– Привет, кошка, – произнес Северин. Та никак не отреагировала.
Но когда он подошел ближе и наклонился, животное все-таки позволило почесать его головку и издало звук, больше похожий на тихий лай, чем на мяуканье.
– Ты ведь тоже не знаешь, кто ты на самом деле, верно? – Северин погладил кошку по спине, и она прогнулась от удовольствия. – У нас есть кое-что общее. Хочешь пойти со мной? Я собираюсь в деревню, уверен, мышеловам там хорошо живется.
Но кошка побежала обратно к двери книжного магазина и свернулась там клубочком.
– Видимо, ты уже нашла свое место, – сказал Северин и встал.
А затем в одиночестве отправился вглубь ночи.
Глава 2. Письмо без адресата
На следующий вечер Кати вошла в комнату в конце коридора.
– Привет, папа, – поздоровалась она, кинув взгляд на старую черную вешалку для одежды, какие и по сей день можно встретить в венских кофейнях. На ней висели широкополая шляпа-федора и тренч, точно такой же, какой носил Хамфри Богарт в «Касабланке», одном из любимых фильмов ее отца. Кати расположила вешалку-стойку таким образом, чтобы отец всегда мог смотреть в сад.
– Еще одно прощание? – спросил бы он ее. Если бы еще был жив. И если бы не перестал разговаривать с ней, когда еще был жив. С ее восьмого дня рождения они почти не общались. Только по минимуму. Кати мечтала услышать от него больше слов. Сейчас ей удавалось наверстывать их по чуть-чуть в этой комнате, пока она писала одно из своих писем. – Прощальные сцены в фильмах – это всегда моменты, которые нужно снимать крупным планом.
– Новое начало, – ответила она.
Бог не бросал кости. А Кати бросала.
Целых пять пожелтевших кубиков в специальном кожаном стаканчике. Они были взяты из разных настольных игр, в каждой из которых уже давно не хватало каких-нибудь элементов. Если выпадал дубль, она писала письмо от руки. Во всех остальных случаях – печатала.
Кати всегда бросала кости в этой комнате, которая раньше служила кабинетом Ахима. После его поспешного отъезда она превратила ее в комнату для чтения – хотя больше всего ей нравилось проглатывать романы, сидя в ванне. Затем она превратилась в спортивный зал, хотя занималась спортом Кати только на улице, а потом – в комнату для хобби, хотя у нее не было никаких увлечений, для которых требовалась бы отдельная комната.
Теперь же она стала ее кабинетом для письма, где реликвии, свидетельствующие о прежних назначениях этого помещения, стояли, как древние колонны в современном городе.
К древесно-стружечным обоям был прикреплен большой прямоугольный кусок оберточной бумаги, изнаночной стороной вперед. На нем значилось тридцать семь имен, на большинстве которых стоял штамп со словом «Доставлено». В момент, когда печать касалась имени, у Кати всякий раз будто валун падал с плеч.
Она села за стол, который на самом деле был швейной машинкой, утапливающейся в деревянную столешницу, и встряхнула приготовленные кубики в кожаном стаканчике. Клацанье пластиковых кубиков, подпрыгивающих внутри, звучало еще долго, прежде чем Кати с громким хлопком поставила стаканчик на столешницу и подняла его.
Выпало две четверки.
– Дубль. Замечательно, – сказал бы ее отец. И, возможно, отпустил бы еще какой-нибудь комментарий о Джеймсе Бонде в казино. – Мне больше нравится, когда ты выбрасываешь дубли.
Протяжно вздохнув, Кати перевернула один из кубиков на тройку.
– Нет никакого дубля. Печатное письмо.
– Этот день настал? – спросил бы ее отец.
Кати кивнула. Пришло время для особого письма.
Ахиму, ее бывшему мужу.
Он прекрасно ладил с ее матерью, пока был женат на Кати, даже более того – они стали близкими друзьями.
Оставалось надеяться, что он любезно ответит ей на парочку вопросов.
Это было одно из тех писем, которые Кати писала бесчисленное множество раз, лежа ночью в постели, на темной бумаге между бодрствованием и сном. Какое же облегчение наконец-то выпустить эти слова из головы и знать, что они вот-вот отпечатаются на слегка помятой бумаге для бутербродов, благодаря легкому блеску которой каждое слово будет казаться навечно высеченным в алебастре.
Пока Кати писала, она не выглядывала в окно, не смотрела в сад или на крыши других домов, не видела ни сойку, расправившую крылья с небесно-голубыми пятнышками, ни светло-коричневую белку среди желтых осенних листьев, которая смело спрыгнула с толстой ветки на тоненькую, ни старую соседскую кошку, которая, виляя попой, бросилась к белке, но пробежала всего несколько метров, а потом остановилась и принялась вылизывать задние лапы, как будто этим и собиралась заняться с самого начала.
Кати обращала внимание только на вощеную бумагу на бумагоопорном валике, печатала стремительно, потом все медленнее и медленнее и в какой-то момент вообще не смогла писать дальше.
Тогда она продолжила от руки, причем так сильно вдавливала кончик ручки в листок, что он оставлял на нем глубокие бороздки.
