ния по церковно-гражданским вопросам и продолжатся еще с неделю совещания по церковным делам.
Известное Вашему Величеству дело о предбрачных подписках получает, слава Богу, достойный исход в тишине! Завтра, надеюсь, будут разосланы от синода указы, образец коих буду иметь честь представить Вашему Величеству. Вместе с тем и в министерстве внутренних дел приступлено к отмене инструкции 1865 года, развязавшей руки лютеранским пасторам. Когда узнают об этом, - ропота и раздражения будет много. Не сомневаюсь, к сожалению, что и здесь многие из так называемого высшего круга будут негодовать, со своей точки зрения, на то, что им представляется нарушением веротерпимости и цивилизации. Негодование это обратится, конечно, на меня, но я спокойно подвергаюсь ему, ибо чувствую и сознаю, что исполнил свой долг, обратив внимание Вашего Величества на это дело. Что касается до веротерпимости, то я не могу причислить к ней несчастную склонность нашу отдавать себя со связанными руками и церковь, и народность в руки иноверцам и иноземцам, смотрящим с презрением на нас и на нашу церковь.
Уезжаю сегодня в Смоленск и оттуда в Зальцбург через неделю. Стану следить с сердечною заботой за путем Вашего Величества в Немиров и в Киев: дай Боже, чтобы все совершилось благополучно! В Киеве смею обратить внимание Вашего Величества на 80-летнего, но еще бодрого старика Юзефовича, который, без сомнения, будет представляться; он радуется, что еще Бог дает ему встретить еще одного Государя в Киеве. Это самый старый и самый почтенный из киевских борцов за русское дело с полонизмом и украинофильством, был когда-то помощником попечителя в университете.
И в Немирове и в Киеве, конечно, многие польские графы и князья будут всеми силами стараться обратить в свою пользу присутствие Вашего Величества и прием у двора. Дай Бог, чтобы все, кому ведать надлежит, умели различить достоинство от хитрого происка.
Константин Победоносцев
Петербург, 6 августа 1885
35
Вернувшись из заграничной поездки 24 сентября и вступив в должность, долгом почитаю довести о сем Вашему Императорскому Величеству.
Приятно было отдыхать в Зальцбурге, но мир наш был возмущен вестью о безумной и возмутительной фантазии князя болгарского. Нетрудно было догадываться, что за спиною его тайно действуют силы, враждебные России. К несчастью, мы окружены врагами тайными и явными, и всякая комбинация событий, предосудительная или вредная для России, повсюду встречается с радостью и находит усердных поджигателей и пособников. Боже нас избави от нового пролития русской крови за такое дело, за которое, в конце концов, мы сами должны будем платиться; а в этом болгарском движении ничего до сих пор не видно, кроме интриги с ловушкою, расставленною русскому благодушию. Пронеси, Боже, эту темную тучу!
По приезде сюда сразу встретило нас горе, и мы переживаем самые тяжкие ощущения при виде страдалицы баронессы Раден, которая так плачевно доканчивает жизнь свою. Трудно представить себе, до чего она жалка и как она страдает. В несколько дней болезнь ее приняла ужасающие размеры. Все тело ее покрыто опухолями,- она уже едва движется, и трудно разобрать, что говорит она, но смотрит таким болезненным взглядом, который невозможно видеть без слез. К ней уже никого почти не пускают; надежды нет никакой, и только одного желать надобно, - чтобы скорее кончились ее страдания. Кто знал ее высокую душу и высокие качества ума ее и сердца, в совершенстве развитые, на того ужас нападает при мысли, до какого жалкого состояния может дойти человеческое существо, создание Божие, так богато одаренное. Без сомнения, Государыня Императрица глубоко пожалеет об этой потере, ибо некем заменить ее,- она была одна такая. Для меня и для жены моей - это великая потеря: мы имели в ней друга единственного, верную и твердую душу. Но ее кончина будет великою утратой для всего петербургского общества, даже для тех, кто не будет ее оплакивать. В ней была нравственная сила, которая многих сдерживала и на многих действовала бессознательно. Все ее знали и все были неравнодушны к тому, что думает и как судит баронесса Раден,- для многих она была живою совестью. В маленькие тесные комнаты, где жила она, кто ни приезжал к ней с утра до вечера, за советом, за одобрением, с горем, с радостью, с сомнением; многие люди с нечистою совестью боялись ее и все-таки искали ее. Она хранила в себе лучшие предания минувшего поколения, и кто подходил к ней, тот старался быть приличным и умственно, и нравственно. И она - последняя в этом роде! Видеть теперь ее разрушение невыразимо больно.
Будем ждать теперь благополучного возвращения Вашего Величества. Пошли Вам Боже благополучное плавание и полное ощущение мира при возвращении Вашем.
Вашего Императорского Величества вернопреданный
Константин Победоносцев
Петербург, 26 сентября 1885
36
Слава Богу, что дождались благополучного возвращения Вашего Императорского Величества. Дай Бог, чтобы все были в добром здравьи и чтобы пребывание Ваше в Гатчине началось и продолжалось мирно и счастливо.
