Началась экспедиция на Канченджангу.
Сергей Арсентьев и Михаил Можаев поднялись на несколько вершин в составе штурмовых команд. Александр Глушковский и Леонид Трощиненко — на главную, как кинооператоры (Трощиненко — в возрасте 46 лет, через шесть лет после запрета медиками его участия в восхождении на Эверест).
Лето:
Леонид Трощиненко покинул "Леннаучфильм" и возвратился в ЛЭТИ, начав подготовку самостоятельной экспедиции ЛЭТИ на гималайский восьмитысячник Чо-Ойю ("Богиня бирюзы"), намеченной на осень 90 года.
Впервые в истории советского альпинизма восхождение на гималайский восьмитысячник собиралась совершить своими силами институтская команда.
Под возможность выехать в Гималаи к ним примкнули и несколько человек из других ленинградских секций.
Осень:
Сергей Арсентьев взошел на Эверест со стороны Китая, в составе американо-советско-китайской экспедиции.
Июнь:
В конце июня основная группа участников предстоящей экспедиции на Чо-Ойю вылетела на Памир для тренировочного восхождения на пик Ленина по самому простому традиционному маршруту.
13 июля:
В 18.30 по московскому времени, в результате землетрясения, со склона пика Ленина сошла лавина и снесла лагерь на высоте 5.300 метров. Находившиеся там 43 человека были сброшены на ледопад и погибли. Подобной трагедии история мирового альпинизма еще не знала.
Двадцать один человек среди погибших были из команды Леонида Трощиненко: 14 — из ЛЭТИ, 4 — из Горного института, 3 — из клуба "Локомотив".
Шестеро, в том числе и руководитель экспедиции Александр Глушковский, находившиеся в тот момент в нижнем лагере, остались живы.
Чудом уцелел и сброшенный лавиной Алексей Корень.
Спасательные работы не дали никакого эффекта. Тела погибших найдены не были.
Из старшего поколения ЛЭТИ в лавине погибли Леонид Трощиненко и Георгий Щедрин. Всем остальным было, в среднем, по 25 лет. Погиб, также, известный среди ленинградских альпинистов Алексей Русяев из Горного института.
Экспедиция на Чо-Ойю все же состоялась, но вершина так и не была достигнута.
Зимой 91 года была предпринята последняя попытка поиска тел погибших.
По дороге домой из аэропорта, жена Сергея Арсентьева, провожавшая его на самолет, была насмерть сбита машиной. Он узнал об этом уже на пути в Ачик-Таш.
В июле 91 года на Серафимовском кладбище была установлена мемориальная доска в память о погибших на пике Ленина ленинградских альпинистах.
Альпинизм как вид спорта остался на кафедре физвоспитания ЛЭТИ до сих пор, но секции, как таковой, уже не существует.
грань четвертаясоло[3]
Не прошло и полгода, а ответ от тебя уже пришел.
Что случилось? Уж не заболел ли ты?
За это время тебе должны были передать еще два письма — там все последние новости. Надеюсь, ты их получил, так что повторяться не буду.
Сейчас от тебя требуется еще одно (последнее) усилие. Шлю тебе новый вариант. Он, в общем, такой же, как и прежний, но стал, во-первых, более детальным, и, во-вторых, кое-что изменилось. Не принципиально, но мне кажется, что благодаря этому все вдруг сложилось, как игрушка-головоломка.
То что ты пишешь, конечно, правильно, но со многим я не могу согласиться.
Сюжет, в том значении этого слова, которое ты имеешь в виду, здесь отсутствует. Тут будет несколько тем[4], между собой вроде бы и не связанных и существующих отдельно друг от друга. Но столкновение их в определенной последовательности и ритме должно объединить все происходящее в одно целое.
К сожалению, сценарий, как промежуточная форма, сейчас необходим, — хотя бы как предмет для разговора о деньгах. В результате приходится приходится подыскивать изображению какой-то литературный эквивалент, а для этого неплохо бы иметь литературные способности, которых может и не быть.
Для меня важны конкретные кадры, которые я уже вижу и которые должны вызывать определенное чувство, и без них этот фильм во многом для меня обессмыслиться. А читатель представляет все по своему, и на сегодняшний день мне пока еще трудно смириться с тем, что в моей литературе теряется одна из главных составляющих.
Тут заходят в гости Валера, Света, Куликов с Нинкой приходил… Видят, что пишу что-то, к тому же перепечатываю на машинке. Говорят: "Дай-ка почитать"? Это практически тоже самое, что и "дай что-нибудь почитать". А "дай что-нибудь почитать" — это значит в пятницу вечером отправить жену в гости, уложить детей, помыть посуду, посмотреть последние новости, постелить постель, включить над изголовьем бра, забраться под одеяло, уютно подоткнуть его со всех сторон и, наконец, имея назавтра возможность спать до полудня, раскрыть то самое, заветное, что тебе "дали почитать". И — о ужас! — этим самым заветным, желанным, вдруг оказывается нечто косноязычное — и не литература, и не кино, а какой-то малопривлекательный полуфабрикат.
