ОСОБОЕ МНЕНИЕ КАСИЕВА
Жил себе молодой человек, работал мастером турбинного цеха, учился в политехническом институте заочно. Женился. Любил музыку, особенно Чайковского, больше всего — Первый концерт. Играл сам на фортепиано и даже кое-что сочинял. Одно время был заведующим культмассовым сектором клуба. Купил мотоцикл — работа была связана с поездками, — с удовольствием ездил на нем, обожал скорость…
И в 29 лет избран заседателем Верховного суда республики.
Что же это такое, народный заседатель? А это когда человек, живя точно так же, как раньше, продолжая работать на прежней работе, может быть вызван в суд. Для того чтобы принять участие в заседании. Ибо согласно нашему Уголовно-процессуальному кодексу: «Рассмотрение уголовных дел во всех судах первой инстанции производится в составе судьи и двух народных заседателей». Но вот еще что, самое главное: «Народные заседатели пользуются равными правами с председательствующим в судебном заседании в решении всех вопросов, возникающих при рассмотрении дела и постановлении приговора». Равными правами! А это значит, что жизненный опыт, гражданское чувство и человеческая совесть народного заседателя призваны стоять на страже закона и справедливости профессионала. Два народных заседателя, имеющих два полноправных голоса, и только один профессиональный судья, имеющий один голос, — вот что такое суд демократический, суд народный. «При осуществлении правосудия по уголовным делам судьи и народные заседатели независимы и подчиняются только закону» (статья 11-я УПК ТССР). Вот что такое народный заседатель.
Осенью 1971 года Валерию Арамовичу Касиеву, которому исполнилось 32 года, было предложено принять участие в судебном разбирательстве по делу Клименкина.
Знакомясь с делом в городском суде Мары, листая многочисленные протоколы допросов на специальных бланках и на листах сероватой бумаги, справки, ходатайства, определения, акты экспертиз, письма, машинописные страницы протеста заместителя председателя Верховного суда СССР С. Баринова и определения Верховного суда СССР, протоколы двух предыдущих судебных заседаний, фотографии, схемы, планы, обрывок газеты, подшитый к делу следователем Бойченко, приговор первого суда и определение второго, три обвинительных заключения, Валерий Касиев испытывал упорное чувство недоумения. Он начал читать дело Клименкина с первого тома, и с первых же страниц возникло ощущение смутной и все растущей тревоги. Как это ни покажется странным, но наибольшее доверие вызывал первый и последующий допросы самого Виктора Клименкина, а не тех, кто упорно, с непонятной настойчивостью пытался его обвинить. Вот Клименкин говорит, что, уходя с вокзала, простился с Григорием Семеновым, поцеловал его, пожал ему руку — но ни сам Григорий Семенов, ни Семенов Анатолий не подтверждают этого… А вот Анатолий Семенов, как будто бы ближайший приятель Клименкина, берет уже на себя роль прокурора и, путая фамилию, пишет: «Считаю, что Клименко Виктор напал на нее и нанес ножевые ранения, в результате которых она скончалась в больнице через четыре дня». Вот — еще перед первым процессом — «сослуживцы» на общем собрании («общее собрание» — 12 человек…) «отметили о недостойном поведении Клименкина, который своими действиями положил пятно на весь наш коллектив». Ничего себе «недостойные действия» — человека убил! Но самое главное другое. Вина Клименкина еще не доказана, а сослуживцы по предложению следователя Абаева уже торопятся, уже тут как тут. Осудили! Общественного обвинителя выделили… «А ведь «никто не может быть признан виновным иначе, как по приговору суда». Ощущение такое, как будто бы петля за петлей опутывают человека — и никто и не думает искать оправдывающих обстоятельств! И вот — суд и приговор. Расстрелять! Заседание началось в 12 часов, окончилось в 18. И все. И было оно в клубе ПМК, где работал Клименкин. Какое же воспитательное воздействие может быть от такого «показательного» суда?
Прочитав все пять томов, Валерий Касиев понял: кроме протеста и определения Верховного суда Союза, написанного на его основе, а также определения второго суда во главе с Алланазаровым, в деле нет ни одного документа, который вызывал бы полное и безоговорочное доверие. Ничего! Все вокруг да около и все с упорной тенденцией — уличить, обвинить Клименкина! Во что бы то ни стало. Вопреки логике, фактам, вопреки здравому смыслу. Возникло такое ощущение, как будто бы даже и не в убийстве Амандурдыевой дело — ибо всерьез никто и не пытался найти истинных виновников, ни один следователь, похоже, не делал того, что напрашивалось само собой! Формула «В. Клименкин — убийца» заслонила следователям белый свет. Что же касается следствия, проведенного Бойченко, то это была просто фантасмагория. Ничего по существу. Никаких попыток найти истинного убийцу. Лишь этакая пышная «аранжировка». Как в концерте. Фантазия на тему…
Касиев, хотя и читал книги по уголовному праву, однако не считал себя, конечно, юристом. Но ведь — протест! В протесте все было четко и ясно. Фантазия же Бойченко фактически никак не отвечала на протест. Она была на другую тему…
Начался суд.
С острым вниманием смотрел народный заседатель на подсудимого — человека, судьбу которого он теперь тоже будет решать. Совсем мальчишка, очень бледный (побледнеешь за столько-то времени за решеткой!), по, как ни странно, совершенно обычный, ничем особенным не выделяющийся, — в толпе и не узнаешь такого, пожалуй. И реагировал он на все, что происходило в суде, очень естественно — тоже обычно. Вот он дает показания, заикается. Заикание у него зависит от волнения — чем больше волнует его то, о чем он говорит, тем заикается больше. Так может вести себя или очень опытный убийца, или человек, не виновный вовсе.
