1919 г.)
Тихое начало
Первые месяцы 1919 года не предвещали бури, которая разразится в губернии в начале лета. Можно сказать, что в январе и феврале, несмотря на продразверстку, было тихо и причины для столкновений были совсем другие.
Скажем, решила советская власть собрать весь нетрудовой элемент губернии в Тверь, в трудовую роту, ибо нечего, когда весь народ бьется за собственное счастье, не участвовать в общей битве. 20 января, выполняя это распоряжение, Киверический волисполком (Бежецкий уезд) собрался отправить в губернский центр местного священника. Возмущенный этим председатель сельсовета деревни Чернеево Дмитрий Морозов собрал сход, который в полном составе, человек триста, отправился в Киверичи. Где крестьяне и потребовали оставить священника в покое и распоряжение отменить, называя советских служащих нехорошими словами и угрожая. Правда, до столкновения дело не дошло: после агитации народ разошелся по домам. Это не помешало бежецкой милиции арестовать тринадцать человек и передать в ЧК[198].
11 февраля в Борзынской волости Вышневолоцкого уезда тоже произошло столкновение из-за мобилизации священников в трудовую роту, а также по причине общего недовольства кампанией по вскрытию мощей. Несколько советских работников были избиты. Есть сведения о том, что соседей поддержали жители Бараньегорской и Поведской волостей Новоторжского уезда, но как именно – сказать сложно. На подавление выступления был отправлен отряд вышневолоцких милиционеров в количестве пятнадцати человек. Он арестовал по указанию волисполкома трех человек, еще двое зачинщиков бежали. На волость (точнее, на сорок наиболее обеспеченных жителей) была наложена контрибуция в 100 тысяч рублей[199].
В феврале в Олехновской волости Вышневолоцкого уезда из-за тревожной обстановки было объявлено осадное положение[200]. Что вынудило волисполком принять такое решение – неизвестно.
А вот в Чижевской и Поречской волостях такое же решение было принято после столкновения местных крестьян с продотрядом. 14 февраля в Поречье прибыли подводы за хлебом, направленные из волостного ссыпного пункта. В волости хватало своих голодающих, и такое событие вызвало возмущение крестьян, собравшихся на базаре. Подводчики и возглавлявший их инструктор уездного продкома Свитков были избиты и отправлены восвояси.
Про это узнали в соседней Чижевской волости, местные коммунисты решили ликвидировать выступление своими силами и отправились в Поречье арестовывать контру (в итоге арестовали весь волостной исполком). Но там собралась огромная толпа, до трех тысяч человек, были стычки без применения оружия, нескольких коммунистов серьезно избили, в том числе бывшего председателя комбеда Зайцева. Точного подтверждения информации некоторых источников о том, что один коммунист был убит, нет. Однако дальше этих стычек дело не пошло. Более того, волостное собрание решило отправить ходоков в Москву, чтобы узнать, правильно ли действует местная власть, отбирая хлеб.
В это время в волостях находились агитаторы уездного агитпросвета Леший и Евстигнеев (запомним эти фамилии, через пару месяцев они будут упомянуты не где-нибудь, а в постановлении ЦК партии большевиков), которые и отправили в уезд телеграмму о восстании. Из Бежецка были направлены два отряда, в общей сложности до шестидесяти человек, с пулеметами. В Чижевской и Еськовской волостях мобилизовали коммунистов. Продвигался отряд медленно, не желая вступать в столкновения с толпами, ждали, когда крестьяне разойдутся. В итоге рейд по мятежным волостям затянулся до 19 февраля, когда прошел волостной митинг, был распущен реввоенсовет и власть передана Лешему и Анисимову с поручением переизбрать совет, перерегистрировать коммунистов в Поречье, а заодно наладить сбор продуктов и борьбу с дезертирством[201]. К чему это привело – узнаем позднее. Судьбу арестованных за это выступление и даже их количество установить не удалось.
В те же дни схожие события происходили в Дорской волости Новоторжского уезда. 14-го числа в деревне Бирючево был разоружен и изгнан продотряд из коммунистов, которые пытались изъять хлеб, описанный в 1918 году местным комбедом. На собрании крестьяне решили не допускать вывоза хлеба, а голодающих снабжать по твердым ценам – 30 рублей за пуд овса. Обратились в соседние деревни, все пообещали помощь, если продотряд вернется. Еще бы, ведь ходили слухи (надо полагать, не лишенные оснований – начальник станции Калашниково вспоминал, что отбирали даже хлеб, предназначенный для обеспечения бедноты), что все выгребают подчистую, оставляют по 10–15 фунтов на месяц вместо положенного по советским нормам пуда на едока.
Новый отряд не заставил себя ждать и приехал в ночь с 17 на 18 февраля. По набату собрались жители пяти деревень, а также еще двух из Песчаницкой волости Вышневолоцкого уезда, винтовки опять отобрали, но бить не стали, хотя были крики и «расстрелять», и «сжечь»: очень уж уговаривал этого не делать местный милиционер Яковлев. Он же добился, чтобы вернули шестнадцать из двадцати восьми отобранных винтовок. И в благодарность землякам отправил телеграмму в ГубЧК. Откуда прибыл отряд из пятидесяти человек во главе с самим председателем губернской чрезвычайки (до того коммунисты в Калашникове организовали свой отряд и взяли по деревням нескольких заложников). Но все, кто мог, уже сбежали, оставшееся оружие также не нашли. Очевидно, что столкновения были, поскольку в отчете уездной милиции говорится о двадцати избитых в отряде. Чекисты арестовали двадцать три человека и увезли в Тверь. Через несколько дней отпустили пятнадцать, судьба остальных неизвестна. Это восстание – одно из первых, в котором упоминается активное участие дезертиров[202].