Хочется, коечно, что бы прочитали даже и это. Может быть и возникнет какое-то отдаленное ощущение… Хотя я понимаю, что в такой форме к сценарию необходимо приложение в виде автора, то есть в уютной постели, помимо читателя, должен лежать и еще я сам, поминутно оправдываясь и объясняя каждую строку.
Тут, правда, тоже есть свои пределы. Недавно в очередной раз пришлось рассказывать, о чем будет фильм, и когда после долгих косноязычных блужданий и пространных отступлений удалось-таки мужественно свести всю суть будущей картины к двум предложениям, мне резонно заметили: "А стоит ли ради этого утверждения делать фильм?" Действительно, ради этого утверждения картину вряд ли стоило бы снимать.
Правда, за те пять лет, которые я осваиваю эту тему, некоторые слова все же нашлись, и мне хочется объяснить тебе, откуда что взялось, и почему все это получилось именно так, а не иначе.
"Наше путешествие в Страну Востока и лежавшее в его основе наше сообщество, наше Братство — это самое важное, единственно важное, что было в моей жизни, нечто, в сравнении с чем моя собственная личность просто ничего не значит.
Ибо ведь целью нашей была не просто Страна Востока, или, лучше сказать, наша Страна Востока было не просто страна, не географическое понятие, но она была отчизной и юностью души, она была везде и нигде, и все времена составляли в ней единство вневременного."
Конечно — тогда и фонтаны били голубые… Но что ни говори, а те отношения между людьми, которые нам довелось увидеть и ощутить на себе, и по сей день остаются для меня эталоном человеческих отношений.
Наше сообщество просуществовало полнокровно, как ты помнишь, с 69 по 82 год (в ногу с Леонидом Ильичом). И вот теперь, когда с тех пор прошло уже достаточно много лет, я подумал о том, а что, собственно, осталось у нас от того времени, кроме воспоминаний — не в глобальном смысле, а в конкретном, предметном?
Я объехал всех кого смог найти, и взял на время у каждого архивы (громко говоря), которые, как оказалось, содержатся в образцовом порядке и долго рыться в их поисках не приходится. Хочешь посмотреть — всегда под рукой.
В итоге получилось внушительное количество документов: около 1000 фотографий, еще больше слайдов, на час восьмимиллиметровых фильмов и масса всякой литературы — от стихов и посвящений до записок на дверях.
Если ты помнишь наши первые разговоры, фильм тогда задумывался еще как любительский, а это диктовало очень ограниченные возможности, которые сильно влияли на отбор материала. Не вдаваясь в подробности, скажу только, что первым делом пришлось отказаться от использования кинопленок. Потом пришлось отказаться от слайдов. Затем от всей литературы — фильм не мог быть синхронно озвучен.
В итоге пришлось отказаться и от самой идеи делать фильм любительским способом — в силу ее безумности.
Зато крупно повезло с фотографиями. Оказалось, что все эти 13 лет отображены в них, и при том качественно. Не спеша перебирать эти фотографии — одно из самых волнующих для меня занятий.
Таким образом, появилась идея взять эти фотографии за основу фильма.
Тут, однако, возникли невидимые по началу подводные камни и самый большой из них был следующий: эти фотографии так интересны и дороги для нас, потому что мы либо сами были участниками запечатленных на них событий, либо хорошо знаем людей, которые там изображены. Для постороннего же человека далеко не все фотографии будут представлять интерес. Некоторые, возможно, и будут, в силу своей самоценности, но таких фотографий — единицы. В основном же это репортажные снимки для памяти и отражают время они именно в массе, в целом.
Вот, например, та фотография (она у тебя есть), где А. с чайной чашкой в руках. У меня она вызывает массу эмоций. Во-первых, я знаю А. как человека — как он говорит, как шутит, его голос, манеру смеяться. Во-вторых, я знаю, что все это происходит на дне рождения у Н., а это тоже важная дополнительная информация. В-третьих, я знаю, что в чашке у А. вовсе не чай, а водка, и что чашка эта уже, как минимум, четвертая, и по выражению его лица примерно представляю, что там сейчас происходит, и чем все это закончится.
Человек же посторонний не знает ни А., ни Н., ни про водку — ничего. Он видит лишь изображение какого-то брюнета, сидящего на стуле с чайной чашкой в руках.
Выходит, если использовать эту фотографию, и при этом ничего не пояснять за кадром, нельзя ждать от зрителя, что он заинтересуется этим брюнетом (а так же и другими брюнетами)/ Более того, — можно с большой долей вероятности ожидать обратного эффекта.
Вызвать интерес мне кажется возможным через саму подачу материала. Конкретно: нужно использовать фотографии не как уцелевшие разрозненные факты, осколки какой-либо прошедшей жизни, а как планы некоего фильма, события которого разворачиваются прямо на наших глазах, сделанного по законам кинематографа и во всем подобного обыкновенному фильму, с той только разницей, что персонажи и предметы его неподвижны.
