В заключение является Серафима
<сестра М. Е. Баумгартен. — М.П.>Жизненные перипетии и судьбы членов агаповского семейства невольно ассоциируются с традиционными сюжетами жестоких романсов. Галина Михайловна Витберг скончалась в сентябре 1876 года — по неосторожности она выпила настой фосфорных спичек, приготовленный мужем для выведения в доме мух. Между прочим, уже будучи замужем, она узнала, что ее настоящий отец вовсе не М. В. Агапов, отставной коллежский асессор (гражданский чин 8-го разряда в «Табели о рангах»), а некий состоятельный покровитель матери. Ее сестра Антонина Михайловна (бывшая замужем за телеграфистом) жаловалась на свою судьбу:
Молодость свою провела я ужасно скучно, нечем мне ее вспомнить, кроме горя и тоски, я ничего не видела, сердце мое постоянно спало, я не знала, что такое любовь, <…> меня все окружали люди пошлые, пустые (хотя я не исключаю себя из числа подобных людей, потому что я сама пропитана пошлостью); но пошлость людей, окружающих меня, переходила границы[50].
Их брат Михаил Михайлович Агапов, служивший в Государственном контроле, а затем в Министерстве путей сообщения, в последние годы жизни впал в нужду и был вынужден просить милостыню у ставшего именитым «родственника»[51].
Обстановка «мещанско-кухарочной жизни» вызывала у юного Сологуба бурный протест — он погружался в мир грез и мечтаний о другой жизни, далекой от угнетавшей его обыденности, создавал свой «таинственный мир». Он рано обнаружил незаурядные способности к учению, любовь к чтению и театру, с двенадцати лет увлекся писанием стихов.
Читал очень много. В 8–9 лет особенно «Робинзон Крузо» в переводе Кампе. <…> начертил карту путешествий Робинзона, чтобы «ясно представлять себе»; басни Крылова в издании с превосходной биографией Плетнева; «Король Лир» в пер. Дружинина, которого <…> читал по ролям, «Театр для себя». В 11–12 лет — 12-томный Белинский, который казался какой-то державной волной, очень, волновал и захватывал. Потом — «Библиотека для чтения», Добролюбов, Писарев. Но их влияние уже меньше[52].
Ср.:
Из первых прочитанных книг совершенно исключительное впечатление произвели: «Робинзон», «Король Лир» и «Дон Кихот». Не только они были прочитаны множество раз, но буквально изучены, строка за строкою, а пьесы разыграны, конечно, одним действующим лицом. <…> Эти три книги были для будущего Сологуба своего рода Евангелием. Отсюда же, вероятно, получили свое начало так развившиеся впоследствии фантастика, любовь к театру, идеализм[53].
Позднее в ряд навсегда полюбившихся произведений вошли поэмы и стихи Некрасова, которого в юности «он знал почти всего наизусть и считал гораздо выше Лермонтова и Пушкина»[54], и романы Достоевского («„Преступление и наказание“ Достоевского также составило целую эпоху в жизни 13-летнего Феди. Судьба Раскольникова и тяжелые семейные условия, толкнувшие его на преступление, долго волновали Федю. Рассказ Мармеладова о Сонечке вызывал слезы, захватывал дыхание»)[55].
Душевный строй Сологуба-подростка запечатлен в автохарактеристике:
15 лет. Религиозность. Сознание падения. Наклонность к мечте и фантастическому. Застенчивость. Боязнь людей. Любовь к природе. Рано развитая рефлексия. Сладострастие и любовь. Чувственность. Мрачное мировоззрение. Стремление подчинить чужих мне и несамостоятельность и упрямство. Самоуверенность. Мнительность. Смешливость. Доверчивость. Гордость и переходы к униженности. Боязнь насмешек. Непонятные порывы. Неудовлетворенность. Равнодушие к жизни, холодность. Трусость — темноты, покойников и пр. Нерешительность, слабость характера[56].
Агаповы посоветовали Татьяне Семеновне дать сыну образование[57] (мать Сологуба выучилась читать только незадолго до смерти). После окончания Рождественского городского училища в 1878 году он поступил в Учительский институт, из которого в 1882 году вышел учителем народных училищ (институт не давал высшего образования, его выпускники не имели права преподавать в гимназиях и реальных училищах) и впоследствии в течение 25 лет не оставлял службы.
