Люцерис смущённо потупился.
— Я не нанесу тебе такую обиду, друг.
— Это не станет обидой, — возразил Геймон, беря его за руку. — Скорее, наоборот.
Дальше Люцерис мог лишь смотреть ему в затылок, позволяя Таргариену вести. Куда делась хвалёная храбрость флотоводца? Почему рядом с драконом он, сражавшийся с железнорождёнными, с пиратами на Ступенях, путешествовавший в Волантис и Тирош, неизменно пасует?
Геймон остановился у какой-то двери, глубоко вздохнул, отворил её. Вслед за ним Люцерис ступил в полутьму опочивальни.
— Геймон? — раздалось из дальнего угла комнаты, заслонённого высокой кроватью с пологом. — Это ты?
— Да, — отозвался Геймон, затворяя дверь. — Подойди сюда, Дейнис.
И Дейнис вышла к ним, облачённая в невесомые ночные одежды из дорнийского шёлка и плащ серебряно-золотых волос. Её тёмные валирийские глаза расширились при виде Люцериса.
— Значит, сон сбывается… — прошептала она, и серебряные ресницы затрепетали.
— Твои сны всегда сбываются, дорогая сестра, — сказал Геймон и отошёл к столу. Там он налил себе вина и залпом выпил полкубка.
Проводив его встревоженным взглядом, Люцерис мотнул головой.
— Я не могу предать друга.
— Но ты ведь не предаёшь его, — произнесла Дейнис, скользяще приближаясь к нему. — Ты делаешь друга счастливее.
— Не думаю, что это так, — возразил Люцерис, но не смог отшатнуться, когда тонкие пальцы девушки прикоснулись к морскому коню, вышитому на его дублете.
— Он не знает всей правды? — спросила Дейнис у брата. Геймон отрывисто покачал головой и прикончил остатки вина.
— Чего я не знаю, Геймон? — потребовал Люцерис.
— Что во сне Дейнис ты целовал меня так же, как и её, — Геймон резко повернулся, растерянный, с затуманенным лиловым взглядом. — Что ты был со мной, как и с ней. Что мы были втроём.
Быстрым движением Люцерис облизнул пересохшие губы. Драконы смотрели на него так по-разному, однако где-то глубоко внутри — одинаково.
Изящные пальчики Дейнис заскользили по широкой груди Велариона, поднялись к шее, прошлись по серебрящейся бороде. Люцерис перехватил её руку, но, встретившись взглядом с девушкой, почувствовал, что его решимость бороться всё угасает. Её желание резонировало у него в груди. Когда Дейнис привстала на цыпочки, чтобы поцеловать, Люцерис ответил.
Со стороны раздался шумный вздох. Отстранившись от губ Велариона, Дейнис безмолвно протянула руку к брату, и тот подошёл, позволяя пальцам сестры зарыться в его волосах. Другой рукой Дейнис сжала плечо Люцериса. Собрав в кулак всю знаменитую храбрость, он встретился взглядом с другом — и был оглушён чувством, плескавшимся в его глазах.
С тихим рычанием Геймон подался вперёд и впился в губы Люцериса поцелуем настолько жарким, что стало трудно дышать. Одной рукой Люцерис прижал Геймона к себе, другой притянул ближе Дейнис, принявшуюся покрывать поцелуями шею брата-мужа. Всё происходящее было чистой виды безумием — но сами по себе драконы и были безумием, а в Таргариенах их кровь сильна. В ней — древняя магия, и не ему, Велариону, противиться ей.
И Люцерис сдался на милость пламени, рвущему прочь его одежду.
Рассвет занимался, холодный и безмятежный. Полулёжа, укутавшись в привезённые Селтигаром с Севера меха, Дейнис с сонной улыбкой смотрела на мужчин в своей постели. Они уснули совсем недавно. Улыбнувшись шире, Дейнис убрала прядь со счастливого лица брата, легко прикоснулась к мускулистой спине Люцериса.
Дейнис Таргариен умела использовать свой дар предвидения. Ровно как и пользоваться верой других в него.
Переломный момент
После трёх долгих лет зима, наконец, ушла, но не бескровно. Холода забрали мать и двоюродных сестёр Геймона, а страшнейший буран сломал крылья и разбил о камни голову одного из драконов, рискнувшего взлететь навстречу стихии. Когда об этом стало известно, Деймион, всадник того дракона и двоюродный брат лорда Таргариена, бросился в море. Несколько дней спустя его тело, прибитое к берегу и найденное рыбаками, было предано огню вместе с останками дракона.
Эти события подкосили старого лорда Эйнара. Пепел, оставшийся от погребальных костров родичей и первого потерянного на новом месте дракона, осел на его душе, и гордый лорд сделался неприветливым, замкнутым и скептичным. В его глазах читалась ненависть к замку, к острову, ко всей идее переселиться в этот далёкий край. Эйнар порой говорил с собой, вслух вспоминая красоты Валирии и возможное величие, которое Таргариены сдали без боя. Изредка корабли привозили письма из покинутого города — пропитанные желчью послания, в которых бывшие «друзья» потешались над старым Эйнаром и спрашивали, как ему пришлось по душе преддверие дикого Вестероса. После таких писем Эйнар надолго уходил в свои палаты, отказываясь покидать их днями. С каждым разом Дейнис и Геймон тревожились всё больше.
— Так не может продолжаться, — однажды сказал Геймон сестре. — Если и дальше будут приходить лишь недобрые вести, сердце отца не выдержит. Мы должны что-нибудь предпринять.