При этом мне кажется возможным, как непосредственному участнику этого прошлого, позволить себе достаточно вольную его трактовку, нарушив реально существовавшие взаимоотношения и создав взаимоотношения новые, но уже обработанные в манере поведения и стиле общения, характерных для людей, о которых идет речь. И за счет этого постараться максимально приблизиться к той атмосфере жизни, которую они сами создали и в которой существовали 10–20 лет назад. Тогда интерес к людям с фотографий и к их жизни будет прямопропорционален интересу к самому фотографическому фильму.
Удасться ли сделать его оригинальным и необычным — уже другой вопрос, но в любом случае это одно из необходимых условий.
Пользуясь музыкальными терминами, этот фотографический фильм — основная тема картины.
Теперь необходимо как-то увязать эту тему с реальной жизнью и со своими внутренними ощущениями.
Тога появилась идея о некоем человеке, внешне не схожем ни с одним из персонажей фотографического фильма. Чтобы тебе легче было его представить, — пусть это будет, например, Сантим.
Наделяем его своими чувствами, окружаем своими воспоминаниями и выпускаем в мир в определенном месте и в определенный час.
Все это могло бы выглядеть, например, вот так:
старая пленка,найденная на днебабушкиного сундука
1. Февраль.
Раннее морозное утро. Сильный ветер со снегом.
Пустынный перекресток в центре города. Еще темно, и только снегоуборочные машины, с зажженными фарами, сонно движутся вокруг небольшого островка с несколькими запорошенными снегом деревьями…
В это же время:
Автобусная остановка в открытом поле. Вдалеке громоздятся недостроенные дома и башенные краны.
Укрываясь в продуваемой со всех сторон обледенелой металлической будке, мерзнет около десятка человек. Скрипит раскачивающаяся на ветру табличка с номерами автобусов.
Внезапно появляются быстро приближающиеся в метели огни, завидев которые, ожидающие подаются к обочине. На большой скорости мимо проносится дребезжащий ЛИАЗ, с висящими в полузакрытых дверях пассажирами.
Нырнув под трубопровод, автобус сворачивает и мчится навстречу темнеющим на горизонте кубам многоэтажных зданий и дымящим заводам города…
Город. Конечная остановка.
Преодолевая сугробы, ручеек пассажиров автобуса вливается в непрерывный поток оцепеневших от холода людей, спускающихся в подземный переход, ведущий в метро.
Столпотворение у входа в метро. Эскалаторы работают только на спуск. Открытая платформа метро запружена людьми. Пустые вагоны подошедшего поезда быстро заполняются пассажирами. Нагруженный поезд уносится в тоннель…
Посветлело.
Поток людей движется к проходной фабрики. Спеша заходят последние.
Пауза.
Бежит опаздывающий, скрывается внутри.
Пустынная площадь перед фабрикой. Усыпанная снегом статуя Ленина. Метет поземка.
Раздается протяжный гудок. Начинается утренняя смена.
Вечерние сумерки. Фонари. Метель.
Прохожие снуют мимо полупустых витрин "Гостиного двора",
мимо подернутых морозом окон "Елисеевского",
мимо длинной очереди в магазин "Водка. Крепкие напитки",
мимо курящих на подоконниках "Сайгона" длинноволосых молодых людей,
мимо афиш кинокартины "Экипаж" и стендов газеты "Правда",
мимо темного фасада Казанского собора,
мимо покрытой инеем решетки Летнего сада…
Телевизор "Темп" и небольшой кусочек домашней обстановки вокруг него.
На экране заканчивается пластилиновым мультфильмом передача "Спокойной ночи, малыши!":
"Спят усталые игрушки, книжки спят.
Одеяла и подушки ждут ребят.
Даже сказка спать ложится,
Чтобы ночью нам присниться.
Ты ей пожелай: "Баю-бай"…
2. Март.
Серое утро. Холодный дождь.
Пустынный перекресток. Ранние грузовые машины огибают островок с деревьями…
Автобусная остановка.
Под крышей будки несколько человек прячутся от дождя. Мокнут едва различимые в пелене воды новостройки. Вокруг непролазная грязь, в лужах свалены бетонные трубы, на дороге вода с перешейками из черного снега.
Натянув на голову воротник куртки, из-под навеса выскакивает мужчина, смотрит на дорогу. Ничего не увидев, ныряет обратно в укрытие.
Наконец, из-за поворота показывается автобус. Бросив убежище, накрываясь капюшонами и полиэтиленовыми сумками, все кидаются вперед и теснятся у самого края дороги.
Обдав ожидающих грязью, заполненный до отказа автобус, подпрыгивая на ухабах, пролетает мимо.
Миновав трубопровод, он устремляется навстречу домам и заводам города…
Кольцо. Пассажиры автобуса спрыгивают в лужу и присоединяются к потоку людей, льющемуся в подземный переход.
Давка у входа в метро. Эскалаторы. Заполненная людьми платформа. Пустые вагоны набиваются пассажирами. Поезд скрывается в тоннеле.
Сильный дождь.
Поток людей спешит к стеклобетонному зданию НИИ.
Бежит, прыгая через лужи, опаздывающий.
Пустой переулок перед зданием НИИ. Пузыри на лужах…
Вечер. Ливень. Зонтики.
