– Вот почему Ахим не любит эти качели, – ответила Бигги. – А у меня здесь тишина и покой, когда хочется побыть одной и подумать. – Она зажгла сигарету. – К тому же здесь я могу покурить, оставшись незамеченной. – Бигги кивнула Кати. – Что ж, я готова.
Кати развернула бумагу для бутербродов во второй раз, причем сейчас это далось ей гораздо легче.
Ахим,
ты никогда не любил меня, не любил по-настоящему. Ты притворялся – ради меня, ради наших семей, но в основном ради себя самого. Я не была для тебя лучшим выбором, всего лишь самым простым.
Нам изначально особо не о чем было поговорить. А когда мы стали парой, невысказанные слова скопились между нами, как стена, из-за которой нам стало не видно друг друга. Не видно так, как нужно, по-настоящему.
Мы никогда не строили любовь, мы строили отношения.
Это не упрек. Вина лежит на нас обоих, нет, на нас обоих лежит ответственность.
А может, дело даже не в этом. Может, это цепочка неудачных совпадений или злополучная судьба.
Впрочем, я с первого поцелуя могла бы понять, что ты не тот самый. Но мы ведь вечно думаем, что все еще изменится к лучшему.
Возможно, ты тоже так думал. А когда этого не произошло, каждый из нас начал заставлять второго за это расплачиваться. Всеми этими мелкими обидами, придирками, которыми мы задевали друг друга, потому что больше не испытывали счастья и винили в этом другого человека.
Вместо того чтобы просто уйти.
Я не виню тебя за то, что ты изменил мне, потому что мы оба начали изменять гораздо раньше, годами, каждый сам себе.
Меня возмущает лишь то, как ты ушел: не поговорив ни о чем, без сожалений. Когда ты закрываешь за собой дверь, ты не оглядываешься. Но на самом деле ты не закрываешь за собой двери, а заставляешь их исчезнуть. Ты стер меня, время, которое мы провели вместе. А ведь были и хорошие моменты, было счастье. Общее счастье среди несчастья. Мне бы очень хотелось очистить его от грязи, положить в шкатулку и сберечь.
Но, возможно, нам просто нужно отпустить и это счастье или особенно это счастье, если мы оба желаем обрести мир.
Кати подняла глаза.
Всего хорошего.
Бигги улыбнулась, хотя ее глаза будто остекленели.
– Сейчас он уже лучше целуется. Спасибо, что ты его научила.
– У вас все в порядке? – Кати обняла ее.
– Я только что осознала кое-какие вещи. А это всегда хорошо, не так ли? – Бигги положила голову ей на плечо.
– Задай мне этот вопрос через несколько дней, – ответила Кати.
Кати открыла скрипучие ворота старого кладбища. Возможно ли, что здесь деревья сбрасывают листву раньше, чем те, что растут по другую сторону ограды? Во всяком случае, по дороге Кати казалось, будто растения проникаются настроениями людей, вынужденных отпускать в этом месте своих близких.
Она уже видела деревянный крест в третьем ряду, который в конце месяца заменят надгробным камнем. Полированный черный гранит с выгравированной розой. «Здесь покоится Хельга Вальдштайн, любимая жена и мать». Свободного места для могилы рядом с мужем не нашлось, поэтому она лежала прямо напротив, отделенная от него острыми краями гравия.
Кати остановилась.
– Привет, мама! – крикнула она через пустынное кладбище в сторону могилы. – Это я, твоя любимая дочь. А может, вовсе и не любимая? Лично я вот теперь не уверена.
Кати сделала паузу, пытаясь представить себе ответ матери. Не получилось.
– Что за игру ты со мной вела? – Голос Кати стал громче. – И, черт возьми, почему? Неужели думала, что для меня так будет лучше?
Кати взвизгнула от испуга, когда ей на плечо вдруг легла чья-то рука.
Обернувшись, она увидела встревоженное лицо своего дяди.
– Привет, малышка. Полагаю, можно не спрашивать, все ли в порядке.
Она кивнула.
– Сейчас все в порядке.
– Хочешь поговорить об этом?
Кати казалось, что мать в этот момент укоризненно взирает на нее из могилы, сквозь крышку гроба из натурального дуба, сквозь гниющие цветы на ней, сквозь комья земли. Для нее всегда имело огромное значение, что другие подумают о ней и ее семье. Ревущая на кладбище дочь точно не вписалась бы в ее последнее желание.
Кати ощутила необходимость создать дистанцию между собой и ею.
– Не знаю, готова ли я в данный момент к ответам.
– По-моему, на самом деле нет важнее тех ответов, к которым мы не готовы. – Он слабо улыбнулся. – Может, тебе стоит написать письмо маме и прочитать его ей прямо здесь?
– Мертвым я еще не писала. С ними вроде бы уже не нужно прощаться.
Мартин указал на пожилую женщину, которая с лейкой ковыляла к могиле, густо засаженной, как маленький замковый сад.
– Помнишь фрау Брёдель? Она уже двадцать два года никак не может попрощаться с мужем. Он был настоящим извергом. Я до сих пор удивляюсь, что священник не отказался похоронить его здесь.