И с этого момента — с показаний подсудимого Клименкина — понял Валерий Касиев, что наступил в его жизни период трудный. Вот так живешь-живешь, думаешь, как все, поступаешь, как все, без особенных сомнений и размышлений. Но приходит час — и видишь: нужно выбирать. Налево пойдешь — голову потеряешь… Направо пойдешь… Как в сказке. Здесь, в Мары, живя, сталкиваясь с милицией на улице каждый день, находясь на виду у прокуратуры, зная, что нужно им от дела Клименкина, видя, что председательствующая, член Верховного суда, хочет того же, — здесь-то вот поступить как? Налево пойдешь… Направо пойдешь… А прямо перед тобой — человек. Жизнь или смерть его. Свобода или тюрьма. Осудишь без вины — как потом сам-то жить будешь?
На третьем процессе народный заседатель Валерий Касиев задавал вопросов свидетелям не меньше, чем председатель суда. Другой народный заседатель, женщина, за все 20 дней не задала ни одного вопроса. Мнение Касиева о невиновности Клименкина упрочилось. Убедился он и в тенденциозности председателя суда. Почему она отказала адвокату в вызове в суд Завитдинова? Почему позволила сговориться Ичилову с Игембердыевым и Сапаровой? Почему появилось фиктивное расписание поездов, когда адвокат уличил свидетелей в расхождении? Почему судья отмахнулась, когда мать Клименкина говорила о том, что есть люди, которые видели, что кто-то в женской одежде (возможно, мужчина) перелезал через забор в районе станции? Почему удовлетворилась слишком поверхностным исследованием Бойченко того факта, что муж потерпевшей Амандурдыевой умер скоропостижно и при загадочных обстоятельствах?..
Когда защитник заявил отвод Милосердовой и Касиев вместе с женщиной-заседательницей удалился в совещательную комнату, чтобы решить, отвести судью или не отвести, то выяснилось, что женщина — туркменка и почти не знает русского языка. Касиев же не знал по-туркменски.
Посидели они, помолчали, он пытался на пальцах ей объяснить, что вот, мол, дается отвод судье. Но она не понимала. Как же вообще она могла участвовать в судебном разбирательстве, если процесс велся на русском языке, а переводчика, как правило, не было?
Подумав, решил Валерий Касиев, что он не поддержит ходатайства адвоката об отводе судьи. Он понял: отвод члена Верховного суда ничего не изменит. Дадут другого судью, состоится другое судебное разбирательство, на котором он, Валерий Касиев, наверняка уже не будет судебным заседателем. И он решил: пусть все остается пока по-прежнему и суд идет. Но он напишет особое мнение.
— Долго вы… — сказала Наталья Гурьевна Милосердова, когда заседатели вышли из совещательной комнаты.
Касиев увидел, что председательствующая обеспокоена. А когда он объявил об отказе в отводе судьи, член Верховного суда Туркмении облегченно вздохнула. И видя эту неожиданную реакцию властной, самоуверенной Натальи Гурьевны, Валерий Касиев подумал: «Может быть, потому и бывают несправедливости, что мы не научились пользоваться законом?.. И, может быть, она все-таки не настолько черства?..»
Но нет. Милосердова быстро забыла о том, что заседатели не стали ее отводить. Ее смущение было недолгим. Когда Касиев сказал о том, что будет писать особое мнение, председательствующая заявила, что в таком случае он не должен пользоваться записями, которые вел на суде. Касиев не стал спорить, но безапелляционное и противозаконное заявление Натальи Гурьевны только еще больше убедило: он прав…
В своем особом мнении он написал о том, что протокол опознания не имеет юридической силы; что Ичилов и двое его спутников — лжесвидетели, показания их путанны и противоречивы; что расписание поездов, на одном из которых они якобы приехали 25 апреля в Мары, — фиктивное, хотя и представлено Милосердовой в пику официальному расписанию, предъявленному адвокатом; что следствием осталась непроверенной версия мести; что напрасно председательствующая отклонила ходатайство подсудимого о вызове в суд Завитдинова, который мог пролить свет на действия следствия; что, судя по документам, Клименкин арестован раньше, чем потерпевшую привезли в больницу и допросили, а это подтверждает, что следствие на самых первых порах создало версию, от которой не в состоянии было отказаться, несмотря на очевидные противоречия. «Я убежден, что вина Клименкина в убийстве Амандурдыевой не доказана и он должен быть оправдан», — резюмировал Валерий Арамович Касиев.
Особое мнение заседателя хотя и не оглашается в суде, но прилагается к приговору.
