Да так что-то…
Андрей: Нина не звонила вчера?
Мать: Нет, не звонила.
Андрей лезет в холодильник, достает оттуда масло и сыр. Отрезает кусок хлеба и мажет себе бутерброд.
Мать: Она когда собирается возвращаться?
Андрей: К первому экзамену, скорей всего.
Мать: А у тебя какие планы?
Андрей: Ну, какие планы… Обычные планы — зачеты всякие, сессия, экзамены надо сдавать…
Мать: Я имею в виду на лето планы.
Андрей: А что на лето? Летом — как обычно. Не знаю пока. До лета еще дожить надо.
Мать: Ты что, боишься не дожить до лета?
Андрей (смеется): Нет, почему, я в смысле всяких там экзаменов, — он вынимает из шкафа банку с кофе. — Еще двести раз все может перемениться.
Мать: Нина говорила — ты собираешься уехать на два месяца?
Андрей: Ну, во-первых, не на два, а, скорей всего, на полтора… Ну да, в общем, собираюсь уехать, а что, собственно?
Мать: Я думаю, ты и сам прекрасно понимаешь — что… Может быть ты это лето пропустишь? Один раз, мне кажется, можно… Все-таки такое событие предстоит…
Андрей, начиная злиться, садится за стол:
— Оно же не летом предстоит, а осенью, даже почти зимой! Потом, в конце концов, это что, какое-то небывалое событие? В истории человечества такого никогда еще не происходило?!
Мать: Тише, тише — папа спит, разбудишь… Вчера работал много, поздно пришел…
Андрей сбавляет звук, переходя на громкий шепот:
— Зачем мне-то здесь торчать все лето? — он яростно откусывает кусок бутерброда.
Мать: Неужели ты не понимаешь таких элементарных вещей? Нине нужен покой, за ней нужно поухаживать, последить, в чем-то помочь… Ей же нельзя носить тяжести, не все можно есть, нельзя, между прочим, нервничать, а твой отъезд — это, как раз, повод для волнений, для неприятных мыслей, для бессонных ночей…
Андрей, перестав на время жевать, кричит:
— Да почему это повод для бессонных ночей?! — и, осекшись, опять переходит на шепот, снова продолжая жевать. — Потом, почему ты все время говоришь за Нину, будто ее самой как бы и не существует?! Можно подумать, что мы с ней ни разу об этом не говорили!.. Зачем делать из меня какого-то монстра, синюю бороду?.. Нина, между прочим, меня отпускает, она даже говорит, что ей так будет проще!
Мать: Ну-у, она так говорит потому, что не хочет тебе мешать. Но я уверена, что в глубине души ей наоборот хочется, чтобы ты остался здесь и был сейчас рядом.
Андрей: А почему бы ей, тогда, не сказать этого прямо? Зачем это скрывать? Если ей действительно этого хочется?.. Ты говоришь то, что считаешь нужным делать сама, но это еще не значит, что все кругом думают точно также. Она что, говорила, что хочет, чтоб я остался?
Мать: Нет, впрямую не говорила…
Андрей: Ну а чего тогда выдумывать?
Закипает чайник. Андрей резко встает, вынимает из сушилки джезву.
Мать: С тобой стало совершенно невозможно разговаривать…
Андрей садится на стул, отставляет джезву в сторону:
— Почему это невозможно? Все вокруг говорят, а дома, почему-то, невозможно!
Мать: Ну, во-первых, не вдруг, а уже давно…
Андрей: Не знаю! Ни у кого, кроме тебя, таких проблем, почему-то не возникает!
Мать (устало): Ну ладно, давай сейчас обо мне говорить не будем… Но вот о Нине я тебе советую хорошенько подумать. Для женщины это всегда тяжелое испытание, а первый раз — особенно… И всегда лучше, когда кто-то близкий есть рядом. Мы с папой, конечно, тоже не чужие люди, но мы — другое дело.
Андрей: Хорошо, договорились!.. Я обязательно подумаю.
Мать хочет еще что-то добавить, но только безнадежно машет рукой:
— Ну ладно, я пойду, попробую еще немного поспать, может быть удастся…
Андрей: Попробуй…
Плотно притворив за собой дверь, мать уходит в комнату.
Андрей остается сидеть за столом, равнодушно глядя на беснующийся чайник.
В столовой пустынно. Многочисленные столы завалены горами неубранной посуды, объедков.
Андрей и Нина идут через зал, разыскивая кого-то глазами.
У раздачи несколько человек набирают себе на подносы еду, понемногу продвигаясь к кассе.
Нина замечает среди них длинного худого парня и толкает Андрея в бок. Парень берет себе несколько салатов, суп, один пирожок кидает на поднос, другой, неуловимым движением, прячет в карман пиджака.
Андрей и Нина смеются, наблюдая за ним.
Расплатившись, парень снимает поднос и останавливается в раздумье, выбирая, куда бы пристроиться.
Андрей: Макс!
Парень, вздрогнув, оборачивается:
— Напугали…
Нина: Сдал?
Парень: Три шара. Пошли куда-нибудь сядем, — он идет к окну, ставит поднос на край одного из столов, сдвигает стопку использованных тарелок в сторону, садится.
Андрей: Конспект есть?
Парень достает из-за пояса потрепанную общую тетрадку в коленкоровой обложке:
— Только мне к вечеру надо вернуть.
Андрей: А чей это?
Парень: Богдановой.
Андрей: О-о! Ты где будешь?
Парень: На пятом.
Андрей: Я занесу.
Парень: Только чтоб железно! Людка мне голову свернет…
Возле двери в аудиторию толпится человек двадцать. Шелестят тетрадки, какие-то листочки.
Запыхавшись, быстро подходит Андрей.
Девушка (с учебником в руках): Иди скорей! Ваша пятерка уже пошла. Только что тебя второй раз вызывал… Ты же знаешь — он любит, чтобы все по плану было…
Андрей осторожно приоткрывает дверь и просовывает голову внутрь:
— Можно?
Экзаменатор — небольшого росточка мешковатый старичок в вязаной жилетке, натянутой поверх обмотанного вокруг поясницы теплого шарфа, оборачивает в его сторону большую голову с дряблой, покрытой пигментными пятнами кожей и тщательно зачесанными на лысину остатками жидких седых волос:
— Проходите, проходите!.. Давно уже вас ждем.
Андрей заходит в аудиторию.
На первых партах три студента строчат что-то на листах бумаги. На последнем ряду сидит Эдик в пиджаке и галстуке. Девушка-студентка что-то взахлеб объясняет ему, рисует какие-то диаграммы. Эдик утвердительно кивает ей головой. Заметив Андрея, он, из-под парты, приветствует его. Андрей тайком от экзаменатора отвечает ему.
Экзаменатор: Давайте сюда вашу зачетку и берите билет.
Андрей отдает зачетку, поднимает ближайший к себе билет и начинает изучать его содержимое.
Экзаменатор (пораженно): Так у вас же нет допуска к сессии, Куликов!
Андрей (замявшись): Но, Георгий Вениаминович…
Экзаменатор (замахав руками): Нет-нет, Куликов, никаких дискуссий по этому поводу быть не может! Идите, сдавайте зачеты, получайте допуск, а потом приходите на экзамен.
Андрей: Но, Георгий Вениаминович, может быть я попробую сдать сейчас, а вы проставите потом, когда будет допуск?..
Экзаменатор закрывает зачетку и кидает ее на стол, к Андрею:
— Все, Куликов, не мешайте нам работать. До свидания! — сказав это, он отворачивается к окну, давая понять, что разговор окончен.
Взяв зачетку, Андрей топчется еще некоторое время на месте, машинально вертя ее в руках, потом смотрит в сторону Эдика и быстро выходит в коридор.
Его тут же обступает толпа однокурсников:
— Какой билет?
— Сдал?
— Ну как он — зверствует?
Ничего не отвечая, Андрей прорывается сквозь кольцо и отходит к дальнему окну.
Из аудитории выходит Эдик, подходит к Андрею, обнимает его за плечи:
— Извини, Андрюха, ничем не могу тебе помочь в этой ситуации. Без допуска он не пустит. Это его правило… Потом, ты же знаешь Вишню — у него уже при одном только взгляде на здорового молодого парня портится настроение… Вот если бы ты был девушкой, — Эдик смеется, — он бы положил тебе руку на коленку и все было бы, возможно, иначе…
Андрей: Да если бы я был девушкой, меня бы стошнило от одного его вида!..
Андрей стоит у выхода из метро, прислонившись к киоску "Союзпечати".
Рядом с ним цветочные прилавки.
Продавец цветов (азербайджанец): Я тебе говорю — бери, не пожалеешь! Дешевле во всем городе не найдешь! Я тебе дело говорю! Я разве кого обманывал когда-нибудь? Спроси кого хочешь! Девушка есть, слушай?
Андрей: Девушка есть — денег нет.
Продавец: Ай, ну зачем обманываешь, слушай! Я же тебе дешево отдаю! Во всем городе дешевле не найдешь! Ты посмотри, что за цветок! — он выхватывает из ведра гвоздику и, демонстрируя ее прочность, со всего размаху бьет бутоном о прилавок, — Ну, видишь?! Крепкая, свежая, утром росла еше! Неделю простоит, слушай! Это я тебе говорю!
Андрей, смеясь, достает кошелек, вытряхивает все его содержимое на прилавок, пересчитывает:
— Ну вот, видите? Даже на одну не хватает.
Продавец: Ладно, бери! — он протягивает Андрею гвоздику и смахивает мелочь в картонную коробку.
Андрей нюхает цветок.
Из дверей метро выходит коренастый мужчина лет сорока пяти останавливается, глядя по сторонам, потом, заметив Андрея, подходит к нему:
— Давно ждешь? — он лезет в сумку и достает оттуда пару горных ботинок. — Вот здесь подклеешь немного и на сезон, я думаю, хватит.
Мужчина указывает на какой-то изъян в районе подошвы.
Андрей: Да это ерунда! Слушай, спасибо тебе огромное, иначе я бы просто пропал, — он запихивает ботинки в полиэтиленовый пакет.
Мужчина: Да ладно тебе! Когда уезжаешь?
Андрей: Двадцатого, наверное.
Мужчина: Ну, счастливо тогда.
Андрей: Я, как приеду, позвоню тебе.
Мужчина: Давай. Ну пока, я побежал — опаздываю.
С мешком ботинок и гвоздикой в руке, Андрей идет по Загородному проспекту.
У пивного ларька его окликает дочерна загорелый военный, в форме старшего лейтенанта, с полупустой поллигровой кружкой в руке.
Андрей изумленно останавливается:
— Вот это номер!.. Слушай, Олег, ты мне снился сегодня! — он радостно хлопает мужчину по плечу.
Олег: Ты, наверное, кричал во сне?
Андрей: Наоборот, плакал… Ты откуда здесь?
Олег: Да так, проездом, можно сказать, случайно…
Андрей: А как же служба?
Олег: Наша служба и опасна и трудна…
Андрей (никак не может прийти в себя от удивления): Так ты в отпуске, что ли?
Олег: Да какой там отпуск! У нас это просто делается — вышел покурить, и не вернулся… Давай по пиву врежем, а? Я угощаю!
Андрей: Слушай, мне с Нинкой надо сейчас встретиться, пошли, лучше, со мной. Где ты так загорел?
Олег: Погоди, сейчас кружку отдам… — он залпом допивает остатки пива.
Андрей и Олег, негромко разговаривая, стоят в небольшой очереди.
Какой-то преподаватель, в темных очках на одутловатом лице, протискивается к прилавку:
— Пожалуйста, одно двойное без сахара и вафли.
Олег (во весь голос): А кофе одно не бывает!
Преподаватель резко и зло оборачивается в его сторону, видит рядом Андрея:
— Это что, ваш товарищ, Куликов? Наверное, такой же мизантроп, как и вы? — взяв кофе, он раздраженно отходит в дальний угол, к свободному столику.
Олег (негромко): Что это за хер? Почему мизантроп?
Андрей (тоже негромко): Это мой заклятый друг, преподаватель стройматериалов. Два года назад я из-за него чуть не вылетел из института… Он каждый день берет одно и тоже — двойной без сахара и вафли.
Олег (негромко): Почему вафли?
Андрей (негромко): Не знаю… Наверное потому, что они такие же сухие и твердые, как стройматериалы.
Олег: Слушай, Андрюха, я тебя не понимаю! Бросай ты всю эту канитель к едрене фене! Давай, вербуйся с нами на пару-тройку лет — мы там отлично устроились! Солнце, воздух, баб незамужних море, деньги лопатой будешь грести! Ну, вот, скажи мне честно, что ты здесь делаешь круглый год, в этом говне?
Андрей: Я? — на секунду он задумывается, потом расплывается в улыбке. — Как что делаю?.. Живу!
Олег насмешливо качает головой:
— Э! Живешь… Разве это жизнь?
В кофейню, грызя яблоко, входит счастливая, цветущая Нина.
Андрей: Нина, смотри кого я тебе привел!
Нина: О-о! Вот это сюрприз! Ты откуда взялся?
Олег галантно целует ей руку.
Андрей: Сдала?
Нина: Ага.
Андрей вручает ей гвоздику:
— Тогда это тебе.
Буфетчица призывно стучит щипцами для сахара по блюдцу:
— Молодые люди, заказывайте!
Гомон множества голосов, гул взлетающих самолетов, ежеминутные объявления о регистрациях и посадках.
Мельтешат люди, сумки, чемоданы.
На крючке стойки кафе висят в полиэтиленовом мешке горные ботинки, на столе лежит гвоздика.
Нина ест вареную курицу, аккуратно обгладывая косточки.
Из потока поднимающихся по лестнице пассажиров выныривают Андрей и Олег, подходят к столу.
Андрей: Все обошли — нигде не видно!
Нина: Может, их рейс отложили?
Андрей: Не знаю… Никаких объявлений пока не было.
Олег: Давайте, я сбегаю в справочное, узнаю. Где оно тут у вас?
Андрей: Сейчас прямо вниз, там сразу же налево и, справа от расписания увидишь. Рейс 2117 на Москву.
Олег: Ждите меня здесь, никуда не уходите, я быстро, — он исчезает в толпе.
Андрей облокачивается на стол:
— Ну как, съедобно?
Нина: Между прочим, очень даже ничего… Даже, пожалуй, маловато. Может еще возьмем?.. А ты сам не хочешь?
Андрей: Мне не нравится ее цвет.
Нина: Ну и зря… Я тебя угощаю. Давай? За компанию.
Андрей: Не хочу.
Нина: Ну, тогда, возьми мне, — она дает ему кошелек, Андрей отходит и становится в хвост длинной очереди.
В этот момент откуда-то сбоку вдруг появляются Саша, под руку со Светланой, и Мафия. Саша и Мафия — в джинсах, рубашках и кроссовках.
Светлана: Нинка!
Нина: О! А мы вас никак найти не можем! — она поворачивается к очереди. — Андрюша, иди сюда!
Заметив подошедших и сказав что-то стоящим позади себя, Андрей покидает очередь и подходит к столу:
— Где вы были? Мы уже думали, что рейс задерживают.
Саша: Да мы тут шикануть решили напоследок, в ресторан хотели попасть — не пускают!
Андрей кивает на прилавок кафе:
— А тут не хотите?
Саша: Я в таких местах вообще есть опасаюсь. И вам не советую. Вот это, например, — он указывает на курицу, — это даже уже не синяя птица, а какая-то зеленая.
Андрей: Вот и я Нине тоже самое говорю, а она не слушает! — он укоризненно оборачивается к ней.
Нина: Вы ничего не понимаете в курицах.
Светлана: Это ты зря, Нинка. Поела бы, лучше, где-нибудь в городе, а то и правда — отравишься еще. Особенно тебе, сейчас…
Андрей: Да в городе все уже закрыто давно, в том-то и дело! Там и днем-то — правило двух километров…
Светлана: Какое, какое правило?
Андрей (смеется): Двух километров. Не знаешь, что ли, такого правила?
Светлана: Нет. А как это?
Андрей: Правило двух километров гласит: в какой бы точке Ленинграда вы не находились, в двух километрах от вас всегда найдется место, где вы сможете отлично перекусить!
Все смеются.
Мафия: Тихо!.. Кажется это про наш рейс.
Женский голос в динамиках повторяет объявление о регистрации рейса 2117 на Москву.
От людского водоворота отделяется Олег, спешит к ним.
Андрей поворачивает Сашу в его сторону.
Саша: Потрясающе!.. Сгинь! Сгинь, нечистая!..
Олег подходит, улыбаясь во весь рот, сходу протягивает руку Мафии:
— Олег.
Мафия: Игорь.
Олег: Ваша регистрация уже началась.
Андрей: Ну так пошли.
Нина: А где ваши вещи?
Мафия: В камере хранения.
Андрей, Саша, Мафия и Олег волокут по лестнице три до отказа набитых рюкзака, огромный брезентовый тюк и две тяжеленные картонные коробки.
Андрей (задыхаясь): Сейчас аэрофлот вас обдерет, как липку… Вояки что, разве вас ничем не обеспечивают?
Саша: Почему не обеспечивают? Обеспечивают! Обещали даже обуть-одеть… Только кто их знает? Дадут какие-нибудь сапоги кирзовые, шинель — помирай там потом на подходах… Я уж не говорю про железо. Лучше уж взять свое, родное, а там посмотрим.
Андрей: А говорили-то, говорили… И кухня походная будет, и повара армейские…
Саша: Ну уж еду-то мы точно не берем!
Они выходят в регистрационный зал.
К ним тут же бросается взмыленный, небольшого роста, узбек, мечущийся от одной очереди к другой:
— Вы в Пергана?!
Мафия: Чего?
Узбек: Вы в Пергана летите?!
Мафия оборачивается к остальным:
— Не понял, в какой город?
Узбек (нетерпеливо): Пергана! Пергана! — он оттопыривает руки в стороны, как будто держит под мышками два огромных арбуза, — Буква "Пе"! "Пе"! Пергана!
Мафия: А-а!.. Нет, мы в Москву летим.
Узбек исчезает.
Они подходят к стоящим в очереди на регистрацию Нине и Светлане.
Мафия: Я пойду переобуюсь, — взяв небольшой пакет, он скрывается за сувенирными киосками.
Андрей: Они вас встречать-то хоть будут?
Саша: Должны, вроде…
Очередь сдвигается и они перетаскивают веши ближе к столу регистрации.
Олег: А почему вы через Москву летите?
Саша: Чтобы запутать американскую разведку… Это же армия! Вас разве кто поймет?
Возвращается Мафия, обутый в тяжелые восходительские ботинки.
Андрей: Это ты зачем?
Мафия: Будем экономить военные деньги. Начнем прямо сейчас.
Андрей: На этих ботинках вы много не выиграете.
Мафия загадочно улыбается:
— Выиграем, и еще как!.. Экономика должна быть экономной!
Все вместе они подтаскивают вещи к весам.
Мафия наклоняется к Светлане:
— Когда будем взвешивать шмотки — отвлеки мужика какими-нибудь вопросами.
В этот момент весы освобождаются.
Женщина-регистратор: Вещи — на весы, паспорта и билеты — сюда.
Саша, Андрей и Олег начинают подтаскивать вещи к весам. Мафия, подхватив ближний к себе рюкзак и незаметно заклинив ботинок между платформой весов и полом, с размаху кидает его на поддон. Весы показывают ноль.
Проштамповав какие-то бумаги и отложив их в сторону, мужчина-регистратор поворачивается к весам.
Светлана резко придвигается к нему:
— Извините пожалуйста, можно вас на минуточку…
Мужчина недовольно останавливается, беглым оценивающим взглядом смерив Светлану с ног до головы:
— Ну, что там у вас еще? Давайте быстрее!
Светлана наклоняется к самому его уху и начинает что-то быстро и горячо шептать.
Мужчина слушает ее сначала недоверчиво, но потом все более и более заинтересованно.
Используя паузу, Андрей, Саша и Олег накидывают полные весы своих вещей.
Наконец, мужчина расплывается в довольной улыбке:
— Попробуем, попробуем, договорились… Буду ждать, буду ждать, — снова внимательно оглядев Светлану и бросив мимолетный взгляд на весы, он поворачивается к столу и что-то помечает в своих бумагах. — Сорок. Перекидайте на транспортер сами.
Раскрасневшаяся Светлана, отдуваясь, подходит к Нине. Закидав вещи на транспортер, к ним присоединяются остальные.
Олег: Может, отметим это дело? Сколько у вас еще времени?
Мафия: Полчаса есть еще.
Андрей: Пошли в бар.
Они двигаются через зал.
Саша (угрюмо): О чем это вы там так нежно шептались?
Светлана: Тебе все скажи!
Саша обиженно отворачивается в сторону.
Светлана, взяв его под локоть, ласково прижимается к нему:
— Да ладно тебе дуться!.. Я знаешь, что ему сказала?.. Я ему вот что сказала, — она останавливается и прямо посреди зала начинает петь, негромко и грустно, — В да-ле-кий край то-варищ у-ле-та-ает…
Холодно. Пыльно.
Сбежав вниз с покатого деревянного мостика, Андрей, с огромным подрамником в холщовом мешке через плечо, нетерпеливо пережидает бесконечную вереницу грузовых машин, отворачивает голову от одуряющего облака бензиновых паров.
Наконец, улучив момент, ныряет в короткий просвет, перебегает на другую сторону и скрывается, хлопнув тяжелой пружинной дверью, в одном из невзрачных подъездов с металлической табличкой какого-то госучреждения.
Перескакивая через ступеньки гулкой лестницы, Андрей взлетает на третий этаж и оказывается в просторном темноватом коридоре с глубокими кожаными диванами по бокам. Из-под закрытых дверей и единственного окошка в конце, выходящего на глухую кирпичную стену, слабо просвечивает дневной свет.
Андрей быстро идет по коридору, поочередно толкая все попадающиеся на пути двери. Они оказываются запертыми.
С дивана навстречу ему поднимается невысокого росточка худой паренек лет двадцати — единственный посетитель диспансера.
Андрей: Здесь есть кто-нибудь?
Парень: Есть — заведующая, лор, окулист… — он подходит ближе и вглядывается в лицо Андрея, близоруко щурясь и немного кося. — Слушай, ты же из ЛИСИ? Куликов?
Андрей: Ну да, Куликов… А что?
Парень (смущаясь): Да нет, просто… Я сам тоже из "Буревестника", из ЛИТМО, Пуленцовский… Ты же знаешь Пуленца?
Андрей: Знаю, конечно…
Парень (воодушевляясь): Ты не сходишь за меня к окулисту? Там ничего не надо, только буквы сказать… Он сам слепой, но, я боюсь, они меня зарубят… В прошлом году за меня наши посмотрели, а сегодня никто не смог — заняты…
Андрей: Извини, конечно, но меня тут все знают. Пять лет уже к ним хожу… Приходи, лучше, ближе к вечеру — народу побольше будет… Так где, говоришь, теперь заведующая сидит?
Парень (огорченно): Последняя дверь направо… — он снова возвращается к дивану.
Андрей заходит в кабинет:
— Здравствуйте, Софья Александровна!
В кабинете беспорядок — очевидно, после недавнего переезда. На полу стоят полураспакованные коробки с медицинскими карточками, пустые стеллажи составлены возле окна, большой белый письменный стол загнан в угол.
Невысокая полная женщина в медицинском халате подшивает занавески, сидя на кожаной койке, накрытой белой крахмальной простыней:
— А-а, Куликов! Проходите, проходите… Что-то вас давно не было видно…
Андрей: Да так все — дела…
Женщина откладывает шитье:
— Вы, наверное, за справкой?
Андрей: Ну да, слава богу, пока от врачей только справки… А вы, я смотрю, переехали? Ну и как на новом месте?
Воткнув иголку в лацкан халата, женщина подходит к коробкам, тяжело наклонившись, роется в одной из них, потом в другой:
— Да как сказать… И нравится, и не нравится… Где-то я видела вашу карточку недавно совсем…
Андрей: Давайте я поищу.
Заведующая (протестующе): Нет уж! Я сама… А то, потом, после вас, вообще ничего не найдешь… А-а, вот она, почему-то мы ее отложили сюда… — женщина садится за стол, раскрывает карту, включает настольную лампу. — Да вы садитесь, Куликов, садитесь, чего стоять зря…
Андрей прислоняет подрамник к стене и присаживается на край стула, предварительно убрав с него на диван стопку медицинских журналов.
Заведующая: Вы когда последний раз осмотр проходили?
Андрей: Года не прошло еще.
Заведующая (тем же ровным голосом, без эмоций): А вы знаете, Куликов, что по новому постановлению осмотр надо проходить, как минимум, дважды в год, а?
Андрей (спокойно): Я последний раз зимой был, кажется в декабре. Как раз где-то полгода.
Заведующая: О, а это что?! — она надевает очки и внимательно вглядывается в какие-то вклеенные в карту бумажки. — А-а… Ну, теперь все понятно!..
Андрей напрягается.
Заведующая: К тому же и кровь у вас просрочена… — она снимает очки.
Андрей: Да что там такое с кровью-то может случиться?.. Я же здоров, как бык!
Заведующая снова надевает очки и смотрит в карту:
— Ну, кровь, действительно, не самое страшное, но вот кардиограмма у вас, Куликов, оказалась плохой. Вы об этом знаете?
Андрей: Нет, а что там такого?
Заведующая: Я вам могу, конечно, сказать, как это называется, но для вас это все равно — пустой звук… В общем, Куликов, кардиограмму нужно сделать повторно. С такой кардиограммой я вам справку не подпишу.
Андрей: А когда ее можно сделать?
Заведующая: Людочка у нас работает завтра и в пятницу, с трех до пяти. Если придете завтра, то в пятницу к вечеру уже будет расшифровка.
Андрей: Только в пятницу?! — он даже привстает со стула. — А раньше никак?
Заведующая: К сожалению, Куликов, от меня это не зависит… Если вы с Людочкой договоритесь, то, может быть, она и сделает к четвергу, но этот вопрос уже только она может решить.
Андрей: Но у меня завтра поезд!
Заведующая: Не знаю, Куликов, не знаю… Но с такой кардиограммой я вам справку не дам. Не имею права.
Андрей: Черт побери… Да я же здоров!.. Абсолютно!.. На мне пахать можно, сеять…
Заведующая: Куликов, вы же меня знаете, мы уже не первый год знакомы… И я всегда иду вам навстречу… Но сейчас — нет! Поймите — с сердцем не шутят! Задержитесь на недельку, сделайте повторное обследование и посмотрим, действительно ли вы здоровы, или это только так кажется…
Андрей сидит, уставясь в одну точку, повидимому, не слушая ее и что-то лихорадочно прокручивая в голове. Наконец, на что-то решившись, он приободряется:
— Хорошо, Софья Александровна, дайте мне тогда, пожалуйста, бланк, я пройду пока остальных — окулистов там всяких, лоров… Чтоб уж совсем железно было.
