прошлогодних модных парижских журналов.
Взгляд Лобачевского остановился. Лоб покрылся росоймелкого пота. Дымящаяся трубка, рассыпая искры, ударилась о мраморнуюстолешницу.
Он увидел! В зеркале отразилисьоткрытые по парижской моде на целую бесстыдную треть стройные ногимадемуазель Тиссо.
И они пересекались! Пересекались на поверхности шара!
Не обращая на распахнувшийся отпорывистого движения халат и начинающие тлеть на столе бумаги,Лобачевский одним движением выпростал из английского кресла своё большое тело,подобно летучей мыши с развевающимися полами халата подлетел к беднойфранцуженке и, подхватив враз обмякшее девичье тело, закружил по кабинету срадостным утробным уханьем.
Так была решена теорема Лобачевского, и этим были довольнывсе, кроме несчастной мадемуазель Тиссо и многихпоколений студентов математических вузов.»
***
ЗАКЛИНАНИЕВЕТРА
Шестой день стоял полный штиль.
В смысле, не корабельный кок ГансШтиль, а штиль в том значении, что более всего соответствует значению фамилиюполного (и это мягко сказано о старом толстяке и обжоре)корабельного кока Ганса МордехаяШтиля, то есть - "тишина".
Первые дни тишина нарушалась звоном стаканов,бульканьем рома из сахарного тростника, который собирают на Ямайке чернокожиеафриканские негры, проданные вождями торговцам "чёрным деревом" запорох, свинец и виргинский табак, ароматом своим напоминающим запахвозбуждённой, но не удовлетворённой женщины.
Но жара, марево над гладким, каквенецианское стекло, океаном, блики солнечных зайчиков, слепящих даже вполутьме гондека, когда очередной артиллеристприоткрывал фальшпорт-крышку с целью освобожденияжелудка для новых порций рома (который, как известно...), унылые чайки,повисшие в расслабленных корабельных снастях - всё это нагнетало уныние,которое мог развеять только он, Чтец, валявшийся на квартердеке в разодраннойдо пупа рубахе и когда-то белыхпарусиновых штанах, подаренных ему в Рио-де-Жанейро, маленькой деревушке напобережье Южной Америки, местным вождём-жрецом индейского племени вблагодарность за чтение вслух древней узелковой книги, хранившейся в семьежреца-вождя в течение семи или больше поколений.
Парусиновые штаны и несколько калебасовс кашасой срубили, как срубает мачту меткий выстрелканонира, несчастного Чтеца, уже пропитавшегося миазмами солнца и ядом океанадо печени...
Парочка дюжих богатырей-норвегов,служивших в абордажной команде, растрясла сладкий сон Чтеца, рассыпала его попалубе и смыла напрочь в океан парой вёдер забортнойводы.
- Читай, Чтец, пока не удавили! - хрипели они,всю ночь прооравшие "Старшую Эдду" на мотив кабацкой песенки "Умоей девчонки шустрые ручонки!". Чтец открыл глаза и понял: ошибиться свыбором книги никак нельзя - будут бить...
Прокрутил в памяти страницы: "В белом плаще скровавым подбоем" - нет, не то; "В белом венчике из роз" - нето, не то...
Ах, вспомнил! И начал читать по памяти притихшим исогласно кивающим в такт его периодам головами пиратов чеканные строки:
"Брошены на липкие от закисшего солода дубовые доски украденные невесть где монеты, метнулись пышные юбкикабатчицы, грохнули дружным залпом глиняные кружки, роняя пену на доски сварёной кабанятиной... Дёрнулись в лад кадыки,пропуская в иссохшее нутро первые обильные струи, закапал жир с нечёсаных усови бород. Гуляют пираты!"
На секунду прерывался, отхлёбывал из бомбильи, и вновь продолжал ворожить гениальными словами,вызывая ветер…
***
ДОМ И КОРАБЛЬ
Корабль – не просто дом.
Корабль – хрупкий, нуждающийся в постоянной защите изаботе дом.
Какая-нибудь клёпка вылетела, канат перетёрся,рассохлись доски или неправильно принайтован груз – иконец всему. Со сладострастным стоном глотает пучина хрупкую скорлупку, с воемустремляются в ад пиратские души. И спрашивает апостол Пётр Капитана: как же неуберёг ты корабль, как допустил? И пинком отправляетего вслед за командой на раскалённую сковороду с прогорклым оливковым маслом…
Потому Капитан строго следит, чтобы команда была однойсемьёй, по-отечески награждает непутёвых детишек своих любовью и заботой инаказывает овец, отбившихся от стада.
А пираты – они же те же подростки. Тестостерон из ушейльётся, подвигов требует. Вот и держит на случай нарушения дисциплины наготовеКапитан канатный ящик, на солнце раскалённый. И нарушителя в тот ящик сажает,приказав поливать водой, чтобы не запёкся как пудинг. Пираты прозвали наказаниеэто русским словом banja, и крепко его побаивались.
Но природа своё берёт. И ссоры чаще, и за ножихватаются… До смертоубийства дело доходит. Тут о Чтецеи вспомнили. Пусть, мол, Чтец книжку найдёт, где и дуэль настоящая, и чтобы безкрови, и к обоюдному удовлетворению.
Покопался Чтец в своём безразмерном мешке длянаграбленного и три вечера читал пиратам книжку какого-то испанца Хосе Фармера, про приключения лорда Грандритаи его друга-соперника Калибана.
