Щеколду двери на веранду не задвинули. Девочка напряженно прислушалась и скользнула внутрь.
— Барб?
Ее громкий оклик спугнул темно-красного дубоноса в кустах глицинии. Сладкий аромат глициний смешивался с резким запахом краски и скипидара. Гретхен медленно подошла к мольберту и посмотрела на незаконченную картину. Женщина в белом платье сонно возлежала на плетеном диване. Яркими пятнами были только роза в свесившейся руке и красная подушка под ее головой. Лицо женщины почти скрывала открытая книга в другой руке. Белый создавал ощущение покоя, красный — силы.
Скрипнула кухонная дверь. В проеме стояла Барб.
— Мама была хорошей художницей. — Барб зачесала растрепавшиеся каштановые волосы, посмотрела на картину воспаленными глазами. — Когда она рисовала, то была счастлива.
Гретхен быстро подошла к Барб.
— Почему ты ушла и мне не сказала? Почему не открывала дверь? — Она знала, что говорит зло. Она действительно злилась. Ей было плохо от мысли, что Барб одна в этом доме.
Та привалилась к стене.
— Я пришла домой. Мне это было нужно. — Голос звучал вяло. — Я хочу остаться здесь ради папы. — Она глубоко вдохнула. — Но он пока не пришел. Я не знаю, что делать.
На ней было голубое платье спортивного покроя и белые босоножки, и бинт на правой ступне топорщился. Вчера она выглядела красавицей. Сегодня лицо побледнело и опухло, волосы небрежно зачесаны. И губы не накрашены.
Гретхен выбирала слова осторожно, словно ощупью: может, это совсем не то, что нужно, а может, как раз самое лучшее, что можно сделать.
— А что если пойти в суд? Если что-то выяснят, окружному прокурору сразу сообщат.
Если что-то выяснят… Гретхен знала, что мистера Татума ищут, чтобы сообщить о смерти миссис Татум. А еще, подумала она холодно, чувствуя ледяную тяжесть в груди, чтобы спросить, где он был вчера ночью, и как зол он был на свою жену, и не подходил ли он вчера к входной двери. Гретхен нахмурилась.
— Ты говоришь, кто-то стучал в дверь. Папа бы не стучал.
— Это не был папа. — Она говорила тихо, но уверенно. — Папа бы не стучал. Он бы просто вошел.
— А ты уверена, что слышала стук? — Они стояли так близко, что Гретхен слышала, как Барб быстро втянула воздух.
Ее глаза загорелись и расширились.
— Кто-то постучал. Это доказывает, что это не был папа. — Она вздохнула с облегчением. — Я сказала начальнику полиции, скажу и мистеру Дарвуду. Он объяснит мистеру Фрейзеру. Конечно, объяснит. Я пойду прямо сейчас. — Она повернулась, прихрамывая на забинтованную ногу.
Гретхен уже почти дошла до редакции, когда ей пришла в голову простая мысль: «А что, если Барб никто не поверит?»
…когда я увидела твою фотографию на странице редактора. Я помню, ты выиграла приз за колонку редактора в «Вое волка». Ты все время выигрывала призы. А теперь вот твое фото в «Таймс» с заголовком «Вокруг света с Г. Г. Гилман». Ты побывала в Риме, и в статье что-то говорилось про счастливые воспоминания об Италии. Хорошо, когда есть счастливые воспоминания об Италии. У меня вот нет. У меня бывали неплохие времена, но только пока я не вспоминала о доме. Стоило только начать…
Глава 3
— Гретхен, mein Schatz. — В ушах звучал голос бабушки, словно она здесь, говорит со мной. Мое имя все произносили по-разному. Но немецкий акцент — или любовь в ее голосе? — рождали интонацию, которую не спутаешь ни с чем. В душе я снова почувствовала себя девочкой. Для бабушки я была Гретхен. В редакциях по всему миру на всю жизнь стала Г. Г. Гилман. Из инициалов сложилось прозвище — Гиги, — подходящее разве что для пушистой ангорской кошки или какой-нибудь танцовщицы с веером. Я утешила себя мыслью, что это звучит стильно. Никто меня не опекал. Или, точнее, никто не пытался проделать это дважды. Поначалу я не была такой жесткой. Ожесточение началось той душной ночью, когда Барб Татум заколотилась в мое окно.
— Скверное дельце, а, малышка? — Лицо мистера Денниса обвисло складками, как у старой ищейки. Он откинулся на своем вертящемся стуле, скрестив руки и зажав трубку в углу рта. — Не хочешь мне поведать? — спросил он вкрадчиво.
Гретхен стояла у его стола. Она не отвечала, не могла ответить.
Джуэл Тейлор перестала печатать и тонко охнула. На легкой шляпке, приколотой к голубовато-седым волосам с французской завивкой, затрепетало перо.
— Уолт, не заставляй ребенка говорить об этом. Пусть Ральф сам разбирается.
— Гретхен была там. — Редактор говорил резко.
Гретхен стояла неподвижно, оцепенело, заново переживая эту ночь — пальцы Барб барабанят по стеклу, как майские жуки, запах свежескошенной травы во дворе Крейнов, с люстры льется розовый свет на распростертое тело миссис Татум…
— Может, и вправду не стоит. — Редактор выпустил дым. Сладкий древесный запах успокаивал, словно треск камина зимой. — Ладно, Гретхен, для тебя есть пара заданий. Семья Билли Форрестера привезла его из военного госпиталя в Канзас-Сити. Он потерял обе ноги. Говорят, собирается в колледж. В Первой баптистской церкви новый пастор. В субботу автобус Красного Креста везет волонтеров в Талсу сдавать кровь для раненых за границей. Все это для заметки на первой странице. Но сначала разбери сообщения. — Он мотнул головой в сторону клацающего телетайпа, из которого выползала громоздящаяся на полу бумага.