Прохожие торопливо идут мимо манекенов "Дома мод", одетых в синие рабочие блузы и каски,
мимо очередей в магазины "Север","Мечта" и "Восточные сладости",
мимо угрюмых швейцаров в дверях ресторана "Метрополь",
мимо намокших афиш Кобзона и "Мюзик-Холла",
мимо спрятавшихся в нишах метро продавцов мимоз и тюльпанов,
мимо заливаемых дождем всадников и коней Клодта,
мимо гигантских ступней Атлантов…
Экран телевизора "Темп":
"В сказке можно оказаться на Луне.
И по радуге промчаться на коне.
Со слоненком подружиться,
И поймать перо Жар-птицы.
Ты ей пожелай: "Баю-бай"…
3. Апрель.
Пасмурное туманное утро.
Первые машины движутся по пустынному перекрестку с деревьями в центре…
Автобусная остановка.
Несколько человек стоят у края сухой бугристой дороги. Из-за угла выруливает битком набитый автобус, сходу проскакивает остановку, но метров через 30 слегка притормаживает. Из задней его двери, яростными размашистыми движениями, кто-то пытается выбраться наружу, но не успев даже показаться, тут же заталкивается подбежавшими от остановки пассажирами, первые из которых успевают повиснуть в дверях уже набирающего ход автобуса, который, въехав под трубопровод, несется в сторону неясных туманных очертаний города…
Конечная остановка. Подземный переход. Вход в метро. Переполненная платформа. Вагоны. Поезд исчезает в тоннеле…
Дом культуры. Сотрудники спешат на работу. Бежит опаздывающий. Сырой туман в сквере.
Серый вечер.
Пешеходы идут мимо очереди за пирожками,
за мороженым,
за квасом,
за пивом,
в сберкассу,
мимо цирка с афишами Кио,
мимо "Авроры"
мимо "Медного всадника"…
Телевизор "Темп":
"Баю-бай, должны все люди ночью спать.
Баю-баю, завтра будет день опять.
За день мы устали очень,
Скажем всем: "Спокойной ночи!"
Глазки закрывай, баю-бай"…
4. Май.
Яркое солнечное утро.
Перекресток с деревьями. На столбах — праздничные флажки, на стене одного из домов — огромный портрет Маркса. Поперек улицы протянуты гирлянды лампочек, лозунги и транспаранты.
Через ветви деревьев в центре перекрестка видно, как из-за поворота показываются два милицейских УАЗа с включенными мигалками. Покашливая в громкоговорители, они уверенно движутся бок о бок сразу по обеим сторонам дороги, заставляя попадающиеся на пути "Жигули","Москвичи" и "Запорожцы" спешно прижиматься к тротуарам, или сворачивать в боковые улочки.
Неожиданно, справа от нас раздается дружный взрыв хохота и тут же смолкает.
Быстрой, смазывающей изображение панорамой, оборачиваемся в сторону звука…
Фотография:
Среди деревьев и камней, боком к нам, на корточках, уперев руки в колени сидит А. — молодой человек в футболке, плавках и кедах со стоптанными задниками.
Он пристально смотрит в ту же сторону, куда только что смотрели мы сами…
Снова перекресток.
С боковых улиц на него въезжают грузовые машины, прикрытые щитами, изображающими продукцию разнообразных предприятий, входят колонны демонстрантов. В руках у них портреты Романова и Громыко, большие бумажные цветы, флажки и воздушные шарики…
Фотографии:
Среди тех же деревьев, где мы видели А.:
В., А., Р. и М. сидят перед палаткой, щурятся на солнце, улыбаются. На арче висит плакат с портретом Брежнева. Длинный ряд "звезд героя" на его груди уходит под обрез рамки…
Заросший щетиной Р. надставляет портрету левое плечо…
Улыбается в бороду стоящий рядом М…
Портрет Брежнева с выпирающим плечом и уходящим за пределы рамки длинным рядом "звезд"…
В., А., Р. и М. щурятся на солнце…
5. наплыв:
Последняя фотография постепенно преображается: с нее исчезают люди, палатка, портрет, изображения же камней и деревьев "оживают" и становятся реальными камнями и деревьями.
Ветер покачивает заросли арчи. Среди камней лежит человек.
То есть сначала может показаться, что это человек, но вскоре становится понятно, что это всего лишь одежда, еще сохраняющая форму своего владельца — пуховка, прислоненная к камню, лежащие на земле брюки, кеды, с торчащими из них шерстяными носками. Вокруг разбросаны вещи — рюкзак, коврик, полиэтилен. Одежда щедро освещена солнцем и слегка колышится ветром.
А вот и хозяин. Это Сантим. Он появляется из-за деревьев, смешно, как клоун, переставляя ноги — с непривычки ходить босиком по камням.
На нем плавки и застиранная футболка.
