агадка в вашем египетском имени. Оно будет моим, сэр, прочти его наоборот, — он его загадочно проскользил по моему лицу, на котором, несомненно, проплывали обрывки теней, я мучительно складывал буквы в обратном порядке и к большому удивлению обнаружил, что наши имена действительно являются зеркальным отражением друг друга. — Когда вы больше узнаете о моем происхождении и прежней жизни, вы найдете еще более фантастичные совпадения. Подозреваю, что вы — это я, но в другой жизненной версии и при других обстоятельствах. Я хочу, чтобы вы сами решили, заслуживаю ли я вашего доверия и содействия. Факты моей биографии таковы — а вы их можете проверить, — что они вам будут знакомы с самого вашего детства. С вами происходило все то же самое, что и со мной. Только с дистанцией в двенадцать лет. Мы с вами были крошками не из робких, да? Итак, можете проверить.
— Боже мой, я не понимаю…
— Сейчас поймете. Когда мне было только десять лет, мой отец умер и мама вместе со мной переехала в Америку, — сказал он и поглядел на меня.
— Мне было двадцать два, — пораженно подтвердил я. Немножко боясь, что Нейпир назовет и номер захоронения моего отца на кладбище близ Хелуанского металлургического комбината. Или номер наших с мамой посадочных талонов на рейс самолета до…
— Первые три года мы тоже, как и вы, прожили в Вирджинии, сэр.
— Как такое могло случиться? — спросил я, ощутив, что аферой тут не пахнет. История наполнялась каким-то отчетливым смыслом, все становилось на свои места. Если и вправду считалось, что у каждого человека в мире где-нибудь существует двойник, пусть даже ничуть на него и не похожий, своего рода версия, то выходило, что мой родной дед Нодж-носр-Ак, судья в Асуане…
— Не знаю как, — равнодушно заявил Нэйпир. — И честно говоря, такие эмпирические вещи меня занимают мало. Мы жили с дедушкой по материнской линии, судьей Джоном Карсоном, о котором вы должны быть наслышаны, и с тетей Софи. Да и кто его не знал? Как, получается, должны звать вашего? — он задумался. — Нодж. А тетушку — Яифос?
— Йеффоуз. Тетя Йеффа… она скончалась еще в Долине, до нашего переезда из Асуана сначала в Вирджинию, потом — в Южную Калифорнию. От летаргического энцефалита.
— Моя тоже, только уже в Бруклине. Позвольте рассказывать дальше. О своей Калифорнии. Туда мы мамой и тетей отправились после кончины нашего деда. Там я ходил в школу, а затем в Клермонте поступил в колледж, который отличался высочайшим уровнем преподавания точных наук, а также тщательным подбором преподавателей и студентов. Тщательным — до того, как они подобрали меня, — улыбнулся Нейпир. — Не могу сказать, чтобы я учился уж очень прилежно, мои интересы оказались разбросанными. Сразу по окончании колледжа в жизни стряслась еще одна беда…
— У меня умерла мать! — горячо воскликнул я. — Ее звали Нэйдж-Иссэд.
— Мою звали Джейн-Джесси. Это событие опустошило меня совершенно. Мне не хотелось больше жить, но и самоубийство противно моей натуре. Тут вся наша общность и завершается. Вернее, прогрессирует в зеркальном смысле. Я остался на земле, пустился во всякие рискованные приключения, набирался опыта. А вы ушли в облака, сами не рисковали, предпочли обо всем этом писать. Понимаете? Полагаю, мы с вами — перевертыши, сэр. Вы описывали все, что делал я, меня, собственно, не зная. А чего я только не делал! Сначала выучился на летчика, потом начал работать каскадером в кино. Средств к существованию хватало. Я получил в наследство от мамы значительное состояние прадеда, Джона Карсона. Оно было настолько велико, что даже самому отчаянному гуляке удалось бы промотать только проценты с капитала. Я говорю вам об этом только потому, что эксперимент, который мне хочется осуществить, потребует больших затрат. Вы должны знать, что мне не составит труда финансировать его самому, без чьей-либо помощи. В конце концов жизнь в Голливуде показалась мне фальшивкой, а Южная Калифорния напоминала лишь о любимом человеке, потерянном мною. Тогда я отправился странствовать. Облетел весь мир. В Германии меня заинтересовали проекты ракет — я даже субсидировал кое-какие эксперименты в этой области. Там-то и возникла у меня эта идея. Ничего сверхъестественного в ней не было, просто я решил довести ее до логического конца. Я задумал отправиться с помощью ракеты на другую планету.
— Отправиться куда? — спросил я, все же надеясь, что ослышался.