Весна: голод и дезертиры
Весна и начало лета – всегда самое голодное время в деревне, а уж в условиях продразверстки крестьянам впору было протягивать ноги. Поэтому основная масса столкновений в этот период происходит из-за продовольственного вопроса. Кроме того, ретивые советские служащие и деревенские большевики не раз получали по шапке от крестьян за проведение в жизнь антицерковных декретов. Ну и советская власть не уставала придумывать новые повинности – например, поголовную подводную. Что тоже деревенских жителей не радовало – мало того что лошадь отвлекается от хозяйственных дел, так еще ведь никто на ее прокорм ничего не выдает и сбрую чинить не собирается.
И самое главное – в деревне в это время формируется новая сила: дезертиры. Именно они подняли самую мощную волну восстаний в истории губернии летом 1919 года. А пока бежавшие с фронта и тыловых частей не особенно прячутся, создают свои организации, живут в деревнях, притом что никакие нормы обеспечения продуктами, оставляемыми крестьянам по продразверстке, на них не распространяются. А значит, голод только усиливается.
Как отмечал Вышневолоцкий исполком, с весны из-за голода происходит масса выступлений и восстаний, которые быстро ликвидировались[203]. Такой же была ситуация по всей губернии, сколько-нибудь крупных выступлений почти не было, зато мелких – море. И если сначала власть обвиняли только в плохой продовольственной работе, то вскоре начинали звучать и политические требования.
3 марта в Талицкой волости Осташковского уезда собрали сход, чтобы решить вопрос о сборе денег для централизованной закупки картофеля. Надо было собрать 35 тысяч, но даже некоторые большевики выступили против: не было доверия к местному исполкому, поскольку даже собранное зерно перегоняют на самогон. Интересно, что наряду с заведующим ссыпным пунктом Стволыгиным, комиссарами Колышевским и Боковым в этом обвинили… священника Никитина. Кроме того, практиковалась выдача зерна с ссыпного пункта для проведения вечеринок! В итоге собрание постановило изъять ключи и описные книги в исполкоме, ссыпном пункте и лавке потребительского общества, выбрало трех представителей во главе с председателем ячейки большевиков Ильей Фадеевым, которые и реализовали волю собравшихся. Советские служащие сопротивляться толпе, которая ходила с уполномоченными, даже не пытались. Правда, уже на следующий день в Тальцы прибыли чекисты, которые все вернули на круги своя[204].
6 марта в Суворовской волости Кимрского уезда толпа более тысячи двухсот человек пришла в волостной продком с требованием выдачи хлеба. В амбаре обнаружилось всего 100 пудов овса, который раздали тем, кто не получал продуктов больше двух недель. Понятно, что остальные этому не обрадовались, посыпались обвинения волпродкома в бездействии и требования упразднить его. Правда, волнения ничем не закончились, толпа разошлась[205].
А когда местная власть пыталась что-то сделать для уменьшения голода, то вмешивались вышестоящие инстанции, которым было не нужно никакое самоуправление. В Первитинской волости Тверского уезда волостной земотдел постановил выдать сено крестьянам, поскольку начался падеж скота. Почему-то это решение пришлось не по душе губернской власти, и в волость был отправлен отряд милиционеров во главе с начальником губмилиции Боковым. Собравшиеся жители категорически отказались возвращать сено, равно как и признавать право губернии вмешиваться в их дела. Не помогли даже угрозы арестовать несогласных. Более того, крестьяне отказывались кормить милиционеров, продукты пришлось добывать революционным путем: по крынке молока и фунту хлеба на троих, а также картофель. А заплатить за все Боков предложил тем, кто получил сено. Все правильно: молока дай, а чем ты будешь корову кормить – твоя забота. Интересно, что наутро крестьяне уже сами собрались и решили сено не отдавать – пусть суд решает, кто прав, кто виноват. В ответ товарищ Боков арестовал активно выступавших братьев Максимовых, после чего крестьяне поняли, что против лома нет приема. А по большому счету, случай примечательный: правовая культура крестьян была куда выше, чем милиционеров. Интересно, что по итогам рейда Бокова обвинили в грубости и превышении полномочий, даже завели дело, которое, как обычно, закончилось ничем[206].
Ну да что мы все про продовольствие, не хлебом единым жив человек. Советская власть про духовное не забывала и продолжала активно отделять церковь от государства. Вот, например, в Змиевской волости Бежецкого уезда 3 марта местные большевики решили отобрать у священника дом. Почему? А у него их два, в то время как коммунистам собираться негде, пусть делится. Вот только местные крестьяне коммунистов не поддержали, собрались и потребовали ни много ни мало закрыть совет, а членам исполкома и большевикам – сдать оружие. Тут же совет был переизбран под крики «бей большевиков». Последние пытались стрелять, но толпу это не напугало, и им пришлось бежать в соседнюю Толмачевскую волость. Откуда пришел отряд местных коммунистов, который с ходу открыл стрельбу в воздух. Крестьяне разбежались, пытались ударить в набат, но в колокольню тоже полетели пули. Вскоре прибыли милиционеры из уезда, арестовали двадцать два человека во главе со священником[207]. Чем закончилось следствие, был ли суд – неизвестно.