Подойдя к нагретой солнцем одежде, он забирается в нее, как в кресло кинотеатра (по взгляду он смотрит в противоположную сторону той, куда смотрел А. на своей фотографии), принимает ее форму, тянется к рюкзаку, вынимает крошечный плэйер, одевает наушники, включает музыку, достает из кармана пуховки папиросу…
К. услужливо подносит ему спичку,
X. — зажигалку,
Ц. — горящее полено…
сверху:
Блаженно раскинувшись на одежде, лежит Сантим посреди редкого арчового леса, а проплывающие по небу облачка, то и дело, отбрасывают на него легкие быстрые тени…
Закрыв обзор, подножием опускаясь в лес, а вершиной теряясь в облаках, продолжаясь, сколько видно глазу, влево и вправо, стоит перед ним безмолвным препятствием серая скальная стена.
Выступающие из леса пологие ее ступени становятся все круче и постепенно превращаются в гигантские вертикальные отщепы, наподобие острых каменных перьев. Выше них стена становится совершенно гладкой (во всяком случае, так кажется издали), и над самым высоким пером заканчивается узкой покатой полкой, на которой виднеется дерево, каким-то чудом там выросшее и прижившееся. Выше дерева стена образует огромную наклонную воронку с узким скальным горлом, верхние края которой исчезают в облепивших вершинное плато тучах…
Большая тень падает на разморившегося и даже задремавшего на секунду Сантима. От внезапно наступившего холода он, очнувшись, приподнимается на локте, ошарашенно оглядывается вокруг, гасит о камень еще тлеющую папиросу и выбрасывает окурок за спину…
6. Перекресток.
Дымящийся окурок падает на тротуар, мимо которого идут демонстранты.
Стоящая рядом маленькая девочка, с воздушным шариком в руках, подбирает его, но зазевавшаяся было мамаша выхватывает у нее окурок, брезгливо отбрасывает в сторону и несильно шлепает девочку.
Слезы мгновенно переполняют широко раскрытые глаза девочки и струйками начинают сбегать по щекам. Женщина тут же берет ее на руки и прижимает к себе, но девочка уже безутешно рыдает.
Из-за ее спины женщина виновато смотрит на мужа. Мужчина улыбается, подмигивает женщине и наклоняется к дочке:
— Да ладно, не расстраивайся! Папа тебе новую купит…
От этого девочка начинает плакать еще сильнее и, в сердцах, бросает воздушный шарик, который держала в руке. Наполненный легким газом, он тут же взмывает вверх…
с "точки зрения" шарика:
Освободившийся шарик улетает от плачущей девочки, успокаивающей ее мамы и смеющегося папы, и поднимается все выше — мимо размахивающего флагом на крыше ларька мужчины в распахнутом пальто, мимо высокой стеклянной витрины и отражающейся в ней грузовой машины с гигантскими шестеренками в кузове, мимо троллейбусных проводов и фонарей на столбе, мимо стариков и старушек в раскрытых окнах, мимо навалившейся на перила завешенного транспорантом балкона подвыпившей компании, хором кричащей "Ура!!!" и размахивающей в такт полупустой бутылкой шампанского, мимо пацанов, кидающих вниз огрызки от яблок из чердачного окошка, мимо покатой, сверкающей на солнце жестяной крыши и притаившегося в лабиринте печных труб милиционера, мимо огромных букв, составляющих вместе слово ТРУД — и, наконец, присоединяется к множеству других шариков, заполнивших все небо, прочерченное высокими перистыми облаками…
7. Поднявшись к самому основанию стены, выше уровня деревьев, Сантим, держа рюкзак за дно, вытряхивает на землю его содержимое. Подхваченные ветром легкие капроновые штаны тут же улетают, и он бежит их догонять…
Л. сортирует крючья, ему помогают Т. и Г., М. маркирует веревку, В. одевает каску, С. и Р. режут колбасу и готовят бутерброды…
Которые Сантим тут же ест.
Он и сам уже в каске, в обвязке, к которой прищелкивает один за другим несколько карабинов. Затем, сидя на веревках, одевает шерстяные носки и потертые остроносые галоши. Оставшиеся вещи быстро запихивает в рюкзак…
8. Солнечный весенний день.
Через лабиринт проходных дворов торопливо идет небольшая компания молодых людей. Все происходящее мы видим как бы глазами одного из них, а самих людей не видим, слышим только их разговор, шутки, смех и топот ног по асфальту.
Сушится вывешенное прямо из окон белье, визжат дети, дремлют старухи, пенсионеры забивают "козла". Школьники гоняют мяч (он отлетает "к нам" под ноги и кто-то пинком отсылает его обратно). Навстречу попадаются две девушки. Оглядев нашу компанию, одна из них наклоняется к подруге и что-то шепчет на ухо. Та прыскает со смеху…
Проходные дворы внезапно заканчиваются, открывая подъездные пути и платформы. Топот и смех растворяются в шуме Московского вокзала.
Гортанно кричат носильщики. На тележках развозят уголь. Толпятся отъезжающие, провожающие, встречающие. Цветы в руках. Суета…
Звучит объявление о прибытии скорого поезда № 8 "Севастополь— Ленинград".