НАТАЛЬЯ ГУРЬЕВНА
Что сказать о судье? Как можно расценить действия человека, если он поставлен на службу Закону и вершит правосудие от имени Народа — а народ с ним в большинстве своем не согласен? Практически не было никого в зале суда, кто согласился бы с жесткими и односторонними действиями Милосердовой и с приговором, вынесенным на основании столь ненадежных, сомнительных улик, — никого, кроме тех, кто своими действиями прямо способствовал вынесению этого приговора: прокурора Виктора Петровича, свидетеля Ичилова, следователя Бойченко…
Чем руководствовалась Наталья Гурьевна? Чувством собственной правоты? Независимостью своего мнения от мнения большинства сидящих в зале? Но ведь даже в том случае, если она считала все это большинство, всю эту «условную», по выражению прокурора Виктора Петровича, массу неправой, то, как судья, она обязана была в процессе судебного разбирательства доказать свою правоту — в том-то и заключается смысл самой процедуры открытого, народного суда! Однако она не позаботилась об этом. Что ж, ей, очевидно, виднее…
Но если судья имеет право на свою правду, отличающуюся от правды других людей, сидящих в зале, то ведь такое же точно право имеет и каждый — любой! — человек. В конце концов и судья ведь тоже… обыкновенный человек. Как все. Разве что он как раз и должен быть выразителем всех, выразителем воли народа. Если же он не выражает ее, то вполне естественно, что каждому хотелось настаивать на своей. Вы, Наталья Гурьевна, отказали народу. Естественно же, что народ отказал вам.
ЖАЛОБА
И все-таки нужно отдать должное судье Милосердовой — приговор был составлен грамотно, мотивированно как будто бы и даже убедительно на первый взгляд. Адвокат Беднорц думал: с чего начинать теперь? Конечно, жизнь его подзащитного теперь как будто бы вне опасности, но ведь и пятнадцать лет лишения свободы — не шутка. Тем более что есть уверенность в несправедливости приговора. Милосердова, очевидно, убеждена в своей правоте. Но убежден ведь и адвокат…
Ясно: действовать можно опять только через Верховный суд Союза. Решил написать развернутую, хорошо аргументированную жалобу.
Сочинял ее две недели, вновь и вновь перебирая в памяти подробности дела. Жалоба получилась длинной, целый трактат. Как ни старался сократить, оставляя одни только факты, получилось тридцать страниц убористого машинописного текста.
Ответ на жалобу пришел в июле. Дрожащими пальцами вскрывал небольшой конверт с грифом Верховного суда СССР. Два сложенных вместе тонких листика с машинописным текстом. В нетерпении заглянул в самый конец. В пересмотре дела было отказано.
Начал читать внимательно. Руки дрожали, пришлось положить листки на стол.
«Уголовное дело по обвинению Клименкина истребовано и проверено в Верховном суде СССР… Изучение материалов дела показало, что вина Клименкина… доказана показаниями потерпевшей, ее мужа, подтвердившего ее показания, показаниями работников милиции Гельдыева, Бердыева и ряда других лиц… Некоторые нарушения процессуального закона, которые были допущены при проведении опознания Клименкина потерпевшей, компенсированы путем допроса многих лиц, присутствовавших при опознании и подтвердивших, что потерпевшая твердо опознала Клименкина за лицо, напавшее на нее…»
Беднорц не поверил своим глазам. Перечитал еще раз. Компенсированы? Как же могут быть «компенсированы» нарушения процессуального закона? А определение Верховного суда от 8 октября? А публикация в Бюллетене? Странно.
Ответ был подписан председателем Судебной коллегии по уголовным делам Верховного суда СССР.
И Беднорц написал новую жалобу — теперь уже самому Председателю Верховного суда СССР. В ней он изложил свои сомнения по поводу отказа председателя Судебной коллегии по уголовным делам.
В ожидании нового ответа — не в первый раз уже — зашел в редакцию «Литературной газеты», к заведующему отделом писем:
— Что же делать, товарищи? Я спать не могу.
И все бы, вероятно, на этом закончилось, если бы…
ЗАВЕДУЮЩИЙ ОТДЕЛОМ ПИСЕМ ГАЗЕТЫ
Со дня получения первых телеграмм по делу Клименкина прошло больше полутора лет. За это время в отделе писем газеты побывали мать осужденного, бывший инспектор уголовного розыска Каспаров и — неоднократно — защитник Беднорц. Дважды посылали корреспондентов на процессы в Мары, на последний — даже двоих. Несколько раз собирались на совещание сотрудники двух отделов газеты — лучшие юридические и публицистические умы редакции. Заместитель главного редактора уже обращался с письмом в Верховный суд Союза.
И наступил такой момент, когда заведующий отделом писем понял: сделано все, что было возможно. И ничего больше как будто бы сделать нельзя…
Однако адвокат опять сидел у него.
И понял заведующий, что это — как эстафета. От Каспарова, матери и невесты — к консультантам и заместителю Председателя Верховного суда. Потом — газета, адвокат Беднорц и судья Алланазаров. Но вот застопорилось… И застряла «эстафетная палочка». И все теперь может оказаться бессмысленным…
И осознал вдруг работник газеты, что «эстафетная палочка» у него. Все сошлось на нем теперь. И к нему пришли люди — адвокат и корреспонденты, — от него ждали помощи. И у него лежали телеграмма невесты, письмо матери, письмо рабочих и докладная записка Каспарова. Что же делать?
— Узнайте, пожалуйста, телефон Баринова, заместителя Председателя Верховного суда СССР, — попросил он сотрудницу. И добавил, обращаясь к сидевшим в его кабинете Беднорцу и обоим корреспондентам: — Сидите спокойно. Молчите. Не мешайте мне. Я сейчас.
Постоял, собираясь с мыслями. И когда принесли ему бумажку с написанными цифрами телефона, снял трубку, набрал номер.