Заведующая (обрадованно): Вот и хорошо, Куликов, вот и правильно! Иногда полезно немного отступить… Это поступок сильного человека, мужской поступок, — она достает бланк справки, что-то вписывает в графы размашистым почерком, — а с сердцем не шутите! Сейчас, по молодости, это все ерундой кажется, а потом боком выходит. Организм ничего не прощает, с ним надо считаться, его надо беречь…
Андрей берет бланк, не глядя кидает в сумку и, торопясь, идет к двери:
— Спасибо, Софья Александровна, до свидания.
Заведующая: Не за что, Куликов, всего хорошего, — поставив его карточку на полку пустующего стеллажа, она подходит к окну, садится на койку, вынимает из лацкана иголку с ниткой и разглаживает на коленях край недошитой портьеры.
По крыше Эрмитажа ходят студенты с рулетками, теодолитами и планшетами. Что-то обмеряют, чертят какие-то планы, зарисовывают скульптуры.
В противоположном от них конце здания на поверхность выбирается Андрей. Останавливается, глубоко и часто дыша, снимает с плеча подрамник, озирается по сторонам.
Город отсюда какой-то непривлекательный — серый, дымный. Небо пасмурное. Шумят машины.
Отдышавшись, Андрей пробирается через лабиринт дымовых труб и надстроек. Вскоре он натыкается на двух своих соучеников, неторопливо покуривающих папироски в укромном уголке.
Андрей: Привет! Ну как работа?
Первый (лениво): Нормально…
Второй: Хочешь присоединиться?
Андрей: Мне бы надо с кем-нибудь переговорить. Кто у вас тут руководитель?
Второй: Иди дальше, увидишь там бабу в черном свитере, вот с такими ушами, — он показывает жестом необъятную грудь, — зовут Виктория Эммануиловна. Все вопросы к ней.
Андрей: Она хоть как, ничего?
Первый (ухмыляется): Смотря в каком смысле…
Андрей: В смысле руководства.
Первый: Не знаю… Нам, в общем-то, плевать. Главное — приходить каждый день…
Андрей идет дальше. Вскоре он замечает крупную, немного нескладную, женщину лет сорока в черном, обтягивающем действительно огромную грудь, тонком свитере, вельветовых коричневых брюках, заправленных в высокие сапоги на каблуках, и белых рабочих перчатках, властно дающую какие-то указания стоящей за теодолитом девушке.
Андрей подходит к ней:
— Здравствуйте, Виктория… — замявшись, он умолкает.
Женщина: Эммануиловна. Слушаю вас! — она раздраженно и нетерпеливо поворачивает к нему узкое лицо с тонкими злыми губами.
Не ожидавший такого приема, Андрей начинает мяться:
— Мне… я…
Женщина: Слушаю вас. Побыстрее, пожалуйста!
Андрей: Моя фамилия Куликов, я тоже должен быть сейчас у вас на практике, но у меня еще не сдана сессия…
Женщина нервно стаскивает перчатки, теребит их в руках:
— Так. Знаю. Мне о вас говорили на вашей кафедре. Так чего вы хотите?
Андрей (неуверенно, подыскивая слова): Я бы хотел… То есть… В общем… Я, наверное, теперь уже не успею, так… нельзя ли мне с другой группой практику пройти, в августе?
Женщина: Нет, нельзя.
Андрей: Почему?
Женщина: Потому, товарищ студент, что всему свое время. И место. У другой группы будет другое задание, и если все начнут ходить ту-да-сюда, то получится бардак, а не преддипломная практика. Согласны?
Андрей: Согласен. Но…
Женщина: Ну вот и отлично!
Андрей (умоляюще): Но поймите, я сейчас не могу, я уезжаю, ведь в августе все равно здесь будут работать…
Женщина: Дорогой мой! Это уже ваши проблемы и не надо, пожалуйста, перекладывать их на чужие плечи! Вы все поняли?!
Андрей: Пожалуй, да.
Женщина: Ну вот и славно, — она снова надевает перчатки и деловито направляется в дальний угол крыши.
Из-за угла Андрея подзывают три одногруппника. Он подходит к ним.
Первый: Ну как?
Грубо выругавшись, Андрей присаживается на локоть химеры, закуривает.
Второй: Да она стерва! Ты на руку ее смотрел?
Андрей: Да как-то не обратил внимания… Там что, когти?
Второй (смеется): Да нет… Просто там отсутствует обручальное кольцо. Вот она и бесится!
Третий, оглянувшись по сторонам, достает из сумки бутылку водки и крышку от термоса. Наполнив крышку, он немного отпивает сам, остатки делят два его товарища. Снова наполнив крышку, он протягивает ее Андрею:
— Давай, тебе сейчас надо…
Андрей, вспомнив о чем-то, грустно усмехается:
— Мне нельзя. У меня сердце…
Третий: Во-во! Это как раз укрепляет… Расширяет… Давай быстрей, Эммануиловна сейчас вернется.
Андрей выпивает залпом, ему суют бутерброд с сыром. Он начинает вяло его жевать.
Первый: Слушай, сбегай еще за одной! Как раз тут через час обед, все свалят…
Андрей встает:
— Не, я пойду… Мне еще сегодня надо быть в форме…
Второй: Ну давай, тогда, заходи в гости! Мы еще с месяц будем тут валандаться…
Андрей быстро выбирается из лабиринта.
Внезапная боль заставляет его остановиться. Некоторое время он прислушивается к себе, напрягшись и затаив дыхание. Прикладывает руку к сердцу. Потом чуть выше, потом чуть ниже.
Постояв минуту в оцепенении, он расслабляется, несколько раз шумно и глубоко вздыхает и быстро устремляется в чердачную дверь.
Во дворе общежития толпится человек двадцать. Большинство лиц нам уже знакомо.
В руках у девушек цветы.
Все наперебой о чем-то болтают, весело смеются и, время от времени, поглядывают на крышу.
Привлеченные необычным столпотворением, из распахнутых по-летнему окон общежития и соседних домов высунулись жильцы.
Самые любопытные из прохожих тоже остановились, желая, по-видимому, узнать, что же будет происходить дальше.
Наконец, с крыши разом вылетают концы трех веревок и, растянувшись вдоль здания, падают на асфальт.
После этого на краю крыши появляются Валера, Костя и Татьяна — все трое в спортивных костюмах и страховочных обвязках. За каждым из них тянется еще по одной вспомогательной веревке.
Снизу их встречают радостные крики.
Они машут в ответ.
Гена: Ну что, начинаем?
Наташа: Давай.
Гена вынимает ракетницу и стреляет в воздух. В белесое небо устремляется зеленая ракета, оставляя за собой черный грязный след.
Как по команде, Валера, Костя и Татьяна пристегиваются к свисающим с крыши веревкам и начинают съезжать вниз.
Снизу им кричат, как на соревнованиях:
— Давай!.. Давай!!.. Быстрее!!.. Еще быстрее!!.. Танюха, сделай их всех!..
На уровне четвертого этажа, в трех раскрытых окнах, мимо которых проезжают спускающиеся, появляются Виталий, Альберт и Виктор. Они неожиданно хватают появившихся первыми Костю и Татьяну, подтаскивают к окнам и большими старательными резинками штампуют им на лоб какую-то печать.
Спускающийся последним Валера, увидев это, пытается, скребя ногами по стене, уйти в сторону от расправы.
Внизу хохочут:
— Лови его, лови!!
— Держи — уйдет!!!
Виктор, рискованно высунувшись из окна по пояс, хватает его за штанину:
— Ку-да!!..
Внизу новый взрыв хохота.
Наконец, и Валера проштампован.
Через минуту все трое уже подъезжают к земле.
Из-за угла общежития выбегает, размахивая подрамником, взмыленный Андрей, сходу врезается в толпу:
— Фу-у, еле успел…
Из дверей общежития выскакивают Виктор, Альберт и Виталий.
Наконец, под мощный крик "Ура!!!" и гром рукоплесканий, спускающиеся достигают земли.
Гена жмет на курок — теперь в небо взмывает красная ракета.
Счастливые Костя, Татьяна и Валера отщелкиваются от веревок. На лбу у каждого из них печать зеленкой: "Годен".
Девушки галантно преподносят всем троим цветы, сделав напоследок книксен.
В ту же секунду, Сергей стреляет бутылкой шампанского и разливает его в три огромных бокала, которые успевают сунуть в руки спустившимся.
Вперед выходит Ира с листком текста в руках.
Ира (патетично простирая руку в их сторону): \
О, Человек,
Сошедший с неба так бесстрашно!
Ты по стене отвесной
Шел отважно,
И достиг ты цели.
Ты — на Земле!
Так воздадим хвалу
Всевышнему за то,
Что путь окончен твой
И море бурное
По имени "Студенчество"
Ты пересек благополучно,
И к берегу пристал
Земли обетованной,
По имени…
Все хором (орут во весь голос):
"Младой специалист"!!!
через окуляры военного полевого бинокля:
Окно:
Девушка в махровом халатике с полотенцем на мокрых волосах расстилает постель. Ненадолго останавливается перед зеркалом, потом садится на кровать, снимает с головы полотенце, ставит одну ногу на стул, обнажив ее по самое бедро и начинает втирать в кожу ступни какой-то крем.
Бинокль, судорожными скачками, приближает изображение голой ноги.
Неожиданно девушка поднимается, выйдя из фокуса. Пока бинокль снова настраивается на резкость, шторы окна успевают задернуться.
Через мгновение свет в комнате гаснет.
Стены общежития в окулярах сдвигаются в сторону. Еще одно светящееся окно:
Арабы готовят на электроплитке какое-то варево. Кастрюли дымят, арабы смеются. Бинокль равнодушно скользит мимо.
Следующее окно:
Приглушенный свет.
Голый по пояс парень пристает к девушке в тренировочных штанах и футболке, прижимает ее к шкафу. Та упирается. Он что-то говорит ей на ухо и толкает дальше, в сторону двухъярусной кровати. Девушка вырывается еще отчаяннее. От сотрясений, сама собой, распахивается дверца шкафа.
Сдвинувшись еще немного, они скрываются за занавеской, отбрасывая на нее две искаженные борющиеся тени. Через несколько мгновений тени пропадают.
После этого картина в окне долго не меняется.
Отчаявшись ждать, бинокль продолжает шарить по стене.
Блуждая среди погасших окон, он натыкается на темное раскрытое окно:
Густо накрашенная девица в мужской рубашке курит, свесившись через подоконник и глядя вниз, на улицу.
Понаблюдав некоторое время за ней, бинокль продолжает поиски, плавно двигаясь вправо.
Через несколько темных окон в поле его зрения вплывает край стола, уставленный опустошенными бутылками вина, водки, шампанского, остатками торта и чайными чашками.
Внезапно, в левом окне тоже загорается свет.
Бинокль застывает на месте, держа оба окна под прицелом.
В дверь левой комнаты заходит девушка в короткой юбке, с полупустым стаканом в руке. Поставив его на стол, она забирается на табуретку и, вытянувшись на носках, роется в каких-то вещах наверху шкафа.
Видны длинные голые ноги.
Через минуту девушка спускается на пол и, не выключив света, выходит в коридор…
… и тут же появляется в двери комнаты справа.
Следя за девушкой, бинокль приближает правое окно:
За уставленным посудой столом сидят Виктор, Сергей, Татьяна, Валера, Ира, еще несколько человек (спиной), торчит гриф гитары. В правом углу комнаты Виталий, Володя и Андрей, в шесть рук, чертят что-то на подрамнике.
Девушка подходит к Андрею, кладет руку ему на плечо, шепчет что-то на ухо. Андрей кивает, откладывает карандаш, говорит что-то другим, роется в сумке, достает оттуда какой-то бланк.
Демонстративно обняв девушку и отсалютовав на прощание сидящим за столом, он выходит с ней из комнаты. Те смеются, Ира укоризненно грозит им вслед.
Вдвоем они появляются в левой комнате. Теперь бинокль концентрирует все свое внимание на ней.
Девушка садится за стол, лицом к окну. Улыбается, что-то говорит Андрею, отпивает немного из своего стакана. Потом отдает стакан Андрею. Он тоже немного отпивает, наклоняется к столу через ее плечо.
Бинокль приближает их максимально близко. Видны только лица и руки.
Обведя что-то шариковой ручкой на стирательной резинке, девушка подносит ее к губам, дует и несколько раз штампует что-то на бланке Андрея.
Андрей поднимает бланк, внимательно его рассматривает, говорит что-то и выходит в дверь.
Девушка поднимает недопитый стакан, гасит свет в комнате и выходит вслед за ним.
Бинокль разочарованно переезжает к соседнему правому окошку и максимально отдаляет изображение, чтобы оглядеть всю стену общежития.
Теперь становится ясно, что свет остался только в одном этом окне.
Из дверей студенческого общежития архитекторов выходит Андрей и два его соученика. Все трое — с подрамниками, осунувшиеся и уставшие после бессонной ночи.
Спешно попрощавшись, спутники Андрея бегут в сторону моста через Фонтанку, быстро пересекают его и скрываются в темной арке проходного двора.
Андрей выходит на набережную, но поворачивает в другую сторону и медленно бредет вдоль реки.
Холодный встречный ветер все время норовит сорвать сумку с подрамником с его плеча, и ему приходится прилагать усилия, чтобы удержать ее.
Прохожих на улице мало.
Неожиданно Андрей различает идущего навстречу, с другой стороны дороги, невысокого худого мужчину в очках, плаще и черном берете, с кожаной папкой под мышкой.
Андрей пытается сделать вид, что не заметил его, однако мужчина сам уже направляется к нему. Андрей выжидающе останавливается.
Замдекана: Здравствуйте, Куликов.
Андрей: Здравствуйте, Фикрат Абилькасумович…
Замдекана: Ну что, как ваши дела?
Андрей: Мои дела, пока что, не очень…
Замдекана: А что же так, Куликов?.. Я вижу, вы и сегодня не подаете проект?
Андрей: Не подаю… Тут надо еще кое-что доделать…
Замдекана: Ну что я могу вам на это сказать, Куликов… Вы, собственно, и сами всё уже знаете, мы уже неоднократно говорили с вами на эту тему…
Андрей: Может быть, все-таки, можно продлить сессию?
Замдекана: Нет, Куликов, на этот раз сессию мы вам не продлим. Вам это, к сожалению, не помогает. Мне даже кажется, что вас это излишне расхолаживает. И, потом, сколько же можно давать вам поблажки?.. Вы совершенно незаслуженно, надо сказать, пользуетесь льготами, по сравнению с другими студентами. В конце концов, за все надо платить — здоровьем, совестью или деньгами… — он грустно улыбается. — Вы же способный парень, Куликов, так в чем же дело?..
Андрей молчит, глядя куда-то в сторону.
Замдекана: В общем, вот вам наше решение: сессия заканчивается пятого июля. У вас в запасе еще целых две недели. К пятому июля вы должны сдать все свои задолженности. Если не сдадите — мы вас отчислим. Это не шутка. Вы ведь еще не служили?
Андрей: Нет…
Замдекана: Тем более… Ну так вот — постарайтесь. Приложите максимум усилий… Иначе потом будет плач и скрежет зубов, но будет уже поздно. Вы меня хорошо поняли, Куликов?
Андрей: Да, Фикрат Абилькасумович…
Замдекана: Ну и отлично. Идите домой, выспитесь хорошенько и приступайте. Я в вас верю… Ну и ветер сегодня… — подняв воротник плаща, замдекана переходит на другую сторону дороги и сворачивает к общежитию.
Андрей заходит в прихожую, прислоняет подрамник к стене, снимает ботинки.
В квартире тихо.
Андрей заглядывает на кухню, потом в свою комнату. На полу ровным слоем лежат разбросанные вещи: рюкзак, сумки, спальный мешок, какое-то железо, каска, шерстяные носки, свитера, документы, галоши, ботинки…
Поверх вещей, на самом видном месте, лежит записка, наспех набросанная размашистым почерком на большом куске ватмана. Андрей поднимает записку.
Голос матери (за кадром): Нине ночью было плохо, пришлось вызвать неотложку. Ее увезли в шестую городскую больницу. Утром я туда поеду. Мама.
Андрей откладывает записку в сторону и устало опускается на пол, прямо посреди груды шмоток, привалившись спиной к дивану.
Просторный гулкий зал. Длинная очередь в кассу возврата.
Возле окошка непрекращающаяся возня, борьба, крики. Стоящего рядом Андрея постоянно толкают со всех сторон, но он, находясь в какой-то прострации, ни на что не реагирует.
Какая-то женщина сзади визгливо кричит:
— Не подпускайте их к окну, мужчина, что же вы смотрите!
Человек в круглых очках на плоском лице, с портфелем в руках, непрерывно, как заведенный, бубнит где-то над ухом:
— На Москву кто-нибудь сдает?.. Кто на Москву сдает?.. Вы не на Москву сдаете?..
Зычный женский голос: Два билета на Евпаторию!!
Какой-то наголо бритый парень доверительно берет Андрея за локоть, говорит сиплым голосом в самое ухо:
— Слушай, дружок, пропусти-ка нас вперед, мы спешим, у нас времени мало.
Андрей (очнувшись): Что?
Парень (теряя терпение): Я говорю, скажи, что мы тут стояли перед тобой.
Андрей: Мы тут полтора часа уже стоим. Попытай счастья у кого-нибудь другого.
Парень (угрожающе): Да?.. Ну смотри… — он отходит в сторону и идет дальше, пристально оглядывая очередь.
В это время людская волна прижимает Андрея к металлическому подоконнику кассы.
Стоящий перед ним невысокий лысоватый мужчина, красный от напряжения, кричит, склонившись к окошку:
— Как это так, не у вас?! Что вы мне голову морочите?! А где же тогда, если не у вас?!
Молодая женщина в окне, брезгливо скривив губы, что-то равнодушно отвечает ему.
Мужчина: Сука!!.. — схватив свой билет, он начинает пробиваться в обратную от кассы сторону, бесцеремонно отпихнув Андрея и разъяренно расчищая себе дорогу локтями.
Замешкавшись на секунду, Андрей лезет в карман. В то же мгновение чьи-то руки сбоку уже пытаются просунуть в окошко свои билеты.
Кто-то зло и сильно толкает Андрея в спину:
— Давай быстрей, не спи!
Андрей кладет билет в окошко и недоуменно оборачивается.
Стоящий позади одутловатый бугай нагло смотрит на него маленькими, глубоко посаженными глазами:
— Ну что вылупился?! Не можешь нормально руками двигать, так вали отсюда — не мешай людям!
Молча оглядев мужчину, Андрей медленно поворачивается к окну и видит, как кассирша, сложив его билет вчетверо, берет со стола ножницы.
Внезапно что-то решив, Андрей резко тянется рукой в окошко.
Кассирша, привскочив с кресла, с силой захлопывает стеклянную заслонку, придавив ему руку:
— А ну, куда лезешь?!!
Андрей (с трудом вырвав руку): Отдайте билет!
Женщина распахивает окно и зло швыряет билет в лицо Андрею:
— Мудак!.. Каких только ублюдков земля не носит!..
Подхватив билет, Андрей продирается сквозь толпу и быстро, не оглядываясь, выходит из зала.
Подходя к парадной своего дома, Андрей с удивлением обнаруживает греющуюся на солнечном краю скамейки Нину. В тени рядом с ней лежит кулек с помидорами и пластмассовая баночка сметаны.
Андрей (изумленно): Нина?
Нина радостно оборачивается к нему:
— Привет! Ложная тревога!
Андрей садится рядом:
— Да?.. Ну и слава богу… А чего ты домой не идешь?
Нина: Загораю!
Андрей (не понимая): Загораешь?
Нина (смеется): У меня же нет ключей, ночью все так неожиданно произошло…
Андрей (никак не может осознать ситуацию): Да, действительно… А помидоры откуда?
Нина: В больнице всем на прощание выдают…
Андрей: Да?
Нина весело хохочет:
— Тамара Михайловна денег дала, она же приходила ко мне утром!
Андрей: А, ну да, действительно… Ну что, пойдем?
Нина: Конечно! — она поднимается со скамейки, потягивается. — Пошли, я закачу тебе праздничный прощальный салат!
Щелкая, от нечего делать, портновскими ножницами, Андрей, в только что сшитой яркой ветровке, стоит возле письменного стола. Нина за швейной машинкой дострачивает, прямо на нем, нижний шов. В прихожей раздается резкий телефонный звонок.
Наступая на разбросанные по полу вещи, Андрей спешит в коридор. Нина едва успевает поднять лапку машины и вслед за Андреем вытягиваются две шелковые серебристые нити.
Сняв трубку, Андрей опускается на табуретку:
— Да?.. Привет!.. Нет, собираюсь… Да нет, спасибо, уже, наверное, не смогу — поздно… Хорошо, ладно… Да, да… Ну все — без четверти двенадцать на вокзале, — положив трубку и облокотившись о стену, он оборачивается к Нине, видит две протянувшиеся от него к ней, через дверной проем и всю их комнату, нити. — Варов звонил, тебе привет. В гости приглашал, говорит: "Старина, мы тут кувыркаемся…" Предлагал присоединиться…
Нина, смеясь, легонько тянет его к себе за нитки:
— Ну, иди ко мне…
Андрей хладнокровно перерезает нитки ножницами.
Сумерки белых ночей.
Легкий туман. Горят фонари. Многолюдно.
По мокрому асфальту перрона, вдоль новеньких блестящих вагонов поезда "Красная стрела", заглядывая в окна мягко освещенных уютных купе, уже обжитых пассажирами, в светлом распахнутом летнем плаще, под которым виден добротный, но сильно помятый костюм, медленно движется заросший двухдневной щетиной, усатый коротко стриженный мужчина, лет сорока двух, с дипломатом в руке. Время от времени он останавливается и зорко оглядывается вокруг.
Завидев в дверях одного из вагонов полненькую молодую строгого вида проводницу, в аккуратной синей униформе, с комсомольским значком на груди и блокнотиком в руке, мужчина радостно раскрывает объятья, как будто встретил добрую старую знакомую и, улыбаясь во все тридцать два зуба, прямиком направляется к ней.
Подойдя вплотную и склонившись к самому ее уху, он начинает вкрадчиво, но настойчиво что-то ей нашептывать, плотоядно шевеля жесткими, как у моржа, усами. Дипломат в его руках призывно позвякивает.
Едва не задев мужчину, мимо проносится до отказа набитая большими кожаными чемоданами электрическая грузовая тележка, с гиком управляемая носильщиком. За ней, спеша, семенят индусы в чалмах и ярких шелковых халатах.
Покачнувшись, как от порыва ветра, мужчина оборачивается и строго смотрит им вслед. Потом снова наклоняется к проводнице, которая, несмотря на все его усилия, продолжает сохранять каменную неприступность. Она, как будто, даже и не замечает его. Однако мужчину это не смущает. Поставив дипломат на землю и зажав его коленями, он, размахивая руками, продолжает что-то ей втолковывать.
Пригибаясь к земле и волоча за собой огромные сумки на колесах, по перрону проносятся японцы, перекликаясь между собой на своем птичьем языке. В руках у каждого из них красочные сувенирные счеты.
От очередной шутки мужчины проводницу вдруг "прорывает", и она начинает хохотать неожиданно низким, хриплым и вульгарным голосом.
Воодушевленный успехом, мужчина, как фокусник, извлекает из бездонных карманов своего плаща то конфету, то яблоко, то шоколадку, разворачивает обертки и пытается тут же кормить проводницу из рук. Она уворачивается от него и хохочет еще громче, еще бесстыднее…
Засунув руки в карманы кожаного пальто, быстро, как тень, проскальзывает мимо них актер театра имени Ленсовета Михаил Боярский…
Сдвигается на одно деление большая стрелка башенных вокзальных часов, показав без пяти двенадцать…
Из динамиков раздаются первые аккорды "Гимна великому городу". "Красная стрела" плавно трогается с места.
Воровато оглянувшись по сторонам, мужчина в плаще вскакивает в тамбур вслед за проводницей и, цепко ухватив ее за талию, увлекает вглубь вагона.
Поезд постепенно набирает ход. Все быстрее мелькают окна, двери, белоснежное постельное белье, лица пассажиров, цветы на столиках…
Наконец, проносится последний вагон, подняв вихрь пыли и мусора…
… и открыв заслонявшуюся до этого следующую платформу, посреди которой возле обшарпанного темного плацкартного вагона, с частично выбитыми грязными стеклами, принадлежащего изношенному составу неизвестного направления, стоят кружком Андрей, Володя, Валера и человек десять провожающих.
Глядя на них, не понятно, кто уезжает, а кто остается. Говорят все одновременно.
Валера: Наши сейчас в "Астории" диплом обмывают…
Альберт: Так чего ты терялся-то? Ехал бы прямо оттуда!
Валера: Ну да, ты что! Ленка меня убила бы просто!.. Я и так их оставил с сорока рублями на два месяца — эксперимент на выживание…
Володя: Да-а, на положительный результат надежды мало!
Валера: Всяко польза для науки…
Виктор (уже достаточно выпивший): А ты приди пару раз домой пьяным, они тебя сразу зауважают…
Слава (тоже не очень трезвый): Это еще что!.. У нас дома дела пострашнее!.. У нас один знает, откуда деньги берутся, но не знает, куда они исчезают, а другой знает, куда они исчезают, но не знает, откуда они берутся. Мистика!..
Володя: Так поехали с нами. Там они только исчезают.
Слава: Я бы поехал — не могу. Тестю обещал дачу помочь достроить.
Сергей: Там и достроишь…
Светлана: Как Нинка?
Андрей: Да ничего, вроде… Заходи к нам как-нибудь.
Светлана: Зайду, наверное, на днях…
Виктор: Ты, Андрюха, не огорчайся — деньги будут!
Валера: Карты взяли?
Костя: Я Вовке отдал.
Володя: У меня, у меня…
Альберт: Ну и чем кончилось?
Володя: Остались с ним вдвоем, заглядываю в ведомость — у всех уже зачеты, только напротив моей фамилии — пропуск. Прямо как"… И в том строю есть промежуток малый, быть может, это место для меня…"
Виктор: Всех вас, двоечников, надо в ЛЭТИ отправить, на перевоспитание. У них там железная дисциплина: сессию вовремя не сдал — на сборы автоматом не попадаешь. У них все в отличниках ходят!..
Слава: Еще по две взяли — нормально… Можаев пришел, пивка сверху положили — отлично…
Гена: Если бы знал, чем кончится — вообще бы дверь никому не открывал! А так — труби теперь два года…
Виктор: Старина, ты только не волнуйся — за стекла я с тобой расплачусь. Я тебе рубашку куплю…
Ира: А вот и Виталий Михалыч!
Со стороны вокзала появляется Виталий — в кедах, синем спортивном трико, обтягивающем мускулистые ноги, черной городской куртке и с пузатым, крокодиловой кожи, портфелем в руках.
Круг размыкается, пропуская его в середину.
Виталий: Привет будущим мастерам спорта! — раскрыв портфель, он начинает выкладывать его содержимое прямо на асфальт. Сначала появляются аккуратно сложенные городские брюки, за ними остроносые галоши с завязками, толстый том "Истории архитектуры", бутылка портвейна, связка титановых карабинов, металлический скальный молоток с перемотанной изолентой ручкой и небольшой тугой продолговатый сверток.
