[21] будете удивляться, когда они станут рассказывать вам обо всем увиденном. На днях они ходили на виноградник и так наелись винограда, что Дора пришла домой в расстегнутом платье: в Венгрии это можно! Сердечный привет от мужа всей вашей семье. Поцелуй папу, мамочку, Индржиха и, поскольку ты не можешь сама себя поцеловать, прими горячий поцелуй от твоей сестры
Божены.
7. ЯНУ ГЕЛЬЦЕЛЕТУ[22]
4 июня 1855 г.
Мне, право, досадно было, что ты так долго не писал, но, зная твое непреодолимое отвращение к переписке (я могу назвать это еще и ленью), простила и даже не сержусь. Простим и мы, как нам прощает царь небесный! Не правда ли, я слишком снисходительна? Но таким путем я пытаюсь сохранить любовь знакомых и друзей. Ведь вы, мужчины, все с причудами. Странный вы народ!
Твое продолжительное молчание заставило меня думать, что мой рассказ не будет принят. Ничего, я напечатаю его здесь, может быть найду издателя. Поспишиль — отвратительный человек, с ним каши не сваришь, но, может быть, возьмется Бельман? Он уже вошел во вкус издания чешских книг, сейчас печатает словарь Шумавского и календарь, а с нового года будет выпускать журнал. Сказку «О голубе» послать не могу: автор думал, что вы уже ничего от него не хотите, и передал рукопись в другое место.
Получишь по почте «Бабушку», пока что два выпуска. Поспишиль боялся, что целиком книга будет слишком дорогой, и решил издать ее в четыре приема. Что ж, мне все равно, только вызывает досаду медлительность, с которой она выходит в свет. Хотелось бы знать, что ты скажешь об этой идиллии. Гинек уже указал мне[23] на некоторые ошибки, да и сама я их вижу, когда перечитываю повесть, но исправлять поздно. Может быть, будущие мои работы будут совершеннее, а эта первая получилась большая, и не всегда я писала ее с ясной головой. После кончины Гинека[24], когда на меня обрушились все тяготы жизни: болезнь, горе, нужда, разочарование в людях, которых я считала своими друзьями, когда все это навалилось на меня и омрачило мою мысль, я нашла в бумагах листок, на котором план «Бабушки» был набросан еще три года назад. Читаю все с большим и большим наслаждением, и, словно фата-моргана, начинает вырисовываться передо мною в мельчайших подробностях прелестная маленькая долинка, а в ней тихое семейство Прошеков с бабушкой во главе. Не могу даже выразить, как успокаивали и утешали меня воспоминания, переносившие из печальной действительности в отрадные дни молодости. С жаром принялась я за работу. Моя особенная симпатия к образу бабушки виной тому, что я меньше внимания уделила другим персонажам и обрисовала их не так, как следовало бы. Немало в «Бабушке» длиннот и других недостатков, но, как я уже сказала, в следующий раз выступлю с чем-нибудь получше.
Не хватает мне, милый Иван, настоящего образования, иначе я писала бы теперь не так. Всего, что я знаю, пришлось добиваться с большим трудом! Почти за все я должна благодарить себя одну. Но чего нет, то будет, есть у меня силы, есть воля, зачем отчаиваться, ведь я еще узнаю многое, что считаю необходимым для себя. Особенно важны путешествия, и еще в этом году я намереваюсь кое-что повидать. Изучить и описать как можно подробнее народную жизнь славян — такова моя цель, а для этого необходимо видеть все своими глазами и много знать.
Когда ты прочтешь в альманахе «Перлы» мою «Карлу», напиши, понравилось ли? В том же духе у меня и «Дротари»[25], я хотела их вам послать. Муж недоволен, что я всецело отдаюсь литературному труду, он был бы рад видеть меня искусной хозяйкой. Я тоже думаю, что в этом случае мы были бы счастливее, и понимаю, как нужна ему именно такая жена, но ничем не могу помочь. И это не пустые слова; поверь, Иван, что в хозяйстве я всего лишь бездушная машина. Писать мне необходимо. Часто бывает, что я удручена неприятностями, заботами, но, как только сажусь за письменный стол, забываю обо всем и живу в ином мире, могу даже забыть про еду и про сон, если мне никто не напомнит.
Случаются, конечно, и такие дни, когда я не пишу: то голова совсем не работает, а то, как сегодня, обуревает желание очутиться под чистым небом, хочется часами валяться на траве, ничего не делать, только, может быть, поболтала бы с кем-нибудь, кто мне мил. Не правда ли, Божена легкомысленная? Но пожелай ей, Иван, еще таких же легких мыслей, не будь их, она давно бы не жила на свете или же очутилась бы в доме для умалишенных. И у меня, друг мой, бывают такие минуты, когда отвращение к жизни берет верх над всеми другими чувствами.
Следствие по делу мужа[26] до сих пор не закончено. Нет решения, и мы живем в мучительном ожидании. Каково это решение будет, нам, конечно, неизвестно, но надеемся на лучшее, потому что карать не за что. Дети здоровы; Карел за тот год, что он работает садовником, окреп на удивление! Я рада, что ты здоров и вся твоя семья в порядке. Желаю тебе сохранить свою склонность к лени, но, будь это возможно, я бы растормошила тебя немножко. «Коледа», конечно, прибавила тебе забот? Наши новости тебе, без сомнения, сообщит Гинек, только все они ничего не стоят. А я вот слыхала, что в Брно выйдет альманах, причем великолепный, правда ли это? Будь здоров и не забывай твою искреннюю приятельницу
Б.