А во Ржевском уезде, в Толстиковской волости, 8 марта агитаторы, явившиеся с договорами об отделении церкви от государства, в одном погосте были посланы, а в другом избиты. После чего уком партии постановил провести в волостях целый ряд воспитательных бесед[208].
В Тверском уезде, в Никольской волости, 30 марта волостной совет решил собрать по два человека от каждого села, чтобы оформить решение о передаче книг записи рождения, крещения (!) и похорон в свое ведение. В этот день местный священник Рождественский после службы, на которой было до четырехсот человек, сообщил эту новость прихожанам. Что в ответ стал кричать народ? Послушайте: «Не надо нам никаких советов», «Церковь мы не отдадим», «Пойдемте к совету, подожжем его». И пошли. На уговоры местных служащих и товарища Склизкова (того самого, чье имя до сих пор носит одна из улиц в Твери) не поддались, а пустили в ход кулаки. Попало и Склизкову, а местному председателю Кустову разбили лицо в кровь. Били и местных коммунистов. После чего народ успокоился и потребовал выпустить семь арестованных за неуплату чрезвычайного налога, что и было испуганными совслужащими сделано.
Но расходиться крестьяне и не подумали, толпа росла, стали требовать переизбрания волостного совета и даже выбрали председателем собрания священника. Правда, ничего не решили и беспрепятственно отпустили Склизкова в Тверь, хотя последний обещал прислать отряд с пулеметами. И прислал. Совет, понятное дело, восстановили, а на волость наложили десятитысячную контрибуцию. Неизвестно почему, но на съезде сельских советов в Никольском 6 апреля основными инициаторами выступления объявили дезертиров[209]. Про их организацию в волости в это время ничего не известно, очевидно, их просто было немало в селе, как, впрочем, и везде в то время.
А в начале апреля выступления против антицерковной политики пошли одно за другим. 7 апреля в Филипповской волости Бежецкого уезда на общем собрании прихожан в селе Бежецы были избиты представители волостного совета, разъяснявшие положения Декрета об отделении церкви от государства и собиравшиеся принимать церковное имущество. Выступление было ликвидировано местной милицией, арестовано четыре человека. 9 апреля в Рождественской волости Корчевского уезда отмечалось волнение на религиозной почве, для подавления которого были высланы агитаторы с отрядом. Часть участников движения оштрафовали, часть арестовали и отправили в уездный центр. В Кузнецовской волости Вышневолоцкого уезда также было зафиксировано столкновение на религиозной почве – сначала на общем собрании обсуждали продовольственный вопрос и даже решили послать ходоков в центр, а потом стали задавать вопросы, почему выносят иконы из исполкома. Закончилось тем, что местных коммунистов и исполкомовцев избили, те разбежались и запросили помощь из уезда. Прибывшему отряду применять оружие не пришлось. Было арестовано двенадцать человек[210].
В Домославской волости Вышневолоцкого уезда «крестьяне потребовали повестить в школе иконы с угрозой для учащих, в случае неисполнения их требования, то крестьяне сами повесили иконы в школе, а также отказались от подписания договоров по передаче церковного имущества группам верующих с угрозами по адресу представителей местного Совдепа, командированных для заключения договоров с верующими»[211].
Хватает и обрывочных сведений о выступлениях и конфликтах. Например, в марте в Могочской волости был конфликт с продотрядом из Красного Холма, который закончился разгоном волисполкома и созданием реввоенсовета. Из-за чего был конфликт, почему дело было предано в ревтрибунал – неизвестно[212]. Или 25 марта на 60 верст вокруг Осташкова ввели осадное положение. Почему – тоже выяснить не удалось[213]. Лишнее подтверждение тому, что известные выступления и восстания – только часть большого крестьянского движения против власти.
Ну и ладно бы только впроголодь заставляла власть жить деревню да вековые устои рушила. Но ведь на основу хозяйства стала покушаться – на лошадей. Дескать, стране лошади нужнее, потому и ввели всеобщую подводную повинность. Надо государству чего-то куда-то везти, тот же отобранный у тебя хлеб – ты его и вези. А еще ведь был и чрезвычайный революционный налог…
В конце марта в Кашинском уезде недовольство этой новой повинностью вылилось в то, что в Матвеевской волости все жители до единого отказались предоставлять подводы. Агитация членов уездного исполкома результатов не дала. 26 марта уездная власть созвала собрание председателей сельсоветов, но на него пришло около полутора тысяч человек, которые избили кашинских агитаторов, пытавшихся арестовать девятерых «зачинщиков». А в ответ на их выстрелы из револьверов из толпы тоже открыли стрельбу. После чего совслужащие спешно ретировались. А народ разгромил помещение исполкома, порвал бумаги, да и прихватил двадцать девять винтовок (по другим данным – тридцать четыре).
На следующий день в волость прибыл отряд милиционеров и чекистов во главе с председателем большевистского укома Потемкиным, а для надежности вызвали коммунистов из трех соседних волостей. Арестовали девяносто человек, которых отправили в Кашин. Правда, немало из них почти сразу же отпустили – обычная практика после повальных арестов. Подводы, понятное дело, пришлось предоставить, а чем закончилось дело – неизвестно, хотя Кашинская следственная комиссия в апреле 1919 года передала дело в ГубЧК и предлагала расстрелять двух человек. И видимо, немало народа оставалось в это время под арестом, поскольку жители девяти деревень направили в местную газету покаянное письмо с просьбой собрать волостной сход и во всем разобраться[214].