Вот он уже показался в конце перрона. Заволновались встречающие. Проплывают мимо окна вагонов и чьи-то лица за мутными стеклами. Какая-то женщина в окне стучит по стеклу, беззвучно кричит, машет кому-то рукой. Нам? Нет — вот счастливчик, увидел, замахал цветами, кинулся вдогонку. Мужчина в вагоне поднял ребенка на руки, показывает ему кого-то на перроне, тот непонимающе озирается по сторонам. Толстяк, из встречающих, издав радостный вопль, побежал вслед за каким-то вагоном…
Поезд тормозит и дверь одного из вагонов замирает прямо перед нами. Проводница соскакивает с площадки и отступает в сторону…
Из темноты вагонного тамбура появляется Д. с веточкой в руках, за ней С. и Г., из приоткрытого окна простирает к нам руки Ш…
Появляются и "встречающие"…
Со старой магнитофонной пленки звучит "К нам приехал наш любимый…" и, под многократные призывы "Пей до дна!", мы видим "встретившихся" с кружками, бокалами и стаканами в руках, в самых неожиданных местах, группами и поодиночке, пока они, наконец, не соберутся все вместе в какой-то квартире, за каким-то столом, смеясь, пытаясь петь и глядя в кадр…
9. Девочка сидит на плечах у папы. Она уже улыбается и показывает пальцем на небо, на свой шарик…
Сантим, увешанный снаряжением, запрокинув голову смотрит вверх, изучая путь подъема. Ветер раздувает капроновую куртку…
Фотографии:
Кто хмурясь, кто смеясь, кто закрываясь ладонью от солнца, кто нервно грызя ногти — все смотрят вверх, словно пытаясь разглядеть что-то…
10. С "точки зрения" шарика, летящего над самыми домами:
Проплывают внизу острые крыши, трубы, антенны, узкие улочки, на них люди, машины…
11. С рюкзаком за плечами, Сантим лезет по уступам подножия.
Он поднимается очень медленно, подолгу пробуя отщепы, за которые берется руками, и осторожно приноравливая ноги к скользким, отполированным прикосновениями многочисленных предшественников, углублениям на скале.
Иногда рюкзак вдруг цепляется тканью за острые края выступов и Сантим, преодолевая испуг, надолго застывает, вцепившись руками в скалу, тяжело дыша и облизывая пересохшие от волнения губы.
Поднявшись таким образом метров на двадцать, он упирается в большое нависающее скальное пузо и оказывается вровень с узкой горизонтальной площадкой, находящейся в нескольких метрах справа от него, за острым перегибом, от которой берет начало уходящий вверх сильно расчлененный внутренний угол.
Погода начинает портиться. Несколько крупных капель дождя падают Сантиму на лицо.
Прижавшись к скале и придерживаясь за нее руками, он делает в сторону площадки несколько осторожных шагов, балансируя по сужающейся кромке до тех пор, пока она не уменьшается настолько, что носки его галош едва умещаются на ней.
Взявшись левой рукой за раковину в скале на уровне груди, правой рукой он начинает тянуться за перегиб. Мы видим, как его рука шарит по стене в нескольких сантиметрах от вбитого в щель мощного стального крюка с большим кованым кольцом в ухе.
Не обнаружив крюка, Сантим медленно разгибается и некоторое время стоит так, распластавшись по скале и переводя дух.
Потом перехватывается левой рукой чуть пониже, немного приседает и снова тянется за перегиб. Вторая попытка оказывается более удачной и он нащупывает кольцо. Этой же рукой он, не глядя, выщелкивает висящий за спиной карабин, пристегнутый к узлу его самостраховки, но тот неожиданно застревает, зацепившись за капрон куртки. Стараясь почти не шевелиться, Сантим, одними пальцами, долго и аккуратно высвобождает его, закидывает руку за выступ и встегивает карабин в кольцо.
Ухватившись рукой за веревку, он перебирается за перегиб и валится на горизонтальную площадку.
Переводя дух, он лежит некоторое время без движения, с закрытыми глазами. Затем приподнимается на локте, лезет за папиросами и закуривает…
12. С "точки зрения" летящего шарика, поднявшегося уже гораздо выше крыш:
Далеко внизу влажный сквер с прудом и старинным особняком. По мокрым дорожкам бредут под зонтами редкие пары. По лужам носятся собаки, за ними гоняются дети…
13. Моросит дождь.
Высоко над землей мокнет рюкзак, подвешенный на небольшой выступ, рядом с вбитым в горизонтальную трещину тонким крюком.
Две прицепленные к рюкзаку веревки, продетые в висящий на крюке карабин, поднимаются вдоль гладкой стенки вверх, последовательно проскальзывают еще через несколько карабинов, вставленных в уши забитых в стену крючьев, огибают небольшой нависающий карниз, пересекают гладкую наклонную шириной в две ступни полочку, ползут вдоль длинной, постепенно сужающейся глубокой расщелины и, наконец, достигают Сантима, забившего в эту расщелину бедро левой ноги.
Правую ногу он упирает в боковую стенку, левую руку по локоть тоже загнал в расщелину, а свободной правой рукой пытается не глядя, на ощупь, расклинить в трещине над головой титановую закладку.