— Что мы можем? — удручённо вопросила Дейнис.
— Мы можем… — Геймон замолчал, задумался, затем проговорил: — Мы с тобой можем подарить ему внука. Наследник станет для отца отрадой.
— Я хочу в это верить, — прошептала Дейнис и взяла брата за руку.
Они трудились неустанно, и к тому времени, как снег окончательно сошёл с Драконьей горы, живот Дейнис округлился. Малочисленные пережившие зиму Таргариены возрадовались, однако главе дома новости не принесли покоя.
— Если этот ребёнок и родится, он всё равно быстро умрёт, — мрачно объявил лорд Эйнар. — Этот остров не терпит драконов.
— Не говори так, отец! — воскликнул Геймон, крепко сжимая кулаки.
— Я говорю правду, — отозвался Эйнар. — Ступайте, дети мои, и доживайте свои дни. Но ежели в вас остался рассудок — бегите с этого острова, бегите далеко и не возвращайтесь.
— Так мы и поступим! — в ярости заявил Геймон и повернулся спиной к отцу.
В тот же день он закрепил седло на Нейракс, драконе матери, которого объезжал с самой её смерти, и прикрепил к нему немногочисленное имущество. Молодой Балерион возмущённо закричал из своего вольера, и Геймон с большим трудом заставил себя продолжить сборы. Если бы не обстоятельства, он непременно бы дождался дня, когда Балерион вырастет достаточно, чтобы нести всадника. Однако как раз времени у Таргариена не было.
Геймон и Дейнис поднялись в небо на закате. Выбежавший во двор дядя Эйликс, иссохшийся и поседевший, попытался заставить их остаться, однако Геймон всё равно направил Нейракс вверх. Сделав круг над Драконьим Камнем, Геймон повернул дракона на юго-запад. Дейнис тихо плакала, уткнувшись носом в плечо мужа.
Быстро преодолев пролив, Нейракс резко спустилась во двор сонного Высокого Прилива, напугав стражу и слуг. Кто-то зазвонил в тревожный колокол, но сильный голос прервал суету стражи:
— Опустить оружие! — Люцерис сбежал во двор, стремительный, как порыв зимнего ветра. Соскочив со спины Нейракс, Геймон бросился было к нему, но замер спустя три шага. Люцерис остановился перед ним и коротко поклонился.
— Геймон, Дейнис, — произнёс он. — Что привело вас на Дрифтмарк?
— Где мы можем поговорить приватно? — спросил Геймон.
Прежде чем ответить, Веларион выразительно посмотрел на дракона. Через мгновение поглощённый своими мыслями Геймон осознал его беспокойство и освободил Нейракс от седла, после чего отпустил дракониху на охоту. Геймон знал, что она вернётся, когда насытится, а потому попросил Люцериса передать страже приказ быть бдительными, но не паниковать — дракон не тронет тех, кто помогает всаднику. Веларион явно был не в восторге, но не стал перечить.
Препоручив вещи Таргариенов слугам и дав указание приготовить лучшую комнату, Люцерис провёл друзей в свои покои. По просторной комнате разгуливал солёный ветер, пропитавший запахом моря потолочные балки, мирийские ковры и занавеси из бледно-голубого полотна. В отличие от Драконьего Камня, в Дрифтмарке не пахло огнём.
— Что случилось? — спросил Люцерис, когда слуги подали фрукты и вина, и друзья остались одни. — Всё ли в порядке с вашим лордом-отцом?
— Нет, — ответила Дейнис устало. — Отец нездоров, Люцерис, однако не телом. Его душа страдает после всего, что мы пережили в эту зиму.
— Не удивительно, — проговорил Люцерис, обеспокоенно глядя на друзей, ожидая узнать главное.
— Именно поэтому мы прибыли, — сказал Геймон. Ярость больше не была властна над ним — наследник Драконьего Камня горел суровой решимостью. — Мы должны доказать отцу, что величие нашего дома лежит здесь, на западе. Мы должны принести отцу победу, Люцерис.
Глубокая морщина залегла меж бледных бровей Велариона.
— Это нужно как следует обдумать, — сказал, наконец, он. — А пока будьте моими гостями.
Так молодые Таргариены стали гостями Веларионов Дрифтмарка. Для драконьих лордов это было первое пребывание в крепости, никогда не бывшей частью мощи Валирии. Да и сами Веларионы, давно покинувшие древнюю родину, мало походили на её аристократию. В первую очередь в глаза Таргариенам бросилось отсутствие рабов.
— Все ваши слуги — свободные люди? — удивилась Дейнис за ужином, присмотревшись к подававшим на стол и не заметив на них ошейников.
— Разумеется, — холодно проронила леди Присцилла Веларион, урождённая Селтигар. Как и Таргариены и Веларионы, её дом уходил корнями в Валирию, однако Селтигары свою кровь разбавили. Леди Присцилла была приземистой, пшеничноволосой молодой женщиной с широкими бёдрами. Наблюдая за ней, Геймон поймал себя на мысли, что Люцериса нельзя винить за желание других женщин, кроме жены.
— К западу от Эссоса нет работорговства уже много столетий, — пояснил Люцерис. — В Вестеросе старые и новые боги относятся к рабству одинаково неприемлемо.
— Однако же вы — потомки Валирии, — заметила Дейнис, продолжая рассматривать служанку. Та стояла поодаль, опустив голову, однако костяшки её пальцев, сжимавших ручку графина с вином, выразительно побелели.