Плевались пираты от подробностей физиологических,морщились, кое-кто даже по-русски материться стал (по-английски ведь так точнооб услышанном не скажешь, там всё фекалиямиограничивается)…
А Чтец книжку закрыл и говорит: «Думаю, та дуэль, окоторой Капитан говорил, здесь во всех подробностях описана. И без крови, и безубийства, и к обоюдному удовлетворению».
Так и порешили. И стали дуэлипо Фармеру проводить. Заберутся поссорившиеся пиратына леера, да друг друга как лорд Грандрит и Калибан вокеан сталкивают. К обоюдному удовлетворению.
А кто упал первым, тот и проиграл. Ему в кабаке завсех и платить… Да и помылся заодно. В океане.
***
Из записок Чтеца:
РАЗМЫШЛЕНИЯЧТЕЦА,
НАВЕЯННЫЕЕМУ МАСТЕРСКИМ ИСПОЛНЕНИЕМ МУЗЫКИ А. ВИВАЛЬДИ БОЛЬШИМ СИМФОНИЧЕСКИМ ОРКЕСТРОМ КРЕАТИВНЫХПИРАТОВ, ОРГАНИЗОВАННЫМ НАДУДЕИИГРЕЦОМ С ИСПОЛЬЗОВАНИЕМ ПОДРУЧНЫХ ИНСТРУМЕНТОВ,ИМЕЮЩИХСЯ НА КАМБУЗЕ
СКРИПАЧ
Взмахнул – и перхоть поднялась
Метелью мотыльков-цекропий.
Играй, скрипач! Ты не в Европе!
Здесь ты и князь, и ипостась!
Смычок – частичка жеребца.
Он ржёт, и тают кобылицы.
И масками застыли лица,
Как в ожидании конца.
Рыдай, скрипач! Ты – волонтёр,
Ты – инвалид в французскомсмысле!
На штык накалывает мысли
Слепое Время – билетёр…
***
РАПА! НУ И!!!
Как-то раз пираты проникли через Босфор и Дарданеллы вЧёрное море. Брать там было особенно нечего: шаланды с греками не в счёт. Чулкида презервативы – вот и весь груз. Чулки шерстяные вязаные ещё сбыть можно былошотландским горцам. Чтобы ноги под юбкой не мёрзли. А презервативы из прямойкишки египетского буйвола?
Спасибо коку. Он половину на колбасу использовал, авторую дальнему родственнику графу Цеппелину продал, на аэростаты.
Собственно, кроме двух разбитных девиц-славянок игонореи, которой переболела вся команда, за исключением Капитана и Чтеца,ничего хорошего в Чёрном море не нашлось. И то потому лишь, что на мостикженщин не пускали, а Чтец, как мы знаем, ничем, кроме чтения не интересовался.
Недавно нанятый в гамбургском портулекарь, без диплома, но с большой практикой, бывший санитар гамбургскойлечебницы для жертв квартала красных фонарей, Исаак Фрейд, взялся за дело согоньком, то есть предложил болящим прижечь в корабельной кузне поражённыечлены, дабы остановить нагноение, которое, по его учёному мнению,долженствовало привести всенепременно к гангрене поражённого органа и егоусекновению.
С предложением согласились лишь Капитан и Чтец,остальные же глухо взроптали и прислали Санитару Фрейдучёрную метку, на которой было написано: «Бей моэля!».
Про моэля команде рассказалкорабельный кок Ганс МордехайШтиль, утверждавший, что по вине оного моэля утратилпять шестых своей мужественности, а десять дюймов моэльоставил лишь для того, чтобы поиздеваться над несчастным.
Атмосфера на корабле сгустилась, да так, что Штильвешал в ней свой секач для рубки мяса, а близнецы-испанцы, Хулиои Хуренито, вынесли всех святых. На всякий случай.
И тут Чтец вычитал в старинной лоции, что на побережьемаленькой черноморской страны есть болотистые заливы-лиманы, в которых добываютцелебную грязь – рапу. Правда, местные её практически всю используют для чисткизубов, отчего зубы у них белые, но многие мрут.Средство так и назвали – «Поморин»…
Если же этой рапой, не принимая её внутрь, обмазатьпоражённую болезнью часть тела, то болезнь бесследно проходит, а здоровый членстановится ещё здоровее…
Однако, в лоции не былосказано, как и на какое время обмазывать, и все обратили взоры на СанитараФрейда.
Тот, понимая, что мелкие черноморские акулы-катраныего сразу не съедят, и мучиться придётся долго, рубанул сплеча: «Обмазыватьсяполностью и до тех пор, пока корка сама не отпадёт!»
Первый опыт, со словами «врачу, исцелисясам!», провели на Санитаре, окунув его неоднократно и с удовольствием в рапу.Выложили на солнышко, подождали, пока обсохнет, посмотрели – жив, и сталиобмазывать друг друга.
Вскоре корабль превратился в подобие египетскойусыпальницы, а ногах остались только Капитан и Чтец.
Чтец предложил Капитану выпить за выздоровлениекоманды «по чуть-чуть», и черезпару недель, когда корочка стала отваливаться с первых тел моряков, корабльоказался пришвартован к каменистому острову, усеянному каменными же истуканами.
Первым из кокона выбрался кок. Поражённые аборигены иаборигенки вперили изумлённые взгляды в то, что было когда-то обрезано, атеперь вернуло себе исходный вид. Кок, ещё не понявший, чем все удивлены,стряхивал с себя остатки рапы и смущённый откровенным вниманием, бормотал: «Ну,рапа же… Рапа… Ну и?»…
Потрясённые аборигены каждый день приходили любоватьсяпиратами, а в момент отплытия провожали корабль аплодисментами и плакатами:«Остров Пасхи – Рапа нуи!»