Скалы намокли. Сантим нервничает, торопится.
Сначала осторожно, потом все сильнее дергает он за тросик закладки, давит на него. Затем, этой же рукой, выщелкивает из-за пояса карабин с висящей на нем петлей, вдевает ее удавкой в тросик, вытягивает одну из двух идущих от рюкзака веревок и, придерживая ее зубами, встегивает в висящий на петле карабин.
Потом, взявшись обеими руками за петлю, отталкивается правой ногой от стены и быстро вставляет ее в петлю. Поначалу нога в петле раскачивается из стороны в сторону, но вскоре останавливается. Потихоньку высвобождая из расщелины бедро левой ноги и перенося вес тела на вставленную в петлю правую, Сантим начинает осторожно на ней привставать и, опираясь руками о скалу, полностью выпрямляется. Вдавив носок левой галоши в небольшую, уже заполнившуюся водой лунку на уровне колена, он поднимает голову и смотрит вверх:
Дерево уже не так далеко. Видны его намокшие ветви. Дождь стал еще сильнее, в некоторых местах вода уже течет ручьями, и крошечный мох сделал скалу скользкой, как мыло.
Сантим стоит в нерешительности, прижавшись к скале…
На скальной полочке, с уходящей вверх веревкой в руках, сидит X., надвинув на голову капюшон и сжавшись в комок от дождя и ветра…
Сантим хочет вынуть ногу из петли, однако она застряла и это удается ему не сразу. Освободив ногу, он пробует поставить ее выше, но не находит подходящего места. Все же он делает неуверенный шаг вверх и надолго застывает в неудобном положении…
Внимательно глядя вверх, Л., с концом веревки в руках, уперся ногой в камень и приготовился к рывку…
По скале текут потоки воды.
Сантим пытается немного приспуститься вниз, спешит, неаккуратно ставит ногу. Неожиданно она соскальзывает, он срывается и падает…
П. сидит на пне, держит в руках уходящую вверх веревку. Р. поит П. компотом из трехлитровой банки…
Рюкзак, задерживая падение, втягивается в карабин. От напряжения рвется ткань, лопаются швы…
К., стоя на страховке с веревкой в руках, заметив, что его фотографируют, принял смешную и нелепую позу…
Скала проносится у Сантима перед глазами…
В. заснул на страховке во время восхождения…
Сильно ударившись, Сантим повисает, судорожно вцепившись руками в веревки.
Дождь стекает по его одежде, по скале, по веревкам и капает вниз…
14. Дождь.
Посреди озера, на лодке, под зонтом, И., в купальнике, читает книгу…
Перед нами возникают обрывки давно прошедших событий. Фотографии почти "оживают": начинают двигаться руки, поворачиваются головы…
15. Сумерки.
Измотанный до предела, Сантим сидит на небольшой узкой полочке, прислонившись спиной к стволу дерева, мокрые ветви которого увешаны обветшавшими от дождей и снегов галошами предыдущих восходителей.
Выйдя из оцепенения, он стаскивает галоши, вынимает из клапана рюкзака толстые шерстяные носки и одевает их. Тесемки галош связывает вместе и вешает их на свободную ветку дерева.
Потом отгребает в сторону сваленное в кучу снаряжение, достает из рюкзака полиэтилен, бутановую горелку, пакет с едой, флягу, котелок от примуса, пуховку. Пуховку сразу же одевает и застегивает на все пуговицы. Змеей расстилает на полке веревки, поверх них стелит полиэтилен, рюкзак кладет под голову. После этого поджигает горелку. По тянувшись за каким-то пакетом, ногой задевает банку от примуса, и она падает вниз.
Свесившись, Сантим смотрит вслед банке, вслушивается в ее глухие удары о скалу…
16. С "точки зрения" летящего шарика, достигшего наибольшей возможной для себя высоты, откуда виден уже почти весь город:
Сумерки.
Плывут внизу залитые блеском неоновых реклам улицы, бегут по проспектам веселые фары машин, загораются габаритные огни телебашни, заманчиво светятся окна крохотных домов…
17. Женские лица, нежащиеся на солнце тела, девушки, бредущие по колено в воде…
Люди в перкалевых плащах, напоминающие монахов…
Мы снова надолго погружаемся в фотографическую жизнь. Теперь она больше похожа на странный ночной сон…
18. Раннее утро. Туман.
Сантим лежит под деревом, на боку, прижавшись спиной к скале, подперев голову рукой, засунув поджатые к животу ноги в рюкзак и укутавшись в сырую полиэтиленовую пленку. Левой рукой он обнимает придвинутую к коленям зажженную горелку, на которой, в крышке от примуса, греется вода…
Укутавшись с головой в пуховые мешки, спят на узких "соседних" полках пристегнутые к скале В., Г. и X…
Сантим курит свою утреннюю папиросу и смотрит вниз…
19. С "точки зрения" летящего шарика, уже начавшего сдуваться и с заметной скоростью опускающегося вниз:
Город укрыт туманом. Улиц почти не видно — только едва различимые шпили, купола, островерхие крыши.