В целом в волостных исполкомах (да и в других, но про их деятельность крестьянство не сильно было осведомлено) и после комбедовской эпохи было достаточно людей, гораздых при случае переложить в свой карман то, что было отобрано у соседей. В Макаровской волости Весьегонского уезда после сбора продразверстки и чрезвычайного революционного налога члены местного исполкома потихоньку растаскивали собранное. Но в деревне ведь ничего не утаишь. И 22 апреля к исполкому пришла немаленькая толпа (источники называют цифры от трехсот до тысячи человек), требовавшая вернуть реквизированное, а заодно то ли переизбрать, то ли разогнать, то ли вообще расстрелять членов исполкома. Советские работники сочли за благо разбежаться и обратиться за помощью в уезд. В тот же день отряд местных милиционеров вернул им власть, но одновременно из уезда, откликнувшись на чаяния народа, прислали ревизионную комиссию, по результатам работы которой уже 29-го числа весь исполком отправили в отставку. Правда, были ли наказаны его члены за свои махинации, неизвестно. Равно как и о наказании участников выступления, хотя расследование по нему Весьегонская следственная комиссия вела. Под влиянием этих событий в селе Большое Овсянниково той же волости местные жители отобрали хлеб у коммунистов и некоторых избили[215].
В том же уезде в Мартыновской волости 30 апреля на собрание представителей сельсоветов тоже пришла толпа крестьян, которые потребовали решать вопросы общим сходом. Председатель волисполкома Градов пробовал отнекиваться, ссылаясь на запрет проводить собрания из-за угрозы эпидемии. Но граждане пообещали ему ущерб здоровью вовсе не от микробов, и собрание было открыто. Но как собрание… Народ дал волю эмоциям: кричали, что никаких повозок и упряжи власти не дадут, потому что она только грабит деревню. Любопытно, что и здесь волостных советчиков обвиняли в том, что они растащили революционный налог и все собранное по продразверстке, требовали всех их арестовать.
И отправить арестованных на войну, чтобы их там белые передавили, а самим туда идти нечего и сыновей пускать. Советские работники сочли за благо отойти в сторонку, а народ – переизбрать их. На замечание Громова, что это незаконно, пообещали всех утопить. Из Весьегонска отправили отряд, который и навел в волости порядок, а дело было передано в следственную комиссию[216]. Следов его найти не удалось.
Куда интереснее были события в Ильинской волости Кимрского уезда. Здесь 27 апреля инструкторы-агитаторы из Кимр рассказывали на митинге о том, как советская власть полюбила среднее крестьянство, как она побеждает врагов на Восточном фронте и что скоро грядет мировая революция. Пока лилась вода – слушали вполуха, а потом агитаторы зачем-то затронули тему разложения местных работников. Вот тут-то и началось. Давайте послушаем мнение народа: «Долой коммунистов, да здравствует тов. Ленин и большевики. Коммунисты грабители, воры и т. д.», «Коммунисты шкурники, людей посылают на фронт, а сами грабят», «Да здравствует советская власть и большевики, – долой коммунистов, так как большевики раньше защищали интересы крестьянства, а коммунисты только грабят», «Нас второй год кормят словами и дают обещания, которые не выполняют. Новая власть нам ничего не дала, и мы ее не желаем», «Не только Колчак, но сам черт лучше большевиков». Кто-то из местных жителей решился выступить и заявил следующее: на местах не соблюдаются директивы центра, везде во власть стараются проводить коммунистов, а Ленин сказал, что нужно выбирать и меньшевиков, эсеров как честных идейных людей, а не казнокрадов-чиновников, которых много среди коммунистов. Мы в деревне находимся в тисках, декрет о льготах среднему крестьянству не выполняется, массовые притеснения.
После этого пошли и другие выступающие: при советской власти очень трудно жить, нельзя говорить о своих нуждах, сразу грозят стенкой. Крестьянство несет все тяготы, а городские рабочие бездельничают, получают громадные оклады. В Кимрах давали по 2,5 аршина мануфактуры, а нам по 9 вершков плохой. А получили по 3,5 аршина спекулянты, в том числе комиссары и советские служащие. Крестьяне говорили то, что советские работники не могли принять: «Все зло от того, что нет свободы провоза и свободы торговли».
Вдоволь накричавшись и ограничившись угрозами побить агитаторов, граждане разошлись. Занятно, что сами агитаторы признавали, что жалобы на самоуправство и беспредел местных советских работников и коммунистов поступают отовсюду, а иные комиссары по отношению к населению превосходят прежних чиновников. И при этом очень характерный момент: раз масса была безоружна и ни на кого не напали, то и вреда советской власти нет[217].
Мелкие выступления в апреле – мае также зафиксированы в Становской волости Ржевского уезда (толпой разграблен ссыпной пункт), в Лугининской волости Вышневолоцкого уезда (на продовольственной почве, арестовано восемьдесят человек), в Братковской волости Старицкого уезда из-за изъятия 5 фунтов арестовано три человека[218].
В целом по губернии как будто наступило затишье, что дало основание председателю ГубЧК Виноградову в докладе на заседании губисполкома 30 мая говорить о том, что вся буржуазия раздавлена и ждать выступлений с ее стороны не приходится (притом что таковых и не было), а если и будут отдельные вспышки, то только в деревнях на почве голода[219]. Ошибался главный губернский чекист, не видя угроз ни из городов, ни от дезертиров. А они реализовались буквально в течение пары-тройки недель, о чем речь пойдет дальше.