Кати видела, как шевелится рот фрау Брёдель, но не могла разобрать, что та говорит.
– Рассказывает ему обо всем, что с ней произошло, с тех пор как она в последний раз приходила на кладбище?
– Нет, каждый раз она перечисляет старому мерзавцу все, что он сделал не так. И на это всегда уходит чертовски много времени. Но он еще ни разу не извинился.
– И тем не менее?.. – Кати указала на невинно-белое растение в горшке, которое фрау Брёдель в настоящий момент высаживала в землю.
– А иначе что подумают соседи!
– Тебя ведь это никогда не волновало, верно?
– Еще как волновало.
– Да?
– Я всегда стремился к тому, чтобы они считали меня вконец спятившим. – Мартин не сдержал ухмылку. – Так жизнь становится намного спокойнее.
Кати взяла его под руку.
– Ты добился этого самое позднее, когда завел лося в палисаднике.
– А я думаю, что нужный эффект был достигнут, когда я в одежде эскимоса раздавал листовки возле бассейна и предлагал поцелуи носами.
Он наградил Кати как раз таким поцелуем-потиранием носом о щеку.
– У тебя ледяной нос! – Рассмеявшись, Кати дернула головой в сторону.
– Видишь, какой я аутентичный! – Мартин поднял повыше пакет с покупками из ближайшего супермаркета, который Кати до этого даже не заметила. – А сейчас, к сожалению, мне пора домой, иначе продукты пропадут.
– Что вкусненького ты там набрал?
Он протянул ей скомканную бумажку со списком.
– Ультрапастеризованное молоко, кисломолочное масло, горький шоколад, соленая лакрица, помидоры, кочанный салат… а это еще что значит? Пищерыбалочки?
– Так пишут в Арктике.
Кати ткнула его в бок.
– Ой, прекрати уже придуриваться и покажи, что ты купил. Мне любопытно.
Мартин протянул ей рулон пищевой пленки.
– Я так и думала, – сказала Кати.
Тогда он протянул ей пачку рыбных палочек. Затем замороженные шоколадные палочки с начинкой.
– То есть ты сам не смог это прочитать?
– Ничего подобного, – подмигнув, откликнулся Мартин. – В Арктике экономия места – это вопрос выживания. Поэтому я объединил три покупки в одно слово.
– Как же я рада, – ответила Кати, все ему возвращая, – что ты не пишешь мои письма.
Смеясь, они попрощались друг с другом.
Выйдя за кладбищенские ворота, Кати увидела, что под щеткой стеклоочистителя ее «жука» торчит квитанция за неправильную парковку. Но она ведь правильно припарковалась! В чем дело: одна из шин касалась тротуара, задний бампер на два сантиметра выходил за какую-то воображаемую линию или цвет кузова был слишком оранжевым?
Шаги Кати становились все тверже и быстрее, словно она хотела отомстить тротуару за несправедливость.
Однако с каждым шагом квитанция приобретала все больший размер и более солнечный желтый оттенок.
Пока не превратилась в книгу. «Наши души в ночи» Кента Харуфа[4].
Кати освободила ее из-под тисков «дворников» и открыла.
На полях повсюду были заметки, сделанные очень красивым почерком, которые будто танцевали, как ноты, на невидимой линии рядом с печатными буквами… по сравнению с ними слова ее дяди в списке покупок выглядели как следы когтей пьяной птицы. Кати быстро поняла, что эти заметки комментируют сюжет романа или пересказывают личный опыт, связанный с типографским текстом. Мудрые фразы и душевные истории. Кати уже не могла оторваться и перестать читать.
Когда ветер начал то и дело переворачивать страницы, она села в машину, ни на секунду не отрывая взгляда от книги.
В мире постоянно ускоряющегося движения те, кто стоял на месте, становились невидимы.
Северин долго неподвижно наблюдал за Кати. По каждой улыбке, по каждому тяжелому вздоху он пытался угадать, какой отрывок она читает. Казалось, она переворачивала страницы все осторожнее, все бережнее. А после того как наконец положила книгу рядом с собой, нежно погладила солнечно-желтую картинку на обложке. После этого Кати некоторое время смотрела прямо перед собой, пока не завела машину и не уехала.
Северин последовал за «жуком», но уже через несколько шагов тот скрылся из виду. Тем не менее Северин пошел дальше в том же направлении, потому что если он чему и научился за последние годы, так это ходить пешком. Медленно и неуклонно это стало для него настолько естественным, что он уже почти этого не замечал – как дыхание. И все это время он искал глазами оранжевый «жук» Кати, единственный в городке.
В какой-то момент все улицы и дома стали выглядеть одинаково: вечер окрасил их в серый оттенок, который становился темнее с каждым слоем.
Нигде не было ни проблеска яркого оранжевого цвета.
Зато темноту, как светящаяся гирлянда, вдруг осветили звуки пианино. Они поймали Северина и потянули к дому, где была открыта дверь выходящей на палисадник веранды.
Прелюдия до мажор Иоганна Себастьяна Баха, первое произведение из его «Хорошо темперированного клавира».