Первый педагогический опыт Сологуб получил в 1879 году. После окончания Рождественского училища он был оставлен при нем, а затем переведен во Владимирское городское училище, о чем ему было выдано свидетельство:
В продолжение 1878/79 г. Тетерников прилежно занимался под руководством г. Попова повторением пройденного курса, помогал ему в классном преподавании, замещал классы по болезни г.г. преподавателей и во время пребывания в училище вел себя похвально. В удостоверение чего и дано ему сие свидетельство от Педагогического Совета <…> для предъявления в С.-Петербургский Учительский институт[58].
Институт, располагавшийся в трехэтажном особняке на 13-й линии Васильевского острова, «был выдающимся из учительских институтов, как по своему составу, так и по контингенту слушателей»[59]. В те годы его возглавлял Карл Карлович Сент-Илер (1834–1901) — зоолог, автор работ по физиологии растений, под редакцией которого выходили выпуски «Жизни животных» А. Брема; он читал курс педагогики и религиозного воспитания. Литературу и историю преподавал Яков Григорьевич Гуревич (1843–1906) — издатель журнала «Русская школа», владелец одной из самых известных в Петербурге частных гимназий; математику — Василий Алексеевич Латышев (1850–1912), автор трудов по методике преподавания математики, издатель-редактор журнала «Русский начальный учитель» (1880–1911); географию — Капитон Иванович Смирнов (1825–1902), автор популярного учебника по географии, директор 5-й гимназии.
Бывший воспитанник института Иван Иванович Попов вспоминал;
И по внешности, и по существу институтский режим не угнетал нас, не давил нашей самостоятельности; в институтских стенах мы чувствовали себя достаточно независимыми и с преподавателями были в полутоварищеских отношениях. <…> Институт подготавливал нас к практической жизни, стремился выработать из нас критически мыслящих людей, стойких в той борьбе, которая неизбежна в жизни[60].
Впечатления Сологуба о студенческой жизни и преподавателях отразились в стихотворении тех лет:
Мне в Институте живется
Скучно, тоскливо и трудно:
То вдруг Смирнов придерется,
Пилит ехидно и нудно;
То математик писклявый,
Латышев, скуку умножит,
Лапкой умывшися правой,
Хитрый вопросец предложит;
То нас Гуревич замает
Длинно-сплетенным рассказом,
Быстро по классу шагает,
Пар поддает своим фразам.
Иль, повязав полотенце
(После попойки) чалмою,
Слишком святого младенца
Мучит своей болтовнею.
<…>
Выше директор над ними,
Богу единому равный,
Красными славный речами.
Строгий, но добрый и славный.
Но Сент-Илера просили
Мама и бабушка вместе…
Что за последствия были,
Я рассказал в другом месте.
Здесь же скажу, что в печальной
Жизни здесь есть и такое
Время хорошее в спальной
Лечь, наконец, на покое.
В «Канве к биографии» встречается запись:
Приемный экзамен в Институт. <…> Медицинский осмотр. Очень неловко — следы от недавних розог. Впрочем, видел только доктор и очень тактично промолчал. <…> Мать и бабушка у Сент-Илера. Просят сечь. Позвали и меня. Назидание Сент-Илера[62].
В дневниках Учительского института за 1879/80, 1880/81 учебные годы, однако, записи о наказаниях розгами не встречаются. В графе «Неисправности воспитанников и наказания» фамилия Тетерникова упоминается четыре раза: «Тетерников на уроке русского языка обнаружил крайнюю небрежность по этому предмету» (13 февраля 1880); «Попов, Скворцов, Вембер, Тетерников не были на уроке пения» (14 февраля 1881); «Тетерников самовольно уклонился от урока гимнастики и лежал в это время в спальне» (21 февраля 1881); «Тетерников не был на утренней молитве» (30 марта 1881)[63].
Портрет Сологуба-студента сохранился в воспоминаниях И. И. Попова:
В Институте я вновь встретился с Ф. К. Тетерниковым (Федором Сологубом). За шесть лет нашей разлуки, после Никольского уездного училища, он обратился в красивого, голубоглазого, светлого блондина, такого же застенчивого и часто краснеющего, каким я его знал и в уездном училище. Он держался несколько отдельно и уже к последнему курсу сблизился с самым младшим из нас, Лопачевым