Я часто думал, как обставлена Ваша комната? Если есть возможность лепить комнату по своему вкусу, то тем самым лепишь ее и по своему подобию и образу. У меня этой возможности никогда не было. А на днях я одной умной женщине проэктировал желанную мне комнату: очень светлая, почти квадратная, стены выкрашены белой клеевой краской (как и вся мебель, -- как в больницах), легкий стол на крестовиках, стеклянный письменный прибор, картин и украшений нет, книги на решетчатых полках, задернутых парусиной, американский регистрационный шкаф для рукописей, строгий, жесткий диван, столик для шахмат, простая железная кровать, серое суконное одеяло; пол досчатый, светло-желтый, -- пусто, просторно, бело, прямолинейно. Моя собеседница выслушала и сказала: "Врете". Я был аффрапирован: ни на полпальца не прилгнул. А мож[ет] быть сам того не знаю? Интересно мне, какою по-Вашему, должна была бы быть моя настоящая комната?
Скажите, у Вас бывают "вывихнутые мысли": стоите Вы, примерно, с другом у остановки трамвая и, когда оный подходит, вдруг подумаете о друге: "А что, если столкнуть его под колеса, -- что бы он подумал?" -- и т.п. во всевозможных вариациях? И, если бывают, то как Вы после "мысли" относитесь к ее предмету, -- так же как "до" или уже иначе? Мне очень интересно и важно это знать. В каждом, по-моему, сидит совершенно тебе неведомое существо, этакий квалифицированный солипсист, -- ив этих "мыслях" показывает вдруг когти: "Я тут". Жутковато становится: и что, если он когда-нибудь не только когти покажет, но и весь вылезет? Напишите об этом непеременно.
Помните, Вы обещали мне подарок, -- а я запросил "мумию"17; Вы, кажется, немного обиделись, -- нет? Но ничего не написали. Warum? A я, странно, прекрасно вижу Ваше лицо, цвет и выражение глаз, улыбку, форму зубов и т.д., -- но совершенно не знаю, какая у Вас рука: мягкая, суровая, большая, маленькая и пр. С "мумией" же я, вероятно, угадал бы: есть у меня какое-то чутье. Хотите сделать опыт? Не хотите!..
Ну, так.
Во первых строках мово письма шлю Вам поклон и желаю здоровья, -- здоровье дороже всего.
А еще во первых строках мово письма целую Ваши руки.
Егор Ежиков
Сокращение: СПБ -- Лрд?
4
25/IV [19]24. Москва
1) "Мы, честные поэты, не могли не сказать Максу... и т.д."
2) "Почему Вы в Москве не сказали Максу... и т.д."?! К барьеру!
17 Зак. 3033
257
Нет, нет, шучу. Дело в том, что учить Макса -- бесполезно. Его сверстники уже разучились писать, он же не научился до сих пор, -- до седых волос, подагры и Марьи Степановны18. Что же можно сделать со столь "закоростевшим" человеком? Ну, допустим, я втолкую ему, что пора перестать увечить природу, наделяя ее явления глухотой, слепотой, немотой; что "Русь гулящая", после всякого страму, поступает нелогично, прося неведомо кого "не выдать ее на потеху лихим молодцам", бог весть откуда взявшимся19. Но ведь у него этаких прелестей -- залежи, Авгиевы конюшни. А я "на" Геркулеса не обучался. Вы говорите, что в Коктебеле он "все это переварит". Ничего не переварит: нельзя травоядное кормить бифштексом; нельзя символиста и антропософа, учившегося по гнусным образцам Бодлера и Верхарна, заставить усвоить материалистическую формальную честность Пушкина и современности... Я и молчал.
Теперь об Игоре. Я знал его очень хорошо. Мы вместе совершили несколько поездок по России, были в Кутаисе и Баку, Таганроге и Одессе и т.д.; я подолгу гостил у него в Гатчине. Люблю его как человека, люблю его стихи, -- совершенно неоцененные по достоинству. Посмотрите на тонкость его письма: в стих[отворении] "Клуб дам", -- "краснокожий метал бумеранг"; казалось бы, этнографический lapsus; Брюсов так и понял, и попрекал Игоря невежеством; но ведь рассказ ведется от лица "путешественницы", этакой Корсини, которая путает Гвинею и Гвиану; и "lapsus" вырастает в художественный прием, -- тончайший! Если у Вас есть "Кубок"20, я Вам покажу кое-что. Игорь обладал самым демоническим умом, какой я только встречал. Это был Алек[сандр] Раевский21, ставший стихотворцем; и все его стихи -- сплошное издевательство над всеми и всем, и над собой. Вы знаете, что Игорь никогда (за редчайшими исключениями) ни с кем не говорил серьезно? Ему доставляло удовольствие пороть перед Венгеровым22 чушь и видеть, как тот корежится "от стыда за человека". Игорь каждого видел насквозь, непостижимым чутьем, толстовской хваткой проникал в душу и всегда чувствовал себя умнее собеседника, -- но это ощущение неуклонно сопрягалось в нем с чувством презрения. Кажется, лишь меня, сумевшего понять некоторые глубоко таимые его мысли, он удостаивал искренней беседой. Вы спросите, где гарантия, что и меня не рядил он в дураки? Голову на отсечение не дам, -- но очень думаю, что было не так: сначала он говорил со мною так же, как с другими (по отношению к другим ноты бесед менялись, но тембр оставался всегда тот же); потом изменился тембр. Теперешних его книг не знаю. Очень допускаю, что он измазался в мещанстве, -- как Гоголь: в "Переписке"23. Об Игоре расскажу Вам многое. Беда его была в том, что он глубоко любил стерву.