Миссис Тейлор откинула завиток белоснежных волос.
— Для моих нападок на президента садового клуба сегодня найдется место?
Деннис глянул на макет газеты.
— Нет, не вяжется с делом Татум.
— Ясно.
Миссис Тейлор никогда не унывала. В ее мире статью, не напечатанную сегодня, непременно напечатают завтра. Она свято верила, что сенсации приходят и уходят, но настоящие душа и сердце «Газетт» — в объявлениях о свадьбах, похоронах, заседаниях клубов. Она очень серьезно наставляла Гретхен, передавая той список выпускников этого года: «Главное — имена. Вот что люди ищут в газетах».
Но Гретхен не сомневалась, что все прочитают о Фей Татум в дневном выпуске «Газетт». А Гретхен была там.
Она шагнула к редактору.
— Мистер Деннис, может, я попробую все описать? Прошлую ночь.
— Я тебя не прошу, — тихо ответил он.
— Я знаю. Я сама хочу попробовать. — Она потерла усталые глаза.
Если вылить весь страх и ужас в слова; если выдернуть страшные воспоминания, бросив их на бумагу, то она отделается от них.
— Конечно. А потом займись лентой. — Он развернулся в кресле, склонился над печатной машинкой.
Гретхен медленно подошла к своему столу. Какое-то время в комнате раздавался лишь стук пишущих машинок. Время от времени мистер Деннис хватался за телефон, рявкал номер оператору, а потом задавал отрывистые, резкие вопросы. Его хриплый голос действовал успокаивающе. Миссис Тейлор за работой разговаривала сама с собой, и ее жизнерадостное щебетанье создавало знакомый фоновый шум.
Гретхен опустила глаза на желтую писчую бумагу. Попробовала начать, бросила, снова начала. Промучившись с час, она напечатала три страницы через два интервала. Четыре строки на дюйм, получалось шестнадцать с половиной газетных дюймов. Она скрепила страницы, положила в лоток входящих бумаг. Мистер Деннис одобрительно кивнул. Миссис Тейлор погладила Гретхен по плечу, проходя к своему столу. Гретхен чувствовала опустошение, а еще — облегчение, освобождение. Она потянулась за телефонной книжкой с Первым национальным банком на обложке, нашла номер Форрестеров и взяла телефон.
— Три-два-девять, пожалуйста. — Женский голос ответил: «Алло». — Миссис Форрестер? Это Гретхен Гилман из «Газетт». — Она всегда делала ударение на названии и не уставала изумляться эффекту: люди изо всех сил старались оказаться полезными и ответить на все ее вопросы. — Можно мне прийти и поговорить с Билли? Я бы хотела написать о нем.
Остался без ног. Никогда уже не сможет пойти или побежать. Но он вернулся. Что если и Джимми так ранят?
— Статью о Билли? — Голос женщины задрожал. — О нем много писали, когда он играл в защите. Три года назад они выиграли матч штата. Всего три года… Боже мой… — Кажется, она выронила трубку.
— Алло? — раздался сразу высокий мужской голос. — Это Билли. Мистер Деннис?
— Нет, это Гретхен Гилман. Этим летом я работаю в «Газетт»…
— Сестренка Джимми, да? — Он рассмеялся. Совсем как Джимми над комиксами об Арчи, Кувшинноголовом и Веронике. — Я хорошо помню Джимми. Играл лучше всех. Где он сейчас?
— На юге Тихого. На прошлой неделе получили от него письмо. Такое короткое, почти все о том, как он скучает по бабушкиным гамбургерам. Билли, можно мне прийти поговорить с тобой насчет учебы в колледже?
На том конце провода помолчали.
— Колледж. — Едва слышимый звук в трубке, то ли кашель, то ли вздох, то ли всхлип. — Да, конечно, приходи в любое время. Я здесь.
Сколько боли и обиды в двух коротких словах: я здесь. Где же еще ему быть, пока кто-нибудь не подвезет его, стремительного защитника, — он лишь один раз упал за линией, зато потом был первым у линии ворот.
— Я скоро приду. Спасибо.
Опуская трубку, Гретхен услышала: «Ну не плачь, мам, пожалуйста…»
Дверь хлопнула. Ввалился Ральф Кули: шляпа на затылке, во рту сигарета. С размаху шлепнул на стол толстую пачку газет.
— Все прочитал: «Копы охотятся на убийцу», «Собаки идут по следу».
Мистер Деннис заскрипел стулом, обернулся. На лице появилось знакомое выражение. Стоило мистеру Кули распетушиться, и мистер Деннис делал такое лицо, будто съел протухшее мясо или унюхал скунса.
— Бога ради, Ральф, чем ты занимался? Ты же ушел в девять. А сейчас уже за полдень.
Впорхнула Миссис Тейлор.
— Вот, статья о тройняшках Колман. Они их назвали Франклин, Уинстон и Чарльз, представляете? Ну, мне надо бежать. Дамы из общества Листа дают официальный обед. Глэдис Роджерс собирается представить новую книгу Пёрл Бак.
Гретхен схватила цицеро — тонкую металлическую линейку с метрическими делениями по левой стороне и дюймовыми по правой, и заспешила к телетайпу. С помощью линейки она разделила ленту на куски. Теперь каждый надо нанизать на штырь. Их было четыре: для международных новостей, национальных, местных и новостей штата. Штырями служили длинные острые гвозди, забитые в железные цилиндры и залитые свинцом.