— Товарищ Баринов? Здравствуйте. С вами говорит заведующий отделом писем «Литературной газеты». Я обращаюсь к вам не как завотделом, а как гражданин Советского Союза. Тут вот какое дело…
ЗАМЕСТИТЕЛЬ ПРЕДСЕДАТЕЛЯ ВЕРХОВНОГО СУДА СССР
— Я вас слушаю, — сказал Сергей Григорьевич Баринов…
Когда два года назад заместителю Председателя Верховного суда доложили о том, что истребован приговор по делу Клименкина, что была телеграмма Кузьмина о приостановке исполнения, что и само дело получено уже, — он поручил проверку одному из своих консультантов. Консультант Арбузов, изучив дело, согласился с жалобой адвоката Сафонова, найдя, что оснований для столь сурового приговора слишком мало. Следствие — как предварительное, так и судебное — проведено на очень низком уровне, и, возможно, истинные преступники так и не найдены. В фундамент приговора было положено опознание, проведенное с нарушением уголовно-процессуального закона. Были все основания для обращения дела Клименкина к дополнительному расследованию.
Сергей Григорьевич сам ознакомился с документами и, придя к выводу, что Арбузов прав, поручил ему написать текст протеста.
В потоке текущих дел Баринов, естественно, забыл о деле Клименкина. Но теперь вспомнил.
Лаконично и четко завотделом газеты обрисовал положение. Когда он кончил, Баринов помолчал, обдумывая положение. Главная трудность заключалась в том, что мнение по делу Клименкина в Верховном суде уже сложилось. И мнение было неблагоприятным. Два консультанта, изучавшие последний приговор и само дело, которое было истребовано во второй раз в связи с письмом заместителя главного редактора «Литературной газеты», пришли к одинаковому выводу: теперь Клименкин осужден правильно. О чем и было сообщено редакции.
Дело было действительно сложное — запутанное, оценочное, а личность обвиняемого Клименкина не вызывала симпатии ни у кого. Но здесь-то и крылась опасность ошибки. Ибо на оценку свидетельских показаний как раз и могло повлиять мнение о личности обвиняемого. Это можно понять, но это не должно иметь места, ибо необходимо найти действительных преступников, а не… Что если на самом деле невиновный человек снова осужден за убийство? Просьба товарища из газеты сводилась к тому, чтобы он, Баринов, принял двух корреспондентов, бывших на последнем и предыдущем процессах, а также адвоката и выслушал их.
— Хорошо, пусть приезжают, — сказал Баринов, решив. — Двадцать второго, в десять утра, вас устраивает?
АУДИЕНЦИЯ
Три человека — двое мужчин и женщина — вышли из вестибюля станции метро «Арбатская», проследовали по подземному переходу на правую сторону проспекта Калинина, повернули на улицу Воровского. Все трое молчали.
Но когда вступили в центральный подъезд здания Верховного суда СССР, поднялись по широкой беломраморной лестнице на второй этаж, прошли коридор и с разрешения девушки-секретаря оказались в просторном, длинном кабинете, устланном ковровой дорожкой, и зампред Верхсуда — среднего роста приветливый человек — поздоровался с каждым из троих за руку и предложил всем сесть, корреспондент газеты, юрист, бывший на втором и третьем процессах, ощутив внезапно подъем справедливого негодования, копившегося в нем столько времени, немедленно начал:
— Что же это получается, Сергей Григорьевич? Как же это недостатки опознания могут быть компенсированы? Что же это за пересортицу устроил председатель вашей Коллегии по уголовным делам?
И столько напористости было в его голосе, столько уверенного негодования, что заместитель Председателя Верховного суда Союза с удивлением посмотрел на него.
— Минуточку, минуточку, товарищ корреспондент, — сказал он, стараясь понять: действительно ли этого человека волнует дело Клименкина или им движет желание сенсации во что бы то ни стало (такое тоже бывает…). — Мы разберемся, мы сейчас разберемся, — добавил он, внимательно глядя в глаза пожилому взволнованному человеку.
— Вот, смотрите, — не унимался тот. — Рихард Францевич, дайте-ка ответ на вашу жалобу. Вот. Сергей Григорьевич, видите? «Некоторые нарушения процессуального закона… компенсированы…»
Баринов посмотрел.
— Да, — сказал он. — Согласен с вами. Здесь неправильно. Мы разберемся. А теперь прошу вас всех, товарищи, высказаться по очереди. Только прошу вас учесть: об этом деле я помню, поэтому говорите лишь самое существенное. Вот старший консультант. — Баринов показал на сидящего рядом с ним человека. — Товарищ опытный, он нам поможет.
ИНСПЕКТОР СОРОКИН
То, что Валентин Григорьевич Сорокин выбрал профессию юриста, получилось почти случайно. Он мечтал о военно-инженерной карьере, хотел поступить в Артиллерийскую академию, но вышло по-другому. Обстоятельства сложились так, что Сорокин закончил академию не артиллерийскую, а военно-юридическую, и определено ему было теперь не устройством орудий и ракет заниматься, а выискивать истину в хитросплетениях человеческих поступков и слов, выяснять мотивы и обстоятельства, соразмерять наказания с преступлениями, которые, как это ни прискорбно, все еще имеют место в любой стране мира.
Теперь, в 1972 году, ему было 46 лет, и он работал инспектором Военной коллегии Верховного суда СССР.
Четкий, математический склад ума, ясность суждений, а также приобретенный богатый опыт быстро выдвинули его в число наиболее авторитетных инспекторов, и Сергей Григорьевич Баринов уже не в первый раз обращался к нему, несмотря на то, что дело, о котором шла речь, относилось к категории гражданских.
