[834]. Ты победил самого себя, чтобы поступиться своей неприязнью ради государства; доведут ли тебя до того, что ты поддержишь во вред государству чужую неприязнь?[835] Если ты по своей доброте окажешь мне помощь, то, заверяю тебя, что я во всем буду в твоей власти. Если же ни должностным лицам, ни сенату, ни народу не будет позволено оказать мне помощь из-за той силы, которая победила меня вместе с государством, то смотри, как бы в то время как ты захочешь вернуть случай спасти всех[836], не оказалось, что возможности нет, так как спасать некого.
LXXXIX. Титу Помпонию Аттику, в Рим
[Att., III, 27]
Диррахий, начало февраля 57 г.
Из твоего письма и из самого дела вижу, что я окончательно погиб[837]. Умоляю тебя, если мои близкие при тех или иных обстоятельствах[838] будут в тебе нуждаться, не оставляй их при нашем бедственном положении. Как ты пишешь, я вскоре увижусь с тобой.
ПИСЬМА 57—56 гг.ВОЗВРАЩЕНИЕ ИЗ ИЗГНАНИЯ
XC. Титу Помпонию Аттику, в Эпир
[Att., IV, 1]
Рим, середина сентября 57 г.
1. Как только я приехал в Рим и нашелся человек, которому я мог бы доверить письмо к тебе, я не счел возможным чем-либо заняться, прежде чем — в твое отсутствие — не поблагодарю тебя за свое возвращение. Ведь я узнал, сказать правду, что ты, давая мне советы, не был ни смелее, ни благоразумнее, чем я сам, а также в соответствии с моим вниманием к тебе, не слишком старательным в деле моего избавления, и что вместе с тем ты, который в первое время разделял мое заблуждение или, вернее, безумие и ложный страх, чрезвычайно тяжело переносил нашу разлуку и затратил очень много забот, рвения, усердия и труда, чтобы добиться моего возвращения.
2. Поэтому, как ни велика была моя радость и как ни желанны поздравления, мне, говорю тебе правду, для полного счастья недоставало видеть или, вернее, обнять тебя. Достигнув этого однажды, я больше с этим не расстанусь, и если я не получу также всех пропущенных мною в прошлом удовольствий от твоего обаяния, то, конечно, сам не сочту себя достаточно достойным этого восстановления своего благосостояния.
3. Что касается моего положения, восстановление которого я считал чрезвычайно трудным делом, то своего былого блеска на форуме, авторитета в сенате и влияния у честных людей я достиг до настоящего времени в большей степени, чем мне желательно[839]. Что же касается имущества, — а ты хорошо знаешь, до какой степени оно уничтожено, рассеяно и разграблено, — то я испытываю большие затруднения и нуждаюсь не столько в твоих денежных средствах, которые я считаю своими, сколько в советах для собирания и восстановления остатков своего достояния.
4. Теперь, хотя я и думаю, что тебе обо всем либо написали твои родные, либо сообщили вестники и дошли слухи, я все же вкратце напишу о том, что ты, как я полагаю, хочешь узнать именно из моего письма. Из Диррахия я выехал накануне секстильских нон, в тот самый день, когда был внесен закон обо мне[840]. В Брундисий я прибыл в секстильские ноны. Там оказалась моя Туллиола; это был день ее рождения, который случайно совпал с днем рождения Брундисийской колонии и твоей соседки — богини Благоденствия[841]. Это стало известным народу, и было отмечено величайшим ликованием брундисийцев. В секстильские иды, будучи в Брундисии, я узнал из письма брата Квинта, что центуриатские комиции приняли закон при удивительном рвении людей всех возрастов и состояний и при невероятном стечении жителей Италии. Затем, после почетнейшего приема в Брундисии, ко мне на моем пути отовсюду сходились посланцы с поздравлениями.
5. Когда я подъезжал к Риму, не было ни одного известного номенклатору[842] человека из любого сословия, который не вышел бы мне навстречу, исключая тех моих врагов, которым именно то обстоятельство, что они враги мне, не позволило ни скрыть, ни отрицать это. Когда я достиг Капенских ворот[843], все ступени храмов были заняты людьми из низших слоев плебса. Они выражали мне поздравления громкими рукоплесканиями; подобное же множество народа и рукоплескания приветствовали меня до самого Капитолия, причем на форуме и в самом Капитолии было удивительное скопление людей. На другой день в сенате — это были сентябрьские ноны — я выразил благодарность сенату.