Сергей: Портфель инженера…
Окружающие смеются.
Андрей получает молоток, Володя — карабины, Валера — сверток, мгновенно превратившийся в пуховую жилетку, которую он тут же и надевает.
Валера: Спасибо, Виталий, родина тебя не забудет!
Слава: Спасибо в карман не нальешь!
Виталий протягивает ему бутылку портвейна.
Слава: Нож есть у кого-нибудь?
Валера: У меня есть, но он глубоко запрятан, на самом дне.
Виктор: Дай-ка сюда… Эх, молодежь, всему вас еще учить надо…
Уткнув край полиэтиленовой пробки в передние зубы нижней челюсти, он начинает с силой тянуть бутылку обеими руками вниз. С характерным звуком пробка вылетает, вызвав всеобщий смех, оживление и аплодисменты.
Ира: Варов, ты был неотразим…
Виктор, смеясь, отдает бутылку Виталию и разводит руками:
— По закону Гаусса-Журавского…
Виталий: Стаканов, извините, нету.
Сергей: Как же мы без стаканов?
Виталий: Ну что, на дорожку? — он проливает немного вина на асфальт и вручает бутылку Андрею.
Андрей немного отпивает из горлышка и передает ее дальше. Бутылка кочует по кругу.
Валера закуривает.
Виктор, смачно вытерев усы, ставит прошедшую полный круг бутылку на асфальт:
— Старина, дай-ка папиросу.
Валера отдает ему пачку. Все мужчины вынимают по папиросе и закуривают.
Со стороны вокзала появляются бегущие, озирающиеся по сторонам Татьяна и Наташа.
Светлана: Девчонки! Мы здесь!
Увидев всю компанию, девушки бегут к ним.
Наташа (запыхавшись): Что у вас за поезд такой?! Мы тут все перроны обегали, нигде ничего не написано, никто ничего не знает… Танюха, доставай!
Татьяна достает из сумки большую коробку с тортом и обернутый калькой бумажный пакет.
Альберт: Вот и закуска!
Сверток отдают Володе, коробку ставят на асфальт в центр круга, снимают крышку — под ней оказывается три четверти нарезанного торта. Все берут по куску.
Слава: А четверть кто отгрыз?
Наташа: Какая разница?
Татьяна: Крысы в магазине.
Валера: Они еще и нарезали!
Виталий вынимает из портфеля еще одну бутылку портвейна.
Гена: Вы чего так поздно?
Татьяна: Мы только что с дня рождения сбежали, еле вырвались…
Светлана: С чьего?
Неожиданно, без всяких объявлений, поезд, дернувшись, начинает двигаться.
Володя, Валера и Андрей бросают сигареты, подхватывают свертки, железо и вскакивают в тамбур. Им на ходу впихивают коробку с остатками торта.
Поезд набирает ход.
Провожающие (размахивая вслед руками и бутылками):
— Ну, ни пуха!
— Счастливо!!
— Фрукты мойте кипяченой водой!
Андрей, Володя и Валера (хором): — К черту!!!..
Через мгновение состав изгибается, скрыв от них провожающих.
Сбившись в кучу на опустевшей платформе, оставшиеся смотрят в ту сторону, где исчезает в туманном переплетении рельсов последний вагон поезда.
Белая ночь. Заметно посветлело.
На площади пустынно. Никакого движения, только светофоры беспрерывно мигают желтыми огнями.
Стрелки часов на башне вокзала показывают пол-второго.
Возле автоматов с газированной водой — Виктор, Слава, Гена и Сергей, уже изрядно выпившие, усталые и помятые, разливают по стаканам остатки вина. Несколько пустых бутылок стоят на асфальте, возле их ног.
К автоматам подходит таджик в стеганом халате и тюбитейке, промывает в воде пиалу, потом, на секунду, задерживается рядом с ними, видимо желая что-то спросить, но, передумав, сворачивает за угол, и тут же, все-таки, возвращается снова.
Таджик: А что, друзья, это и есть та самая белая ночь?..
Белая ночь. Туман. Ни души.
Сирень в парке.
На волнах канала плавно покачиваются зачехленные катера и моторные лодки.
Два звонких голоса — мужской и женский, где-то совсем близко, аукаются между собой, как в лесу.
Непрерывно перекликаясь, чтобы не потеряться, они постепенно удаляются и растворяются где-то в лабиринте пустынных улиц.
У разведенного Кировского моста сидит на гранитном парапете Виталий и читает "Историю архитектуры".
По Неве плывут баржи.
На пустынный перекресток выходят, держась друг за друга, совершенно пьяные Виктор и Слава.
Около трамвайных путей Слава вдруг вырывается, встает на колени и прислоняется ухом к рельсу.
Слава: Ну-ка, тихо! — предостерегающе вытянув вверх руку с не докуренной папиросой, он к чему-то внимательно прислушивается.
Виктор: Ну что, не идет Красная Армия?!
Слава не отвечает. Ему кажется, что он слышит звуки несущегося где-то вдали скорого поезда…
Обнявшись на прощание, Виктор и Слава нетвердой походкой разбредаются в разные стороны.
Перекресток пустеет. Одиноко мигают желтыми огнями светофоры. Тишина.
Внезапно поднимается ветер. Он несет через перекресток вслед ушедшим пыль, мусор, обрывки газет и афиш.
Потом ветер стихает.
наплыв:
Пустой перекресток заполняется бесконечными потоками людей и машин.
Ночную тишину сменяет множество резких громких привычных
звуков.
Будний день. Час пик.
АЗИЯ
Ночной аэропорт заполнен огнями и гулом взлетающих и приземляющихся самолетов.
На ответвлении взлетно-посадочной полосы стоит военно-транспортный самолет с откинутой на землю аппорелью. Из его пузатого брюха выезжает грузовая армейская машина с московским номером, крытая брезентом. Молодой, но уже совсем седой подполковник ВВС руководит разгрузкой.
Вслед за машиной появляются Саша, Мафия и еще около десятка одетых в гражданское помятых мужчин, изнуренных длительным перелетом. Сонно озираясь вокруг и вдыхая теплый ночной азиатский воздух, они тут же, без сил, валятся на землю и ползут в пожухлую пыльную траву аэропорта.
Саша: Во сколько базар открывается?
Мафия: Кажется, в восемь… А вообще они там круглые сутки живут. Можно хоть сейчас пойти.
Его слова перекрывает рев приземляющегося гражданского самолета с ярко горящими в ночи иллюминаторами, похожего на глубоководную рыбу.
От находящегося где-то поблизости невидимого аэропорта беспрерывно доносится гул разогреваемых самолетами реактивных турбин.
Светает.
В глубине сада персиковых деревьев, щедро усыпанных недозрелыми плодами, на длинном двухэтажном настиле, под навесом из причудливо переплетенных лоз неспелого винограда, как будущие бабочки в коконах, зарывшись с головой в свои спальные мешки, ворочаются, охают и храпят в сладких предрассветных снах многочисленные постояльцы базы.
Из черного резинового шланга, упрятанного в зеленых листьях, непрерывно падает тонкая струя ледяной воды, охлаждая лежащие в траве золотистые дыни. Обмотанной несвежими бинтами рукой, загорелый молодой человек подносит шланг ко рту, долго и жадно пьет, проливая воду на белоснежную рубашку и серые городские брюки, и то и другое в больших квадратных складках от долгого хранения в сложенном виде. Потом, слегка прихрамывая, он отходит и присаживается на край настила, осторожно отставив в сторону больную ногу в большом белом шерстяном носке, надетом сверху на тапочек.
Рядом на настиле коротко стриженный голый по пояс мужчина, в выцветших драных тренировочных штанах и резиновых банных шлепанцах на босу ногу, заканчивает укладывать зеленый брезентовый плотно набитый рюкзак.
Прислонившись к увитому виноградом столбу, девушка в черном эластиковом трико, вязаных полосатых гетрах и толстом пуховом жилете поверх легкой футболки, сосредоточенно вычесывает перья из длинных выгоревших волос.
Стриженный: Ничего не забыли?
Больной: Да, вроде, все.
Девушка: Паспорт, билет?
Больной хлопает себя по нагрудному карману:
— Тут.
Стриженный затягивает ремни, приминает коленом рюкзак, для формы, и отставляет в сторону:
— Через восемь часов уже дома будешь.
Больной: Я домой, наверное, и не попаду. Похоже, придется прямо с аэропорта к матери в больницу ехать.
Стриженный: А она дежурит сегодня?
Больной: А какой сегодня день?
Девушка. По-моему, пятница.
Больной: Это по-твоему, — он достает кошелек, раскрывает его, находит мятый календарик, — сегодня двадцать пятое?.. Действительно пятница…
Девушка: А она в каком отделении?
Больной: В реанимации.
Девушка: Я же серьезно!
Больной: Я тоже.
Стриженный приносит со стоящего неподалеку столика литровую бутыль с остатками красного вина, две аэрофлотовские чашечки, большую тарелку с абрикосами, кусками лепешки, нарезанными с вечера, слегка подвявшими, дольками помидора и перьями зеленого лука, ставит все это на настил и разливает вино по чашкам.
Стриженный (девушке): Выпьешь?
Девушка берет абрикос:
— Не-а.
Стриженный: Ну давай, старина…
Они выпивают. Больной закусывает пером лука, отламывает кусок лепешки. Стриженный выливает в чашки последние капли вина.
Из облицованного кафельной плиткой туалета выходит бледно-зеленый человек с каплями пота на лбу.
Больной поднимает в руке чашку с вином:
— Юра! Твое здоровье!
Страдальчески улыбнувшись и безнадежно махнув рукой, мужчина нетвердым шагом медленно направляется в сторону настила, но, на полпути, вдруг останавливается. Немного, как бы в раздумье, постояв, он резко разворачивается и быстрым шагом, будто вспомнив что-то важное, устремляется обратно.
Девушка: Пора, наверное, уже идти.
Стриженный: Когда регистрация?
Больной смотрит на часы:
— Уже началась.
Стриженный: Деньги на такси есть?
Больной: Дай, пожалуй, еще треху.
Девушка достает из кармана жилетки пять рублей.
Стриженный: Я тебе днем отдам.
Девушка: Да ладно!.. Будешь теперь кормить меня пловом в обед.
Больной влезает в рюкзак, встает, берет приставленную к стене гитару в чехле. Девушка вынимает из-под настила сетку с дыней.
Втроем они подходят к воротам базы, останавливаются возле калитки.
Стриженный обнимает больного за плечи:
— Ну, давай, старина!.. Маринке позвони.
Тот здоровой рукой хлопает его на прощанье по плечу и вместе с девушкой выходит за ворота.
Стриженный идет вглубь сада, долго пьет из шланга, льет воду себе на спину и на голову. Потом садится на скамейку, достает из заднего кармана мятую пачку сигарет и спички, но не закуривает и долго сидит так, уставившись в одну точку.
Три бронзовых мускулистых тела, с полотенцами через плечо и зубными щетками в руках, проплывают мимо него и, обогнув мутный бассейн, скрываются в двухэтажном коттедже.
На двор въезжает пыльный грузовик и останавливается под навесом, распространяя вокруг себя пары бензина. Водитель-узбек откидывает борта, вытягивает из сарая брезентовую пожарную кишку, открывает вентиль на трубе и начинает поливать водой кузов своей машины, брызгая во все стороны.
По широкой, еще пустынной аллее, упирающейся в здание аэропорта, не спеша идут больной и девушка. За их спинами, в утренней дымке, едва проступают очертания мечетей и минаретов. Где-то кричит мулла.
Солнце еще не показалось, но воздух уже раскален и высасывает влагу из мокрой одежды больного. Девушка, подпрыгивая на ходу, обрывает пыльные спелые вишни с растущих вдоль дороги деревьев.
Больной: Я уже третий раз в Самарканде, а ни разу так и не сходил в Регистан. Скотство какое-то…
Девушка: Какие твои годы! Сходишь еще.
Больной: Нет, ну действительно! Смотри: туда едем — все суетимся, бегаем, жратву закупаем, экономим каждый день… А обратно едем — уже ни сил нет, ни желания. Только до дому бы добраться…
Девушка: Зато ты сегодня на Невский сможешь пойти, среди народа потолкаться… Кофе попьешь с пирожными…
Больной: Куда мне с такой ногой толкаться!
Девушка: Ничего! Мы имамов попросим, чтоб они помолились Аллаху о твоем здоровье.
Больной: Попроси лучше, чтоб заплатили за работу на Петроградской мечети. Полгода уже резину тянут…
Девушка: Какой ты, оказывается, корыстный!.. Расслабься. Сейчас сядешь в самолет, можно ни о чем не думать. Он себе летит… Нормальной едой тебя покормят…
Больной: Какое там расслабься!.. Я в самолете расслабиться не могу. Я их боюсь. Сидишь в запаянной капсуле и ничего от тебя не зависит…
Девушка: А я люблю летать… Летишь, земля под тобой поворачивается…
Больной и девушка скрываются в здании аэропорта, за которым тревожно и призывно гудят турбины самолета.
Жара.
По грунтовой дороге селения Айни, задевая низкие ветви и поминутно подпрыгивая на ухабах, движется бортовая машина, груженая ящиками с абрикосами, вцепившись в которые сидит голый по пояс Володя, с обмотанной вокруг головы, наподобие восточного тюрбана, футболкой.
За машиной стаей несутся замызганные, пыльные и оборванные местные детишки.
Дети — Здрастуй!
— Здрастуй!
— Значок давай?!
— Жвачка давай?!
— Таблетка давай?!
Володя: Здравствуйте! Здравствуйте! — зачерпнув из ящика горсть абрикос, он свешивается через борт и сыплет их в подставленные ладони бегущей впереди всех крошечной девочке. Расхватав абрикосы, дети убегают.
Машина выворачивает на асфальтированную дорогу и останавливается возле развилки. Дальше асфальт заворачивает влево, а грунтовая продолжается прямо, резко взбираясь вверх и исчезая за небольшим холмом.
Из кабины, с арбузами в руках, вылезают Андрей и Валера. На голове у Валеры розовая женская панама в цветочек.
Положив арбузы на землю, они принимают рюкзаки и сумки, которые Володя подает им из кузова. Потом он спрыгивает на землю сам и машет водителю рукой:
— Спасибо!
Машина отъезжает вверх по грунтовой дороге. Дождавшись, пока она скроется из виду, Володя вынимает из карманов брюк абрикосы и складывает их на клапан рюкзака.
Они оглядываются вокруг:
За высокими пыльными тополями и арыком прячутся в зелени деревьев несколько беленых домиков. С другой стороны дороги, на небольшой открытой площади стоит, распахнув двери, одноэтажный стеклянный магазин.
Валера широким приветственным жестом снимает с головы панаму:
— Хуш омадед![1]
Зной. Марево.
Положив рюкзаки под голову, Андрей и Валера лежат на сухой траве, едят абрикосы и смотрят на дорогу, уходящую к горизонту, окаймленному синими предгорьями. Раскаленный воздух колышется над асфальтом, то и дело рождая далекие миражи, в виде машин и автобусов, которые, впрочем, тут же исчезают.
Валера надвигает панаму на глаза и облизывает пересохшие губы:
— Давай из арыка наберем?
Андрей (не поворачивая головы): Да ну, ты что! Бабаи там ноги моют, белье стирают… Ты сам туда кости плюешь… Вообще непонятно, откуда он течет.
Валера: Он с гор течет! Ледниковая вода — чистая, как слеза ребенка.
Андрей: То-то она такая желтая.
Валера: Так раса потому что желтая.
Андрей (устало): Не знаю, как хочешь. Я пить тут не могу… Я и жрать-то тут ничего, кроме лепешек и помидоров не могу. Это вы с Вовиком любите все эти манты, самсы…
Валера: Просто ты очень мнительный…
Из магазина появляется Володя, с полиэтиленовой флягой, полной воды.
Валера образованно садится:
— Ну что, как там колониальные товары?!
Володя: Толботи, молхои, харруза.
Андрей: Откуда вода?
Володя: Там у них при входе ведро эмалированное стоит и кружка к нему привязана. Они сами ее пьют. Держите, я уже напился.
Андрей берет флягу, отвинчивает крышку и жадно пьет воду большими глотками. Потом отдает ее Валере. Тот тоже делает вначале несколько глотков, затем снимает панаму, наполняет ее до краев водой и аккуратно, стараясь не пролить ни капли, надевает на голову. Пробежав по лицу, ушам и затылку, струи воды расползаются на его футболке мокрыми пятнами.
Валера удовлетворенно откидывается на рюкзаки:
— Кайф!
Внезапно, один из миражей становится реальным маленьким битком набитым автобусом, с висящими в дверях пассажирами в развевающихся на ветру стеганых халатах, который на огромной скорости мчится к повороту.
Володя, Валера и Андрей вскакивают, хватая рюкзаки, сумки и арбузы.
За стеклом кабины приближающегося автобуса видны две козы, женщины и почтенные бородатые старцы, спокойно и гордо взирающие на стремительно исчезающую под колесами дорогу.
Мелькает застывшее в улыбке лицо водителя.
Издав гудок и не снижая бешеной скорости, автобус вписывается в поворот так, что его правые колеса на мгновение отрываются от земли.
Валера: Ого!
Володя: По-моему, они просто не знают, как его остановить…
Несколько таджиков, выскочивших из магазина на звук автобуса, разочарованно возвращаются обратно.
Горизонт дороги снова пуст.
Валера скидывает рюкзак и вяло опускается рядом с ним на траву.
Из магазина выходит продавец с белым эмалированным ведром в руках. Привязанная к ведру жестяная кружка все время неприятно стучит в такт его шагам. Зачерпнув из арыка воды, он уходит обратно.
Андрей и Володя зачарованно смотрят ему вслед.
Глядя на них, Валера начинает истерично хохотать.
Духота.
По наклонному лотку водобойного колодца бежит мощный водяной поток и образует в небольшом бетонном бассейне бурные течения и водовороты.
Андрей, Володя и Валера сначала бросают в воду арбузы, а затем, раздевшись до плавок, сами ныряют вслед за ними.
Через минуту, дрожа от холода, они уже вылезают наверх и ложатся по трем сторонам бассейна на раскаленный солнцем бетонный поребрик. Прижавшись к горячим камням, они, как хищники за добычей, следят за арбузами, которые то исчезают в водоворотах, то снова появляются на поверхности.
Наконец, ударившись о бетонную стенку бассейна, один из арбузов раскалывается, дав глубокую трещину. В мгновение ока его вылавливают, разламывают на куски и все трое начинают вгрызаться в сахарную мякоть, обливаясь липким красным соком.
Сумерки.
Автофургон с табличкой "Альплагерь "Анзоб" за стеклом кабины останавливается по просьбе Андрея. Открыв заднюю дверь кузова, они забираются внутрь, предварительно закинув туда свои рюкзаки.
Фургон сворачивает по шоссе налево и движется по главной улице селения, заполненной вышедшими на вечернюю прогулку жителями. Разговаривая о чем-то между собой, женщины, не спеша, ходят прямо по проезжей части, мужчины, небольшими группками, сидят на корточках у обочины. Справа и слева от дороги открываются персиковые сады, за которыми начинаются холмы предгорий.
В кузове, среди груды мешков, коробок и ящиков с продуктами, на двух лавках, идущих вдоль бортов машины, сидят трое: с левой стороны — седовласый сурового вида дочерна загорелый мужчина пятидесяти лет, в выцветшей брезентовой штормовке, рядом с ним — тоненькая девушка лет двадцати, с двумя короткими косичками, в такой же брезентовой куртке, но только совершенно новой, брезентовых брючках и легких новеньких туристких ботинках. Напротив них, ближе к кабине — высокая курносая девица лет двадцати шести, в джинсовых шортах и футболке с олимпийским медведем на груди. У ее ног стоит большая дорожная сумка с надписью "Аэрофлот", которую она все время придерживает одной рукой.
Андрей садится рядом с мужчиной, Володя с Валерой — на противоположную сторону, причем Валера подсаживается поближе к девице.
Сделав какое-то подобие подушки из длинных рукавов своей обмотанной вокруг головы футболки, Володя прислоняется к стенке фургона и закрывает глаза, пытаясь задремать.
Окинув краем глаза соседку, Валера лезет в свой рюкзак и, покопавшись в его недрах, извлекает оттуда две конфеты.
Перегнувшись через коробки, он протягивает одну из них девушке с косичками:
— Угощайтесь.
Девушка опасливо сжимается и вопросительно смотрит на своего спутника.
Мужчина: Возьми.
Девушка (Валере): Спасибо, — протянув руку и блеснув свежим обручальным кольцом, она берет конфету, но не ест, а скованно вертит ее в руках, то разворачивая фантик, то заворачивая обратно.
Валера: На здоровье, — вторую конфету он протягивает сидящей рядом девице. — Прошу.
Та нехотя поворачивает голову и высокомерно оглядывает Валеру:
— А я не ем сладкого, — она снова отворачивается.
Валера: Да?.. Ну и зря — плодово-выгодная! — он разворачивает фантик и отправляет конфету в рот. — Новичок?
Девица (неприязненно): В каком это смысле?
Валера: Ну… я в смысле… вы едете в "Анзоб"?
Девица: Да, я еду в "Анзоб". А что?
Валера: Да нет, ничего, я так просто… А как вас зовут?
Девица (ледяным голосом): Меня зовут Инесса.
Валера: А меня Валерьян… Вы по путевке?
Девица (надменно): Да, мне продали в профкоме горящую путевку.
Валера: О! Горящую! В профкоме!.. А где вы работаете?
Терпение девицы кончается, она раздраженно оборачивается к нему:
— А вы где работаете?!
Валера: Я? — на мгновение он задумывается. — Я в ГОРТОПе работаю.
Пряча улыбку, сидящий напротив Андрей отворачивается к окну.
Девица: Это что еще такое?
Валера (обрадованно): ГОРТОП?.. Ну, это когда по городу— топ, топ, топ… — он начинает смеяться.
Девица: Оч-чень смешно, — она оскорбленно отворачивается в сторону небольшого окошка в передней стенке фургона.
Валера: А вы откуда?
Девица (зло, не поворачивая головы): Это имеет какое-то значение?
Валера: Да, в общем-то, пожалуй, не имеет… — делая вид, что тоже заинтересовался пейзажем, он утыкается в окно машины.
Дорога в этом месте, прямо под колесами, обрывается вниз глубоким ущельем.
Не в силах смотреть на заоконные ужасы, Валера снова поворачивается внутрь и закрывает глаза, пытаясь заснуть.
Автофургон въезжает в ворота лагеря и останавливается возле ярко освещенной, заполненной празднично одетыми людьми открытой площадки перед входом в трехэтажный коттедж с островерхой крышей.
Пассажиры спрыгивают на землю, вынимают из кузова свои рюкзаки и сумки. Мужчина с девушкой и Инесса тут же исчезают, растворившись в шумной толпе. Андрей, Володя и Валера останавливаются у края площадки, озираясь по сторонам.
Вокруг — на траве, скамейках, каменных террасах и освещенных фонарями аллеях — лежат, сидят, стоят и прогуливаются многочисленные компании парней и девушек. В темных провалах густой листвы деревьев кто-то целуется. Где-то курят. Многие пьяны.
Из динамиков несется музыка.
На центральной площадке несколько пар танцуют фокстрот. Среди них выделяется старый пузатый лагерный инструктор, самозабвенно выделывающий старомодные па, повиснув на высокой фигуристой блондинке.
То тут, то там, пробиваясь сквозь музыку, возникают импровизированные хоры, горланящие шумные туристские песни.
Через распахнутые стеклянные двери коттеджа площадка плавно перетекает в столовую, где видны накрытые белыми скатертями пустые столы и изящные ажурные стулья. Несколько девушек в спортивной одежде составляют на подносы остатки грязной посуды. В углу зала за сдвинутыми столами пирует веселая компания.
Несколько молодых рабочих, под руководством сухопарого таджика, начинают перетаскивать коробки и мешки из фургона в подсобные помещения столовой.
Из толпы выныривает долговязый, бронзовый от загара, бородатый нечесаный брюнет лет тридцати пяти, в обвисшем шерстяном трико и драной застиранной футболке (его узнаваемое лицо уже мелькало где-то в предыдущих частях фильма и должно было запомниться):
— О-о-о! Кого я вижу! — раскрыв объятья, он устремляется навстречу приехавшим. — Стопроцентное попадание! С корабля — на бал! Вот где не помогут ни опыт, ни знания, ни навыки — только чувства, только интуиция!..
Они весело здороваются.
Тюльпанов (он, почему-то, все время говорит очень громко, почти кричит): Как добрались?
Володя: Отлично.
Валера: Вашими фургонами…
Тюльпанов: Ну как там, на большой земле?!
Володя: Нормально, а у вас?
Тюльпанов: Тоже ничего! Эдуард со своими птичками прибудет с минуты на минуту. Не хотели спускаться вниз вместе со всеми — остались поляну убирать!.. Пошли-ка, пока, на кухню — девочки вас покормят.
Пройдя через площадку, они заходят в столовую, скидывают вещи в угол.
Андрей: Что у вас тут за праздник?
Тюльпанов: Давненько, давненько не был ты, Андрюша, в лагерях!.. У нас есть только один праздник — конец смены! Бойцы вспоминают минувшие дни, и битвы, в которых рубились они! Железной дисциплине — нет, нет, нет! Анархии, пьянству и блядству — да, да, да!
Они рассаживаются вокруг стола. Начальственным жестом, Тюльпанов подзывает стройную хорошенькую работницу столовой. Вытирая руки о край брезентовой курточки, она не спеша подходит к ним. Облапав девушку, он силой усаживает ее к себе на колени:
— Ксюха! Слушай меня внимательно!.. Это — мои лучшие друзья! Прошу любить и жаловать! — девушка пытается высвободиться, но он, хохоча, еще крепче сжимает ее. — Ну ладно, ладно — только жаловать! Только жаловать!.. Так вот: эти люди только что прибыли к нам из солнечного Ленинграда — города, где я родился и вырос, и где прошло мое счастливое детство!.. Как видишь — они измучены долгим изнурительным странствием и страшно, ужасно, чертовски, чрезвычайно голодны! Давай-ка, быстренько, что там у вас осталось пожрать — все тащи на стол!
Он отпускает девушку, на прощание шлепнув ее по заду. Усмехнувшись, она, царственной походкой, устремляется к раздаче.
Тюльпанов (вдогонку, издав мучительный стон): Люблю тебя в зелень одетой!..
Валера: Кто это?
Тюльпанов: "Значок" из Харькова… Нравится?
Валера: Остаться, что ли, у вас котлы мыть?
Тюльпанов: Оставайся, Валера, оставайся! Не пожалеешь! Через три дня новый заезд будет — погуляем от души!..
За соседним столиком ужинают мужчина и девушка, ехавшие в фургоне. Он, время от времени, недобро поглядывает в их сторону. Она, уже переодетая в открытое летнее платье и с новой прической, смущенно уткнувшись лицом в тарелку, давится остывшими макаронами.
Девушка в брезентовой куртке приносит три тарелки, полные лапши с гуляшом.
Валера (галантно привстав с места): Может быть, отужинаете с нами?