На следующем этапе она вычеркнула все, что на самом деле не требовалось произносить, о чем достаточно было подумать. Та же участь ожидала все предложения о второстепенных проблемах, когда их отношения развалились, как межгосударственное объединение, страны которого отныне перешли в состояние войны. Это продолжалось до тех пор, пока от ее письма не осталось лишь самое главное, как если бы она отрезала от яблока всю мякоть, вплоть до неперевариваемой сердцевины.
Кати сложила бумагу для бутербродов так плотно, что согнутый край заострился, и спрятала письмо в конверт, на котором написала порядковый номер (32) и имя Ахима.
Самой большой проблемой Кати с письмами было время до их доставки. Как только она заканчивала письмо, ей хотелось, чтобы его как можно скорее получили.
Но этому письму предстояло подождать до следующего дня, как и самой Кати, потому что сегодня было уже поздно.
Завтра она прочтет его бывшему мужу.
Ночью ее голова просто-напросто продолжила писать письмо, однако, следя за этим процессом, Кати заснула. А когда пила утренний кофе за кухонным столом, чувствовала себя измотанной, как после долгого разговора.
Выйдя за дверь и остановившись на коврике из кокосового волокна, Кати почувствовала аромат осени. Ветер пах чем-то пряным, а когда она шла по усыпанному листьями тротуару, они потрескивали у нее под ногами, словно маленькие костерки.
Сначала нужно зайти в салон, чтобы вернуть парикмахерскую сумку и расплатиться за средства, которые она использовала. Мадам Катрин должна быть там – несмотря на то, что по понедельникам салон не работал. Дело в том, что хозяйке нравился тот промежуток времени, когда салон еще пустовал, а она могла заниматься последними приготовлениями. Все должно быть на своих местах, все закуплено, все чисто. Как в танцевальном зале перед тем, как туда войдут празднично одетые пары.
Кати осторожно постучала в стеклянную входную дверь.
Открывшая ее мадам Катрин предстала перед ней с идеальной завивкой и макияжем. Кати не помнила, чтобы эта женщина когда-либо выглядела как-то иначе, независимо от времени суток.
– Хочешь кофе, дорогая? Я только что поставила. Черный и крепкий! – Мадам Катрин гостеприимно распахнула дверь.
– Уже пила. Но спасибо.
– Да не за что, – отмахнулась она. – Как все прошло вчера?
– Хорошо, работы было много. Только попрошайки не приходят, потому что хорошая стрижка плохо сказывается на бизнесе. Так люди думают, что они просто притворяются бедными.
– Если бы по классу стрижки можно было определить, насколько человек богат, то меня бы считали миллионершей!
Мадам Катрин тряхнула поразительно упругими локонами, словно снималась в рекламе лака для волос.
– Меня даже благословили в конце. – Кати усмехнулась. – По мне видно, правда?
– Благословили? А меня еще никогда не благословляли клиенты, хотя, видит Бог, я не раз этого заслуживала.
– Я расскажу вам все позже, сейчас мне нужно в паспортный стол. – Кати передала ей сумку.
– Зря ты там работаешь! Такая, как ты, должна быть мэром! Но ты меня не слушаешь, дорогая.
– Нет, слушаю, – отозвалась Кати. – И, между прочим, всегда с момента нашего знакомства.
Мадам Катрин театрально помахала на себя ладонями, как веером.
– Ну вот, ты меня смущаешь! Уходи быстрее, пока никто не увидел, как я краснею.
– Вам идет!
После этого мадам Катрин по-настоящему покраснела и быстро закрыла за Кати дверь салона.
Когда Кати повернулась в сторону улицы, ей в глаза сразу же бросилась одна прическа. Она узнавала свои собственные стрижки, как другие узнают домашних питомцев.
А все потому, что она всегда совершала одни и те же ошибки.
Мужчина сидел на скамейке автобусной остановки, держал в руках книгу с солнечно-желтым рисунком на обложке и теперь с радостью смотрел в ее сторону.
Затем незнакомец встал и направился к ней.
Он шел через дорогу, как будто на ней не было машин. Однако они были, и они сигналили. Мужчина не реагировал, глядя только на Кати, как будто лишь она одна достойна его внимания.
Когда он приблизился, Кати уловила запах лака для волос, которым сама пользовалась. Красное яблоко, роза и нотки ванили – как только что вынутое из духовки печенье курабье.
Мужчина начал насвистывать. И свистел он хорошо, нет, даже превосходно. Красивая мелодия, не попсовая, скорее торжественная. Этот человек напоминал Кати чрезвычайно талантливого дрозда, что вызвало у нее улыбку.
И вот мужчина остановился перед ней.
– Здравствуйте, фрау парикмахер.
Теперь она узнала его. Это же Безымянный.
– Значит, вы все-таки умеете разговаривать!
– Сначала я должен был приберечь для вас несколько хороших слов, чтобы не наговорить глупостей.
– Так вы из-за меня?.. – Кати отпрянула.
Мужчина позволил ей увеличить расстояние между ними и не стал подходить ближе, вместо этого подняв руки в знак того, что не собирается нападать.