6. Через два дня, когда в связи с чрезвычайной дороговизной хлеба люди собрались сначала перед театром[844], а затем перед сенатом, и, по наущению Клодия, стали кричать, что недостаток хлеба вызван мной, когда в течение тех дней сенат совещался о снабжении хлебом и для обеспечения им не только голоса простого народа, но также голоса порядочных людей призывали Помпея, и он сам этого желал, а толпа требовала, чтобы именно я предложил такое решение, — я сделал это и тщательно высказал свое мнение. Так как консуляры, за исключением Мессалы и Афрания, отсутствовали, ибо они не могли, по их словам, высказать свое мнение, не подвергаясь опасности, то сенат, по моему предложению, постановил вступить с Помпеем в переговоры о том, чтобы он взял на себя это дело и чтобы был внесен закон. Так как во время чтения постановления сената при упоминании моего имени[845] непрерывно рукоплескали, следуя этому нелепому и новому обычаю, то я произнес речь. Все присутствовавшие должностные лица, кроме одного претора и двух народных трибунов, предоставили мне слово[846].
7. На другой день — сенат в полном составе и все консуляры; Помпею не отказали ни в одном из его требований. Потребовав пятнадцать легатов, он назвал первым меня и сказал, что я буду его вторым «я» во всем. Консулы составили закон, передающий Помпею на пятилетие все полномочия по хлебному делу во всем мире. Мессий[847] предложил другой закон, позволяющий Помпею распоряжаться всеми денежными средствами и предоставляющий ему флот и войско, а также большую власть в провинциях, чем имеющаяся у тех, кто получает их в управление. Тот наш консульский закон теперь кажется скромным, а закон Мессия невыносимым. Помпей говорит, что ему желателен первый закон, но его друзьям — второй. Консуляры с Фавонием[848] во главе ропщут; я молчу[849], тем более, что понтифики до сего времени не дали ответа насчет моего дома. Если они признают посвящение недействительным, то я буду владеть прекрасным участком, а консулы оценят постройки на нем на основании постановления сената; при ином ответе — сломают, сдадут подряд от своего имени и оценят все полностью[850].
8. Таковы мои дела.
Для счастья дней дурны, в несчастье хороши[851].
Состояние мое, как тебе известно, сильно расстроено. Кроме того, есть некоторые домашние огорчения, которые я не доверяю письму. Брата Квинта, на редкость любящего меня, доблестного, верного, я люблю так, как должно. Жду тебя и молю поторопиться с приездом и приехать в таком расположении духа, чтобы не оставить меня без твоих советов. Я как бы вступаю в начало второй жизни. Некоторые люди, защищавшие меня во время моего отсутствия, уже начинают втайне сердиться на меня, когда я здесь, и открыто выражать неприязнь. Мне чрезвычайно недостает тебя.
XCI. Титу Помпонию Аттику, в Эпир
[Att., IV, 2]
Рим, первая половина октября 57 г.
1. Если ты случайно получаешь от меня письма реже, чем от других, то прошу тебя не приписывать этого ни моей небрежности, ни даже занятости. Хотя последняя и чрезвычайно велика, но она никак не может дойти до того, чтобы преградить путь нашей дружбе и моей признательности. Ведь со времени своего приезда в Рим я только теперь во второй раз узнал, кому я могу дать письмо. И вот я посылаю это второе письмо. В первом я описал тебе свой приезд, общее состояние и положение всех своих дел:
Для счастья дней дурны, в несчастье хороши.
2. После отправки того письма началась сильнейшая тяжба из-за дома. В канун октябрьских календ я произнес речь перед понтификами[852]. Я изложил дело весьма тщательно, и если я когда-либо представлял собой что-то в ораторском искусстве или даже никогда ничего в другое время не представлял, то уже теперь скорбь и важность дела придали силу моей речи. Поэтому я не могу не сделать этой речи достоянием нашего юношества; тебе я вскоре пришлю ее, если ты даже не хочешь этого.
3. После того как понтифики постановили, что если тот, кто говорит, что он посвятил участок, не был лично уполномочен на это ни постановлением комиций, ни плебисцитом, и если ему ни постановлением комиций, ни плебисцитом не было повелено это сделать, то, по-видимому, можно, не совершая кощунства, купить, возвратить эту часть участка[853], меня тотчас же стали поздравлять (ибо никто не сомневался в том, что дом будет присужден мне), как вдруг тот[854]