— Он испытывает очень сильные боли, Элоиза, и половину времени представления не имеет, кто он и на какой планете находится, — сказала Рут, говоря о начинавшейся у Фишхофа деменции. — Мозги у него превращаются в компот, а тело… да вы сами знаете, как он выглядит! — всплеснула она руками. — Зачем вы продолжаете приходить? Ради статьи в газете? — Она практически выплюнула это слово. — Оставьте его в покое, Элоиза. Ладно? Оставьте его в покое!
Элоиза положила руки на плечи Рут, так что они оказались лицом друг к другу.
— Я понимаю ваше беспокойство, но я хочу, чтобы вы знали, что, хотя это и началось как рабочее задание для меня, все изменилось. Я здесь уже не просто как журналист. Я здесь потому, что хочу быть здесь, и потому, что мы с Яном, мы… мы привязались друг к другу. Понимаете?
Рут молча скептически смотрела на Элоизу.
— Дело уже не в работе, — добавила Элоиза.
Рут неохотно кивнула.
— Значит, вы не собираетесь писать о нем?
Элоиза на мгновение прикусила губу, подбирая слова.
— По крайней мере, не сейчас и не так, как вы это себе представляете. Обещаю.
Губы Рут дрогнули, и это означало, что она приняла сказанное. Она несколько раз примирительно похлопала Элоизу по щеке влажной ладонью. Затем убрала тарелку в холодильник и сдернула фартук.
— Ну, что ж, если вы собрались посидеть с ним, то… наверно, я пойду.
— Да, идите, конечно, — кивнула Элоиза. — Я за ним присмотрю.
Рут вышла из кухни, и Элоиза, услышав, как хлопнула входная дверь, подошла к открытой двери гостиной и выглянула в сад. Она увидела Яна Фишхофа, сидевшего в инвалидном кресле под большим зеленым зонтом. Ядовито-зеленый отсвет ложился на его лицо и делал его еще более болезненным, чем обычно. Он был лыс, на костлявом лице выдавались зубы, а запавшие глаза были без бровей и ресниц. Мужчине было не больше шестидесяти семи лет, но рак легких за короткое время сделал его похожим на старика, которому под девяносто. Он сидел в кресле-каталке, рядом стоял кислородный аппарат. Глаза его были закрыты, рот безвольно открыт, а разжатые кулаки покоились ладонями вверх на коленях.
Как будто уже умер, подумала Элоиза.
— Ян? — позвала она.
Ян Фишхоф приоткрыл глаза, и его взгляд скользнул по ней, не фокусируясь.
— А, ты не спишь, — улыбнулась она.
Он снова закрыл глаза.
Заслонившись от солнца рукой, Элоиза подошла к нему. Уже третью неделю подряд стояла невыносимая жара. На пляжах по всему восточному побережью стало пахнуть подгнившими водорослями, трава на полях была сухой, как вата, а пророки Судного дня традиционно прорицали конец света.
Яну Фишхофу эта жара тоже давалась нелегко. Вены вздулись под тонкой, как папиросная бумага, кожей, а рубашка на шее и груди намокла от пота. Чем ближе Элоиза подходила к нему, тем громче слышалось хриплое, мучительное дыхание.
— Тебе, похоже, жарко, — сказала она, присела перед ним на корточки, положила руку ему на ногу и слегка сжала ее. — Не хочешь чего-нибудь выпить?
Он открыл глаза и на этот раз выглядел более сосредоточенным. Он медленно кивнул.
— Да, спасибо, — кивнул он. — «Пилснер» был бы очень кстати.
Элоиза улыбнулась.
— Минутку.
Она встала и исчезла за дверью патио. В маленьком домике было прохладно и темно, и взгляд Элоизы скользнул по мебели в гостиной. Комната, похоже, была обставлена женщиной. На большом цветастом диване лежали вышитые подушки, а на пыльных полках стояли хрустальные вазы и фарфоровые статуэтки белых медведей и девочек с молитвенно сложенными руками. Букет вереска в волнистой вазе дизайна Алвара Аалто[1] стоял на письменном столе в глубине комнаты. Цветы поблекли, и Элоиза подумала, что, должно быть, это Алиса, покойная жена Фишхофа, когда-то давным-давно собрала этот букет. Может быть, именно поэтому у него не хватило духу его выбросить?
Ее глаза скользнули по многочисленным семейным фотографиям в рамках, стоявшим на столе рядом с букетом. Некоторые были сепиями из далекого прошлого, другие относились к более позднему времени. Элоиза задержала взгляд на одной: это была фотография жены и дочери Фишхофа, сделанная, как казалось, в задней комнатке у провинциального фотографа. Девушка, чьего имени Элоиза не помнила, была одета в замшевую куртку карамельного цвета и выбеленные джинсы, очки в черепаховой оправе закрывали ей пол-лица. Алиса стояла рядом со своей дочерью в кричаще зеленой футболке с логотипом «Марк О'Поло» и огромными подплечниками и являла собой одну громадную копну завитых кудрей. Образ более чем старомодный, подумала Элоиза с улыбкой и пошла дальше на кухню.
Она открыла холодильник: средняя полка была забита коробочками с лекарствами всевозможных размеров и цветов. Препараты, призванные оттянуть неизбежное на дни, часы… минуты. Фишхоф перестал пить таблетки три недели назад. Все меры по продлению жизни давали море побочных эффектов, и в итоге он отказался от всего, кроме холодного пива.