Девушка (смеется): Да нет, спасибо, — она начинает собирать тарелки с соседнего столика.
Моющий пол по-соседству молодой человек распрямляется, выжимая тряпку в ведро, и ревниво оборачивается в их сторону:
— Должен вас, вообще-то, предупредить, что для тех, кто опоздал на ужин, у нас начинает действовать морской закон: кто последний, тот убирает.
Валера (заглатывая лапшу): А мы живем по кавалеристским законам.
Парень (немного растерявшись): Да?.. Это как?
Валера: Нагадил — и ускакал!
Выйдя из столовой, они останавливаются посреди людной центральной аллеи.
Одна из двух проходящих мимо девушек игриво задевает Тюльпанова бедром и, как ни в чем не бывало, идет дальше.
Он оборачивается в их сторону, кричит в спину:
— Мы с Тамарой ходим парой — лесбиянки мы с Тамарой!..
Девушки смеются, но не оборачиваются.
Тюльпанов: А вот и они!.. Эдуард со своими дрессированными львицами!
В конце дорожки появляется небольшая процессия: Впереди — разгоряченный ходьбой Эдик — в панаме и трусах в цветочек. За спиной у него огромных размеров рюкзак, к которому снизу, сверху, сзади и с боков подвязаны большие и малые свертки, тюки, ледорубы и кастрюли. Следом за ним, налегке, гуськом семенят четыре длинноногие девушки, каждая из которых одета в какую-то деталь его одежды, явно не по росту: одна — в олимпийку, с надписью СССР, другая — в спортивные шерстяные штаны того же цвета, с лампасами, третья — в пуховый жилет и шерстяную шапку, последняя — в огромного размера пуховку.
Тюльпанов: Посмотрите — вот он без страховки идет! Чуть левее наклон — упадет, пропадет!..
Эдик (издали): Трусы — спортивные! — подойдя ближе, он бодро всех приветствует. — Чего вы тут стоите, как не родные?.. Пошли ко мне!
Тюльпанов: Давайте-ка я, сначала, покажу вам ваш шатер, бросите шмотки и будете свободны.
Эдик: Ну, в общем, комната девять, — он указывает на второй этаж ближайшего домика, — я там, как раз, пока разберусь.
Он подымается по деревянной лестнице, девушки за ним.
Валера: Киньте заодно мое барахло, я тут пока исследую поле деятельности… — отдав свой рюкзак, он скрывается в кустах.
Переодевшись в чистые рубашки, умытые и причесанные, Андрей и Володя входят к Эдику.
В комнате тесно — узкая кровать, два кресла, низкий стол, заваленный всякой всячиной, дверь на балкон открыта.
Две девушки готовят что-то на электроплитке, третья штопает Эдику носок, четвертая гладит ему брюки.
Эдик, в очках, сидит на неубранной постели, пишет какие-то бумаги:
— Располагайтесь пока, я сейчас… А где Валерка?
Володя: Зов предков.
Эдик: Понятно… — он сгребает все со стола на койку, выставляет из тумбочки несколько пиал и заварочный чайник.
Андрей и Володя разваливаются в креслах, листают журналы.
Одна из девушек ошпаривает чайник, всыпает туда немного заварки, заливает кипятком из алюминиевой кастрюли и накрывает полотенцем:
— Чай готов.
Эдик (не глядя): Спасибо, Надюша.
Девушка, гладившая брюки, вешает их на стул. Остальные тоже поднимаются:
— Ну, мы пошли.
Эдик: У вас к чаю ничего не осталось?
Девушки: Мы принесем чего-нибудь, только попозже.
Эдик: Ну, давайте.
Девушки выходят.
Эдик откладывает бумаги в сторону, несколько раз переливает чай из чайника в пиалу и обратно:
— Даже самый ленивый узбек три раза делает кош-тарак! — он разливает чай по пиалам. — Может, пойдем на балкон? Духота невозможная…
Взяв пиалы, они выходят на балкон, прислоняются к перилам, наблюдая сверху праздничную жизнь лагеря, набирающую свои обороты.
Внизу, вокруг освещенного гирляндой фонарей открытого бассейна, мельтешат люди. Кто-то купается, кто-то прыгает с вышки. Орет музыка, слышен смех, пронзительный женский визг.
Володя: Из окон раздавался девичий крик, плавно переходящий в женский…
Эдик: Зря смеетесь!.. В лагере "Айлама" четыре инструктора изнасиловали участницу. Телеграмма была по всем лагерям…
Володя: "Кончай насиловать"?
Эдик (смеется): Примерно…
Под балконом неожиданно вырастает разгоряченный Валера:
— Инессу не видели?!
Володя: Нет.
Валера снова пропадает.
Володя: Интересно, что он им всем говорит, неужели разное?.. Невозможно же всякий раз придумывать что-то новое…
Эдик: Не знаю, что он им там говорит, но делает он с ними точно одно и тоже.
Володя и Андрей смеются.
В это время с балкона соседнего домика, пристроенного к полукруглой каменной башне, кто-то, завернутый в простыню, усиленно машет им руками:
— Андрюха! Вовик! Привет!.. Давайте сюда!.. Эдик, двигайте к нам!
Андрей: Привет, Петя! Что ты там делаешь?!
Эдик: Сейчас придем!
Человек в простыне: Давайте скорее, а то будет поздно! — он скрывается внутри дома.
Эдик: Я и забыл!.. Пошли, там сегодня грандиозная пьянка!
Эдик одевает выглаженные брюки, джинсовую куртку, они спускаются вниз, огибают площадку с бассейном и заходят внутрь башни.
Поднявшись по винтовой лестнице, они попадают в неожиданно просторное полутемное помещение с высокими потолками, таинственно освещенное несколькими свечами.
За длинным, щедро уставленным вином, мясом и фруктами столом восседают, весело балагуря, около дюжины раскрасневшихся от сауны и алкоголя молодых и не очень мужчин, завернувшихся в простыни. Еще несколько с воплями плещутся в небольшом глубоком бассейне под лестницей, среди охлаждающихся дынь, арбузов и закупоренных бутылок. Многие лица нам тоже уже знакомы.
Вновь прибывших шумно приветствуют, усаживают за стол, придвигают им полупустые чашки, стаканы, тарелки, наливают вина.
Петя: А где Валера?
Андрей: Штирлиц тешил себя надеждой…
Эдик: Надежда тихо стонала…
За столом смеются.
Снизу поднимаются остальные, расслабленно плюхаются в мягкие кресла, разливают вино.
Самый старый и представительный на вид мужчина подымает тонкий высокий стакан:
— Друзья мои… — за смехом и разговорами его почти не слышно.
Голоса: — Дайте высказаться заслуженному мастеру спорта!
— Михал Михалыч, мы вас слушаем!
— Говори, начальник!
Все понемногу успокаиваются.
Мужчина: Друзья мои, я постараюсь быть краток… Горы, как вы уже, видимо, поняли, стояли, стоят и будут стоять еще долго… И мы с вами сюда приезжали, приезжаем и будем, я надеюсь, приезжать еще неоднократно… Так вот, собственно, я хочу выпить сейчас за то, чтобы вам никогда не пришлось применить те знания спасателей, которые вы здесь получили.
Под одобрительный гул, собравшиеся осушают свои емкости.
Голос из угла: Михал Михалыч, я бы хотел, если позволите, кое-что добавить к вашему выступлению…
Мужчина: О чем разговор, Марк Иваныч, — он поднимает руку, прося тишины, — слово имеет старший научный сотрудник кафедры математики ЛЭТИ, преподаватель Сорбонны, горноспасатель Марк Иваныч Башмаков!
Все шумно хлопают.
Из угла подымается завернутый в простыню, как в тогу, небольшого роста мужчина, лет около сорока, в толстых очках на крупном носу и высоким, переходящим в залысины, лбом:
— Я, к сожалению, не буду столь лаконичен, как предыдущий оратор, поэтому, чтобы не прерывать, так сказать, процесса, советую всем собравшимся не ждать специального сигнала, а наливать и выпивать постоянно.
Голос: Чем мы и занимаемся на протяжении двух последних недель!
Окружающие смеются.
Марк Иваныч: У меня тут родилось некоторое осмысление наших бурно прошедших учений, которым я и хотел бы сейчас с вами поделиться… — он достает из кармана висящей на спинке своего кресла рубашки исписанный мелким почерком листок, разворачивает, наливает себе вина, откашливается. — Тактический план проведения спасательных работ на Западной стене горы Кирпич:
Итак, начнем. Был вечер. Воды
Струились тихо. Жук жужжал.
В альплагере "Анзоб" народа
Собралось много. Вдруг вбежал
Весь в пене взмыленный посыльный.
Ему вливают в рот насильно
Оставшийся с обеда чай
И прикрепляют невзначай
Болтавшийся язык булавкой.
Собравшись с духом, он прочавкал:
"На Ромбе ебнулся клиент.
Для ретрансляции, в момент,
Был послан с рацией наблюдатель,
Но позабыл, видать, создатель
Ему наполнить черепок —
Он обеспечить связь не смог".
Марк Иваныч прополаскивает горло, переворачивает листок:
— Изложим диспозицию кратко:
Гора Кирпич. На З. стене
С названьем "Ромб" висит палатка.
Там стонет, мечется в огне
Наш неудачный восходитель.
Как передал руководитель,
Бедра закрытый перелом,
Отрыв мошонки, тьма ушибов…
А вы одни спустить смогли бы,
Оставшись на стене втроем?
Начспас прикинул: напрямик
От места травмы на ледник
По вертикали семь веревок.
Шесть рыл из тех, кто смел и ловок
Потянут снизу тонкий трос,
Лекарств поднимут целый воз,
Воткнут больному промедола
И забинтуют признак пола.
Затем потянут вверх акью,
Под звуки свинга "Ай лав ю",
В акье поднимут трос и шины,
Больного спустят прямо вниз,
А настоящие мужчины
Вверх попиздуют под карниз.
Отряд из тридцати засранцев
Потянет ночью весь комплект
Спецснаряженья под объект
И весь продукт для новобранцев,
Что спят на леднике Мырды,
Не чуя под собой беды.
Придется им тащить беднягу
От места спуска в Узункол.
Навек запомнится салагам,
Как первый выход их прошел.
Врач выйдет с головным отрядом,
Поселится с горою рядом,
По рации начнет учить —
Больного как и чем лечить.
Был разработан план блестяще,
Знал каждый, что куда он тащит,
И мне вручить Захожий рад
Жетон "Спасательный отряд".
Выйдя из башни, Андрей, Володя и Эдик натыкаются на Валеру, сидящего на полутемной скамейке рядом с симпатичной темноволосой девушкой, одетой в короткие джинсы в обтяжку и рубашку навыпуск.
Эдик: Вера, будь осторожна!.. Это такой ловелас — страшный ходок по женщинам! Так что будь внимательна!
Девушка смущенно улыбается.
Валера (укоризненно): Эдя, ты же знаешь — я однолюб!.. Между прочим, Вера готова целый месяц варить кашу на всю нашу ораву, если мы возьмем ее с собой на озера, — он оборачивается к девушке, — или я ошибаюсь?
Девушка: А, Эдик?.. Если, конечно, можно…
Эдик: Давайте-ка, пойдем сейчас ко мне, допьем чай и обмозгуем это дело. У меня где-то коньяк еще оставался…
Андрей: Я извиняюсь, но я отваливаю в шалаш. Жутко хочу спать.
Эдик: Да брось ты — это от вина, сейчас выветрится.
Андрей: Да нет, правда — еле на ногах держусь.
Володя: Ты найдешь шатер-то?
Андрей (смеется): Надеюсь…
Андрей идет по лагерю.
Праздник достиг уже своего апогея. Со всех сторон несутся вопли, смех, громкое разухабистое пение.
Навстречу ему попадаются два пьяных парня в плавках, один — с ледорубом, другой — с зажженным фонариком в руке.
В кустах целуется какая-то пара.
На вышке бассейна девица в купальнике несильно отбивается от настойчивого ухажера.
Возле столовой девушка на скамейке кокетничает с молодым человеком, курящим в тени дерева:
— Что за имя такое — Тенгиз?.. А может ты какой чурка узкоглазый?
На аллее Андрея обгоняет троица: два мужика нетвердо ведут под руки девушку в коротком платье и босоножках.
Девушка (капризно): А мне вы покажете слайды?
Левый мужчина: Покажем, покажем!.. Только для этого нужна темная комната…
Правый мужчина: И белая простыня…
Из освещенного окна на первом этаже доносится нестройный хор пожилых, обугленных на солнце, инструкторш, подпевающих бородатому гитаристу:
— Ты ножкой двинула
Чуть на вершок,
Какао вылила
На мой мешок…
К моменту припева они, хохоча, распаляются почти до визга:
— … Связал нас черт с тобой,
Связал нас черт с тобой,
Связал нас черт с тобой
Веревочкой одной!!..
Возле темного коттеджа, компания, человек в десять, под оглушительное "Ура!" поджигает сигнальный факел.
Распахивается верхнее окно коттеджа.
Раздраженный женский голос: Чего орете?!.. Радуетесь, что живы остались?!..
Андрей заходит в полутемный шатер.
На столе горит свечка, стоит полупустая банка чая и коробочка с конфетами, сухарями и печеньем.
Вокруг, на койках, полулежат юноши и девушки, во все глаза, завороженно, глядя на пожилого седобородого мужчину в прожженой штормовке и сванке, помешивающего ложечкой чай в эмалированной кружке.
Андрей тихонько проходит в дальний угол и ложится, скрипнув пружинами, на железную, с продавленной сеткой, кровать.
Девушка: Ну, а еще что-нибудь такое же помните?
Мужчина, пригладив бороду, неторопливо отхлебывает из кружки:
— Надо подумать… — одной рукой он макает сухарь в чай и отправляет его в рот. — Ну вот, к примеру… Знаете ли вы, почему альпинисты всегда спят в палатке головой к выходу?..
Несколько голосов (неуверенно):
— Ну-у, чтобы выбежать было проще…
— Может, от пожара?
— Чтобы дышать было чем…
Мужчина, не спеша, пьет чай:
— Нет, не поэтому…
Андрей поворачивает голову набок и видит в откинутый полог окна освещенную фонарем ветку грецкого ореха, легко покачивающуюся под ветром.
Мужчина: Альпинисты спят лицом к выходу для того, чтобы Эльбрусская Дева могла ночью разглядеть их лица… — он отставляет кружку в сторону. — А дело было так:
Однажды, в далекие времена, одна группа решила подняться на Эльбрус… А была как раз весна. Небо было чистое и прозрачное, как хрусталь, и только над обеими вершинами — Восточной и Западной — висели чечевичные облака — мрачные вестники непогоды…
сверху:
Далеко внизу, на дне ущелья, виден в темноте лагерь "Анзоб" — теплые огни его коттеджей, освещенные фонарями аллеи, террасы, бассейн, веселое мельтешение. Слабо доносится музыка.
быстрая панорама вверх (огни и звуки мгновенно пропадают):
В кадр вплывает таинственная громада Эльбруса, пурпурного цвета, хранящая последние отблески заходящего солнца. У подножия горы бродят густые слоистые туманы, а обе вершины скрыты яркими серебристыми чечевичной формы облаками.
В полосах тумана, вдоль отшлифованных непрекращающимися ураганными ветрами бескрайних волнистых снегов и зеленых ледяных склонов, бледно освещенных луной, скользит тускло светящийся в ночи, обросший льдом, вагончик фуникулера (тот самый, который начал свое путешествие в Ялте, в кадрах Крыма), заполненный тенями прильнувших к окнам пассажиров.
Непогода.
Снизу, из метели, появляются пустые, заиндевевшие от мороза, кресла подвесной канатной дороги.
С монотонным зловещим скрежетом они объезжают большой металлический барабан, прорезая глубокую щель в снежном надуве, и снова исчезают в густой молочной пелене.
Вскоре, в некоторых креслах по одному начинают появляться запорошенные снегом мужчины с рюкзаками на коленях. Среди них — Андрей, Володя, Валера, Эдик, Тюльпанов…
Спрыгивая на обледеневшую площадку, они надевают рюкзаки и также поодиночке уходят вверх, по вытоптанной в снегу глубокой, в рост человека, траншее, пропадая за поворотом.
Минуя занесенные по крышу дома-бочки, они выстраиваются в цепочку, пробивая себе дорогу вверх по склону, вдоль утонувшей в снегу линии электропередач, провода которой стелются теперь над самой его поверхностью.
Завывает вьюга.
Зажженные на столбах лампочки раскачиваются под ветром, отбрасывая на гладкую ледяную корку неверный колеблющийся свет.
Андрей движется впереди, по грудь проваливаясь в снег. Тяжело и хрипло дыша, он локтями пробивает спрессовавшуюся фирновую доску, подминает обломки под себя, утрамбовывает их сначала коленями, потом ботинками. Снова пробивает доску, и снова утрамбовывает. И так — шаг за шагом.
На мгновение он останавливается, зачерпывает снег рукавицей, жадно ест.
За спиной слышится надсадный кашель идущего следом человека.
Андрей снова начинает пробивать траншею.
Через несколько метров он без сил падает и отваливается в сторону, уступая дорогу позади идущим.
Перед самым его лицом раскачивается на проводах горящая лампочка. Стянув зубами обледенелую рукавицу, Андрей обнимает ее замерзшими пальцами. Лампочка лопается в его руке.
Преодолевая крутой ледовый взлет, путники выходят к мрачному и по-марсиански безжизненному "Приюту одиннадцати". На последних метрах несколько человек срываются и, с криками, ускользают в пропасть, высекая ледорубами искры изо льда.
Большим ключом Эдик отпирает замок вмерзшей в лед металлической двери, отдирает ее с помощью ледоруба от стены, и в образовавшуюся узкую щель протискивается внутрь. За ним — Андрей и Валера.
Чиркнув спичкой, Эдик зажигает оплавленный огарок свечи, приваренный к заиндевевшему столику, на котором обнаруживаются завернутые в обрывок старой газеты смерзшиеся куски хлеба и несколько пустых консервных банок.
Метель непрерывно стучит в окна.
Отломав свечу, Эдик всматривается в заголовки газеты, потом освещает пространство вокруг себя.
На голом деревянном настиле лежит ворох сгнивших ватных одеял и одежды, напоминающий человека.
Валера (шепотом): О, господи боже мой!..
Через некоторое время они снова выбираются наружу.
Встав на колени, Андрей снимает рукавицу и зачерпывает горсть снега.
Ветер сметает его с ладони.
Эдик: Это старый! Надо искать надувы — там свежий!
Кто-то кричит из-за угла, чтобы шли к нему.
Все подходят, пробуют снег — здесь он мокрый и легко слепляется в снежок. Брошенный на склон, он, немного прокатившись, сразу обрастает снегом. Володя продолжает катить его дальше, собирая огромный ком.
Остальные тоже скатывают гигантские комья, и двигают их в сторону маленькой горизонтальной площадки. Через некоторое время там образуется бесформенная снежная гора, высотой в человеческий рост.
Тюльпанов достает из-за пояса жестяную лавинную лопатку и начинает любовно обтесывать гору, отламывая большие пласты снега. Другие — кто ножами, кто руками — тоже помогают ему, обрезая куски и оттаскивая их в сторону.
Светает.
Первые лучи еще невидимого солнца освещают розовым светом вершины Главного Кавказского хребта, на фоне которого Тюльпанов, вытянув вверх руку, смотрит в видоискатель фотоаппарата, прикрученного к воткнутой в снег лыжной палке.
Тюльпанов: Плотнее! Плотнее!.. Все, стойте! Стойте так, не двигайтесь!.. О, черт, давайте же скорее! Сейчас же солнце взойдет!..
Нажав на автоспуск он, спотыкаясь и проваливаясь в снег, бежит куда-то наверх…
оборачиваемся следом за ним:
… На фоне величественного двуглавого Эльбруса, обступив огромную снежную женщину, слепленную в одной из самых широко известных поз "Кама сутры", глядят вдаль участники прошедшей ночи.
Сбоку пристраивается подоспевший Тюльпанов.
Щелкает затвор аппарата.
Раннее утро. Поют птицы.
Распахнув стеклянные двери коттеджа, на выложенное разноцветной мозаикой крыльцо — в невероятном сногсшибательном купальнике, игривой соломенной шляпке и темных солнцезащитных очках, с бумажкой на носу, накрашенная, наманикюренная и завитая — выходит Инесса.
Картинно сняв шляпу, она, в недоумении, окидывает взглядом розоватые хребты предгорий, плотным кольцом окружающие лагерь со всех сторон.
Инесса (ошарашенно): А где же море?!..
— До-сви-да-ни-я!!! — хором, по-пионерски, кричат сидящие в кузове открытого грузовика загорелые и счастливые, с облупившимися розовыми носами, отъезжающие домой участники закончившейся лагерной смены.
И весело машут на прощание руками.
из кузова, через задний борт машины:
Грузовик трогается с места.
Замешкавшийся отъезжающий уцепляется за борт. Несколько рук втаскивают его вглубь кузова.
Машина медленно проезжает сквозь плотный, молчаливо стоящий по обе стороны дороги строй опухших с похмелья, небритых, заспанных и угрюмых инструкторов, рабочих и служащих лагеря.
С перьями во всклокоченных волосах и крошками в свернутых набок бородах, в мятых штанах и пуховых жилетах, ежась от утренней прохлады и щурясь на яркое солнце, они вяло машут вслед убывающим, и вскоре скрываются — сначала за воротами лагеря, а потом и за поворотом дороги.
Машина выворачивает на шоссе и прибавляет темп.
Разговоры и смех в кузове понемногу стихают.
На первой же развилке машина сворачивает в узкое мрачноватое горное ущелье.
Бежит назад, плавно извиваясь, лента шоссе. Скалы каньона сдвигаются все плотнее, нависая с одной стороны и круто обрываясь к бурной желто-коричневой реке с другой стороны дороги.
Быстро промелькнувшая встречная грузовая машина тут же исчезает за ближайшим поворотом.
камера оборачивается внутрь:
В кузове несущейся вглубь ущелья военной машины, лежа на груде постеленных на дно рюкзаков и баулов, спят, завернувшись в трепещущиеся на ветру серебристые перкалевые плащи, Саша, Мафия и остальные участники армейской команды, утомленные долгим ночным перелетом.
За рулем — грузин, солдат срочной службы.
Седой подполковник курит, высунув локоть в открытое окно дверцы, и смотрит вперед, на дорогу.
Полого поднимающийся вверх отрог живописной зеленой долины, поросшей арчовым лесом, упирается в крутой высокий двухступенчатый каменистый взлет, стиснутый по бокам гладкими отвесными скальными грядами.
Ломаной линией белеет проложенная среди осыпи тропа, уводящая куда-то наверх.
Сбегающий по расщелине шумный поток растекается у подножия взлетов в небольшую спокойную речку, плавно текущую через ровную поляну, поросшую яркой сочной травой.
Жарко.
Возле рюкзаков, на которых сушатся мокрые от пота футболки, лежат, распластавшись в траве, Володя и Валера.
Недалеко от них, на берегу, сидит на плоском камне Андрей и поочередно вынимает из своей сумки вымазанные в сливочном масле паспорта, деньги, чистые бланки бумаг с печатями, спортивные документы. Иногда попадаются обертки от пачек масла, которые он методично вымазывает пальцем, стряхивая остатки обратно в сумку, а обертки откладывая в сторону.
Валера: Обертки не выбрасывай… Через месяц мы их вылизывать будем…
Андрей: Я только боюсь, не смажутся ли записи, если вымыть паспорта?
Володя: Все самое главное — имя, адрес, дата рождения — должны быть написаны несмываемыми чернилами. А вот то, что потом уже — жены, дети — те могут и поплыть.
Валера: Жена и дети пусть плывут…
Андрей снимает с паспортов целлулоидные обложки и начинает промывать их в воде.
Неожиданно раздается страшный грохот. Все оборачиваются:
В дальнем конце поляны, возле самосвала, по крупной каменной осыпи бродят полуголые, с повязками на бедрах, дочерна загоревшие молодые люди. Выбирая большие остроугольные камни, они медленно несут их к машине и, с чудовищным напряжением, кидают в высокий кузов, издавая ужасный шум.
В тени машины, прислонившись к колесу, два наголо бритых таджика пьют чай с лепешками.
От группы сборщиков камней отделяется один, не спеша пересекает поляну и приближается к противоположному берегу реки.
Андрей, щурясь на солнце, смотрит в его сторону:
— Лexa, это ты, что ли?.. Тебя не узнать просто — худой, как скелет!..
Алексей: Здоро'во! — он, по камням, перебирается к ним.
Андрей: А мы тебя искали вчера. Письмо тебе в столовой оставили.
Алексей: Да? Жалко… А мы не в самом лагере живем, а наверху, в рабочем домике… Чем это ты занимаешься?
Андрей: Да так — небольшая авария…
Подходят Володя и Валера.
Валера (указывая на Андрея): Аннушка уже разлила масло!..
Они здороваются.
Валера: Ну что, как успехи? Это вы склад строите?
Алексей: Нет, мы лестницу кладем — там, наверху, за столовой.
Валера: Это кривая такая, что ли?
Алексей (смеется): Обижаешь!
Володя: Ну и что?
Алексей: На пол смены уже заработали.
Володя: Это сколько вы уже тут пашете?
Алексей: Три недели. Адская работа!.. И кормят хреново.
Валера: Ничего, Леха, труд красит человека!
Алексей: А работа его унижает… — он присаживается на траву, — Давайте, лучше, закурим?.. По-нашему, по-таджикски!..
Валера (смеясь): Я сейчас принесу, — он уходит к рюкзакам.
Андрей: Пора уже нам всем на анашу переходить.
Алексей: Где ж ее взять-то?.. Я с удовольствием.
Андрей: А там что растет? Табак? — он показывает в сторону плантации каких-то растений.
Алексей пожимает плечами:
— Не знаю… По-моему, табак на такой высоте не растет. Володя: Это растет благосостояние советских людей.
Возвращается Валера, на ходу распечатывая пачку сигарет:
— Сигарет можешь брать сколько угодно — хоть две штуки!
Володя: Да-а… С сигаретами мы как-то просчитались…
Андрей: Зато масла навалом.
Володя: Как погода?
Алексей: Была ничего, а дальше — черт его знает… — он подымается. — Ну ладно, спасибо, мне пора, а то хозяева будут недовольны.
Валера чиркает, Алексей прикуривает и перебирается на другую сторону реки. Потом оборачивается:
— А вы видели — там, на камне?.. — он указывает в сторону большой глыбы известняка, торчащей из-за деревьев.
Володя: Нет, а что там?
Алексей: Сходите, посмотрите… — он направляется в сторону машины.
Пройдя немного вдоль берега и раздвинув ветки арчи, Андрей, Володя и Валера обнаруживают возвышающийся из небольшой запруды кусок скалы, посреди которого прибита овальная эмалевая фотография с портретом молодого улыбающегося человека.
Ветер играет листочками сохнущих паспортов, треплет прижатые камешками денежные купюры.
Андрей, Валера и Володя лежат на траве. По небу медленно плывут аккуратные белые облака. Птицы, с веселым свистом, вылетают из-за обреза скалы.