А пока расскажу о том, что происходило в Поречской и Чижевской волостях Бежецкого уезда, где, как помним, власть была передана революционным товарищам под руководством недобитых местных анархистов во главе с неким Лешим. Два месяца эти отряды гуляли на всю катушку, под видом взыскания контрибуций грабили крестьян, порой выгребая все продукты подчистую. Доходило дело до порок и даже самочинных расстрелов. Сколько бы продолжалась эта вакханалия – неизвестно, но тут советская власть решила дружить со средним крестьянством, а чтобы проверять эту дружбу, направила эмиссаров на места. В Тверской губернии им был редактор газеты «Беднота» Сосновский. Что он тут натворил и чем его деятельность закончилась – тема для отдельного рассказа. В данном же случае его вмешательство пошло крестьянам на пользу – по телеграмме самого товарища Калинина в середине апреля анархистов арестовали, отряды разогнали, а в уезде устроили большую ревизию всего и вся[220]. И народ был готов в ноги кланяться советской власти. Правда, далеко не везде. Совсем скоро губернию захлестнула самая мощная волна восстаний и забастовок.
Зеленые пробуют силы…
Весной 1919 года власть хоть время от времени и беспокоила дезертиров, но это были разовые, несогласованные акции, зачастую без применения силы, когда деревенских парней пытались заставить добровольно вернуться в части. Понятно, что особого успеха это не имело, но и поводов для выступлений и восстаний у зеленых не было. Да и организации их только складывались.
Тем не менее в апреле – мае зафиксирован целый ряд вспышек, которые произошли в тех уездах, которые позже были охвачены восстаниями.
В середине апреля в Раевской и Лугининской волостях Вышневолоцкого уезда около ста дезертиров захватили волисполкомы и похитили оружие (семь винтовок, два револьвера и две гранаты). Местный военкомат не решился использовать только свои силы, вызвал отряд из Рыбинска в триста человек. Но дезертиры благоразумно боя не приняли и разбежались по лесам. Арестовано было всего двенадцать человек[221].
Серьезнее были события в начале мая в районе Спировской, Выдропужской и Домославской волостей. В апреле здесь стали скапливаться дезертиры, бежавшие из Зубцовского гарнизона из-за плохого питания (вместо 1 фунта хлеба в день выдавали только треть, да и то не всегда, приварка зачастую вообще не было), красноармейцы были даже вынуждены просить милостыню по деревням. 26 апреля в Домославской волости дезертиры и поддержавшие их крестьяне ворвались на заседание местной большевистской ячейки. Избили тех, кто не успел выпрыгнуть в окна, разгромили коммунистический клуб. На следующий день пытались захватить совет и ссыпной пункт, но, поскольку из-за праздника все было закрыто, двери решили не ломать, а собраться уже 29-го числа, о чем сообщили в соседние волости.
Неизвестно, состоялось ли это собрание, но 7 мая на заседании президиума уездного исполкома комиссар охраны 5-го района Щербаков доложил о возможном восстании в этих местах. Однако никаких мер принято не было, ограничились запросом в волости для подтверждения сведений. А на следующий день стало известно о начавшемся выступлении в Спирове (в чем оно заключалось, не ясно – источники говорят о «беспорядках»), в котором приняло участие до восьмисот человек, пошли слухи о возможном выступлении в городе. Были подняты чекисты, направлена разведка, которая запросила отряд. В мятежные волости отправился военком Кузнецов с конницей и пехотой, в помощь ему вскоре прибыли силы из Твери. Никаких столкновений не было, арестовали всего шесть человек, основная же масса разбежалась по лесам[222].
В Осеченской волости во второй половине мая было небольшое выступление дезертиров и крестьян против мобилизации, но здесь до столкновений не дошло, все успокоились после агитации, а репрессии ограничились арестом пяти дезертиров[223].
А вот 5 июня, буквально за неделю-другую до начала крупных восстаний, которые охватили и Вышневолоцкий уезд, начались обрывы телеграфных проводов дезертирами, приезжающие для ремонта бригады прогоняли и отбирали инструменты. Пришлось выслать отряды[224], действия которых вскоре и послужили отправной точкой для начала восстаний.
Вторым крупным центром скопления дезертиров стала Горицкая волость Корчевского уезда и прилегающие к ней территории. Уже в конце марта здесь сложилась организация дезертиров, которых было несколько сот человек. 27 марта отряд уездной милиции во главе с начальником Дроздовым прибыл в волость и пытался с помощью ночных обысков провести аресты. Но никого милиционеры не обнаружили. Зато в каждой избе им говорили, что скоро они «наскочат» на сопротивление. На следующий день обнаружилось, что связь с уездом прервана – оборваны телеграфные провода. А вскоре у деревни Чухово произошло вооруженное столкновение с отрядом зеленых, примерно в тридцать человек, троих из которых задержали, один был ранен. После этого милиционеры вновь перешли к тактике внезапных налетов на деревни, но за 9 дней задержали всего тридцать человек и несолоно хлебавши вернулись в Корчеву.