8. СЫНУ КАРЕЛУ
Относись к себе серьезно, уважай себя и чти образ божий в себе самом, если хочешь, чтобы и другие тебя уважали.
Не казаться добрым, но быть им старайся.
Твори добро, люби правду и умей держать слово!
Тогда ты будешь хорошим сыном своей отчизны.
Любящая тебя мать
Божена.
В Праге, 20 апреля 1856 года.
9. ЕМУ ЖЕ
5 января 1857 г.
Милый Карел, надеюсь, ты получил мое письмо, а с ним паспорт и все остальное. [...] «Женевские новеллы» немногого стоят. «Путешествие в ад» мне хоть и понравилось — в нем много юмора, но это не Гейне, это писатель, который подражает Гейне, он и приписал ему свое сочинение. Все это немало шуму наделало! Верю, конечно, что ты ничего не понял: чтобы «Путешествие» вызвало интерес, надо знать всю немецкую литературу. Он высмеивает здесь многих, кто этого и не заслуживает. Если ты это купил, то лучше бы уж взял Гейне «Атта Троль» — такая книга всегда в цене. «Альбигойцы» Ленау тоже прекрасная вещь, если сумеешь достать, прочитай. Хороши стихи Копиша, Мерике, Бетгера, Фрейлиграта, но все подряд не читай — жаль времени. Лучше всего займись мифологией или естествознанием, читай старых классиков — Гёте, Шиллера, Жана Поля, Вальтера Скотта, они всегда интересны, поучительны и не стареют. Шекспира, например, всегда будут читать с удовольствием. Прочитай «Дон Кихота» — тоже прекрасное чтение для молодого человека, книга чудесная! Тебе станет ясно, что Санчо Панса — это воплощение голого практицизма, прозы жизни, трезвости ума, а Дон Кихот — весь чувство. Чувства делают нас сентиментальными, романтичными и сулят несчастье тому, у кого они не в ладах с разумом. В «Фаусте» Гете эти две стороны жизни — те два голоса, которые звучат в душе каждого человека, воплощены в образах Фауста и Мефистофеля. Один — сгусток злого, вернее — всегда холодного разума, иронии; другой, Фауст — мечтатель, живущий в облаках, человек чувства. То же и в нас; и кто пересилит в себе злой голос, кто согласует чувство с разумом и научится повелевать своими страстями, тот победил, он свободен, как Фауст. А Гейне? Когда он дает волю одному Мефистофелю, его стихи оскорбляют, они язвительны, холодны, там же, где ирония не то чтобы подавлена, но скорее находится во власти чувства, там он великолепен, его стихи воодушевляют. Таковы почти все его стихотворения, которые есть у меня, а в «Романсеро» преобладает Мефистофель. Так вот, когда ты что-либо читаешь, всегда обращай внимание на главную мысль. «Амарант» написан, конечно, очень мило, но идея пустяковая, совершенно в духе новой католической поэзии, и Редвиц — один из ее знаменосцев...
Твоя мать.
10. ЙОЗЕФУ НЕМЦУ
13 июня 1857 г.
[...] В моей душе, словно капля росы, которая не просыхает и не иссякает, но вечно сверкает, как алмаз, таится жажда бесконечной красоты и добра, она возвышает над повседневностью, а наедине с природой побуждает раскрыть объятия и прижать к сердцу весь мир, но она же сулит впереди Голгофу. Эта жажда соединена с любовью, с любовью истинной, и не к одному только лицу, а ко всякому человеку, ко всему человечеству. Такая любовь не требует вознаграждения и находит все в себе самой. Стремление стать лучше, приблизиться к правде — вот мой рай, мое счастье, моя цель. Оно прибавляет мне силы, доставляет истинное блаженство, да и чем бы я была без такой любви? Однако за это не хвалят; знаю я, что все лучшее в людях подвергается осуждению, естественность слывет грехом. Кто не идет в общем стаде и не думает только о водопое, того распинают, каждый такой человек — мученик. Но лучше быть мучеником, чем дармоедом, который даже не знает, зачем и для чего он живет на свете.
[...] Сколько шуму с этой кометой! Не только я, но и все наши знакомые видят, какого страха нагнали на всех попы. Они рассылали по домам молитвы, в проповедях своих говорили, что все теперь сделались безбожниками и что господь карает за это. Были здесь молебны, исповеди, пение псалмов и бог знает, что еще, а между простыми людьми распространяли слух, будто бы папа в Риме днем и ночью молится за них (возле бутылки с вином и под ручку с блудницей). Гавранек выпустил брошюрку: «Не бойтесь кометы» — такой вздор, что все смеются. В день тела господня, когда народ возвращался из собора, какой-то человек расклеивал на домах листовки от самого Града и вниз по Карловой улице. В них сообщалось, что с неба будут падать (сегодня в полночь) раскаленные камни величиной с мельничные жернова, что они разрушат Прагу до самого основания, а потом над ней столкнутся две тучи, разразится ливень и будет потоп. Многие были до полусмерти напуганы, прочитав это. А сколько слез пролито! Вскоре примчались полицейские, сорвали листовки и бросились искать того, кто их расклеил. Прежде всего они побежали в типографию. Сегодня опять появились на домах объявления, но уже о том, чтобы никто ничего не боялся, ибо кометы не будет. Ученики реальной школы смеялись: «Ага, она не смеет показаться в Праге без паспорта!». Шутники! А сколько народу за эти несколько дней сошло с ума от страха и угодило в дома умалишенных! Теперь попы говорят, что бог отвратил кару, вняв просьбам святого отца и их молитвам. В провинции опять усилилось ханжество. Миссионеры бродят по деревням, толпы паломников все растут, приюты для рожениц и поповские карманы