Жара.
Среди живописных зарослей кустарника и деревьев арчи, на краю узкого глубокого каньона, по дну которого шумит невидимый ручей, сидит на рюкзаке, в расшнурованных ботинках, Вера и любуется торчащим с противоположной стороны ущелья огромным обломком сиреневой скалы, в виде цветка с острыми, поднятыми кверху каменными лепестками.
Снизу появляется Эдик, в трусах, с огромным рюкзаком за плечами. Он поднимается очень медленно, тяжело переставляя ноги и глядя прямо перед собой. Время от времени останавливаясь, он, запрокинув голову, прикладывается к висящей на поясе металлической фляге и, заметно взбодрившись после этого, продолжает движение дальше.
Подойдя к Вере, он осторожно опускается на землю и освобождается от лямок, блаженно закрыв глаза и привалившись к рюкзаку спиной. На его загорелых, поросших редкими волосами, плечах остаются две глубокие красные полосы.
Эдик (устало): Трусы — спортивные…
Вера: Эдик, дай, пожалуйста, глотнуть.
Не открывая глаз, Эдик вынимает флягу, отвинчивает крышку и, хлебнув немного сам, протягивает ее Вере. Бережно взяв флягу, она, дрожащими, растрескавшимися, пересохшими губами приникает к горлышку и делает несколько глубоких жадных глотков, после чего вдруг вскакивает и начинает отчаянно плеваться во все стороны.
Вера: Тьфу!.. Эдя… Гад…
Открыв глаза, Эдик начинает ржать, как лошадь:
— Дай сюда!.. А то прольешь еще… — он отбирает флягу, делает еще один мощный глоток и аккуратно завинчивает крышку.
Володя, Валера и Андрей бредут, друг за другом, по тропе, через каждый десяток шагов останавливаясь и устало сгибаясь пополам, на короткое время избавляя плечи от давящей тяжести рюкзаков.
Из одежды на них только кеды. Трусы они несут в руках, футболки Андрея и Валеры подсунуты под лямки, а Володина, по-прежнему, обмотана вокруг головы.
Валера: Суть "Теории циклов", как и все гениальное, проста:
Я составляю список из десяти человек — цифры, естественно, условные, — моих хороших знакомых, друзей там, родственников, — не важно. Они образуют первый круг, или цикл, по научному, — он ненадолго останавливается и, немного передохнув, двигается дальше. — У стоящего в списке первым я занимаю, к примеру, тысячу рублей на год. После того, как год проходит, я прихожу ко второму из списка человеку, тоже занимаю у него тысячу рублей на год и отдаю первому. Еще через год беру тысячу у третьего и отдаю второму. Таким образом, через десять лет, когда я должен отдать деньги десятому, первый уже забыл о том, что я у него что-то там, когда-то занимал. А может и не забыл, но срок уже достаточный, для того, чтобы он пришел в себя…
Согнувшись пополам, Валера вытирает трусами мокрое от пота лицо. Андрей и Володя тоже останавливаются рядом, тяжело и часто дыша. Постояв так, в молчании, некоторое время, они снова начинают идти.
Валера: Поэтому я снова занимаю у него на год тысячу рублей и так далее… Отныне, этот цикл будет все время повторяться.
Володя (после недолгой паузы): Ну хорошо… Предположим, ты эти деньги потратил, а дальше что? Цикл-то крутится!
Валера: Но я и говорю, что жить с этой теории сложно и поэтому надо брать крупные суммы… В общем, когда эти деньги заканчиваются, ты вынужден закручивать новый цикл. Причем тут могут быть некоторые побочные воздействия, влияние которых тоже надо учитывать… К примеру, если кто-то из задействованных в цикле людей умирает, то цикл, естественно, убыстряется, что, в общем-то, конечно, ухудшает ситуацию, потому что с каждым новым умирающим постоянно будет сокращаться время между взятиями долга у одного и того же человека. Зато, если умирает тот, кому ты должен отдать деньги в данный момент, то это большая удача, потому что цикл распадается сам собой, а оставшихся в живых людей можно задействовать в новых циклах…
Андрей (после продолжительной паузы): А что происходит, если умирает сам автор теории?
Валера (смеется): Я еще об этом не думал… Но в любом случае правильная, а главное, нужная теория должна пережить своего автора, привлекая на свою сторону все большее и большее количество практиков…
Володя: Примерно тоже самое делает один мой знакомый… Только он не деньги берет, а ходит обедать…
ПЛАТО
Володя, Валера, Андрей, Эдик и Вера выходят на край гигантской чаши и останавливаются, созерцая открывшуюся перед ними картину.
Огромное плоское плато, в виде подковы, усыпанное зелеными арчовыми лесами, упирается своими рогами в широкую, километровой высоты, отвесную красно-коричневую скальную стену, укрытую шапками белого вечного снега и сверкающую бледно-голубыми лентами сползающих с вершин висячих ледников. Низкие облака, надвигаясь из-за хребтов, укрывают от глаз высокие перевалы и плывут вдоль стены, цепляясь за ее острые выступы.
Вода тающих ледников образует на дне чаши сеть больших и малых, застывших, как стекло, горных озер, матово-голубых у подножия стены и прозрачных, цветом меняющихся от густо-синего до ярко-голубого на изгибе подковы.
Серые осыпи по берегам озер чередуются с невысокими, поросшими лесом, перешейками. Пологие склоны чаши, окаймленные желтыми каменными грядами, покрыты изумрудного цвета лугами.
Зажав в кулаке панаму, Валера торжественно простирает руку в сторону плато:
— Я поселю здесь разврат!..
Холодные потоки воздуха, стекающие в долину, заставляют путников спешно достать из рюкзаков легкие штаны и куртки, а сильные порывы ветра, вырывая их из рук, мешают им одеваться.
Грузовая военная машина с московским номером выезжает на верхний горизонтальный участок перевала и останавливается перед шлагбаумом. Невдалеке от дороги — несколько домиков метеорологов и высокий треангуляционный знак.
Водитель спрыгивает на землю с мешком гаечных ключей, открывает капот и начинает копаться в моторе. Сраженный сном подполковник ВВС спит в кабине, прислонившись к дверце и подложив под голову скомканную пуховую куртку.
Саша, Мафия и еще несколько человек вылезают из кузова поразмять ноги.
За перевалом открывается захватывающая картина: синие хребты гор, самые высокие из которых покрыты снегом, сталкиваясь между собой, переплетаясь и снова разветвляясь, уходят к горизонту и теряются в сизой вечерней дымке. Солнце последними лучами освещает лишь самые их кромки. Глубокие темные долины внизу поблескивают серебристыми нитями рек.
От одного из домиков не спеша подходят два солдата погранвойск. Один — белобрысый, застегнутый на все пуговицы, в сапогах и защитного цвета панаме. Другой — грузин, в расстегнутой до пупа гимнастерке, закатанных штанах и покрытых пылью сандалиях на босу ногу.
Белобрысый: Здравия желаю. Кто у вас старший?
Долговязый парень в пуховке кивает в сторону машины:
— Старший спит в кабине.
Белобрысый: Мне нужно пропуска посмотреть… Вы, случайно, не из Казани?
Мафия: Бог миловал…
К ним подходит коренастый приземистый мужчина:
— Мы из Ленинграда.
В кузове появляется заспанный молодой человек. Сонно, как лунатик, начинает перелезать через борт. Коренастый кричит ему:
— Толян, подожди!.. Там, у меня под головой, достань такую сумку —"Волейбол".
Заспанный оборачивается в кузов:
— На ней Боб спит.
Коренастый: Ну так подвинь его слегка! Ничего не случится, я думаю…
Долговязый: Подложи ему Степана под голову.
Завидев земляка, грузин-пограничник подходит к копающемуся в моторе водителю, и они начинают о чем-то говорить между собой по-грузински.
Приносят документы. Белобрысый листает бланки.
Долговязый: Шура, интересно, а ты понимаешь, о чем они говорят? Это же, как-никак, твой родной язык!
Саша: Родной, конечно, но только наполовину.
Коренастый: Ну вот! Наполовину-то, значит, должен понимать!
Саша ненадолго прислушивается к разговору водителя и пограничника-грузина.
Заспанный: А я знаю, о чем они говорят! Пограничник нашего спрашивает: "Где же ты, моя Сулико?"
Саша: Похоже, он в первый раз мотор видит.
Долговязый: Кто — их, или наш?
Саша: Оба.
Невысокий парень, стоящий рядом, машет рукой:
— Да у вас там у всех права куплены!
Саша (вспыхивает): Ну, не скажи!
Парень: Ну, через одного!
Долговязый примиряюще обнимает Сашу за плечи:
— Сейчас зарэжит, собаку!
Белобрысый солдат отдает коренастому мужчине документы:
— Все нормально, можете ехать.
Отвязав веревку, он поднимает шлагбаум.
Долговязый: Товарищ старшина, разрешите обратиться?!
Белобрысый (удивленно): Можно, конечно…
Долговязый: Вот почему вы — в сапогах, в панаме, все пуговицы застегнуты, а ваш товарищ в сандалях и…
Заспанный (перебивает): Мы даже тут спорили, кто из вас в форме…
Долговязый отмахивается от него:
— Нет, я серьезно… Если это, конечно, не военная тайна.
Белобрысый (улыбаясь): Да ну, какая тут тайна!.. Просто Гоги сегодня в увольнении.
Долговязый: Вот оно, оказывается, в чем дело…
Водитель захлопывает капот машины.
Коренастый: Можем ехать?
Водитель: Можем.
Все забираются в кузов.
Потом высовывается долговязый, с небольшой дынькой в руке:
— Лови, генацвале! — он кидает ее грузину-пограничнику. Тот, от неожиданности, чуть не роняет ее на землю.
Грузин: Спасибо!
Коренастый: Счастливо оставаться!
Белобрысый: Счастливо доехать!
Машина снимается с тормозов и, по небольшому уклону, начинает не спеша катиться в сторону спуска.
Пограничники, стоя на дороге с дыней в руках, машут ей вслед.
Тишина. Легкий туман. Негромко журчит вода.
Уже почти совсем темно. Володя, Валера, Эдик, Андрей и Вера стоят перед неширокой протокой.
На той стороне в глубине деревьев небольшой костер тускло освещает несколько палаток и низкие ветви арчи. Оттуда доносится разговор и негромкий смех.
Где-то вдалеке бренчит гитара.
Валера свистит в два пальца.
Эдик: Э-э-эй!!!
У костра возникает оживление. Между деревьев мелькают фонарики, и на противоположном берегу протоки появляется несколько темных фигур в пуховках.
Мужские голоса: — Мужики, наверное, приехали…
— Эдя, это вы?!
Эдик: Мы!
Третий мужской голос: Пройдите чуть дальше, метров двадцать, там переправа! Юлик, посвети.
Юлик: Идите сюда, только аккуратнее — камни скользкие!
Фонарик светит на мокрые, торчащие из воды камни, все в белых бурунах от пенящейся вокруг воды.
Эдик, за ним Володя и Андрей перескакивают, балансируя, на другую сторону протоки. На последнем высоком камне их ловит чья-то крепкая рука и втаскивает на сушу.
Последними на берег спрыгивают Вера и Валера.
Мужской голос (изумленно): Ты смотри!.. А это что за создание?!
Володя: Гусары, молчать!
Валера: Да это же женщина, Юра! Забыл, что ли? Вот так они и выглядят! Да видел, наверняка, на картинках…
Вокруг смеются.
Юлик: Дай-ка посмотреть!
Валера: Ну ладно, ладно, навалились! Осторожнее, не сломайте! Мужланы…
Юра — невысокий бородатый мужчина — помогает Вере снять рюкзак:
— Как зовут?
Вера: Вера.
Сзади подходят еще несколько человек. Среди них мы узнаем Марченко, еще несколько лиц:
— Здорово, орлы!
— Писем нет?
Эдик: Есть.
Валера: Вы хочите писем? Их есть у меня!
Юра (Юлику): Там пожрать что-нибудь осталось?
Юлик: Сейчас что-нибудь придумаем…
Все постепенно перемещаются в сторону костра и рассаживаются за длинным, сложенным из камней, столом, над которым покачивается растянутый за стропы тент от солнца. Полный мужчина, лет сорока, с тонкими черными усиками, зажигает несколько огрызков свечек, осветив следы недавнего ужина — полупустые аэрофлотовские чашечки, грязные миски и ложки, фантики от конфет, размокшую пачку рафинада.
Юлик раздувает тлеющий огонь в каменном очаге.
Володя выкладывает в центр стола гигантскую овальную дыню.
Все: О-о-о!!!
Эдик достает из рюкзака заварочный чайник и пиалы, потом извлекает из клапана пачку писем и начинает раздавать присутствующим:
— Кунину и Афанасьеву — по шесть писем!
Марченко: В одни руки?
Эдик: Верочка, заткни уши…
Юра: Эдя!..
Эдик: А что такого?
Юра (Вере): В первый раз здесь?
Вера: Да. Я очень много про эти края слышала, но сама никогда не была.
Леня (полный усатый мужчина): Как подъем, как самочувствие? Это я как врач спрашиваю…
Вера (улыбается): Плохо, доктор — еле дошла! Сейчас, наверное, лягу и умру…
Эдик: Ложись скорей.
Все смеются.
Валера: Нахал! — он оборачивается к Вере, — Чайку попьешь?
Вера: Да нет, пожалуй… Ничего не хочется.
Марченко: Гипоксия.
Юлик: Надо выспаться как следует. Если хотите, можете со мной обосноваться, я один живу. Самая крайняя серебрянка.
Взяв свой и Верин рюкзак, Валера уводит ее в сторону палаток.
Эдик замечает висящий на дереве цветной плакат с портретом Брежнева, начинает смеяться, толкает в бок Андрея.
Андрей: А почему шесть звезд? Когда мы уезжали, было еще четыре.
Юра: Мы добавляем ему за каждое восхождение высшей категории сложности.
Эдик: А звезды где берете?
Юра: У Голубца есть дубликаты.
Юлик приносит разогретый котел с кашей: — Прошу всех к столу.
Андрей и Леня разводят на темной осыпи большой сигнальный костер.
Андрей: А где они сейчас?
Леня: В левой части. Видишь такой снежник, в виде двойки?
Он показывает в сторону стены, которая смотрится черным провалом на фоне звездного неба, и только бледно-зеленые пятна снега и льда едва виднеются в ночи.
Андрей: Ну, вроде бы.
Леня: Они сейчас должны быть выше, веревки на четыре. У тебя часы точные? Сколько сейчас?
Андрей: Без пяти.
Леня: Восемь? У тебя по Самаркандскому?
Андрей: Девять. Мы переводили.
Леня: Сейчас должны мигнуть три раза.
Андрей закуривает, привалившись спиной к камню.
Леня: Ну как там, в городе? Что нового?
Андрей: Да все по-прежнему… Что там может быть нового?
На стене три раза загорается огонек.
На верхнюю точку перевала, на большой скорости, въезжает милицейский фургон, за ним две крытые брезентом грузовые машины, полные солдат, несколько микроавтобусов специализированной скорой помощи, кран-стрела и тягач.
Милицейский фургон резко тормозит возле шлагбаума. Из него выскакивает человек в военной форме и бежит в сторону домиков метеорологов Через минуту он уже несется обратно. За ним, застегивая ремень на брюках, полуголый заспанный белобрысый пограничник.
Споткнувшись и едва не упав, военный подбегает к шлагбауму, рывком развязывает веревку и, уже на ходу, прыгает в дверь своей кабины.
Шлагбаум медленно поднимается вверх. Одна за другой, машины проезжают под ним, обдавая пылью остановившегося на обочине пограничника.
Единственный посетитель почты — загорелый бородатый мощного телосложения мужчина в белой футболке с длинными рукавами, выгоревших коричневых шортах, банных тапочках на босу ногу и темных солнцезащитных очках — со скучающим видом машинально рисует на телеграфных бланках какие-то каракули — окорока фантастических куриц, заморские фрукты, бутылки с шампанским — и, отрешенно задумавшись о чем-то своем, смотрит через окно в сад, где два его товарища трясут абрикосовые деревья и собирают в сумки упавшие на землю плоды, а третий, примостившись на высокой старой вишне, обрывает ягоды в большой полиэтиленовый мешок.
За деревянным барьером служащая почты — молодая таджичка в цветастом платье и со множеством тонких косичек — сосредоточенно перекладывает с места на место какие-то книги и папки, время от времени подозрительно поглядывая в его сторону.
Внезапно, осененный какой-то идеей, мужчина хватает чистый бланк переводов, вдохновенно макает перо в чернильницу и, ненадолго задумавшись, что-то быстро и размашисто на нем пишет.
Потом он встает, еще раз перечитывает написанное, и выходит на улицу, размахивая бланком во все стороны, чтобы быстрее высушить чернила.
Пасмурно, душно.
На краю огромного и совершенно пустого пожухлого травяного поля, с бетонной взлетно-посадочной полосой посередине, стоит несколько палаток-серебрянок, лежит куча тюков и ящиков, накрытая большим полиэтиленом. Вокруг разбросаны распакованные рюкзаки, одежда, коврики, спальные мешки. На них расслабленно возлежат с полдесятка загорелых мужчин. Судя по обжитости импровизированного лагеря и степени распакованности вещей, они тут уже давно, возможно не первую неделю.
Немного в стороне, на подстилке из пуховых курток, штанов и мешков, опершись на локоть, Костя читает толстую потрепанную книгу.
Курчавый парень, с обмороженным распухшим красным носом, рассказывает, сидя по турецки на коврике:
— … Ну так вот: а у нас было две банки жестяных, совершенно одинаковых. В одной еду готовили, а в другую мусор всякий кидали, очистки, окурки, плевали туда… Ну и, в общем, они с вечера приготовили себе кашу какую-то и легли спать. А им надо было в три часа ночи выходить. Утром просыпаемся, смотрим — каша нетронутая стоит, а мусорный бачок — пустой. Потом выяснилось: они поднялись — темнотища, никто ничего не соображает, с просонья разогрели мусорный бачок, навернули его с аппетитом, аж ложками по дну скребли…
К лежащим подходит бородатый мужчина в шортах.
Обмороженный: Ну что, есть новости?
Бородатый: Ваня, пляши!
Дремлющий на сдутом резиновом матрасе парень лениво открывает глаза:
— Что такое?
Бородатый: Тебе перевод.
Парень снова закрывает глаза:
— Да ну, не смеши!.. Какой перевод? Откуда?
Бородатый: Какой, какой — денежный! Из дома, от жены!
Осознав, наконец, это известие, парень рывком садится на матрасе:
— Да?.. Ну-ка, дай сюда, — он выхватывает бланк из рук бородатого и долго, со смесью недоверия и изумления, его изучает.
Остальные тоже привстают со своих мест. Костя откладывает книгу.
Все: Сколько?.. Сколько там?!
Иван (пожав плечами): Пятьдесят.
Блаженно расслабившись, все снова откидываются на свои спальные мешки:
— Ну, старина, мы всегда верили в тебя!
Иван: Но откуда она могла узнать, что мы сейчас тут торчим?
Все: — А что? Она могла, к примеру, позвонить в спорткомитет…
— Ваня, женщины — они, если любят, чувствуют беду на расстоянии!
— Старик, я тебе всегда говорил: "Маняша — золото!" Я бы сам на ней женился, если бы не ты…
— Во, молодожен! Жена там стонет на белых простынях, а он тут хрен знает чем занимается! Медовый месяц…
Иван: Какой там медовый!.. Если хочешь знать, то всю свою первую брачную ночь мы чинили кран на квартире у Фомина.
Все: Какой кран?
Иван: Водопроводный.
Все: Водопроводный кран? О, это очень эротично!
Обмороженный: А почему именно у Фомина? У меня тоже все время протекает.
Иван: Не у нас же в квартире проводить первую брачную ночь. Там и так-то ступить негде, а тут еще гостей понаехало… Ты сам, между прочим, валялся к вечеру без чувств на моей кровати.
Обмороженный: Да?.. Я, честно говоря, кроме регистрации, не помню ничего. Так что вполне может быть… Хотя, думается, я бы тебе не помешал. А Фомин-то тут при чем?
Иван: Они с Людкой тоже остались у нас, а свою хату предоставили в наше распоряжение. Ну и когда Машка зашла в ванную, то там вдруг оторвало кран и стало заливать горячей водой новую Фоминскую квартиру. В итоге первые пол ночи мы затыкали трубу, а вторые пол ночи вычерпывали воду. В общем, кошмар.
Все: — Да-а… В следующий раз подумаешь, прежде чем жениться.
— Это все Фомин, подлец, подстроил!
— Ну ладно, Ваня, не будем о грустном, давай — вперед, к победе коммунизма! А то еще, не дай бог, почта закроется. Это же Азия, это тебе не главпочтамт!
Ивана напутственно хлопают по спине и он уходит.
Обмороженный: Да-а, есть еще женщины в русских селениях!
Небритый мужчина лет сорока пяти, на вид самый старший из присутствующих, поднимает вверх указательный палец:
— Кстати о женщинах: после одной из первых удачных экспедиций на Победу, перед тем как разъехаться, все ее участники договорились между собой, что как только каждый из них сможет переспать с женой, то пошлет остальным телеграмму с определенным текстом. Так вот первая телеграмма пришла через полгода…
Из сада, с двумя сумками абрикос и мешком вишен, выходят три молодых человека и направляются вниз по кривому узкому переулку.
Первый: Интересно, чей это сад?
Второй: Наверное, ничей — ограды-то нет!
Первый: Все-таки меня не оставляет ощущение, что я занимаюсь чем-то нехорошим…
Второй: Да брось ты! Не помирать же с голоду.
Третий: Этот сад выращен специально для того, чтобы всякие усталые путники, вроде нас, не лазали по частным огородам.
В длинном высоком каменном заборе открывается небольшая дверь и на улицу выходит здоровенный таджик лет сорока, совершенно рыжий, с изрытым оспой лицом. Перегородив дорогу, он жестом, приглашает их зайти.
Первый (негромко): Недолго музыка играла, недолго фраер танцевал…
Все трое переглядываются между собой, невольно пытаясь спрятать за спину мешки с фруктами и нерешительно топчутся на месте.
Таджик: Заходы!
Второй: Ну что, пойдем?
Третий: Пошли. Чего терять-то?
Они заходят во двор. Таджик за ними.
Во дворе — высокие деревья, клумбы цветов, увитая виноградом беседка, в тени которой стоит накрытый ковром дастархан. В глубине виднеется высокий каменный дом, к которому ведет аккуратная бетонная дорожка. Рядом с беседкой к забору пристроена крошечная, в одно окошко, пекарня с просторной печью.
Озираясь по сторонам, молодые люди следуют за таджиком, который подводит их к беседке и жестом приглашает садиться. Гости прислоняют сумки к деревянному столбу, снимают обувь и залезают на дастархан. Хозяин тоже садится рядом и гортанно кричит что-то в глубину двора.
На пороге беседки тут же бесшумно возникают две женщины в паранджах. Одна из них молча ставит на стол три пиалы и скрывается в зарослях гранатовых деревьев. Другая заходит в пекарню, раскатывает на столе несколько круглых лепешек из теста, протыкает их в середине вилкой, посыпает какой-то травой и прилепляет к стенке печки. Проделав эту операцию, она исчезает в доме.
На крыше сарая появляется черноволосый мальчик лет десяти с кастрюлей в руках. Поставив ее у ног, он начинает наполнять ее абрикосами, в изобилии растущими на соседних ветвях.
Снова выходят обе женщины. Одна ставит перед каждым из гостей глубокую косу с айраном, другая опускает на середину ковра огромный, диаметром почти с метр, поднос, полный разнообразных сладостей и конфет. После этого они опять куда-то пропадают.
Таджик, улыбаясь, показывает гостям на еду:
— Ешь, кушай!
Все: — Рахмат.
— Спасибо.
Взяв свои чашки, они начинают сдержанно отхлебывать айран.
Один из них берет с подноса карамель, разворачивает фантик и внимательно его рассматривает:
— Первомайская кондитерская фабрика, город Харьков.
Подходит мальчик с кастрюлей абрикос. Ставит ее рядом с подносом, берет несколько штук, подсаживается к отцу и начинает их есть, во все глаза разглядывая гостей.
Опять появляются женщины. Одна приносит поднос с тремя небольшими керамическими чайниками, другая снимает со стенки печки ставшие уже пышными и румяными лепешки и кладет их на стол. И снова уходят в дом.
Таджик ставит возле каждого гостя пиалу и наполняет каждую зеленым чаем. Затем ломает одну из лепешек и складывает куски поверх целой:
— Ешь, кушай!
Гости берут по куску лепешки, начинают есть.
Таджик: Куда едешь?
Первый: Домой едем.
Таджик: Домой, да-а… Чего не едешь?
Второй: Нет самолетов. Погода испортилась. Не летают.
Таджик снова наполняет пиалы чаем:
— Не летают, да-а… Где был?
Третий: Мы в Сары-Таше были. На пике Ленина.
Таджик: Я Сары-Таш был, урюк продавал… Ленин, да-а… Мир. Земля…
Первый голос: Тихо! Идет.
Вдали показывается Иван.
По откровенно ухмыляющимся и, наоборот, деланно серьезным физиономиям видно, что все уже в курсе дела и кровожадно ожидают развязки.
Второй голос: Что-то тащит.
Подходит Иван с множеством пакетов в руках. Кидает в центр на спальник четыре лепешки, присаживается рядом, осторожно кладет на землю свертки.
Обмороженный: Ну как там?
Иван равнодушно пожимает плечами:
— Нормально, — с невозмутимым видом он достает из кармана четыре десятки, рубли, какую-то мелочь, под пристальным вниманием окружающих пересчитывает деньги, аккуратно складывает и снова прячет в карман, — а что, собственно?
Обмороженный: Да нет, ничего…
Все украдкой смотрят на бородатого, но тот и сам поражен происходящим.
Иван начинает разворачивать пакеты, в которых оказываются куски горячего приготовленного мяса, помидоры, лук, какая-то зелень, парварда, папиросы:
— Ну, вбрасывание!..
Девушка — служащая почты — трясет мужские наручные часы, смотрит на циферблат, подносит часы к уху и прислушивается. Потом щелкает по стеклу пальцами и снова внимательно смотрит на стрелки.
Сыто развалившись на мешках, обитатели летного поля не спеша, молча, сосредоточенно курят папиросы, смакуя каждую затяжку.
Вдали показываются трое молодых людей, обиравших фруктовый сад. Радостно крича, они победно размахивают лепешками, сумками с фруктами, какими-то пакетами и свертками.
Все удивленно поворачиваются в сторону бородатого.
— Они что, тоже получили переводы?!..
Накрапывает дождь.
На мокрой арче, висит портрет Брежнева. Теперь на нем настолько длинный ряд "звезд героя", что они уже не умещаются в пределах рамки. Чтобы вместить все эти награды, портрету надставлено огромное левое плечо.
У сложенного из камней очага Вера, в перкалевом плаще, готовит какую-то еду. Рядом с ней, на краю стола, Леня чистит картошку.