— Туда. Хочу в пух и прах разнести теорию невозможности полноценной жизни на Марсе. Разбить представление о нем как об умершем небесном теле, чья история завершена. По моим предположениям, она там только начинается… Полагаете, я тщеславен? Ни черта подобного. Амбициозен? Тоже нет. И деньги меня не трогают, сэр, у меня их слишком много. Некоторые обстоятельства убедили меня в том, что из всех планет только на Марсе могли бы обитать похожие на нас существа. Если мне и удастся добраться до Марса, возможность возвращения обратно почти нулевая. Я профессионал. Немного сумасшедший профессионал, как это называется. В каком-то смысле — придурок. Мне тесно здесь. И недостаточно хорошо. Мне нужно начало истории, а не ее конец. Начало еще можно пустить по верному руслу или там что-то исправить, не знаю… Но здесь, на Земле, все лучшие сказки уже рассказаны и все самые грандиозные подлости совершены. Мир сформирован, то же касается и взаимодействия живых сил. Мне было необходимо отыскать человека, с которым всегда можно поддерживать связь. Почему-то не покидает надежда на то, что кроме меня найдутся другие отважные пареньки, которые захотят повторить мой путь, тоже что-нибудь там поправить. Чтобы, помирая, сказать: я прожил не зря, для людей работал, работал по свободе, по справедливости. В этом случае я мог бы обеспечить их ценной информацией. И как знать, может быть, кто-нибудь из них помог бы мне вернуться на Землю… если я захочу к вам вернуться. Оттуда. Из своей сказки.
— Безумие, Нейпир! На чем… на чем вы собрались лететь?
— Больше года мы строили ракету на острове Гваделупа, неподалеку от западного побережья Южной Калифорнии. Правительство Мексики оказало всестороннюю поддержку. Все готово, мой друг. Вплоть до мелочей. Я готов отправиться хоть сейчас… сейчас… сей…
И на этих-то самых словах он неожиданно пропал!
Вот стул, который он занимал… обратите внимание: не пропал и пропадать не собирался. Просто вдруг оказался пуст.
Никаких шорохов или свидетельств перемещений, никакого внезапного света или чего-нибудь специфического. Ничего! В кабинете кроме меня никого больше не было. Я был ошарашен до такой степени, что меня чуть не хватил удар. Вспомнил о том, что говорил секретарь о влиянии наркоза на мои умственные способности. Они заметно падали. А пушка заряжена! Заряжена пушка, я уже был полон Карсоном Нейпиром по пояс. Я как достоверная личность куда-то девался, сползал куда-то.
«Безумцы, как правило, не отдают себе отчет в том, что они сошли с ума», — подумал я.
Меня пробил холодный пот. Нужен, как правило, свежий здоровый человек без комплексов. Я решил вызвать Ральфа. Он-то уж без сомнения и свеж, и здоров, и, за исключением рабочего цинизма — неотъемлемой части его профессии, — комплексов не имел. Вот если бы он подтвердил, что посетитель был… Действительно был. И не просто оставил свои данные в приемной, а входил в мой кабинет… Вот тогда я мог бы вздохнуть с облегчением!
Но прежде, чем я успел что-либо предпринять, в комнату вошел сам озадаченный Ральф. Его каштановая гривка топорщилась, галстук был смят — видно, кулак на нем хорошо отдохнул. Глаза — со спелый ренклод каждый, не просто физиологически вытаращены. Не просто, а очень. Хочу сказать, так их не таращат и под зажимами у окулиста, какими мой милый Ральф их ко мне внес на побледневшем лице, когда неживым голосом вымолвил:
— Не волнуйтесь, сэр. У нас все славно. Только опять вернулся мистер Нейпир.
— Ральф, у меня рубашка какого цвета? — вне логики спросил я, преследуя очень конкретную цель — проверку зрения.
— Индиго, сэр, — без запинки ответил Ральф, по моему виду поняв, что именно такой и только такой ответ меня целиком удовлетворял. — А у меня?
— Я бы сказал, это цвет поджаристой вафли.
— Да, ее я и надевал утром, — пошарив у себя на вороте, заявил Ральф. — Тогда я спокоен в смысле своих глаз. А появились сомнения. Дело в том, что я, видимо, зазевался. Даже не заметил, как он вышел.
— Видимо, я зазевался тоже, Ральф.
— Мне казалось, будто его голос только что звучал в кабинете.
— Мне тоже так казалось… — сомнамбулически подтвердил я. И с облегчением вытер со лба пот. Мы не могли вместе с Ральфом одновременно сойти с ума. То есть, разумеется, могли. Теоретически. Но в разное время и где-нибудь в другом месте, не в офисе. Ну и определенно не оба сразу. — Нам остается проверить уши.
— Может, м-ру Нейпиру лучше войти? — поинтересовался он.
— Разумеется, — ответил я. — И ты тоже на этот раз останься.
И вот теперь слушайте внимательно, что случилось.
Карсон Нейпир вошел с улыбкой архангела и посмотрел на нас выжидающе. Потом, выбрав первым меня, протянул мне свою крепкую, загорелую руку. Я, находясь под воздействием его крайне активного обаяния, протянул свою и вновь сморщился — пястные кости снова едва не хрустнули! Но так легко, как полчаса назад, избавиться от этого пожатия не удалось. Он мне не руку жал, а, пожалуй, душу из меня выжимал. И внимательно так изучал мою реакцию, с такой чудной, скажу, улыбкой, за которую парфюмерные фирмы платят очень большие деньги. Потом он приоткрыл рот и еще более низким, чем прежде, голосом отрекомендовался:
— Карсон Нейпир. Я вас таким и представлял! — заявил он мне. Человеку, которого видел совсем недавно… Потом улыбнулся Ральфу, попросил у него чашечку кофе и… не поверите, дважды моргнул. Потом он заморгал, как это делает человек, для которого и моргать, и приходить согласно договоренности на назначенную встречу — обычное дело. Так почему, интересно, не моргалось ему в первый раз? Потом, явно почувствовав некоторую принудительность в возникшей меж нами паузе, сердечно поинтересовался: — Вы меня узнаете?