По уговору с Даниловичем, я предполагаю приехать завтра к ночи в Гатчину, чтобы поспеть в пятницу рано поутру к в. князю цесаревичу. В пятницу же, около 2 часов, попрошу позволения представиться Вашему Величеству.
Между тем, вот сегодня ночью Бог прекратил страдание Эдиты Раден. Она скончалась, и скорбь об утрате ее глубоко отзовется не только здесь, но и между всеми знавшими ее в целой России. Умирая, она молилась за Вас и за Императрицу,- немного не дождалась она приезда Ее Величества. Бедная много мучилась и умирала, можно сказать, каждый день в течение целой недели, но до конца сохранила взгляд и мысль, хотя не могла уже говорить. Заранее написала она в нескольких строках к Императрице последнее прощание и последнюю просьбу. Письмо ее вместе с сим отправляю.
Она родилась и умерла в лютеранском имени, но в душе любила православие и православную церковь и понимала ее. Самые близкие друзья ее были не немцы, а православные, горячо преданные своей церкви, например, Самарин. Близкое общение по духу с лучшими людьми в России и со многими духовными помогло ей понять дух нашей церкви, и она была чужда того узкого, горделивого фанатизма, который так часто встречается у немцев. Она любила наше богослужение и горячо молилась в нашей церкви, крестясь большим русским крестом; а в заведениях, куда ездила, подавала православным пример уважения к нашей церкви и к ее обрядам. Особливо в последние годы, с упадком сил и здоровья, она более чувствовала духовную скудость лютеранского обряда и чаще прибегала к утешению, доставляемому нашим. В прошлом году, после операции, мать Мария из Костромы (которая близка была к ней) прислала, ей икону Божией Матери, и больная поставила ее перед собой с утешением. Тогда она могла еще располагать собою, но теперь, на своем смертном одре, она была уже бессильна. Вокруг нее собрались родные, строгие лютеране, и к ней являлся сухой, узкий, суровый (как почти все они) пастор Гессе; он, конечно, позаботился, чтоб иконы стояли в другой комнате, и проходил мимо с презрением и с подозрительным взглядом. Но взгляд больной говорил русским ее друзьям, что ей мало этого и что душа ее просит иного, живого утешения. Как она была довольна, когда по ночам сестра милосердия читала ей русские молитвы, акафист Иисусу и пр. Как она радовалась, когда входила к ней на несколько минут мать Мария (приехавшая для того из Костромы) и осеняла ее большим русским крестом... Перед кончиною она указала мне и сестре свой портфель, где сложила последние свои распоряжения и в том числе письмо к Императрице. Тут мы нашли всего два-три листочка, но примечательно, что в числе их лежало переписанное ее рукою известное стихотворение Ф. И. Тютчева о лютеранстве:
"Я лютеран люблю богослуженье,
Обряд их строгий, важный и простой;
Сих голых стен, сей храмины пустой
Понятно мне высокое ученье.
Но видите ль, собравшися в дорогу,
В последний раз вам вера предстоит.
Еще она не перешла порогу,
Но дом ее уж пуст и гол стоит.
Еще она не перешла порогу,
Еще за ней не затворилась дверь...
Но час настал, пробил... Молитесь богу
В последний раз вы молитесь теперь!"
И вот мы ее оплакиваем и скорбим еще, что будем хоронить ее не по-нашему. А сколько бедных будут ее оплакивать, - она делала много добра для бедных.
Константин Победоносцев
Петербург, 9 октября 1885
37
Получив сейчас приказание от Вашего Величества, я немедленно сообщу его Манассеину.
Слух об отставке Набокова, действительно, распространился, хотя я никому ни одного слова не говорил о чем-либо подобном. Впрочем, слухи этого рода повторяются беспрестанно,- и в прошлом году осенью, после поездки Набокова по России, в обществе ожидали того же. На этот раз слух особенно усилился и получил значение с прошлой среды. Всем стало известно, что Ваше Величество не приняли Набокова и потребовали к себе доклад с бумагами. В министерстве юстиции произошло смущение, и пошли разговоры по всему городу, с именами по крайней мере 6-ти кандидатов. Вчера вечером приезжал ко мне Набоков и спрашивал настойчиво, не знаю ли я чего-либо определительного, в виду распространившихся слухов. Я сказал ему, что ничего решительно не знаю, что быв в Гатчине в пятницу, не имел случая видеть Ваше Величество. Одно Мне известно,- сказал я Набокову,- что Государь, особливо после дела Миронович, очень недоволен судебным ведомством и удивляется,- что выражал и прежде,- нерешительности твоих действий. Набоков был смущен и стал уверять, что его обвиняют напрасно, что он постоянно заботился об исправлении положения, успел уже значительно исправить его и готовит ряд мер по обдуманному плану. Конечно,- говорил он,- если Государь находит мои действия недостаточно энергетичными, я готов сложить бремя управления, но мне было бы больно думать и чувствовать, что за мною не признается никакой заслуги в том, что я до сих пор делал и старался делать.