Из лесу выходит насквозь вымокший Марченко с вязанкой арчовых веток за плечами, топором и пилой в руках.
Марченко: Куда?
Вера: Давай сюда, — она показывает ему на свободное место возле костра.
Бросив пилу и топор, Марченко осторожно опускается на корточки, прислоняет вязанку к камням, высвобождает плечи из лямок станка, встает, развязывает опутывающие дрова веревки, сваливает ветки на землю и откладывает освободившийся станок в сторону.
Разломав ногой несколько веточек, он подкладывает их в огонь, садится рядом и начинает греть о бока кастрюли озябшие красные руки.
Появляется Эдик:
— Ну что, скоро там?
Вера: Минут пять еще поварится и можно звать.
В этот момент из-за деревьев раздаются чьи-то громкие призывы. Оторвавшись от дел, все оборачиваются в сторону криков.
На берегу протоки стоит Сергей, весь мокрый, с большим рюкзаком за плечами.
Сергей: Есть тут кто-нибудь живой?!
С другой стороны появляются Эдик, Леня, Марченко, Вера. Из палаток выбирается Юра, потом Юлик, еще несколько обитателей лагеря.
Все: — О-о-о! Какие люди — и на свободе!
— Сережа Борисович, собственной персоной!
— Я перестану ждать тебя — а ты придешь совсем внезапно!..
Сергей: Здорово! Где тут у вас переход?
Эдик: Встань к лесу задом, ко мне передом, пройди пятнадцать шагов на Север, потом пять шагов на Запад!
Сергей: Стоило так долго ехать на Юго-Восток, чтобы теперь идти в обратную сторону… — он медленно и осторожно переходит протоку по мокрым камням, едва торчащим из воды, но на последнем все-таки поскальзывается и падает ногами в воду, к всеобщей радости присутствующих.
Сергей: Зар-раза!..
Его подхватывают под руки и вытаскивают на берег.
Юра: А мы-то все никак понять не можем — чего это погода вдруг испортилась?
Сергей: То ли еще будет!..
Сергея подводят к столу.
Он скидывает рюкзак, снимает полные воды ботинки, выжимает носки.
Юлик: Пошли, я дам тебе что-нибудь сухое.
Сергей: Почему именно сухое? Можно и крепленое…
Сергей переодевает штаны, носки и кеды.
Сергей: А кеды чьи?
Юлик: Вовика.
Сергей: А сам он в чем ходит?
Юлик: Он тут как-то стер ноги и уже почти две недели не снимает ботинок. Боится смотреть, что там внутри. Говорит — если увижу, вообще ходить не смогу, лучше уж так…
Сергей: А где он?
Юлик: Наблюдать пошел, под 5300. К вечеру должен вернуться.
Сергей: А кто там, на 5300?
Юлик: Голубец, Андрей, Фомин и Евстигнеев.
Сергей: Ну и как там?
Юлик: Застряли основательно. Уже четвертый день пошел, а они еще даже на ребро не вышли. Где-то в середине сейчас, на карнизах. Тут еще и погода испортилась…
Сергей: А вернуться не хотят?
Юлик: Теперь им уже, наверное, проще выйти на плечо и спускаться на ту сторону.
Сергей: А Валерка?
Юлик: Он с Технологами. Они спустились из-за тумана в соседнее ущелье, теперь неизвестно, когда оттуда выберутся.
Появляется Вера:
— Мальчики, завтракать.
Сергей и Юлик идут вслед за ней.
Все уже сидят за столом. Вера накладывает в миски кашу, потом уходит в шатер.
Марченко: А варенье?
Вера (из шатра): По одной ложке — последняя банка.
Юра: Ну что там, Серега, творится в мире?
Быстро заглотив несколько ложек каши, Сергей тянется за сухарями:
— Пока вы тут сопли жуете, через два перевала от вас ураган накрыл сорок рижских школьниц и молоденькую учительницу.
Юра: Сорок школьниц? Ничего себе! А что они там делают?
Сергей: Путешествуют.
Леня: А теперь они где?
Сергей: А теперь бедных крошек разбросало по ледникам и моренам. Они замерзают, хотят есть, плачут и ждут сильных, красивых и мужественных спасателей.
Эдик: А что? Неплохая идея! Если такая погода продержится еще пару дней, надо будет, пожалуй, оказать первую помощь. А, Юлик? Ты как?
Юлик: Я за.
Сергей: Лучше поспешите. А то тут в каждом ущелье таких реаниматоров…
Юлик (мечтательно): Школьницы! Чистые белые переднички. Розовые бантики. Косички."Ну как забыть звончей звонка капель…"
Марченко: И девочку, которой нес портвейн…
Из шатра выходит Вера, в облегающем стройные ноги трико и свитере в обтяжку. Глядя в зеркальце, стоящее на ветке арчи, она причесывается, слегка подкрашивает глаза:
— Ну, кто сегодня со мной в кош?
Эдик: На мясокомбинат — я!
Юлик: Тебе уже хватит. Сегодня моя очередь.
Эдик: Да я и не рвусь…
Юлик: Верочка, что нам нужно?
Вера (смеется): Ведро возьми и рюкзак какой-нибудь, она одевает прозрачную полиэтиленовую накидку.
Юлик: Сей момент, — он одевает ватник, идет в шатер и через минуту возвращается оттуда с ведром и рюкзаком за плечами, — ну как?
Вера: Пойдет.
Юра: Юля, смотри! — он предостерегающе грозит ему пальцем.
Вера смеется. Юлик делает ему знак "будь спокоен".
Они скрываются за деревьями.
Сергей: Что за баба?
Леня: Валера привел из "Анзоба". Киевлянка.
Сергей: Грамотное тело.
Юра: Плохих не держим.
Марченко: Здравствуй, тело молодое, незнакомое!
Сергей: Варовский тест она бы, наверное, запросто прошла. А, Эдик?
Эдик начинает смеяться.
Леня: Что за тест?
Эдик: Ну, у нас тут осенью вдруг возникли проблемы с отбором женщин. Пришло штук тридцать, наверное, все не могли понять, что с ними делать. Ну и Варов предложил выпилить на фанере силуэт Венеры — по всем канонам, с размерами — и брать всех, кто в это отверстие пролезет — хоть боком, хоть как…
Леня: Ну и чем кончилось?
Эдик: Все оказалось гораздо проще. После первой же тренировки их осталось всего две. Причем самые толстые…
Легкий туман.
Небольшое круглое, как чаша, абсолютно прозрачное озерцо окружено со всех сторон каменными осыпями. Прямо к воде спускается небольшой ледник, из которого вытекает слабый ручеек.
На берегу в позе роденовского "Мыслителя" сидит Володя — в пуховой куртке, болониевых штанах с лампасами и повязанной вокруг головы футболке. На шее у него висит большой десятикратный бинокль. Рядом на камнях лежит маленький рюкзачок. На нем рация.
Очнувшись, Володя не спеша, осторожно, начинает разуваться.
Сначала долго развязывает шнурки, потом, затаив дыхание, стаскивает тяжелые жесткие покоробившиеся ботинки, вынимает из них скомканные, взопревшие стельки. По очереди снимает сначала тонкие синтетические, потом свалявшиеся шерстяные носки. Все это он аккуратно раскладывает на камнях вокруг себя.
Наконец, он начинает отдирать присохшие к ступням последние носки, покрытые пятнами запекшейся крови. Гримасы боли, то и дело, искажают его лицо, лоб покрывается каплями пота.
В несколько приемов освободив распухшие изуродованные кровоточащие ноги, он некоторое время сидит без движения, собираясь с духом. Потом методично закатывает до колен штаны и, опершись руками в камни позади себя, закрыв глаза и запрокинув голову вверх, медленно опускает ноги в озеро.
Тишина.
Через несколько секунд, издав страшный душераздирающий нечеловеческий крик, Володя вытаскивает ноги из воды и, с выступившими на глазах слезами, начинает промокать их байковой рубашкой.
Выбравшись из леса и миновав просторный изумрудный луг, Вера и Юлик, с ведром в руке, подходят к невысокому каменному забору, огораживающему сложенную из камней постройку с крышей и дверью, возле которой спит на привязи ишак.
Внезапно, из проема в изгороди бесшумно выскакивает огромная грязная белая собака с красными злыми глазами.
Юлик бросает ведро и хватает с земли два больших камня. Вера испуганно ойкает и прячется за его спину.
Так же тихо и недобро скаля зубы, собака начинает описывать вокруг них круги, постепенно их сужая и, с каждым разом, подступая все ближе.
Юлик с Верой тоже кружатся на месте, все время стараясь поворачиваться к ней лицом.
Юлик: А ну, пошла вон!
Вера (громко, срывающимся голосом): Эй, кто-нибудь! Хозяин! Эй!
Никто не выходит. Собака начинает глухо и угрожающе рычать.
Наконец, в дверях дома показывается крошечная черноволосая девочка, лет четырех, в грязном полосатом платье и таких же грязных шароварах. Она так мала ростом, что даже не достает до спины собаки. Молча схватив ее за загривок, девочка пинками толкает собаку за изгородь. Та покорно трусит за ней следом.
Потом на пороге появляется заросший щетиной угрюмый таджик в овчинной безрукавке.
Юлик: Здравствуйте! Айран бар?
Увидев выходящую из-за его спины Веру, мужчина расплывается в щербатой улыбке и гостеприимно кивает на дом.
Выбросив камни, Юлик поднимает ведро и они заходят внутрь.
Пасмурно. Тучи.
Вся компания собралась на краю летного поля. Полулежа на спальных мешках вокруг полиэтилена с объедками, они слушают одного из трех молодых людей, которые были гостями рыжего таджика.
Молодой человек: У нас в Волгограде был один мужик, который занимался изнасилованиями. Два года держал в страхе весь район. Ну и, в общем, его, наконец, поймали и суд приговорил его к высшей мере. Предоставили ему слово и спрашивают — какое, мол, у вас последнее желание? А он говорит: "Убежать я от вас все равно убегу, а последнее мое желание — изнасиловать Аллу Пугачеву"… А таких, как он, везут куда-то в Ростов. Ну и, самое смешное, где-то на полпути к Ростову он действительно сбежал!..
Иван (поморщившись): Опять о бабах! Сколько можно! Нет сил терпеть!.. Семен, — он обращается к лысоватому мужчине лет сорока, — вот ты в писательской поликлинике работаешь. Рассказал бы что-нибудь такое интеллигентное, вечное, шекспировское — для души!
Семен (немного подумав): В конце мая к нам в травму пришел один пациент, к которому дома, пока он спал, залез в ухо таракан. И он никак не мог его оттуда достать. А тот там шебуршал у него в ухе, возился, стучал… Тогда мужик решил его умертвить. И начал, прямо у себя в ухе, травить его всякими разными карбофосами и ядохимикатами. Еле откачали…
Обмороженный: Таракана?
Семен: Мужика!
Бородатый: Да это же "Гамлет"!
Семен: Как Ваня заказывал… — приподнявшись со своего ложа, он немного взбивает "подушку" и укладывается снова.
Обмороженный: Костя, твоя очередь! Мы тут все уже выдохлись, по третьему кругу прошли, а ты отлыниваешь. Нехорошо! Не по-товарищески! Давай-ка, расскажи что-нибудь.
Все оборачиваются в сторону Кости, лежащего на спине с раскрытой книжкой на животе.
Костя не спеша затягивается папиросой, внимательно следя за растущим длинным столбиком пепла, потом так же невозмутимо отводит руку в сторону и стряхивает пепел на траву:
— Я вам лучше станцую…
Накрапывает дождь.
Из-за деревьев поднимается дым от большого костра.
За столом под вымокшим тентом от солнца в накидках и капюшонах сидят Эдик, Сергей, Юра, еще несколько человек.
Кто-то, укутанный в перкалевый плащ, выгребает из очага прогоревшие консервные банки и плющит их большим тяжелым камнем.
Юра рисует на новой белой веревке отметки йодом и заодно заливает себе заусенцы и ссадины на распухших пальцах.
Перед Эдиком на столе разложены кучками галеты, сало, изюм, курага и конфеты. Огромным таджикским ножом он отрезает на разделочной доске крошечные кусочки сала, кладет их на галеты, накрывает сверху другими галетами, заворачивает получившиеся бутерброды в небольшие отрезки фольги и складывает в полиэтиленовый мешок.
Голубоглазый молодой человек сидит, в прострации, над кучей спутанного металлического снаряжения.
Сергей просматривает отпечатанный на машинке и переплетенный в твердую обложку текст.
Сергей (читает выдержку): Бью крюк, потом второй… ставлю закладку… Подтягиваюсь на правой руке и усилием воли перекидываю себя через карниз…
От палаток подходит Марченко, задумчиво отматывает от висящего на ветке арчи рулона туалетной бумаги бесконечной длины ленту. Потом поднимается на невысокий пригорок и скрывается за перегибом.
Эдик (поет):
Вот они расселись по лесам,
Зазвучали до самозабвенья.
Узнаю я их по голосам —
Звонких повелителей мгновенья…
На поляну вбегает возбужденный Леня:
— Бросайте все, идите смотреть — не пожалеете! он снова убегает.
Заинтригованные, все идут следом за ним.
Общий стон: О-о-о!!!..
Через протоку, грациозно перепрыгивая с камня на камень, переходит вереница пестро одетых девушек — в прозрачных полиэтиленовых дождевиках, с полотенцами и мыльницами в руках.
Яркие блондинки, жгучие брюнетки, шатенки, рыжие, смуглые с раскосыми глазами и бледно-розовые с веснушками, стройные и полненькие, хрупкие и плотные, небольшого роста и высокие — с крупными каплями дождя на лицах, волосах и откинутых капюшонах — они мило и загадочно улыбаются открывшим рты "аборигенам" и, пройдя немного вдоль берега, исчезают в туманном арчовом лесу.
Сергей: Это тот редкий случай, когда гора идет к Магомету…
Леня: Туристки. Вчера вечером пришли. Три дня тут будут жить. Сегодня у них баня. Просили, чтобы никто в течении двух часов не подходил к запруде.
Эдик: Такие хорошие. Мыться пошли…
Юра: Девчонки, девчонки, девчонки кабаре…
Повеселевшие, они возвращаются к столу.
Там сидит Володя и рядом с ним — незнакомый худой курчавый молодой человек в очках, с недельной щетиной на подбородке, спекшимися, покрытыми коростой губами, облезлым до лохмотьев носом, фурункулом на шее и ободранными, в ссадинах и кровоподтеках, руками.
Володя: Знакомьтесь, это Игорь, он из Свердловска. Если вы еще не раздумали куда-нибудь пойти, то он любезно поделится с вами своим опытом. Они только что спустились с бастионов.
Эдик (заинтересованно): Да-да, конечно. Ленечка, принеси-ка что-нибудь пожрать.
Леня приносит две миски супа, ставит их перед гостем и Володей. Кладет рядом горсть сухарей.
Все подсаживаются поближе и продолжают прерванные дела, внимательно прислушиваясь к разговору.
Эдик: Ну и что там, как?
Юра: Да подожди ты, дай человеку поесть!
Гость медленно съедает несколько ложек супа:
— Там самое сложное, собственно, пять последних веревок перед выходом на гребень.
Эдик: Ну да, это есть в описании. А что там такого ужасного?
Гость откладывает ложку и начинает рассказывать, дополняя повествование красноречивыми жестами рук:
— Ну, внизу там все без проблем. Бастион, в общем, тоже… Вот когда выходите на верхнее плечо, там такая полка. Широкая. В правой части, где она примыкает к стене, идет вверх такой внутренний угол, метров шестьдесят, и в конце угла — камин. Камин наклонный, из него выбрасывает. Но в нем есть довольно широкая щель. Туда надо заклинивать руки-ноги. Эта щель выводит под балкон. Балкон не очень большой, но неудобный, с гладким потолком. Под ним забита морковка. На морковку надо повесить лесенку, короткую. Тогда, если привстать, то в левой части балкона есть дупло. Туда засовываешь левую руку по локоть, а ногу ставишь на такой крошечный палец. Увидите, он там один. После балкона идет такой громадный шкаф. Шкаф — без разницы — можно слева обходить, можно справа — там все есть. Но лучше справа, потому что там наверху есть зуб и на него удобно повесить петлю. И вот тут, собственно, как раз ключ, потому что над шкафом идет такой гладкий нависающий лоб. И этот лоб можно пройти только одним способом: там очень маленькие зацепки для галош, метра четыре, и справа — надо тянуться — такой маленький огурец. И вот надо подтянуться на этом огурце и тогда можно другой рукой вщелкнуться в шлямбур чуть повыше. Собственно, на этом все кончается и потом пешком одновременно на гребень.
Гость снова берет ложку и делает еще несколько глотков супа.
Эдик: А вот красноярцы говорили, что справа на шкафу — пробка, очень неудобная…
Гость: Не знаю, может быть… Я как-то не обратил внимания. Во всяком случае, когда наши сунулись влево, то там оказались живые камни. Но, в общем, это не принципиально, смотрите сами… Вы когда хотите выйти?
Эдик: Завтра, если погода окончательно не испортится.
Появляется Марченко и Юлик, с ведром айрана и рюкзаком, полным лепешек. Несколько штук он выкладывает на стол.
Володя (потрогав одну): О, еще теплые.
Марченко: Туристок видели?
Юра: А как же!
Леня: А где Вера?
Сергей: Я так понимаю, что айран и лепешки — это как раз все то, что Юля смог на нее выменять.
Юлик: Ты почти прав… Кстати, если бы у нее было высшее образование, мы могли бы получить за нее сорок баранов.
Эдик: А со средним сколько?
Юлик: А так только двадцать.
Володя: Зачем им, интересно, высшее образование?
Марченко: Престижно!
Юра: Нет, а правда, где Вера-то?
Юлик: Встретила каких-то своих земляков. Они там внизу ждут машину. Михаил, тащи поварешку и миски.
Голубоглазый парень радостно бросает связку крючьев:
— Сей момент!
Из-за деревьев показывается Вера. Рядом с ней семенит небольшого роста косолапый мужичок с длинными запорожскими усами и маленькими острыми бегающими глазками, негромко мурлыча что-то себе под нос.
Мужичок (бодро): Здорово, орлы!
Все: — Здоровеньки булы!
— Хай живе Радяньска Влада!
— Голодранцы усих краев — геть до кучи!
Вера: Мальчики, это Паша, мой земляк. Он по делу. У него есть к вам предложение.
Эдик: Садись, гарный хлопец Павло'!
Мужичок присаживается к столу:
— А вы, я вижу, шутники… Верок говорит, вы тут с голоду собрались помирать? А у нас к вам одно маленькое дельце. Кто у вас нач-прод?
Эдик: Главный на горе сейчас. Вместо него я буду.
Мужичок: Идея вот какая: У нас сбор закончился, народ вещи вниз таскает, сегодня вечером машина должна быть. Но она может и завтра прийти, и через два дня, — вы ж понимаете… А мы все продукты подчистили уже. Осталось только сало и шоколад. Этого в избытке. Но нужно что-нибудь нейтральное такое — распиратор — крупу, макарошки какие-нибудь… Вы не богаты?
Все смотрят на Эдика, на его ставшее задумчивым и печальным лицо.
Эдик: Ну-у, у нас есть тут еще пшена немного…
Мужичок: Пшено? Ну так и прекрасненько!.. Вы посмотрите, какое сальце, — он достает из рюкзака большой шмат сала, завернутый в промасленную бумагу, разворачивает его, перочинным ножом соскребает слой соли, срезает тонкий ломтик и подносит его к самому носу, показательно шумно вдыхая аромат. — Это ж домашнее, не то, чем у вас в магазинах торгуют! Розовое, со своих свинок! Ну, давай, на пробу!
Он протягивает ломтик Эдику, тот отправляет его в рот и начинает медленно сосредоточенно жевать. Мужичок и все окружающие внимательно наблюдают за дегустацией, но никаких чувств на лице Эдика уловить не могут.
Эдик (проглотив): Действительно, неплохое сало.
Мужичок: Ха! Неплохое! Сало — пальчики оближете! Лучше нашего сала нигде не найдете! Давайте, решайтесь! Ну что, меняем?
Эдик: Но сала у нас и у самих полно…
Мужичок: Да?.. Что же вы тогда молчите?.. Берите шоколад. Шоколад дефицитный! Москва "Вдохновение" называется, — он вынимает из рюкзака плоскую голубую коробочку с балериной на обложке, открывает сбоку отверстие и высыпает на ладонь длинные брусочки шоколада, завернутые в серебристые бумажки, — на восхождении чрезвычайно практично! С орехами! Пробовать не даю. На веру.
Он зазывающе поигрывает серебристыми брусочками в руке, будто перебирает четки.
Эдик: Ну что? Шоколад, я думаю, можно взять.
Мужичок: Отличненько! Нам нужно пару килограмм крупы. Как будем меняться? Ваши предложения по этому поводу?
Эдик: Ясно как! Килограмм на килограмм.
Мужичок (после мгновенной паузы, ошарашенно): Как так — килограмм на килограмм?.. Вы что, мужики, обалдели?.. Да это ж грабеж средь бела дня! Ваше пшено стоит двадцать копеек кило, а тут — каждая плитка, — он смотрит надписи на коробке, — сто пятьдесят граммов — два рубля!..
Эдик: Какие деньги, дружище?.. Сюда-то все на своем горбу затаскивали — что железо, что шоколад, что пшено — какая разница? Не хочешь — не надо. Шоколада у нас, в общем-то, тоже хватает…
Мужичок: Ладно, счас, дайте подумать, — он довольно долго что-то высчитывает в уме, потом машет рукой. — Ладно! Черт с вами! Давайте килограмм.
Он отсчитывает семь плиток шоколада, шесть из них кладет на стол. Из седьмой вынимает три брусочка, засовывает себе в карман, а неполную плитку кидает поверх остальных.
Эдик: Юля, принеси, пожалуйста, пшено.
Юлик поднимается и идет в сторону шатра.
Эдик (вдогонку): И весы!..
Взвесив пакет с крупой, Эдик отсыпает немного в чашку и отдает мужичку. Тот достает со дна рюкзака новый полиэтиленовый мешочек, теребит и дует на один из его краев, наконец раскрывает, прячет в него крупу и убирает в рюкзак.
Мужичок: Ну ладно, мужики, мне пора. Спасибо!
Эдик: Вам также.
Мужичок надевает рюкзак:
— Ну что, Верок, мы тебя ждем! Поторапливайся!.. — мурлыча какой-то мотив, он уходит. За деревьями слышен его голос.—
Я много лет рюкзак ношу.
Давно потерся и не нов он.
И я зову к себе портного
И перешить рюкзак прошу…
Вера скрывается в своей палатке.
Леня: Ка-азел!
Сергей: Душный чувак…
Володя: Эдя, все равно, ты — гений!
Эдик (задумчиво): Не знаю… Другому бы так отдал…
Марченко: "А не отъесть ли нам сала, которого у нас полно?" — сказала графиня.
Эдик. "Отнюдь", — сказал граф и бурно овладел ею, стуча манжетами по подушке.
Из палатки выходит Вера, с рюкзаком за плечами, подходит к столу:
— Мальчики, я ухожу. Давайте прощаться.
Леня: Как так? Совсем, что ли?
Вера: Ну да, совсем. Вниз.
Все: — С этими хмырями?
— А как же мы?
— Верочка, ну как же так, вдруг?
— Бросаешь, значит, нас тут одних?
Вера: Это мои знакомые, мне с ними удобнее вместе домой ехать. Спасибо вам большое. Я по вам по всем буду очень скучать. Эти две недели для меня как праздник прямо. Серьезно. Если будете в Челябинске как-нибудь — всех жду в гости. Обязательно!
Юра: Так ты разве не в Киеве живешь?
Вера: Нет. В Киеве я учусь только.
Марченко: Так это не хохол, что ли был — с салом?
Вера (смеется): Нет.
Володя: А мы тут с ним на украинском разговаривали…
Все поднимаются из-за стола:
— Тебе, Верочка, тоже спасибо. Приезжай в Ленинград.
— Адреса есть?
— Ну давай! Еще встретимся как-нибудь…
Вера (дрогнувшим голосом): Конечно, встретимся… Ну, ни пуха вам! Валере передавайте привет. Мой адрес у него. Ну все, пока! — она скрывается за деревьями.
Все снова садятся за стол. Никто ни с кем не разговаривает. Все молча возобновляют прерванные дела.
Юлик: Ну что, айран-то будем? Лепешки остыли уже…
Юра: Давай…
Эдик: Может, банку битую начать?
Леня: Можно. А где она?
Эдик: В углу, в коробке.
Леня приносит из шатра трехлитровую стеклянную банку тушеного мяса с отбитым горлом, по ломаному краю которой торчат острые зазубрины. Выложив часть мяса в миску, он выставляет ее в центр стола, извлекает видимые осколки, складывает их в отдельную пустую тарелку.
Каждый зачерпывает по ложке мяса. Все едят медленно и осторожно, сосредоточившись на своих ощущениях.
Внезапно Сергей перестает жевать. Его лицо искажается гримасой боли и отвращения. Остальные тоже замирают и смотрят на него. Он лезет пальцами в рот, достает оттуда острое алое стеклянное перо, бросает его в тарелку с осколками, вытирает рукавом окровавленные губы и, так же молча и сосредоточенно, продолжает жевать дальше. Другие, вслед за ним, тоже возобновляют движение челюстей.
Из-за ближайших деревьев, над которыми поднимается дым от большого костра, раздается женский визг и плеск воды.
Некоторое время все прислушиваются к воплям.
Дожевав мясо, Эдик откладывает ложку и, повернувшись в сторону берега, вдруг начинает громко кричать:
— Марченко! Выйди из кустов!!!.. Марченко! Выйди из кустов!!!..
Сидящий рядом с ним Марченко вскакивает, как ошпаренный:
— Эдя!.. — сорвав панаму с головы Эдика, он пытается, с ее помощью, заткнуть ему рот.
Откуда-то издалека доносятся глухие раскаты грома.
Горный массив на горизонте скрыт под шапкой курящихся туч и облаков.
Костя стоит на влажной пустынной взлетной полосе. Раскинув руки в стороны, как крылья самолета, и запрокинув голову, он ловит ладонями и лицом редкие крупные капли начинающегося дождя.
Оставив сидящих за столом, Володя встает, подходит к палатке, достает из нее пуховку, надевает, не спеша поднимается на осыпь и смотрит на окружающую плато горную цепь.
Из-за высокого хребта надвигаются копившиеся неделями несметные полчища легких пушистых облаков, вперемешку с мрачными, полными дождя и снега, тяжелыми тучами, первые из которых, движимые ровным сильным ветром, уже прорвались через низкие перевалы и ринулись, перегоняя друг друга, на штурм новой долины.
сверху:
Все меньше разрывов в облаках.
В эти быстро видоизменяющиеся окна на мгновения приоткрываются озера, арчовые леса, каменные осыпи.
Под потоками дождя, снега и града видны суетящиеся внизу люди, спешно снимающие с веревок развешенную на просушку одежду и стремительно разбегающиеся по своим хрупким и ненадежным матерчатым убежищам.