Тишина.
Потом, словно через вату, снизу пробивается приглушенный дребезжащий звук первого трамвая. Одинокий свист маневрового паровоза. Шум первых грузовых машин. Фабричный гудок зовет на работу…
20. Хроникальные фотографии:
Морис Эрцог на вершине Аннапурны, Тенцинг на вершине Эвереста — маленькие фигурки с поднятыми вверх, в знак победы, ледорубами.
Человек на коленях, молитвенно склонившийся у вершинной плиты пика Коммунизма…
21. С высоты падающего шарика, быстро несомого ветром:
Центр города сменился коробками новостроек. Туман немного рассеялся — видны очертания прямых дорог, симметричных скверов…
22. Закипает вода на горелке у Сантима…
23. К., В. и А. полулежат на вершине и смотрят вдаль…
24. С "точки зрения" падающего шарика:
Совсем близко крыши последних домов, дорога, какие-то склады, цеха, металлические трубы. Земля быстро и неумолимо приближается…
От мощного удара начинает с грохотом рушиться гигантская стена, падают вниз громадные глыбы камней, на наших глазах превращаясь в груду лежащих на земле дымящихся обломков…
25. Дымится груда каменных обломков.
Камера отъезжает и становится ясно, что эта груда камней — всего лишь разнообразный строительный мусор, только что вываленный самосвалом, который, на ходу опуская кузов, выезжает за покосившиеся металлические ворота.
Вокруг навалены бетонные блоки, стоят несколько покосившихся сараев, видны голые деревья, большой цех ТЭЦ, с выбитыми стеклами, и основание уходящей вверх высокой облезлой бетонной трубы.
Тут и там ходят рабочие, постоянно въезжают и выезжают машины, то и дело, непонятно откуда, с гулом вырываются огромные клубы водяного пара, крича взлетают со свалки тучи жирных чаек.
У основания трубы несколько рабочих в грязных негнущихся робах, рваных ватниках и заляпанных краской подшлемниках подкатывают к ведущей наверх металлической лестнице тяжелые бидоны. Под ногами у них валяются в грязи сплющенные ведра, обрывки старых веревок, окаменевшие тряпки, газеты, опавшие листья. Двое рабочих, навалившись на лом, пытаются поддеть крышку бидона. В одном из них мы узнаём Сантима.
Открыв бидон, он наливает краску в канистру, подвязывает ее к свисающей сверху ободранной веревке, садится на доски и закуривает.
Над трубой проносятся хмурые облака. Сильный ветер раскачивает канистру.
Бросив сигарету, Сантим поднимается, привязывает к поясу ведро, наливает в него краску, кидает валик. Мнет об асфальт застывшую растопыренную кисть, засовывает ее в карман ватника…
26. Раннее холодное утро. Ещё темно. Опавшие листья катятся по асфальту, лежат толстым слоем в лужах.
Через уже знакомые нам проходные дворы торопливо идет человек. Все происходящее мы видим как бы его глазами, а самого человека не видим, слышим только его шаги, гулко звучащие под сводами арок.
Во дворах пустынно. Стены домов исписаны ругательствами. Навстречу попадается небритый мужик с авоськой в руках…
Проходные дворы выводят к подъездным путям и платформам Московского вокзала.
На перронах почти никого нет, лишь несколько человек стоят, прислонившись к металлическим ограждениям.
Звучит объявление о прибытии поезда № 8 "Севастополь — Санкт-Петербург".
В конце перрона показывается локомотив, проплывают мимо окна вагонов. Дверь одного из них останавливается перед нами.
Из тамбура появляются заспанные пассажиры с чемоданами и коробками. Они спешат и быстро проходят мимо. Пристально, словно ища кого-то, всматриваемся в их лица. Потом, вслед за ними, выходим в город…
27. Медленно и тяжело, Сантим поднимается по трубе…\
28. По-утреннему пустынный перекресток в центре:
Здесь все по-прежнему, лишь на островке под деревьями появился кооперативный ларек, да на фасаде одного из домов светится надпись: "Bistro"…
29. Устав подниматься, Сантим останавливается. Подтягивает ведро с краской, вешает его на скобу, упирается ногами в перекладину лестницы, спиной — в ограждение, опускает руки, закрывает глаза…
30. Утро. Автобусная остановка в поле, в районе новостроек.
Оцепенев от холода, стоят несколько десятков человек, ожидающих автобус.
Напротив них, по красному сигналу появившегося по соседству светофора, останавливается новенький "Мерседес". Из раскрытого окна машины доносится легкая музыка, потом позывные "Европы плюс". Высунув наружу голову, водитель — мужчина средних лет — растянув рот в кривой улыбке, кричит в сторону стоящих на остановке:
— Лю-ди!..
Те, вздрогнув, поднимают на него глаза.
Мужчина: С добрым утром!
Дав газ,"Мерседес" срывается с места…
31. Облокотившись на перила, Сантим стоит на верхней площадке и смотрит вниз.
Дым вырывается из трубы и сильным ветром, почти горизонтально, относится в сторону.
Куда ж, петербургские жители,