Уездный исполком решил ввести в волости осадное положение и передать власть ревкому. Тот рьяно взялся за дело, проводил аресты, изъятия оружия и продуктов в семьях дезертиров, накладывал штрафы. И уже 12 апреля организация зеленых согласилась на переговоры и отправку в части после Пасхи. Но военком Ворохов решил ускорить события, выехал в волость с отрядом с пулеметами, собрал дезертиров якобы на митинг, а потом задержал до ста человек, причем при задержании один дезертир был убит, несколько ранены. После этого началась добровольная явка, в уезд отправили сто двадцать человек[225].
13 апреля Ворохов доносил в Бежецк о наличии связей между корчевскими и бежецкими зелеными (соответственно Горицкая и Ильигощинская волости), требовал организации совместной борьбы с ними[226]. Но в это время у бежецких коммунистов были другие заботы: выступление дезертиров в Кострецкой и Рыбинской волостях в ночь с 10 на 11 апреля. Из-за чего оно началось, доподлинно неизвестно, но, скорее всего, также было вызвано облавами на дезертиров. Отряд зеленых, возглавляемый подпрапорщиком Васильевым, двинулся к станции Максатиха (отметим, что действия аналогичны событиям в Вышневолоцком уезде, где повстанцы также скопились на железнодорожной станции Спирово). Для чего они туда шли – неизвестно, поскольку по дороге были разогнаны отрядом из Бежецка, которому помог находившийся там же продотряд. Дезертиры, как обычно, разбежались по лесам, Васильев скрылся и не был найден[227].
В целом в большинстве волостей Бежецкого уезда скапливались дезертиры из зубцовских и осташковских частей. Есть сведения об организации зеленых в начале апреля в Филипповской волости, в Алешинской они обстреливали красноармейцев[228].
По другим уездам известно о выступлении в марте дезертиров в Савцынской волости, подавленном отрядом Кашинского уездного военкомата (очевидно, первое выступление дезертиров в губернии)[229]. В Осташковском уезде в мае было выступление в Павлюховской волости[230], в Калязинском для подавления пришлось даже просить помощь в Кашине. Было изъято оружие, арестовано несколько человек[231].
В целом в это время ведущая роль в повстанческом движении переходит к дезертирам, о чем ярко свидетельствуют более крупные выступления.
Коммунистов – скидывать повсеместно
До того как в начале лета власть повела на дезертиров решительное наступление, стычки с ними были редкими, факты организованного сопротивления отрядам по борьбе с дезертирством – единичными. Тем не менее и по весне случались интересные события, особенно когда попытки борьбы с дезертирством накладывались на поборы с крестьян. Посмотрим, что происходило в недалекой от Твери Тургиновской волости в марте 1919 года.
Местный волисполком, избранный в январе 1919 года, уже после завершения комбедовской эпохи, не рвался проводить в жизнь революционные декреты, отбирать у граждан по 5 фунтов с пуда муки за помол и собирать чрезвычайный революционный налог. И уж тем более ловить дезертиров, среди которых даже у председателя волисполкома Ивана Чурасова был родной брат. А большевиков в совете вовсе не было.
Нельзя сказать, что местные коммунисты не пытались изменить ситуацию: описывали товары в счет чрезвычайного налога, пытались провести решение о его взимании только с кулаков. Но исполком на это не пошел и даже описанные товары не реквизировал и торговлю не национализировал. Вызванная из уезда специальная комиссия 28 февраля попыталась провести перевыборы совета, но крестьяне отказались. А потому с ним разобрались революционным путем: 4 марта в волость прибыл отряд по борьбе с дезертирством. К нему присоединились местные большевики, ну и свергли исполком. Как и положено, выборов проводить не стали, а то ведь граждане выберут не тех, кого надо, даже бедноту не собирали, а создали на следующий день военно-революционный комитет, а заодно объявили в волости осадное положение (даже губревтрибунал позже признавал, что в этом не было никакой необходимости).
Но что же делал ВРК? А ничего, целый месяц только тряс крестьян с помощью вооруженной им бедноты на предмет выдачи дезертиров. При этом у семей дезертиров изъяли лошадей, а арестованных в основном… оставляли на месте. Бездействие по изъятию чрезвычайного налога объясняли отсутствием сил и неподчинением граждан[232].
Вскоре создали отряд и отправили по соседним волостям – Ильинской, Беле-Архиерейской и Быковской. Там про его появление знали, большинство дезертиров скрылись. При этом в Ильинской волости обнаружилась организация зеленых. Они окружили избу, в которой находился командир отряда Елисеев. Но у самих, видимо, не было ораторов, и они попросили руководителя местного культурно-просветительского кружка Макара Жукова поговорить с красноармейцами. Тот не отказался, даже выкурил с ними по папироске, но твердо попросил убираться и больше по ночам не ездить, пообещав на следующий день явку всей организации на переговоры. При этом зашел разговор о причинах дезертирства, и Жуков сказал очень правильную фразу: «Товарищ, да ведь плохо кормят солдат и плохо одевают, если б хорошо кормили и одевали, то, наверное, никто бы не побежал, ведь при Николае они все служили».
6 марта в Ильинском собрался митинг в семьсот человек, на котором даже президиум был из дезертиров, и постановили 15 мая всем сдаться и отправиться в Тверь, хотя первоначально просили месяц для улаживания дел[233]. Такие приемы дезертиры использовали часто, не собираясь выполнять принятых решений, а чтобы их просто на какое-то время оставили в покое. И действительно, в Ильинской волости больше почти никого не задерживали, а вот в Быковской было арестовано 128 человек[234].