Гром. Шум падающей воды.
Яркие молнии ненадолго выхватывают из темноты отгородившиеся стеной дождя глухие и отдаленные закоулки плато.
В сильно покосившейся палатке, в самой ее середине — единственном сохранившемся сухом месте — зарывшись с головой в пуховку и несколько ватных спальных мешков, лежит, не двигаясь, Володя. Подушкой ему служат ботинки, накрытые бухтой мокрой веревки. Тяжелые влажные, истекающие водой скаты крыши низко провисают, почти касаясь беспорядочно разбросанной по углам сырой одежды, рюкзаков и снаряжения.
Открыв глаза, Володя смотрит прямо перед собой в небольшое порванное лениво колышущееся марлевое оконце, за которым видна криво стоящая оранжевая стенка соседней палатки.
Где-то рядом раздается звук раскрывающейся дверной молнии.
Голос Юры: Ого! Вот это да!
Рядом с ним раздается голос Марченко, имитирующий азиатский акцент:
— Попрыгушка Стрекозел
Лето красное пропел,
Оглянуться не успел —
Весь Джайлау белый стал…
Звук еще одной распахнувшейся палатки.
Голос Сергея: Да-а, бляха-муха, теплые Фанские горы…
Голос Эдика: Лучший способ перезимовать лето!
Володя осторожно, стараясь не задевать мокрых вещей, вытягивает из мешка руку и приоткрывает полог своей палатки.
В глаза ему ударяет яркий слепящий свет: все вокруг — земля, камни, деревья, палатки — усыпано толстым слоем свежего пушистого снега. В образовавшийся проем виден человек в серебристом перкалевом плаще, колдующий возле очага, из которого вьется тонкий сизый дымок.
Володя ударяет по скатам, сбрасывая с них снег, переворачивается на живот и высовывает голову наружу.
Из других палаток тоже торчат головы. Некоторые из них дымят папиросами. Никто не спешит вставать. Все лежат, лениво перебрасываясь словами.
Юлик: Марчук, а дальше что было?
Марченко вынимает изо рта папиросу:
— Попрыгушка Стрекозел
Мурабай домой пришел:
"Мурабай, Мурабай,
Ты меня домой пускай,
Свежий хлеб мне давай,
Сверху масло намазай".
Отвечает Мурабай:
"Ты все пел? Пел.
Чайхона сидел? Сидел.
Так иди пляши фокстрот
Белы тапочки вперед".
Миша, безуспешно раздувающий огонь, кричит от костра:
— Эдик, время!
Эдик достает из-за пазухи висящие на шнурке часы, смотрит на них, потом вытаскивает из глубины палатки рацию, соединяет идущий от нее проводок с длинным, свисающим с дерева кабелем и включает тумблер. В динамике возникают шумы, трески и завывания. Эдик крутит ручки шумоподавления и настройки.
Неожиданно, из всей этой эфирной неразберихи выплывает ясный, без помех, милый женский голосок:
— Двадцать один семнадцать, примите заказ.
Вместо ответа возникает какой-то ровный гул.
Женский голос: Аль-Фараби три восемь.
Снова долгий шум в рации.
Женский голос (смеясь): Нет, спасибо, у меня уже есть такая… Нет… Нет… Подожди-ка минутку…
Шум в рации.
Женский голос: Ноль восемь пятьдесят три, слышите меня?.. Ленина сорок семьдесят девять сняли заказ… Да… Хорошо…
Эдик выключает рацию:
— Бесполезно. Забили линию.
Володя: Эдя, заказал бы сюда тачку.
Юлик: С едой.
Сергей: И с диспетчершей…
Эдик: А мне кошмар сегодня ночью приснился! Как будто мы с женой стоим почему-то на шоссе посреди леса и ловим машину. Вокруг пустынно, никого нет. А вечер уже. И вот, из-за холма появляется такой автобус, "Львовский", фарами дорогу освещает… Ну, мы голосуем. Он останавливается, открывает переднюю дверь. Заходим — а там все сидячие места заняты и весь автобус — мои знакомые бабы! Ну просто все, с какими я когда-либо дело имел!..
Марченко: Как же они в один автобус-то влезли?
Эдик: Ну, ты уж прямо…
Миша (от костра): Подымайтесь! Рассвет уже брезжит бордо!
Сергей: Онегин, я с кровать не стану…
Володя: Кто эти мужественные люди, эти герои, которые подадут нам завтрак прямо в постель?
Миша: Сходил бы, лучше, за водой.
Марченко: А что сегодня на завтрак?
Миша: Угадай с трех раз.
Марченко: Поридж.
Миша: Потрясающе!
Марченко: Я феномен?
Эдик и Юлик (одновременно): Гусары, молчать!..
Понемногу все лениво вылезают из палаток и плетутся в большой брезентовый шатер, где рассаживаются на ящики, вокруг перевернутой вверх дном коробки из-под яиц.
Здесь холодно и сыро. Везде валяются пустые размокшие коробки, холщовые мешки, ящики. В углу громоздится несколько больших запечатанных картонных бочек с надписью на боку "На первенство СССР. Не влезать — убью!"
Миша ставит в центр казан с кашей, потом роется на дне большого бумажного пакета и кидает на "стол" две пригоршни подгоревших хлебных сухарей.
Юлик: По какому поводу гуляем?
Леня: Эх, сейчас бы булочки с молочком!..
Последними в шатер заходят Володя, с книгой под мышкой, и Сергей, зябко кутающийся в пуховку.
Сергей: Почему мне так холодно? Я же так люблю тепло!.. — он садится поближе к казану и греет руки о его стенки.
Володя подтаскивает ломаный ящик, пристраивается рядом.
Юра: Что пишут?
Володя: Есть некоторые неплохие куски.
Леня: Например?
Володя: Ну-у… — он листает книгу. — Ну, например, вот этот: "В отеле Монтойа две столовые. Одна во втором этаже с окнами на площадь. Другая внизу, на целый ряд ниже уровня площади, и оттуда можно выйти на улицу позади отеля, по которой рано утром пробегают быки, когда их через весь город гонят к арене. В этой столовой всегда прохладно, и мы очень хорошо позавтракали. Первая трапеза на испанской земле — это каждый раз серьезное испытание: закуски, кушанье из яиц, два мясных блюда, овощи, салат, десерт и фрукты. Нужно много вина, чтобы все это одолеть…"
Эдик (после продолжительного молчания): Хорошо написано. Душевно.
Юлик: Еще давай!
Володя (опять полистав книгу): "Служанка принесла большую миску горячего овощного супа и вино. На второе нам принесли жареную форель, потом какого-то тушеного мяса и большое блюдо с земляникой. Вино мы пили не в убыток себе, и служанка смущенно, но с готовностью приносила его…" — он захлопывает книгу.
Сергей: А что они там такое все время пьют?
Эдик: Двойной охлажденный дайкири без сахара.
Сергей: Нет, что-то другое. Смешное такое название.
Володя: Фундадор?
Сергей: Во-во, фундадор!.. Сейчас бы всем по литру фундадора на рыло…
Юра крутит ручку настройки небольшого радиоприемника. Сменяются шумы, голоса, музыка. Он ненадолго задерживает волну на последних новостях.
Диктор (мужской голос):………Всеобщую политическую стачку провели горняки Южного Уэльса……… объявили голодовку……… продолжают борьбу за независимость и………
Миша: Народ там воюет, борется за независимость, а мы тут хрен знает чем занимаемся…
Марченко: Ничего, Михаил, не огорчайся — мы тоже голодаем!
Продолжая обследовать эфир, Юра натыкается на бодрый женский голос, говорящий на иностранном языке. После него вступают гитары и какой-то мужской голос начинает петь по-английски.
Юлик: Во, Юра, оставь-ка это!
Леня: А кто это? Что она сказала?
Эдик: Она сказала: "Для шестнадцати мудаков из Ленинграда, проводящих свои отпуска в горах Средней Азии, передаем песню Джорджа Харрисона "Пора домой".
В этот момент снаружи доносятся чьи-то неясные призывы. Юра делает приемник потише, все внимательно прислушиваются.
На противоположной стороне протоки, превратившейся в мощную бурую вздувшуюся реку, затопившую все торчавшие из воды камни и сорвавшую все перекинутые через них досточки, по колено в снегу стоят четыре изможденных до предела человека, среди которых можно с трудом узнать Валеру.
Худые, небритые, с обожженными лицами, всклокоченными волосами и пораненными руками, в драной вымокшей одежде и с наспех, кое-как уложенными рюкзаками, словно чудом уцелевшие после всемирной катастрофы, они что-то кричат и размахивают руками, указывая на снесенную переправу, но шум от реки не дает их услышать.
Высыпавшие на берег обитатели лагеря тоже кричат в ответ и указывают вниз по течению реки.
Быстро посовещавшись между собой, пришедшие берутся за руки и, друг за другом, ступают прямо в воду. Река набрасывается на них и идущему впереди — самому крупному и тяжелому — требуется немало усилий, чтобы удержаться и не упасть. В середине протоки, где вода достигает им уже до пояса, Валеру все-таки сбивает течением и, на мгновение, его ноги всплывают на поверхность, но первый уже вытягивает его ближе к берегу.
Обитатели лагеря выстраиваются в кривую шеренгу.
Мокрые, истекающие струями воды, но улыбающиеся во весь рот, вернувшиеся выбираются на сушу и останавливаются напротив.
Эдик (громко, стараясь перекричать грохот реки): Покорителям вершины Аурондаг наш физкульт…
Все: Привет!
Эдик: Физкульт…
Все: Привет!
Эдик: Физкульт…
Все: Привет! Привет! Привет!
Мужчина (с глубокой царапиной на щеке, из пришедших): Лагерю наш…
Валера и двое оставшихся (вразнобой): Привет!
Все смеются.
Эдик: Бойцы!
С пришедших снимают рюкзаки, шумно их поздравляют, обнимают и ведут переодеваться.
Все снова собрались в шатре. Пришедшие, переодетые в сухое, уплетают кашу. Для них открыта маленькая банка тушенки.
Парень с царапиной на щеке: А где Леонид Ильич? Я хочу наградить его за новые достижения в построении мирового социализма.
Эдик: Мы его сняли.
Парень: А что такое? Размок?
Эдик: Да нет. Тут проходили какие-то судьи из Москвы, выразили недовольство… Мы решили снять, на всякий случай.
Парень: Ну и ладно!
Второй пришедший: О, слушайте! На Алло стоят эстонцы, так у них там есть специальная "Целовальная команда" — женщины, которые целуют мужиков, вернувшихся с горы. Такие женщины, скажу я вам…
Сергей: Давно пора и нам завести что-нибудь подобное.
Третий пришедший: Кстати о женщинах: а где Вера?
Юра (печальным голосом, каким обычно приносят соболезнования): Да, Валера, мы тут тебе не успели сказать… Верочка-то ушла!
Валера застывает, с недонесенной до рта ложкой каши:
— Как ушла?! Куда?! Совсем, что ли?! Она же тут до конца месяца собиралась остаться!..
Юра (виновато): Ну да, совсем… Попрощалась тут с нами, пригласила всех в гости и уехала с какими-то своими земляками вниз.
Валера: Да? — некоторое время он не двигается, переваривая новость, потом, как ни в чем не бывало, снова принимается за еду. — Ну и черт с ней… Пусть у человека хоть раз в жизни останутся о мужиках хорошие воспоминания… Никто не приставал, не домогался, не пытался посягнуть…
Леня (обалдело): Как так, Валера? Выходит ты, значит, так и не посягнул?!.. Чем же ты тут, интересно, занимался столько времени?!.. Да ты просто какая-то собака на сене! Мы тут, можно сказать, Верочку оберегаем, а он…
Валера: Да вы тут все какие-то маньяки!.. Вам недоступна сама мысль о том, что можно заснуть, просто положив руку на грудь девушке.
Сергей: Да у нее грудь-то — в пол-Коновалова, — он кивает на вернувшегося с горы здоровяка с накаченными грудными мышцами.
Все смеются.
Юлик (горячо): Ну, не скажи…
Валера: И вообще, о каком посягательстве может идти речь, когда по другую сторону Верочки лежит Юлик, который каждое утро перегибается через нее и спрашивает: "Ну как?"
Эдик (строго): Валера, на самом деле то, что ты сделал, вернее то, чего ты не сделал — это удар по нашему общему престижу… Представляешь? Она приезжает к себе на родину и начинает там всем рассказывать: была, дескать, на сборе у Ленинградцев, одни мужики, шестнадцать, так сказать, членов "Буревестника" — и не один не мог!.. Да ты, просто-напросто, уронил честь города!
Окружающие хохочут.
Валера: Эдя, а по-моему, так она ушла потому, что ты ее утомил: "Верочка, заткни уши, Верочка, заткни уши…"
Эдик (потрясенно): Я ее утомил?!.. Да если бы я ее действительно утомил, она бы не то что до конца месяца — она бы до конца года тут осталась!
Володя: Надо было, все-таки, продать ее бабаям! Ели бы сейчас шашлыки. Так сказать, лучше синица в руках…
Юлик берет стоящую в углу гитару, подстраивает струны, поет:
— Как хорошо без женщины, без фраз,
Без горьких слов и сладких поцалуев…
Миша вносит в шатер кастрюлю, ставит на коробку и открывает крышку. Пар обволакивает сидящих вокруг.
Марченко: Чай давай, да?
Аэрофлотовской чашечкой Миша перемешивает чай в кастрюле, затем наполняет граненый стеклянный стакан и передает сидящему рядом Валере.
Тот берет его в руки и критически рассматривает на свет:
— Что это за масонский чай?
Юлик: Обижаешь! Это еще крепкий!
Парень (с царапиной на щеке): А к чаю что-нибудь будет?
Эдик: Торт "Птичье молоко".
Марченко: А кстати, Эдя, не продегустировать ли нам "Вдохновение"?
Володя: Давайте лучше проверим, не испортилась ли колбаса на первенство Союза.
Эдик: Разве что если окунетесь в озеро.
Леня: Ну-у, Эдя, это слишком жестоко! Это бесчеловечно!
Марченко: А что, Эдя, ты действительно готов накормить того, кто искупается в озере?
Эдик: Готов, но только после купания. Когда шансов попробовать колбасу у него почти не останется.
Марченко: Ловлю на слове.
Володя: Чтоб зря людей не терять, давайте лучше, в жертву кого-нибудь принесем. Опустим его ненадолго в озеро, а за это попросим у Бога погоды, чтоб вышло солнышко и стало жарко. А Эдя, в качестве компенсации за моральный и физический ущерб, его покормит.
Эдик: А не лучше ли его совсем утопить?
Марченко: Эдик, не выйдет!.. Обещал? Выполняй!
Эдик: Ладно, хрен с вами: галета с колбасой, кусок "Вдохновения" и кофе.
Леня: Отлично!.. С моей стороны капельница и эфедрин.
Юра: Кто будет жертвой?
Володя: Надо кинуть жребий.
Юлик вытаскивает из внутреннего кармана ватника двойной тетрадный листок в клеточку и шариковую ручку, передает Володе.
Володя: Так… нас двенадцать человек… — он разрывает листок пополам, потом еще раз пополам и оставшиеся куски рвет на три равные части. На одном из кусочков рисует могильный крест и пишет "Ты". Бумажки сворачивает в трубочки, кидает в пустую миску и перемешивает. Затем протягивает ее Эдику.
Тот вынимает одну трубочку, разворачивает, демонстрируя всем чистый листок:
— Пусто.
Володя протягивает миску следующему. Все с интересом следят за реакцией разворачивающих бумажки претендентов.
Юлик: Нету.
Валера: Пусто…
Юра: Ничего.
Сергей опасливо раскатывает свою трубочку:
— Так я и знал!
Всеобщий смех облегчения.
Валера: Можно было и не тянуть ничего.
Эдик: Всем полчаса на отдых и подготовку!
Предвкушая интересное развлечение, все выходят из шатра, в котором остаются только Сергей и Володя. Слышно, как Юлик, взяв несколько аккордов, запевает:
— Я помню тот Ванинский порт,
И вид пароходов угрюмый…
Все остальные, отдаляясь, хором подхватывают:
— Как мы поднимались на борт,
В холодные мрачные трюмы…
Володя: Ну что, Серега, не загнешься?
Сергей: Скоро узнаем…
Холодно. Сильный ветер со снегом.
Мельчайшие трещины и впадины темной отвесной скалы залиты льдом, а узкие выступы и полочки запорошены снегом, что придает почти гладкой стене рельеф и объемность, и, в тоже время, холодно-неприступный, отрешенно-безучастный мрачный вид. В какую бы сторону мы не смотрели, ее края теряются в тумане метели, отчего возникает ощущение, что она не имеет пределов и простирается во все стороны до бесконечности.
Посредине стены, втиснувшись боком в конусообразное, забитое снегом, углубление, полувисит на двух не до конца вбитых в тонкую вертикальную трещину крючьях Андрей. На нем одето, по-видимому, все, что есть с собой: сползшая на самые глаза вязаная шапочка торчит из-под желтой парашютной каски, поверх которой натянут сначала капюшон болониевой ветровки, а потом — застегнутой на все пуговицы видавшей виды жидкой, со свежими рваными дырами на спине, пуховой куртки. Драные капроновые штаны заправлены в толстые шерстяные носки. На ногах — изношенные, не по размеру большие кроссовки, одна с наполовину отодранной подошвой.
Частые сильные порывы ветра и заряды сухого колючего снега заставляют Андрея все время вжиматься в скалу, отворачивать голову и прятать обмороженное лицо в вороте пуховки. Иногда он немного меняет позу и поочередно бьет о стену замерзающими ногами.
В метре над Андреем висят два рюкзака и связанная за шнурки пара горных ботинок. В потрепанных брезентовых рукавицах, сквозь дыры в которых просвечивают шерстяные перчатки, он придерживает две свободно свисающие откуда-то сверху веревки, частично смотанные в кольца, лежащие у него на колене. Веревки колышатся на ветру и, время от времени, слегка сдвигаются — то чуть поднимаясь вверх, то снова сползая на прежнее место.
Еще две натянутые веревки круто уходят от него на сорок метров вниз, где виден еще один человек, также бездвижно стоящий на крошечной снежной полочке, а еще ниже него — уже едва различимый в шквалах снежной метели — медленно продвигающийся по веревкам нижний.
От очередного порыва ветра Андрей сжимается в комок и, прикрывая лицо рукавицами, держащими веревки, наклоняет голову.
В налетающих друг за другом снежных зарядах ненадолго образуется просвет, и в разрыве между облаками на мгновение открывается зияющий провал, сквозь который становятся различимы черные нити трещин далекого, запорошенного снегом ледника.
Нижний человек тяжело подымается по висящей веревке. За спиной у него большой, плотно набитый рюкзак, к которому прицеплена смерзшаяся бухта веревки и множество карабинов с крючьями и закладками. Продвинув вверх по веревке привязанный к колену зажим, он с усилием выпрямляется на ноге, рывком продвигает вверх другой зажим, идущий от груди, и обессиленно повисает на нем, глубоко и часто дыша. Поднявшись так еще на несколько метров, он подходит к третьему, стоящему на узкой покатой заснеженной полочке. Тот помогает ему, подтягивая вверх за лямку рюкзака.
Нижний (хрипло): Куда?!..
Третий: Давай, я сам… — он отстегивает идущий от него конец короткой веревки с карабином и зацепляет в один из забитых в стену крючьев.
Нижний тяжело обвисает на веревке, надсадно сипя и облизывая пересохшие губы.
Достав из кармана своей пуховки мятый серебристый пакетик из фольги, третий вынимает из него пару черносливин, одну из которых съедает сам, другую засовывает в рот нижнему. Потом начинает по очереди снимать с него карабины с крючьями и развешивает их на лямки своего рюкзака.
В двадцати метрах выше Андрея, под выступающим из стены, как потолок, карнизом, неудобно придерживаясь голыми руками на уровне груди и стоя носками галош на узкой, в полступни, обледенелой полочке, верхний — молодой человек со шрамом на узком лице — высматривает, изогнувшись и откинувшись от скалы, дальнейший путь наверх.
Внезапно ветер усиливается, и он, пережидая порыв, прижимается к скале, дрожа всем телом от холода. Потом нерешительно ставит правую ногу на выступ выше колена, но тут же убирает обратно.
После некоторых раздумий, подняв вверх руку без фаланг на двух пальцах, он берется за небольшую острую наклонную кромку над головой, предварительно вычистив из нее снег, снова пристраивает галошу на выступ и, подтягиваясь, одновременно привстает на ноге.
Идущие вниз веревки тянут его назад и, с трудом продолжая выпрямляться, он, опустив голову, зло и хрипло кричит:
— Свободнее!.. Свободнее!!..
Ветер мгновенно относит его крики в сторону и заглушает.
Андрей прислушивается к доносящимся сверху звукам, задирает голову, дает веревками небольшую волну.
Выругавшись, верхний отпускает левую руку, хватает веревки и тянет их за собой, продолжая с усилием разгибаться на ноге.
Затем, с большим трудом вытянув снизу еще пару метров впрок, он делает еще два осторожных шага вверх по скользким покатым крошечным выбоинам и, широко расперев ноги в два недалеко отстоящих друг от друга откола, оказывается под самым карнизом.
Осторожно, стараясь не потерять равновесия, пошарив красными немеющими руками в матерчатом кармане за спиной, он, на ощупь, извлекает оттуда большой швелерный крюк, вставляет в трещину между стенкой и карнизом, вытаскивает из проволочного гнезда на поясе привязанный на шнурке скальный молоток и начинает, неудобно изогнувшись, загонять крюк в трещину. После нескольких ударов, крюк начинает глухо стучать, наткнувшись на невидимое препятствие. Парень ударяет его несколько раз с боков, стараясь выбить обратно и, перебросив молоток за спину, рукой расшатывает выползший немного крюк, пытаясь вытащить его наружу. Однако тот основательно застрял в трещине.
Начиная нервничать, парень подцепляет его клювом молотка и несколько раз с силой дергает молоток за ручку. Неожиданно, со звоном, крюк вылетает и падает вниз. Слышно, как он несколько раз ударяется о скалы.
Правую руку парня сводит судорога. Он встряхивает ей несколько раз, потом дыханием отогревает окоченевшие пальцы.
Затекшие в непривычном положении ноги начинают дрожать. Взявшись руками за трещину, он, по очереди, переставляет их поудобнее.
Достав еще один крюк, уже потоньше, и отыскав более подходящее место, парень снова забивает его в трещину. На этот раз, с бутылочным звоном, крюк входит на всю длину. В его ухо он вщелкивает конец идущей от себя короткой веревки, затем вешает рядом свободный карабин, в который продевает одну из двух идущих снизу веревок.
В лицо ему, мешая смотреть, непрерывно сечет снег.
Он быстро забивает в метре рядом еще один крюк и прощелкивает в него вторую идущую снизу веревку. Затем осторожно нагружает крючья, внимательно следя за ними и, удостоверившись в надежности, повисает на них всем телом.
Размахивая потерявшими чувствительность руками, он трет их друг о друга, согревает дыханием, засовывает под мышки. После этого поочередно снимает галоши, выбивает попавший внутрь снег и растирает замерзшие пальцы ног.
Снова обув галоши, он вытаскивает из-за пояса веревочную ступеньку с титановой перемычкой, вешает ее на крюк, просовывает туда ногу и, уперевшись носком галоши в стену, а руками взявшись за край карниза, с чудовищным напряжением вытягивается во весь рост и выглядывает за край скалы — вверх уходит двадцатиметровая, покрытая коркой тонкого льда монолитная плита без трещин, оканчивающаяся серией нависающих друг над другом заиндевевших карнизов.
Безмолвие.
Зеленые арчовые деревья и берега недвижного сонного озера укрыты слоем пушистого тающего снега. Замыкающая озеро подкова каменных осыпей растворяется в низком облаке, висящем ровным белым потолком над гладкой сине-голубой водой. Кажется, что вытянув вверх руку, до него можно дотронуться.
Крохотный, замкнутый со всех сторон мир. Оказавшись внутри него, можно с легкостью вообразить, что за его пределами уже ничего не существует…
На усыпанный мелкими камнями пляж бесшумно спускается появившаяся из тумана процессия.
Впереди идет Сергей. Позади него четыре человека несут махровые полотенца и теплую сухую одежду. Следом за ними движется Юлик с гитарой и все остальные. С серьезными, сосредоточенными лицами они выстраиваются на берегу озера, лицом к воде.
Эдик выступает вперед, немного прокашливается и берет ноту.
Эдик: Ля!
Эхо несколько раз повторяет ее.
Окружающие невольно прыскают со смеху, но тут же восстанавливают подобающие моменту строгие выражения лиц.
Эдик надевает очки, разворачивает листок с текстом, громко и торжественно читает:
— Друзья!..
Сегодня мы провожаем в последний путь нашего товарища, комсомольца — Сережу Борисовича… Исполнительный, ответственный работник, добрый и отзывчивый товарищ, Сережа Борисович неизменно вызывал к себе любовь и уважение всех, кому посчастливилось эти долгие годы жить и трудиться рядом с ним…
Отдавая дань его заслугам, нельзя, однако, не отметить, что Сереже Борисовичу (а соответственно и тем, кто близко знал его), всю эту долгую, насыщенную добрыми делами и поступками, жизнь сопутствовали всевозможные неудачи, несчастные случаи, а также погодные катаклизмы и землетрясения…
Желая положить конец и навсегда искоренить это досадное недоразумение, Сережа Борисович любезно согласился предоставить себя в качестве жертвы Богу Погоды, дабы воссияло солнце по всей земле отныне, и во веки веков. Аминь!..
Прощай же, друг!..
Поблагодарим Сережу Борисовича…
Окружающие начинают хлопать в ладоши, кричат "Молодец!","Боец!","Герой!" и просто орут во все горло.
Привлеченные необычным шумом, из туманного леса на высокий противоположный берег постепенно, друг за другом, выходят живущие поблизости временные обитатели плато. Появляются и девушки-туристки, в своих прозрачных накидках. Все они останавливаются небольшими группками среди мокрых от тающего снега деревьев и, улыбаясь, наблюдают за разворачивающимся перед ними действием.
Эдик: По нашей доброй традиции, Сереже Борисовичу предоставляется исключительное право заказать себе "отходную".
Сергей (поразмыслив): Ну… давайте что-нибудь такое… родное — про березки, про задумчивых тургеневских девушек…
Эдик: Юля, что-нибудь про девушек и березки. Задумчивое.
Юлик: Можно, — взяв несколько пробных аккордов, он проверяет, как настроена гитара, и ударяет по струнам.
Юлик:
О-о-о-о-о-о!
Русская природа-а!
Все, кроме Сергея, подхватывают продолжение:
— Горы и долины-ы!
Реки и моря!
Юлик:
О-о-о-о-о-о!
А у нас в деревне-е!
Все:
Хороши девчаты-ы!
Есть кого любить!
Сергей медленно снимает пуховку, садится на камни и начинает развязывать шнурки на ботинках.
Юлик:
О-о-о-о-о-о!
Встану утром рано-о!