Папка надзорного производства в Верховном суде СССР по делу Клименкина содержала уже не один десяток листов. Здесь были копии телеграмм заместителей Председателя Верховного суда СССР, письмо матери осужденного, текст протеста, исполненный консультантом Арбузовым, проверенный и подписанный Бариновым. Это был первый этап.
Дело, однако, на этом не кончалось и, главное, как видно, шло дальше.
Второй этап, который так или иначе необходимо было закончить теперь — и немалую роль в этом предстояло, видимо, сыграть Сорокину, — начинался письмом отца осужденного. Инвалид Отечественной войны П. М. Клименкин обращался к министру обороны Союза ССР с просьбой посодействовать в отмене второго, несправедливого, с его точки зрения, приговора. Из Министерства обороны письмо было переслано сюда. В нем упоминалось об особом мнении, при котором остался один из народных заседателей процесса…
В связи с этим письмом член Верховного суда Союза обратился в Верховный суд Туркмении с просьбой выяснить: нет ли в особом мнении народного заседателя каких-либо сведений, ставящих под сомнение последний приговор? В ответе из Туркмении сообщалось: особое мнение проверено, сомнений в справедливости приговора не возникает… Однако здесь, в Москве, особое мнение Касиева не изучали.
Очень любопытной была длинная, на нескольких страницах, жалоба корреспондентов «Литературной газеты», сопровождаемая письмом заместителя главного редактора. Корреспонденты, побывавшие на двух процессах, выражали полную уверенность в несправедливости последнего приговора. В связи с этим было — во второй раз — затребовано дело Клименкина из Мары. Оно проверялось двумя консультантами, и оба, независимо друг от друга, пришли к выводу: вина Клименкина доказана, последний приговор справедлив. С ними согласился один из членов Верховного суда, перепроверивший их.
Далее шли ответы на жалобы и письма — отцу, невесте. Ответы отрицательные. Ответ председателя Судебной коллегии по уголовным делам на жалобу адвоката Беднорца. И, наконец, ответное письмо заместителю главного редактора газеты. Тоже отрицательное…
Вот тут и можно постараться представить себе трудность работы в надзорной судебной инстанции. Хотя роль судьи первой инстанции тоже весьма нелегка — попробуй-ка разберись в хитросплетениях показаний и эмоций участников процесса, когда люди далеко не всегда говорят то, что думают, а ты, судья, все-таки обязан отыскать правду, взвесить все самым тщательным образом и вынести справедливый приговор, взяв тем самым на себя всю ответственность за судьбы людей… Однако работнику надзорной инстанции еще труднее. Ведь он имеет дело только с документами — не видит лиц, не слышит голосов, не может, пользуясь своим опытом и знанием человеческой психологии, разобраться в том, насколько искренне говорит человек, не может задать вопросов. Перед ним — бумаги. Как правильно оценить значимость, важность этих бумаг, как угадать за ними людей? И — ко всему прочему — в надзорную инстанцию ведь обращаются в самых сложных случаях: лишь тогда, когда ни первая, ни кассационная не добились четкого и недвусмысленного результата. А между тем работник надзорной инстанции несет двойную ответственность — не только перед потерпевшими и осужденными, но и перед всеми работниками милиции, прокуратуры, суда, имевшими отношение к делу до него. Следствие по следствию, суд над судом… А перед тобой лишь бумаги. Непросто!
Внимательность, непредвзятость и компетентность, конечно — вот главное. Добиться максимальной ясности дела прежде всего.
Спокойно, сосредоточенно, не торопясь и не позволяя себе отвлечься, Валентин Григорьевич Сорокин начал читать документы с самого начала.
И когда дошел до заключений консультантов, вот что сразу бросилось ему в глаза. И тот, и другой консультанты, пришедшие к отрицательным для Клименкина заключениям, вполне могли впасть в довольно распространенную ошибку: психологически остаться в плену самого первого тома дела. И последнего судебного следствия. Утверждать это с уверенностью было пока нельзя — необходимо проверить, — но вот что любопытно: ссылки обоих консультантов были только на листы из 1-го и 6-го томов, а 6-й том содержал, по-видимому, как раз лишь судебное следствие последнего процесса. Показания свидетелей на этом процессе, возможно, были достаточно вескими для обоснования приговора, в них, вероятно, были компенсированы провалы первого предварительного следствия, но вот вопрос: можно ли им, свидетелям, верить? Что содержится в промежуточных четырех томах, которые были, очевидно, ими пропущены? Не нарушают ли консультанты последовательность и не ставят ли под сомнение добросовестность свидетельских показаний, данных на последнем процессе? Кстати, доводы журналистов и особенно адвоката, изложенные в их жалобах, как раз и упирают на это.