Но пока шла борьба с дезертирами, сбор налога буксовал по-прежнему (а его должны были отправить в помощь голодающим). Тогда 28 марта на собрании этих самых голодающих было решено создать отряд и комиссию, потребовать от жителей внести пятифунтовый сбор добровольно. Дураков в волости не оказалось. И 30 марта реввоенсовет созрел до решительных действий: решил арестовать председателя исполкома и заведующего земотделом и прямо на базаре начал описывать хлеб. Понятно, что торгующие и покупатели стали разбегаться, тогда отряд открыл стрельбу в воздух. Гражданам волости очень не понравились такие действия, с чего и началось выступление.
По набату в Тургинове собралась серьезная толпа, местный отряд побросал винтовки и разбежался. Члены реввоенсовета тоже бежали, преследуемые крестьянами, несколько коммунистов и их родственников были избиты, в их домах проведены обыски, повстанцы повредили телеграфную связь, а на ночь выставили сторожевые посты.
Местные большевики даже не пытались искать поддержки в соседних волостях – ячейки везде были крохотными, и ходили слухи, что коммунистов будут «скидывать» повсеместно. 31 марта прошло волостное собрание, на котором так и не решили, какая власть лучше – то ли советская, то ли Учредительное собрание. Отряд чекистов с пулеметами из Твери, который был затребован местными большевиками из соседних волостей, разогнал собравшихся (интересно, что реввоенсоветовцы сразу запрашивали отряд, но телеграфист отказался посылать телеграмму без разрешения жителей). Также в волость позже пришли отряды милиции и даже коммунистический из Московской губернии[235].
Во время восстания определенную роль сыграла дезертирская организация: из Ильинской волости они привезли винтовки и патроны, а также отправляли своих представителей в три соседние волости для агитации о присоединении к движению[236]. Но успеха эти меры не принесли.
Восстановленный реввоенсовет из представителей ГубЧК и следственная комиссия арестовали тридцать человек, со стольких же взяли подписку о невыезде. Весь чрезвычайный налог был собран за два дня, на волостном съезде советов крестьяне отмалчивались и проголосовали за предложенную коммунистическую резолюцию. Суд по делу о восстании состоялся уже в августе. Приговор был довольно суровым: одного – к расстрелу, нескольких к условному расстрелу, большинство – к лишению свободы и только несколько человек оправдали[237]. Можно предполагать, что заключение в основном было заменено отправкой на фронт – в большинстве приговоров того времени фигурирует именно эта формулировка.
Кстати, добросердечного культработника Жукова арестовали 14 апреля и тоже хотели отдать под суд, хотя даже сотрудники комиссии по делам борьбы с дезертирством говорили, что он к организации дезертиров никакого отношения не имеет и даже на митинге агитировал их идти на фронт. ГубЧК обвинила его за процитированные выше слова в критике Красной армии, чего он не имел права делать как советский служащий. Были даже задействованы секретные агенты, чтобы выяснить, чем на самом деле занимается культработник Жуков и не враг ли. Но ничего нарыть им не удалось, да и куча сел приняли постановления на сходах, что, кроме как просветительской, никакой другой деятельностью он не занимался. Несмотря на это, дело было закрыто только по амнистии к годовщине революции, а Макара отправили туда, куда он телят не гонял, – на фронт[238]. Что тогда было равносильно обвинительному приговору.
Гражданскую войну прекратить
Пожалуй, нигде все претензии тверского крестьянства к советской власти в период весны – лета 1919 года не были выражены так ясно и четко, как в резолюции собрания населения Флоровской волости Калязинского уезда. Да и события, предшествовавшие ее принятию и последовавшие за ней, как нельзя лучше иллюстрируют отношения между властью и населением в то время.
Примыкавшие к Московской губернии уезды – Кимрский, Калязинский, Корчевской – в годы Гражданской войны оказались в особенно тяжелом положении. Крестьян, как таковых, здесь почти не было, все жили ремеслом и отходом в Москву. А тут, на тебе, революция, и никакой работы в столице, возвращайся в деревню и паши землю. И вноси продразверстку и прочие налоги. А с чего?
Вот какие данные приводятся не где-нибудь, а в докладе московского эмиссара Сосновского: из 13 тысяч населения Флоровской волости 7 тысяч голодает. Нет никаких промышленных продуктов, дошли до того, что оси телег смазывают сметаной, так как нет дегтя и машинного масла. И при этом пуд льняной тресты, основного сельскохозяйственного продукта в этой местности, стоит 40 рублей, а коробок спичек – 5 рублей. Нет дров, нет покосов, лошадей не хватает, корова в среднем одна на пятнадцать человек. И при этом, помимо продразверстки, наложено 580 тысяч рублей чрезвычайного революционного налога, из которого удалось собрать всего 140 тысяч. Живи и радуйся, крестьянин, благодари советскую власть. А Флоровская волость – строптивая, разоблаченного во взятках местного советского работника Виноградова погнали вон, так он устроился в уезде начальником отдела управления с понятными для волости последствиями. Ну и в целом в уезде никто и не думал отказываться от комбедовских методов: в советы выбирать только большевиков, если беспартийного выбрали – чтобы вступал в партию, а то не дадим работать[239].
Местный волисполком тем не менее особой активности в выполнении распоряжений советской власти не проявлял. Но в июне началась перепись лошадей и усилилась борьба с дезертирством. 14 июня в волости приступили к учету лошадей, который шел спокойно, было переписано 530 голов.