Все:
Подойду к дивану-у
Где Маруся спит.
Юлик:
О-о-о-о-о-о!
Разбужу Марусю!
Все:
Выпьем с ней какавы-ы,
И пойдем гулять!
Сергей, зябко поеживаясь, стаскивает футболку, спортивные шерстяные брюки и остается в одних плавках.
Юлик:
О-о-о-о-о-о!
Русская природа-а!
Все:
Горы и долины-ы!
Rivers and the sea!!!
С последними словами, переходящими во всеобщий вопль, четверо "жрецов" раскачивают Сергея за руки — за ноги и кидают в воду. Все участники процессии воздевают к небу руки и лица.
Все: Солнце!!!.. Солнце!!!.. Солнце!!!..
Зрители на противоположном берегу тоже, невольно, начинают смотреть вверх. Кажется, будто облака и впрямь сейчас разойдутся и за ними покажется солнце.
Вместо этого в наступившей тишине вдруг раздается далекий гул летящего высоко над облаками реактивного самолета.
Гул реактивного самолета. В синем чистом небе едва различим его белый крестик.
Излучина спокойной теплой маленькой речки. Песчаный пляж. Зеленые ивы по берегам утопают в воде.
Красивая загорелая женская рука бездумно перебирает мелкий белый песок, просыпает его сквозь пальцы, чертит на нем загадочные геометрические фигуры.
Женский крик: Света!.. Светлана!!..
Девушка испуганно вздрагивает и, очнувшись, сонно садится на песке (ее лица мы не успеваем увидеть): — А?.. Что?..
С цветочного луга на высоком обрывистом противоположном берегу сползает густой туман и клочьями уплывает вниз по течению реки. На обрыве стоит женщина и держит в руке какой-то листок.
Женщина (срывающимся голосом): Телеграмма!.. Телеграмма!..
Низко, над самой водой, летают ласточки.
На большом, торчащем из озера камне, неподвижно стоят, взявшись за руки и склонившись над водой, совершенно голые участники процессии — все, кроме Сергея. Тишина.
Наконец, издав дикий вопль, они разом прыгают в озеро, подняв тучи белых холодных брызг.
Сумерки. Метель. Очень холодно.
Все четверо собрались на крошечном снежном уступчике, на котором днем находились два нижних человека. Обледенелые колышащиеся веревки уходят вверх, под карнизы, откуда спустились Андрей и парень со шрамом.
Сильные порывы ветра треплют покрывшуюся ледяной коркой одежду. В двадцати метрах вокруг уже ничего не видно — только снег.
Сидеть практически нельзя — все неудобно полулежат, все время сползая с полочки вниз и упираясь ногами в веревочную петлю. На вбитых в скалу крючьях, за их спинами, протянута еще одна веревка, на которой развешены в беспорядке рюкзаки, несколько смотанных бухтами веревок и какое-то снаряжение.
Андрей счищает с полочки снег и скальным молотком пытается отколоть намерзший лед, куски которого складывает в котелок от примуса.
Шедший нижним молодой человек возится с горелкой, безуспешно пытаясь ее раскочегарить.
Налетевший шквал метели заставляет всех четверых сжаться в комок и, замерев на месте, пережидать заряд.
Недалеко от них, в пелене снега, на остром скальном гребешке, едва различим какой-то неясный силуэт — то ли камень, то ли большая неподвижная птица.
Сидящий с краю парень со шрамом кивает в ее сторону:
— Олег, это что — птица?
Олег: А черт ее знает… Кинь в нее чем-нибудь. Или крикни…
Парень со шрамом кричит, приложив ладонь в рукавице ко рту, но вой ветра гасит его крик.
Парень с примусом: Не спугните! Мы сейчас из нее бульон сварим…
Олег: А что, кстати, у нас осталось?
Андрей: Три галеты, немного заварки, какие-то крошки.
Парень с примусом: У меня на дне фляги еще коньяка немного… — он устало опускает рук. — Не завести никак!
Парень со шрамом: Дай-ка, я погреюсь.
Андрей передает ему примус:
— Осторожно, не столкни банку.
Парень ставит примус к себе на колени и начинает размашисто качать насос, потом открывает ручку, прислушивается:
— Что за черт!..
Он стаскивает окаменевшие рукавицы, отвинчивает пробку насоса, выливает немного бензина в крышку, завинчивает пробку и обливает примус бензином:
— Дайте спички!
Олег, порывшись в рюкзаке за спиной, протягивает ему коробок.
Закоченевшими руками, парень достает спичку, чиркает — та ломается. Он вынимает другую, дрожащими от холода руками не сразу попадая по коробку, чиркает снова и бензин на примусе вспыхивает ярким высоким пламенем. Парень едва успевает отдернуть лицо в сторону.
Новый порыв ветра гасит пламя. Подышав на руки, парень снова накачивает примус, потом поворачивает ручку и чиркает спичкой. Горелка несколько раз вспыхивает яркими беспорядочными языками и, наконец, загорается ровным синим огнем.
Парень: Давайте банку.
Андрей передает ему бачок со льдом. Он ставит его на примус.
Очередной порыв ветра едва не сбивает огонь и парень загораживает его рукавицей.
Андрей: Где стеклоткань?
Олег: Сейчас, — порывшись в клапане одного из рюкзаков, он достает кусок стеклоткани.
Придерживая руками примус и банку со льдом, парень, с помощью Андрея, накрывает их стеклотканью. Неловко повернувшись, он задевает несколько лежащих на краю полки камней, которые с шумом падают вниз.
Взмахнув крыльями, птица слетает со скалы и парит, постепенно снижаясь и исчезая в метели.
Олег: Полететь бы сейчас за ней…
Сумерки.
Юлик с гитарой, Сергей, Леня, Юра, Марченко и еще несколько человек взбираются на высокий моренный вал. Их темные силуэты хорошо видны на фоне темнеющего неба. Остановившись на гребне, они прислушиваются.
Внизу, под ними, лежит безмолвное застывшее озеро, окруженное расплывшимися в вечернем тумане арчовыми лесами. Где-то на другом его берегу смутно мерцает тусклый огонек далекого костра.
Юра складывает ладони рупором и кричит в его сторону:
— Э-э-эй!.. Э-ге-ге-гей!!.. Мы здесь!!!..
Звук его голоса пролетает над поверхностью воды, эхом отражается от стен ущелья и пропадает, заплутав где-то в одном из его отрогов.
Леня: Кажется…
Юра: Тихо! — он предостерегающе поднимает вверх указательный палец и они снова вслушиваются в тишину.
Ни один шорох не нарушает разлитого вокруг векового безмолвия.
Вдруг, словно прорвавшись сквозь толщу какой-то невидимой воздушной стены, с той стороны озера слабо доносится тонкий, как бы поющий, женский голосок.
Издав победный клич и вскинув над головой, как знамя, гитару, все срываются с гребня и уносятся вниз по склону, петляя между деревьями.
На камнях, вокруг большого костра, разведенного внутри очага, сидят, закутавшись в пуховки, Володя, Эдик и Валера.
Володя ломает ногой один из валяющихся поблизости пустых ящиков, подбрасывает обломки в огонь.
Все молчат, уставившись на жаркие, колеблющиеся языки пламени.
Легкие редкие снежинки сгорают, не долетая до земли.
Валера, порывшись, достает из внутреннего кармана мятую полупустую пачку сигарет:
— Ну что — кальян, и в кокон?..
Метет снег. Завывает ветер.
Провалившиеся в короткое беспокойное ночное забытье, запорошенные снегом, все четверо, скрючившись от холода и тесно прижавшись друг к другу, сидят, пристегнутые к крючьям на своей полочке, посреди темной заледенелой стены.
Неожиданно, скалы под ними окрашиваются пятнами ярких направленных световых лучей, скользящих снизу вверх.
Из тумана и метели выплывает тускло освещенная изнутри, покрытая инеем кабина ялтинского фуникулера. Ощупывая окружающее пространство сильными прожекторами, она плавно поднимается вдоль скалы.
Женщины в песцовых шубах, мужчины в дубленках и лисьих шапках и огромный пятнистый дог, прильнув носами к оттертым в заиндевелых окнах дырочкам, с любопытством энтомологов разглядывают спящих на полочке людей.
Продолжая блуждать прожекторами по стене, кабина уплывает вверх и исчезает в метели так же внезапно, как и появилась.
ФИНАЛ
Град бьет в крыло маленького пассажирского самолета, одиноко стоящего на краю летного поля, в том самом месте, где до этого располагалась в ожидании рейса возвращавшаяся из-под пика Ленина компания ленинградцев.
Легкий тент, защищавший от солнца, придавлен снегом к самому столу.
Круша все на своем пути, выдергивая растяжки палаток, сбрасывая со стола посуду, опрокидывая бочки с водой и вступая копытами в остатки вчерашней каши, через лагерь проходит стадо баранов.
Однако, утренний сон обитателей лагеря крепок. Никто из них не реагирует на это разрушительное вторжение.
Длинноволосый коренастый загорелый мужчина в спортивных трусах, с медвежьим когтем на серебряной цепочке вокруг шеи, сидит у стола, заставленного радиоаппаратурой без корпусов, оголенными плаами и соединениями проводов. Маленькие самодельные электронные часы показывают десять утра. Рядом с аппаратурой — фрукты, несколько красивых тонкостенных бокалов, фляга, початая бутылка коньяка.
В глубине комнаты огромная кровать. На ней, завернувшись в простыни, спит голая девица. На стенах множество больших зеркал, календари с японками, несколько кумачевых вымпелов.
За небольшим квадратным окошком — ливень.
Мужчина настраивает аппаратуру. Раздается треск, шум, свист. Потом встревоженный мужской голос.
Мужской голос: Очень плохо слышно! Повтори еще раз!
Снова шум. Радист немного поворачивает какую-то ручку. Возникает голос Андрея.
Андрей (нервно):… Я говорю, тут все засыпало и постоянно метет. Ничего не видно. Холодно очень. Мы попробуем спускаться дальше, но даже не знаю, что получится… Мы промахнулись мимо пути подъема и здесь ничего не знаем. Какие-то карнизы начались…
Мужской голос (после невнятных переговоров с кем-то, стоящим рядом): Понял, понял тебя. Как вы думаете, сколько вам осталось донизу?
Андрей: Не понял, что осталось?
Мужской голос: До-ни-зу!
Андрей: Мы не знаем, в том-то и дело! Может быть, веревок десять до верха кулуара, может больше… Мы уже не ориентируемся.
Мужской голос: Андрей, продолжайте потихоньку спускаться, не спешите! Аккуратно, не спеша! Может быть выслать кого-нибудь к "Остановке"?
Андрей: Не надо никого высылать!
Мужской голос: Вы сможете выйти на связь через два часа?
Андрей: Здесь очень неудобно, давайте в четыре следующий раз.
Мужской голос (опять посовещавшись с кем-то): Хорошо, Андрей, давайте в четыре. Но мы будем прослушивать вас каждые два часа. Понял меня?
Андрей: Понял, понял. Я выключаю.
Мужской голос: Подожди, Андрей, слышишь меня?.. Слышишь?.. Отключил…
Голос умолкает. Эфир снова заполняется свистом и треском.
Радист отпивает из стакана глоток коньяка, закуривает сигарету и смотрит в окно.
На площадке перед коттеджами, под проливным дождем стоят выстроившиеся на утреннюю линейку отделения участников лагерной смены, с инструкторами во главе. Пробежавший мимо окна опоздавший, с полотенцем на шее, незаметно пристраивается в хвост одной из колонн.
Напротив участников стоит огромная толстая начальница лагеря в серебристом перкалевом плаще. К ней подходит маленькая, худенькая, как мышка, начальница учебной части, в длинной, до колен, пуховке. Они сурово, по-мужски, крепко здороваются друг с другом за руку.
Порывистый, пронизывающий до костей ветер. Метет снег. Видимость двадцать метров.
Сжавшись в комок, спрятав лицо в вороте пуховки и повернувшись спиной к ветру, Андрей, с рюкзаком за плечами, скользит вниз по веревке — вдоль покрытых инеем гладких отвесных стен, обледенелых внутренних углов, снежных карнизов и огромных сосулек, которые он, по возможности, сбивает молотком или ногами.
Спустившись к концу веревки, Андрей осматривается вокруг, находит небольшую покатую площадку в несколько ступней и останавливается возле нее. Придерживаясь одной рукой за выступ, молотком счищает со скалы снег на уровне лица и скалывает намерзший в трещину лед. Потом, порывшись в брезентовом кармане, загоняет в трещину, один за другим, два стальных крюка и вщелкивает в них конец свисающей сверху страховочной веревки. После этого, откинувшись от стены, кричит наверх "Свободно!" и вжимается в стену, застыв и дрожа всем телом от холода.
Через некоторое время к нему спускается Олег и, встегнувшись в крюк, повисает рядом. Они молча что-то перещелкивают, перевязывают, потом, предварительно завязав на конце узел, сбрасывают вниз закрепленную на крючьях веревку.
Андрей ввязывает в нее свою спусковую восьмерку и снова начинает опускаться вниз. Олег, предварительно крикнув наверх "Свободно!", выдает ему вторую — страховочную — веревку.
Миновав очередные сорок метров, Андрей достигает узла на конце спусковой веревки и, перебирая ногами по скале, добирается до небольшой, усыпанной смерзшимися камнями полочки, находящейся в нескольких метрах в стороне.
Рядом с полочкой торчит острый скальный зуб. Андрей оббивает его края молотком, вяжет на конце страховочной веревки петлю и накидывает на зуб. Потом, рукавицей разгребая снег вокруг зуба, ищет место для крючьев. Забивает один и, с помощью карабина, сощелкивает его с накинутой на зуб петлей.
Снег сечет по стене. Резкие порывы ветра колышут веревки.
Андрей поднимает голову вверх:
— Свободно!.. — ветер относит крик куда-то в сторону.
Некоторое время Андрей прислушивается к звукам, затем снова
задирает голову:
— Свободно!!!..
Через некоторое время сверху доносится неясный ответ.
Андрей стаскивает рукавицы, начинает дыханием отогревать руки.
Вскоре к нему снова подъезжает Олег. Они опять что-то перещелкивают, сбрасывают вниз освободившийся конец повешенной на зуб веревки, и Андрей начинает спускаться дальше, перебирая по стене ногами.
Внезапно, метров через пятнадцать, его ноги теряют опору и он повисает на веревке, очутившись ниже выступающего из стены огромного карниза. Андрей резко тормозит и останавливается, намотав спусковую веревку на восьмерку. Беспомощно болтаясь в нескольких метрах от стены, он осматривается вокруг: карниз, широкой полосой пересекает путь, продолжаясь влево и вправо сколько видно глазу. Стена вертикально обрывается вниз и, метров через сорок, теряется в метели.
Андрей пытается раскачаться и достать до стены, но это оказывается невозможным.
Тем временем, его страховочная веревка продолжает опускаться вниз, образуя большое провисание.
Андрей, запрокинув голову, нервно кричит наверх:
— Выбери!.. Выбери веревку!!..
Веревка замедляет свое движение, затем останавливается совсем и, через некоторое время, подымается наверх и вскоре натягивается снова.
Андрей выбирает метр спусковой веревки ниже себя, завязывает там узел, вщелкивает в него карабин, в который продевает лямку своего рюкзака. После этого он сбрасывает рюкзак с плеч и тот повисает у его ног.
Сняв с шеи петлю из веревочной оплетки, он обвязывает ее стягивающим узлом вокруг веревки и затем, предварительно освободив спусковую восьмерку, начинает, с помощью петли и зажима, подниматься наверх. Тяжело добравшись до карниза, он несколько минут отдыхает, потом хватается за него одной рукой, помогая себе, выбирается из-под нависания и дальше движется уже вдоль скалы, упираясь в нее ногами.
Через некоторое время он подходит к полочке с зубом. Ему помогают сверху, подтягивая за страховочную веревку. Там, еле умещаясь на крохотном пятачке, собрались уже все остальные. Выйдя наверх, Андрей, согнувшись пополам и уперевшись каской в стену, тяжело и неровно дышит.
Олег: Как жизнь?
Андрей: Нормально, — он выпрямляется.
Олег: А что там?
Андрей: Карниз, прямо под нами.
Олег негромко матерится.
Парень со шрамом: Обойти можно?
Андрей: По-моему, нельзя. Во всяком случае краев не видно.
Четвертый: А сколько до стены?
Андрей: Метра три.
Налетает снежный шквал. Все четверо отворачиваются, вжимаются в стену.
Андрей: У наших зимой было нечто подобное, когда они Пашу спускали.
Четвертый: И что?
Андрей: Сощелкнули все свои веревки и спускались по очереди, на одинарной.
Олег: Но это уже крайний случай!
Андрей: Ну а что делать?!.. Что ты предлагаешь?!..
Олег: Не знаю!..
Парень со шрамом откидывается, держась рукой за оттяжку, и смотрит вниз:
— А донизу сколько?
Андрей: По моим подсчетам — метров двести, не больше. Не видно ничего…
Олег: Представьте себе двухсотметровую натянутую веревку: в любом месте камнем перебило — и привет!
Андрей: Если карнизов больше не будет, может удастся снова достать до стены.
Парень со шрамом (после некоторых раздумий): Ладно, делать нечего… Давай попробуем.
Они разматывают три оставшиеся веревки, сбрасывают их концы вниз, растянув вдоль скалы, и Андрей прицепляет их к поясу.
Олег: Я тебя этой сейчас пострахую, потом сброшу тоже.
Андрей: Хорошо.
Четвертый: Может, рацию возьмешь?
Парень со шрамом: Не надо. Сколько ты будешь спускаться?
Андрей: Минут двадцать, наверное… — он вдевает восьмерку в спусковую веревку.
Парень со шрамом внимательно его оглядывает:
— Вроде все… Только смотри — осторожнее… Помни про узлы.
Андрей, откинувшись, смотрит вниз: вокруг бушует непогода и путь теряется в метели.
Олег: Ну что — может, гаечку бросим?..
Андрей снова смотрит вниз, потом вверх:
— Только, ради бога, не двигайтесь. Не дышите вообще…
Он начинает осторожно съезжать вниз, унося на себе веревки.
Добравшись до рюкзака, одевает его на плечи, развязывает узел и движется дальше.
Доехав до узла на конце веревки, Андрей останавливается, снимает рукавицы, долго и тщательно засовывает их в карманы пуховки.
Сверху падает страховочная веревка. Одновременно на голые руки и за шиворот ему сыпется снег. Несколько упавших сверху камней выбивают на краю карниза белые пятна и с воем отлетают в сторону.
Андрей запрокидывает голову, зло кричит:
— Аккуратнее!!..
Он отщелкивает от груди страховочную веревку и сцепляет ее, с помощью карабина, со спусковой. Затем выбирает ее нижний конец, завязывает на нем узел и снова скидывает вниз.
Нервничая, обдирая руки, Андрей пересаживается на вторую веревку.
крупно:
Концы четырех веревок болтаются на ветру. На одной из них завязан узел. Через некоторое время развязанные концы трех веревок уезжают вниз. Узел на конце четвертой — спусковой — остается на месте.
Андрей скользит по веревке. Через сорок метров его правая, регулирующая скорость спуска, рука, лежащая на веревке, упирается в нижний узел.
Он останавливается, вщелкивает в этот узел карабин с очередной веревкой, долго пересаживается на нее.
Случайно кинув взгляд на стену, замечает висящую на вбитом в скалу шлямбурном крюке проржавевшую банку из-под сгущенки. Слегка раскачавшись, он пытается дотянуться до нее и с третьей попытки ему удается ухватиться кончиками пальцев за край банки, но она тут же срывается с крюка.
Пошарив пальцами внутри, Андрей извлекает оттуда старую, смерзшуюся, как камень, карамельку. В сердцах, он отшвыривает банку и конфету в сторону.
После этого выбирает одну из свисающих веревок, завязывает на конце узел и сбрасывает вниз.
крупно:
Концы трех веревок. На одной из них — узел. Вскоре узел и один из развязанных концов уезжают вниз. Незавязанный конец веревки остается на месте.
Зарывшись лицом в пуховку, Андрей спускается, автоматически скользя по веревке. Левая его рука ослабляет страховочный зажим, правая легко придерживает спусковую веревку в ожидании узла.
очень крупно:
Незавязанный конец спусковой веревки раскачивается на ветру.
Дальнейшее происходит в одно мгновение:
Почувствовав скользнувший в руке конец веревки, Андрей дергается. Хлестнув его по лицу, веревка проскакивает в спусковую восьмерку. Вскрикнув, Андрей падает вниз, но тут же, рывком, повисает.
Судорожно глянув вверх, он видит застрявший в зажиме грубо оплавленный срез веревки.
Несколько минут Андрей висит боясь пошевельнуться, сглатывая накатывающий спазм в горле и неотрывно глядя на застрявший в зажиме конец веревки.
Потом делает осторожное движение рукой. Потом еще. Медленно вытягивает руку вверх и дотрагивается до зажима. Бросив взгляд вниз видит в восьмидесяти метрах под собой крупные острые присыпанные снегом камни осыпи.
Стараясь как можно меньше двигаться, Андрей стаскивает с шеи петлю из веревочной оплетки.
Она оказывается случайно надетой кольцом вокруг спусковой веревки.
Андрей стаскивает брезентовые рукавицы, нетерпеливо ищет место, куда их пристроить, и, не найдя сразу, бросает вниз.
Нервно срывает пальцами с петли небольшие, обмотанные вокруг узла кусочки изоленты. Узел, к тому же, оказывается прошитым, для прочности, нитками. Разорвав нитки, Андрей пытается развязать узел, но, стянутый многочисленными нагрузками, он не поддается. Андрей раздирает его, ломая ногти, тянет зубами — ничто не помогает.
Андрей затравленно, с тоской, оглядывается вокруг. Прямо перед собой, на маленьком остром уступе недосягаемой скалы, замечает обрывки нескольких висящих на крючьях веревок и вмерзшую в лед связку совершенно новых карабинов — следы чьей-то катастрофы.
В этот момент Андрей чувствует рывки веревки — наверху пытаются определить, свободна она или нет. В ужасе, матерно ругаясь, он хрипло кричит, чтобы перестали. Ветер относит его крик в сторону.
На глазах Андрея выступают слезы. Он хватает петлю и пытается перегрызть ее зубами.
Веревка снова дергается. Несколько камней, тонко просвистев, пролетают мимо.
Андрей запрокидывает голову вверх, кричит, срывая голос:
— Стоять!!!.. Стоять!!!..
Слезы текут у него по щекам.
Андрей пытается стянуть петлю вниз, к ногам. Ему мешает рюкзак. Ни секунды не раздумывая, он сбрасывает его вниз.
Пролетев и ударившись о камни осыпи, рюкзак лопается. Его содержимое веером разлетается по снежному склону.
Андрей с трудом стягивает петлю через ноги.
Узлом обвязывает ее выше зажима и вщелкивает в нее свою короткую самостраховку.
Некоторое время после этого он висит без движения.
Потом, подтягиваясь на руках, рывками продвигает узел вверх по веревке и, наконец, переносит вес тела с зажима на петлю.
Высвободив зажим, Андрей завязывает на конце веревки узел, вщелкивает в него карабин с очередной веревкой, вдевает в нее спусковую восьмерку и начинает спускаться дальше.
Через сорок метров он пересаживается на последнюю веревку и вскоре оказывается возле осыпи.
Ему, все-таки, не хватает полутора метров до земли, он прыгает и неловко падает на заснеженную осыпь, больно обдирая руки.
Сидя на камнях, безучастно смотрит, как кровь заполняет ободранную ладонь, капает на снег.
Потом поднимается на ноги и идет вниз.
Метель.
Олег едет вниз по веревкам.
Андрей идет мимо своих рассыпавшихся по снежнику вещей, даже не глядя в их сторону.
Стоя в двух метрах над осыпью, Олег отщелкивается от веревок, спускается на камни и бежит вниз.
Третий человек едет вниз по веревкам.
Олег бежит по осыпи прямо к обрыву. Каким-то чутьем останавливается перед самым сбросом. Осторожно выглядывает вниз. Карабкается по оплывающей осыпи вверх. Не снимая рукавиц, перебирается через небольшой скальный гребешок и попадает на длинный снежник. Скользит по нему, как на горных лыжах. Неожиданно одна его нога проваливается по бедро в трещину. Рюкзак, по инерции, летит через голову.
Некоторое время Олег лежит без движения. Потом тяжело поднимается, медленно идет дальше.
Стоя на верхней площадке, парень со шрамом выщелкивает петлю из крюка, оставляя ее висеть только на одном скальном зубе. После этого начинает спускаться вниз.
Третий "плывет" по мелкой каменной осыпи, по колено погружаясь в нее ногами.
Парень со шрамом, стоя на осыпи, пытается, дав волну вверх, скинуть веревки с зуба, на котором они висят.
Олег издалека кричит ему, чтобы бросал все к чертовой матери.
Попробовав еще раз, парень оставляет веревки и бежит вниз вслед за остальными.
Андрей стоит на траве. На краю мягкого ровного зеленого луга посреди серых каменных осыпей.
Непогода осталась выше. Здесь только редкие крупные снежинки, которые, плавно коснувшись земли, тут же тают.
С другой стороны поляны сложена из крупных камней аккуратная высокая пирамида. Из нее торчит металлическая трубка, на конце которой покачивается на ветру, как флюгер, табличка автобусной остановки, с облупившимися, но еще различимыми номерами автобусов и интервалами их движения.
Андрей, автоматически переставляя ноги, идет к туру, на ходу снимая каску, расстегивая и развязывая ремешки и узлы своей страховочной обвязки, стропы и веревки которой волочатся вслед за ним по земле.
В нескольких шагах от тура он вдруг резко сгибается пополам, дергается в сторону, падает на колени, уперевшись руками в землю, и его начинает рвать какой-то тонкой вязкой жидкостью.
Шквальные порывы ветра раскачивают брошенные веревки.
Все четверо полулежат возле тура.
Протоптанная в траве коричневая дорожка уходит вниз.
Чуть поскрипывает табличка с номерами автобусов.
Снег все прибывает и прибывает, превращаясь в легкую белую пелену.
Плавно, без усилий, мы отрываемся от земли и начинаем легко подыматься вверх, постепенно отдаляясь от лежащих возле тура людей. Довольно долго мы еще видим их, но потом они исчезают из нашего поля зрения. А мы продолжаем лететь, все время поднимаясь, — над серо-коричневыми осыпями, красноватыми каменными взлетами, пепельно-бурыми скальными гребешками. Мелькает внизу мутно-серебристая чаша озера, окаймленного грядой огромных черных камней. В этот момент рваные нижние слои облаков, налетая клочьями, начинают постепенно закрывать нам видимость. Потом они становятся все гуще и, наконец, ничего, кроме мутной белесой завесы вокруг уже не видно.
В ту же секунду мы пробиваем тонкий плотный облачный слой — яркое синее небо заполняет все вокруг. Над сплошной мягкой укрывающей землю пеленой, как сахарные головы, возвышаются освещенные солнцем ослепительно белые вершины горных хребтов, простирающихся во все стороны до бесконечности.