И еще одно заметил Сорокин. Чувствовалось, что первоначальное представление о самой личности обвиняемого (дважды судим за хулиганство) как-то влияет на выводы обоих консультантов, да они, собственно, и не скрывают этого. А между тем есть очень важное для всякого судебного работника правило: данные о личности обвиняемого не могут, не должны оказывать влияния на формирование убеждения следователя, прокурора, судьи в виновности за рассматриваемое деяние. Эти данные могут иметь значение только при определении наказания…
Дальше больше. Почему народный заседатель Касиев остался при особом мнении, что он там все-таки написал? Что это за письмо работника УВД Каспарова, о котором упоминается в жалобе адвоката и в протесте? Действительно ли смерть Амандурдыевой наступила в связи с проникающим ранением в почку, не замеченным врачами? Чем объяснить тот факт, что на одежде Клименкина не было крови? Почему нож признан «орудием убийства», хотя на нем тоже не было обнаружено крови? Почему не проведена трассологическая экспертиза и нельзя ли провести ее теперь по одежде? Почему не исследована версия кровной мести? И так далее, и так далее. Шквал вопросов, требующих ответа, хлынул сквозь плотину создавшегося мнения, как только обнаружились серьезные трещины в ней. В общем-то, не так уж и трудно по-человечески понять тех людей, которые инстинктивно, искренне, часто даже не отдавая себе отчета, избегают искать таких трещин — чтобы, не дай бог, не рухнула вся плотина. Ибо ведь кому же тогда новую-то придется выстраивать?
Короче говоря, мнение у Сорокина создалось такое: дело сложное, а ясности нет. Необходимо истребовать его еще раз.
С такими мыслями он пришел 22 сентября 1972 года по приглашению Сергея Григорьевича Баринова на аудиенцию корреспондентов «Литературной газеты» и адвоката.
Внимательно слушал выступления троих, таких разных. Разных по внешности, по возрасту, по темпераменту, по взглядам на жизнь. Одно безусловно объединяло их: желание, чтобы дело Клименкина получило справедливое решение. Это было несомненно. И — наверняка — бескорыстно. Нет, они не настаивали на непременном оправдании Клименкина. Они жаждали справедливости.
На другой же день полковник Сорокин составил лаконичную, но убедительно аргументированную справку о том, что дело Клименкина должно быть истребовано для проверки в порядке судебного надзора еще один раз. Третий.
«ПРОСТЫНЯ»
Дело Клименкина пришло из Туркмении в начале октября. Шесть томов — шесть темно-бежевых картонных папок.
Направление, по которому необходимо было начать исследование, уже определилось. Вообще говоря, можно было бы, например, проверить сам факт события — так, как он установлен в последнем процессе. Часто именно такой путь приводит к успеху. Особенность же этого дела заключалась в другом. Все бесконечные пересмотры, никак не приводящие к окончательному, результату, а также несомненная слабость дознания и первого предварительного следствия, невосполнимость улик в связи с давностью происшествия и смертью главных свидетелей — потерпевшей и ее мужа, недвусмысленно сводили дело Клименкина в разряд оценочных. Отсюда и следовало: нужно самым тщательным образом проверить и оценить показания всех главных свидетелей.
Объективны ли они? Можно ли им верить? Вот главный вопрос.
И Валентин Григорьевич Сорокин приступил к следствию по следствию и к суду над судом, что, собственно, и составляет суть надзорного производства.
Он начал с того, что тщательно изучил последний приговор, составленный под председательством судьи Милосердовой, и определил, какие именно показания и каких именно свидетелей положены в его основание. Затем необходимо было тщательнейшим образом проследить последовательность показаний каждого свидетеля на протяжении всех предварительных и судебных следствий.
Одними из важнейших показаний были показания потерпевшей и ее мужа, записанные еще в 1970 году на туркменском языке. Сорокин отдал их в лабораторию перевода с просьбой дать двум разным переводчикам, независимо друг от друга. Ибо на предварительном следствии по-разному трактовался цвет пиджака и речь парня, якобы напавшего на Амандурдыеву в туалете (то ли он «заикался», то ли «картавил»).
Когда переводы (по два на каждое показание) были готовы, Сорокин выписал в столбик фамилии тех свидетелей, показания которых были важны. Практически всех.
А дальше началось самое главное.
У судебных работников это называется «простыня». Берется большой лист бумаги и расчерчивается в виде таблицы — на колонки и строчки. Каждая строка начинается фамилией свидетеля. Далее идут сведения из колонок: «Первое предварительное следствие», «Первое судебное следствие», «Первый приговор», «Второе предварительное следствие», «Второе судебное…» и так далее. Затем берется дело и тщательно изучается каждое показание каждого свидетеля, а существенное из него вписывается в колонку. Самая последняя колонка: «Вывод». То есть оценка показаний данного свидетеля.
На основании свидетельских показаний и исследуются, главным образом, фактические обстоятельства дела, которые имеют существенное значение для установления истины. Что важно проследить в показаниях свидетелей? Во-первых, видение свидетелем самого факта. Во-вторых, запоминание факта и его деталей. В-третьих, осмысление факта свидетелем, и, наконец, четвертое, самое главное — изложение факта свидетелем.
И когда через несколько недель «простыня» наконец была заполнена, очень многое стало ясно.
Первым отпал Ичилов. Показания его — так же, как и его «спутников», Игембердыева и Сапаровой, — были противоречивы, путанны, не вызывали никакого доверия и явно не были следствием добросовестного заблуждения…
Групп свидетелей оказалось несколько. Об одной из них можно сказать: в своих показаниях они руководствовались девизом «угадать и угодить». Угадать, что следствию от них нужно, и угодить ему.
Особняком стояли показания бывшего работника УВД Каспарова. Единственный из всех, он ни разу не противоречил себе. Возникало ощущение, что за ним, Каспаровым, как будто бы что-то стоит, какой-то мощный двигатель. Какой? Сомнений в его добросовестности тем не менее не возникало.