Теперь об Ахматовой. В этот ее приезд в Москву был я ей представлен24. Очень она постарела с тех пор, как я видел ее (16 г.). Понравилась мало. Мы ехали вместе из Политехнического музея, где был ее вечер, в Союз Писателей. Я тараторил, старался ей понравиться (она -- вечно про себя что-то думающий человек -- и хотелось это "что-то" выковырять), потом спросил, попадались ли ей мои последние книги. Она вдруг спрашивает: "А как, собственно, Ваша фамилия?" Я изумился, но тут же понял. Говорю: "Вот так вопрос, обращенный к ночному спутнику! А что, если я Вас повезу в заточение и слуплю с каждого Вашего читателя рупь выкупу?" -- Она смеется: "Везите". Называю фамилию. -- "А, я Вас хорошо знаю". В Союзе -- фурор: приехал с Ахматовой! Уважение ко мне возросло, -- и это меня так взбесило, что на просьбу одной дамы, содержащей литературный салон, привезти к ней Ахматову, -- "с которой Вы в хороших отношениях" (!!), отвечал: "Отношения не очень хорошие: она мне дала понять, что я кретин, шепелявый и преждевременный рамоли". Дама меня запрезирала и отошла; полегчало.
О дуэли. Вы не подумали на минутку, что я ломаюсь?.. Ну, это между прочим. "Дуэль -- пережиток". Да! Я и не придаю ей значение чего-то, восстанавливающего "чэ-эсть", "смывающего кровью обиду" (Вот, м[ежду] пр[очим], чувство, которого я лишен вовсе: никогда не "обижаюсь"; злиться могу, намерения обидеть не спущу, -- но совершенно спокойно). Просто -- в дуэли -- особенная острота. Ведь не плох же "пережиток": нагибаться в Коктебеле над пропастью, пока не закружится голова? И тут.
Хорошо всю жизнь заплавить
Как в кристалл, в гремучий миг.
При всем сообщаю, что всегда таскаю в кармане заряженный браунинг, что придает мне неоспоримое преимущество, хотя карманы протираются с такой быстротой, с какой кушает беженец.
Что-то, Мария, Вы перестали в своих письмах говорить о Вашем настоящем (в смысле подлинности), все о вещах второстепенных: о Максе, о цыганке и пр. За ширму уходите? Меня это... {Последний лист письма отсутствует. -- Публ.}
5
Москва, 9/VI [19]24
Через 13 дней будет летнее солнцестояние; дни начнут убывать; лето покатится под горку; а у меня легкая инфлуэнца, и я зябну. А отъезд все откладывается. О, дьявол! отчего я теперь неспособен на решительный жест? Знаете, что мне хочется выкинуть? Я думал: предположим, я умру: скажут, хороня, что "хорошо умереть молодым", и все устроится без меня: и семья, и издательство, и кредиторы, и Институт; так почему бы не украсть паспорт, не положить старые штаны и портки где-нибудь на берегу, -- дескать, утонул, купаясь, -- и не драпануть (хорошее словечко?) куда-нибудь в Ленкорань, где начать совсем новую жизнь, писать стихи и печатать их под чужим именем, настрочить монографию о безвременно погибшем Шенгели и т.д.? Ведь из тюрьмы бежать не стыдно; почему стыдно бежать от жизни, ставшей тюрьмой? Но... праздные мечтания.
Сейчас вернулся из Академии25, где Вяч. Иванов читал доклад "Пушкин и формальный метод". Стыдно было за старика: такую беспочвенную гиль нес. Прожил три года в Баку в качестве Нобеля и, нобелесoblige, отстал, как породистая черепаха от гренадера. Я не выдержал и стал говорить, и, вскрыв штуки три противоречий и парочку неосведомленностей, старика изобидел, за что мэнады изобьют меня тирсами и метнут меня так, как гоплиты метали копье. Отчего настоящие символисты не чистят зубов? Неужели из подражания Прометею?
О смерти Лунца слышал26; "жертва утренняя": у каждой литературной группы есть рано умерший сочлен: Веневитинов у пушкинцев, Надсон у восьмидесятников, Коневский у символистов, Игнатьев у северянинцев, Лозинский у акмеистов, Божидар у футуристов, Фиолетов у южно-русской школы; теперь пришел черед серапионовцев. Я ничего не читал у Лунца; говорят, был талантлив.
Повидал Зайцева27; не могу обрадовать Вас: до осени ничего определенного сказать о поэме не могут; он говорил, что получил от Вас письмо и что собирается Вам писать.
Послезавтра еду в Крым, в Балаклаву. Так что уж не пишите мне сюда; балаклавский адрес успею прислать до Вашего отъезда.
Милая Мария, ей Богу, я улыбался, читая Ваши слова, что "мордовать -- не по-английски". Во-первых, я -- православный. И, как известно, сам святой Микола, не будучи в состоянии убедить Ария, на Никейском, кажется, соборе, -- заушил его. А потом -- кто изобрел бокс? А потом, если были оценены по достоинству мышцы и гибкость некоего лица, то доказать неоспоримое превосходство моих мышц, моих грифов и парадов, я могу -- только измордовав. Если мне доведется это сделать, я -- обещаю Вам -- буду изящен, как лорд, и хладнокровен, как лорд же, мертвый... Не сердитесь.
13/VI. Письмо было прервано. С того дня произошли события. Я жил в другом месте. Брак мой окончен. Сегодня уезжаю в Севастополь. Оттуда пришлю адрес и напишу обстоятельно.