Элоиза взяла с полки холодильника бутылку «Карлсберга» и снова вышла в сад. Она поставила ее на стол перед Фишхофом и села в плетеное кресло рядом с ним.
На его лице мелькнула нервная гримаса.
— Ян, это я, — она побарабанила пальцами по столу, чтобы привлечь его внимание, — Элоиза.
— Элоиза, — тихо повторил он. Он начал кивать, сначала медленно, потом быстрее, так что резиновая трубка от кислородного аппарата стала ходить туда-сюда в его больших ноздрях.
Затем повернул голову и уставился на нее.
— Элоиза? — удивленно переспросил он, словно они давно не виделись.
Она улыбнулась и кивнула.
— Как ты сегодня?
Старик поморщился.
— Мысли, мысли, — пробормотал он, махнув рукой.
Элоиза поставила локоть на стол и подперла подбородок ладонью, наблюдая за ним.
— О чем думаешь? — спросила она.
— О том, о сем, о смерти. О том, о сем, о смерти, — повторил он, как будто это была строка из старинного детского стишка, который он только что вспомнил. Он продолжал напевать по слогам. Выпирающие челюсти со стуком отбивали ритм.
Элоиза подвинула бутылку поближе к нему.
— Вот, глотни! Сегодня жарко, и очень важно, чтобы на борту была какая-нибудь жидкость.
Ян Фишхоф потянулся за пивом, опустил палец в горлышко бутылки и быстро вытащил его снова, так что раздался влажный хлопо́к. Он поднес бутылку ко рту и осторожно сделал глоток.
Элоиза откинулась на спинку плетеного кресла, которое заскрипело, и огляделась. По ту сторону белого забора, окружавшего сад, бежала улица Фон Остенсгаде — извилистая мощеная улочка, на которой вдоль старых, крытых соломой домов росли люпины и кусты шиповника. В конце дороги виднелся пролив Оресунд. Историческая часть Драгера была настолько идиллической, что почти казалась нарисованной, и для многих жителей этот район был центром мира.
Для Яна Фишхофа это было даже нечто большее.
Это было место, которое он выбрал, чтобы умереть здесь.
— Рут сказала, ты сегодня повесил нос, — сказала Элоиза, с нежностью глядя на него. — Тебе чего-нибудь хочется? Что бы подняло тебе настроение?
Он опустил взгляд, снова поднял бутылку и на мгновение заколебался, когда она коснулась тонких губ. Затем покачал головой и сделал еще глоток.
— Может, сыграем в карты? Твой врач говорит, что полезно тренировать голову.
Она положила руки на подлокотники и уже была готова встать, чтобы сходить за картами.
Ян посмотрел вниз, на Оресунд. Мгновение он молчал.
— Я когда-то знал девушку, которая жила за водой, — сказал он, — ее звали Клаудия.
Элоиза улыбнулась и снова устроилась поудобнее.
— Ты что, влюбился в шведку?
— Нет, говорю же, она из Глюксбурга. Она была немкой! — Он указал на пролив. — Она работала там летом на каком-то… да, наверно, это был летний фестиваль, которые устраивали для нас, когда я работал в Бенниксгорде.
— Но мы сейчас в Драгере, Ян. А по другую сторону пролива находится Швеция. Не Германия.
Старик сощурил глаза и резко повернулся к Элоизе, как будто собирался ударить ее. Затем по его лицу пробежало облачко, и он отвел взгляд в сторону.
Он медленно кивнул:
— Ну да. Действительно. Швеция.
— Да, я знаю, что ты родился и вырос в Южной Ютландии, но сейчас ты живешь в Драгере, и уже много лет живешь.
Элоиза видела, что он вот-вот снова погрузится в трясину слабоумия.
— Не расскажешь мне немного о Ринкенесе? — спросила она, чтобы помочь ему удержаться на плаву. — Когда вы с Алисой переехали оттуда?
Что-то неопределенное мелькнуло на лице Яна Фишхофа, и он встретился взглядом с Элоизой.
— А твоя дочь? — спросила она. — Напомни, как ее имя?
С силой, удивившей Элоизу, Ян Фишхоф потянулся через стол и схватил ее за руку. Его глаза вдруг округлились, а взгляд заметался от волнения.
— Ты веришь в Бога? — прошептал он.
— В Бога, — повторила Элоиза спокойным голосом. Она мягко высвободилась из его хватки и взяла его за руку. Она стала водить большим пальцем по венам на тыльной стороне его ладони, пытаясь успокоить. — Это сложный вопрос.
Элоиза с детства ходила в Мраморную церковь[2], и это всегда было ее особое место, ее «островок безопасности». Она никогда не приходила на обычные церковные службы, но бывала в храме по несколько раз в месяц, и ноги всегда вели ее «домой» — на узкую винтовую лестницу колокольни. Там было безопасно и надежно, и много экзистенциальных вопросов возникало, когда она бывала там.
Но Бог?
— Во что-то я, конечно, верю. Между Небом и Землей должно быть нечто большее. То, что придает всему смысл, — сказала она, пожимая плечами. — А ты? Ты веришь в Бога?
Старик вздернул подбородок и сделал глубокий, болезненный вдох. Он крепко зажмурился и слегка покачал головой, но не ответил.
— Я думаю, мы отправимся в какое-то место, когда наше пребывание здесь окончится, — сказала Элоиза. — Назови его Царстви