Внимательно обозревая «простыню», Сорокин пришел к выводу, что в деле так и не собрано достаточно доказательств для суждения о виновности или невиновности Клименкина. Именно провалы дознания, первого предварительного следствия, а также последующая упорная работа Бойченко, старавшегося любыми путями, в том числе и незаконными, подкрепить версию о доказанности вины Клименкина, ввели в заблуждение судью Милосердову и работников Верховного суда СССР, ранее проверявших это дело.
ПЛЕНУМ
Хотя работа Сорокина и утверждала, что преступление, связанное с убийством Амандурдыевой, осталось нераскрытым, однако она же и свидетельствовала о другом, не менее тяжком преступлении: необоснованном осуждении человека. Как ни досадно было убедиться в том, что произошла серьезная судебная ошибка, это не шло ни в какое сравнение с тем, что ошибка теперь будет исправлена. Лучше поздно, чем никогда…
Тем не менее, опять же следуя своему принципу всесторонней проверки, Баринов отдал материал, подписанный инспектором Военной коллегии, сразу двоим — консультанту и члену Верховного суда. И тот, и другой, независимо друг от друга, пришли к выводу: инспектор Сорокин несомненно прав. Необходимо внести протест.
Текст протеста на этот раз подписал другой заместитель Председателя Верховного суда Союза — В. В. Кузьмин, человек, который, как и Баринов, сыграл уже однажды свою роль в деле Клименкина, подписав телеграмму о приостановке исполнения приговора и первом истребовании дела в Москву. В протесте говорилось, что ввиду относительной давности происшествия и невозможности теперь восполнить недостатки дознания и первого предварительного следствия, дело по обвинению Клименкина В. П. в убийстве Амандурдыевой надлежит прекратить производством.
Протест, составленный Сорокиным и подписанный Кузьминым, был направлен в Президиум Верховного суда Туркмении в феврале 1973 года.
И был отклонен. Президиум Верховного суда ТССР считал, что вина Клименкина доказана и в последнем приговоре правильно обоснована. Однако убедительные мотивы в обосновании этого решения приведены не были.
В мае 1973 года с письмом к Председателю Верховного суда Союза обратился теперь главный редактор «Литературной газеты». Та самая «эстафета» теперь перешла к нему…
И снова протест, составленный В. Г. Сорокиным и подписанный В. В. Кузьминым, был тщательно изучен в Верховном суде СССР. Наконец новый протест, подписанный теперь самим Председателем Верховного суда Союза, был внесен в пленум Верховного суда СССР — высший судебный орган страны. В протесте предлагалось отменить приговор третьего суда и дело направить на новое расследование.
За отмену приговора третьего суда над Клименкиным и возвращение дела на новое, третье дополнительное расследование члены пленума проголосовали единогласно.
СУДЬЯ АЛЛАКОВ
И пока Виктор Клименкин, которому теперь исполнилось 24 года, ждал своей участи в местах лишения свободы, его дело о нападении на Амандурдыеву вернулось на доследование в третий раз. И опять следователь по особо важным делам прокуратуры Туркмении Петр Данилович Бойченко принялся за работу. Только не было уже в нем первоначального пыла. Хотя и насобирал он еще два тома свидетельских показаний, справок, а также составил новое обвинительное заключение (теперь уже на 50 машинописных листах), где опять доказывал, что собранных материалов достаточно для того, чтобы утверждать: убийца — Клименкин, и только он один. Однако он так и не исследовал другие версии, упрямо повторяя одно и то же.
Рассмотрение дела в четвертый раз поручили молодому 28-летнему судье Аллакову. Не было случая на четвертом судебном процессе по делу Клименкина, чтобы он, Чары Мухаммед Аллаков, прервал дающего показания, независимо от того, был ли это свидетель защиты или обвинения. Прокурор Виктор Петрович, который опять поддерживал обвинение на суде, считал, что поведение Аллакова отличается недопустимой мягкотелостью и либерализмом. Раз придя к несокрушимому мнению, что Клименкин — убийца, прокурор глядя на Аллакова, искренне не понимал: как можно так попустительствовать отъявленному рецидивисту?! Но судья Аллаков следовал важнейшему принципу: при рассмотрении дела проявлять непредвзятость. Непредвзятость влечет за собой внимательность ко всем материалам и участникам процесса, и Аллаков не только внимательно слушал свидетелей, но пытался добиться полной ясности их показаний, задавал многочисленные вопросы. И почти все записывал в свои тетради. В конце концов его, Аллакова, «дело Клименкина» почти сравнялось с официальным. Даже адвокат Беднорц считал, что молодой Чары Мухаммед Аллаков знает дело, пожалуй, даже лучше, чем он, адвокат, и, может быть, почти так же хорошо, как инспектор Военной коллегии, которого он видел на аудиенции у Баринова и работой которого восхищался (ему особенно нравились четкость и недвусмысленность текста протеста в отношении главных свидетелей Бойченко — Ичилова, Игембердыева и Сапаровой, которых Сорокин фактически уличил в лжесвидетельстве).
Но было и нечто, что омрачило четвертый процесс с самого начала. В качестве одного из главных свидетелей на суд был вызван Анатолий Семенов, бывший на вокзале вместе с Клименкиным в день убийства, один из участников опознания. Тот самый Анатолий Семенов, который менял свои показания, а на третий суд по приказанию Милосердовой был доставлен приводом. На несколько вызовов он отвечал теперь телеграммами, где сообщал о болезни матери и невозможности приехать в суд. Ответ на последний вызов был прислан уже не им самим, а начальником отдела внутренних дел горисполкома, майором милиции. Телеграмма была короткой: «Свидетель Семенов Анатолий Васильевич покончил жизнь самоубийством».
В качестве одного из свидетелей по просьбе защиты был вызван в суд следователь по особо важным делам Петр Данилович Бойченко. Защита предложила допросить его в связи с заявлением Клименкина о подсаженном к нему в камеру Завитдинове, которого следствие пыталось склонить к даче заведомо ложных показаний, а также в связи с возникшими у защиты сомнениями в правильности допроса целого ряда свидетелей. Однако Бойченко на суд не явился.
Приблизительно через десять дней после начала суда пошли слухи: приговор готовится опять обвинительный. Кто-то якобы оказывает давление на Аллакова, о чем стало известно работникам суда. Никто не мог слухи проверить, однако они были упорными. Аллаков заболел. У него резко подскочило давление. Все присутствовавшие на процессе заметили: он ходит сам не свой…
Однако настал и день вынесения приговора.
Этот день — 19 декабря 1974 года — запомнился многим жителям города Мары, да и не только Мары… Жена Виктора Каспарова, Алла, вспоминает его как один из счастливейших дней своей жизни. Начинался он плохо. Была пасмурная погода, и настроение у присутствовавших в зале суда тоже было пасмурным. Стало известно, что Татьяна Васильевна, мать подсудимого, отбывает наказание, наложенное на нее прокурором Виктором Петровичем за ее якобы «хулиганские действия», и ее не было в зале суда. Подозревали, что это спровоцировано, однако подробностей не знал никто. Не было здесь и адвоката Беднорца, вложившего столько сил в это дело, — Рихард Францевич, почти уверенный в том, что приговор и на этот раз будет обвинительным, несмотря ни на что, улетел в Москву по другим срочным делам. Светлана, невеста Виктора, уехала в свой город, чтобы не быть свидетельницей очередной трагедии. Она уже не верила в другой исход. Не было многих людей, регулярно ходивших на процесс, видевших внимательность и непредвзятость судьи Аллакова, но поверивших в упорные недобрые слухи.
Но был как всегда подтянутый, собранный Виктор Каспаров, был его друг, летчик Юрий Тихонов, провожавший его в Москву четыре года назад. И была Алла, знавшая больше других, чего стоила Виктору эта всегдашняя собранность. Одни бессонные ночи не сосчитать. Что уж говорить о том, сколько пришлось пережить мужу в связи с докладной запиской о нарушениях законности в ЛОМе станции Мары. Было несколько проверок, но они не дали результатов, а Каспарова в конце концов уволили из органов МВД «по служебному несоответствию». Так что сейчас фактически опять решалась судьба не только Виктора Клименкина.
Вышел среднего роста, коренастый, круглолицый и узкоглазый молодой человек Аллаков в сопровождении двух молодых заседателей и начал читать по-русски с туркменским акцентом. Затаили дыхание присутствовавшие, вставшие для слушания приговора. И сквозь монотонное журчание негромкого голоса вдруг послышалось: «Судебная коллегия считает, что… доказательства не могут быть признаны достаточными… ставят под сомнение достоверность… не соответствуют… противоречат… Требования закона грубо нарушены…» И, наконец, явственно и четко:
— «Признать Клименкина Виктора Петровича невиновным в предъявленном ему обвинении и по делу его оправдать… Производство по делу в отношении Клименкина Виктора Петровича прекратить… И из-под стражи его немедленно освободить».
Кончил читать Аллаков. Мертвая тишина была в зале. И всхлипывания послышались вдруг. Это плакала какая-то незнакомая Алле женщина. Но видела ее Алла сквозь сияние своих собственных слез и повернулась к мужу. Но и он, ее невозмутимый муж, как будто пытался проглотить что-то.
— Ну что же ты? — сказал вдруг громко начальник конвоя, улыбаясь широким лицом, и дотронулся до плеча бледного и неподвижного Виктора Клименкина, все еще сидящего на скамье подсудимых. — Что же ты? — повторил он, и в глазах его тоже, кажется, что-то блеснуло. — Ты свободен, иди… Ты свободен.
В ДОМЕ НА УЛИЦЕ КАРЛА МАРКСА
И поехали они все в дом на улице Карла Маркса, где жили Каспаровы. Нет, далеко не все, конечно. Не было многих из тех добрых людей, кто участвовал в столь долгой битве — битве не только за одного гражданина Виктора Петровича Клименкина, но и за справедливость вообще.
В первые часы не было здесь, в доме на улице Карла Маркса, матери, Татьяны Васильевны, но вскоре, отпущенная на радостях из милиции, она присоединилась к ним. И смогла наконец беспрепятственно обнять своего отныне свободного сына.
Узнали, правда, что прокурор Виктор Петрович собирается подать протест по поводу вынесенного молодым судьей приговора, и это вселяло тревогу. Но все так устали, что сейчас не хотелось думать об этом. Как выяснилось позднее, Виктор Петрович внес-таки протест, и прокуратура Туркмении поддержала его, но судебная коллегия Верховного суда Туркмении отклонила этот протест, оставив оправдательный приговор в силе.
ТЕЛЕГРАММА
Москва, редакции «Литературной газеты», заведующему отделом писем З. А. Румеру.
Дорогой Залман Афроимович, поздравляем вас и всю редакцию «Литературной газеты» с наступающим Новым годом, от души желаем вам здоровья, счастья в жизни, всего самого-самого лучшего. Все Клименкины.