Но 17-го числа крестьяне двинулись не к переписчикам, а к волостному исполкому. Сбор был достаточно стихийным, и в основном народ просто шумел и высказывал представителям уезда все, что о них думает, в свободной форме: «Не хотим больше подчиняться, что чаша переполнилась нашего терпения, довольно пограбили, разорили крестьян и дожилися до мату. Крестьянин дай лошадь, корову, хлеб, а крестьянину фиг, мыла и того уже не стало, обовшивились, нет дегтя колеса мазать, сметаной мажем» (знаки препинания расставлены мной. – К. С.). Советские работники не придумали ничего лучше, как врать о том, что никто лошадей отбирать не будет, а все это так, для статистики. Но их подняли на смех, спросив: зачем тогда в бланках учета пишут, какую в обоз, какую в кавалерию? Крестьяне продолжали наседать на учетчиков: почему отбирают хлеб, почему грабят мешочников на железной дороге? А когда заговорили снова про учет, то мнение было однозначным: «Все закричали ни 1 лошади не дадим, ни 1 солдата». Напряжение нарастало с каждой минутой. Учетчика Валентина Шульгина схватили за галстук, сбили шляпу, насмехались над внешним видом, обыскали. Карточки учета отобрали, но не уничтожили до волостного собрания[240].
И собрание было уже организованным, по повесткам, разосланным по всем деревням. В то же время есть основания утверждать, что его подготовка началась как минимум на день раньше, более того, объявления направлялись в другие волости и в уезд. Уездный исполком знал об общеволостном собрании уже 16-го числа и запрашивал губернский военкомат о законности проекта постановления[241].
18-го числа в волость приехали секретарь уездного комитета большевиков Дулов, военком Плечиков и заведующий информационно-инструкторским отделом Гарлин. Им-то и досталась основная доля крестьянской ненависти, тем более что Дулов тоже не нашел ничего лучше, как явиться в деревню в галстуке. Там их встретила толпа из как минимум двух-трех тысяч человек. Первым приехал Дулов, его сразу схватили, обыскали, отобрали оружие и документы, избили до такой степени, что потом отливали водой, а когда очнулся – заперли в сарай и снова пошли на собрание. Когда показались Плечиков с Гарлиным, их приняли за разведку отряда и стали разбегаться. Понятно, что о подготовке к вооруженному сопротивлению речи не шло. Но когда крестьяне увидели, что приехали только два человека, то попытались захватить и их. При этом кричали: «Едут грабить, шарлатаны, разбойники». Военкома схватили и тоже избили, в том числе камнями и палками, второму удалось ускакать, хотя за ним гнались, но догнать не смогли. Но, опасаясь последствий, обоих решили выпустить, вернув оружие и бумаги, и даже разрешили председателю волисполкома напоить их чаем. При этом от Плечикова потребовали гарантий, что не будет арестов и карательных отрядов, которую он немедленно и дал. Удивительно, но крестьяне продолжали на слово верить коммунистам. А Дулов в своем отчете сделал однозначный вывод – «гуманность» советской власти к крестьянам недопустима, нужно вернуться к комбедовским методам[242].
После того как крестьяне разобрались со своими обидчиками, они вернулись к рассмотрению тех вопросов, ради которых собрались. И приняли резолюцию, которую можно считать квинтэссенцией настроений в деревне в середине 1919 года. Этот документ стоит того, чтобы привести его целиком:
«Протокол Чрезвычайного общего собрания граждан Флоровской волости, состоявшегося 18-го июня 1919 года, в присутствии пяти тысяч человек.
Граждане Флоровской волости 18-го июня 1919 года
Дер. Трестино»[243]
Нужны ли здесь комментарии? По сути, власти было сказано, что народ не принимает ее методы правления и не согласен ни с одним из пунктов коммунистической доктрины. Видимо, не веря, что будет выполнен пункт 8 резолюции, народ сам стал ее распространять по уезду. Даже волостные съезды советов принимали аналогичные решения[244].
В ответ уже 20 июня за подписью всех руководителей уезда выпускается листовка, в которой даже название волости печатается неправильно. Виновниками в том, что крестьяне сбиты со светлого пути, указуемого советской властью, были объявлены кулаки. А потому всех распространителей резолюции приказали немедленно арестовывать, а сопротивляющихся – расстреливать на месте (!). Прекрасный ответ на требование прекратить казни без суда и следствия. Да, и волисполкомы, которые вздумают не арестовывать и не расстреливать, будут сами арестованы в полном составе. Ну и черным по белому о том, что не стоит надеяться ни на какие изменения к лучшему: «Калязин не допустит неподчинения и противодействия Советской власти и все виновные понесут заслуженную кару без всякого снисхождения (…). Контрреволюция будет подавлена беспощадно вооруженной силой»[245].
Неизвестно, как далеко в своей борьбе с контрреволюцией зашли бы калязинские большевики, но тут в уезд приехала комиссия Сосновского, которая и отправилась в волость. Агитационная демагогия смогла успокоить крестьян, они согласились выдавать дезертиров, но чтобы не было преследования семей. Но голосовать за поддержку текущей политики никто не стал. Зато народ повелся на обещание ходатайствовать перед центром об отмене мобилизации лошадей и согласился провести учет. Старый волисполком подал в отставку, новый еле выбрали, никто не хотел идти, даже просили прежний состав остаться, несмотря на все конфликты с уездом. В итоге 29 июня все же выбрали новый[246].
Не успел этот исполком приступить к исполнению обязанностей, как 1 июля в волость пришли восставшие дезертиры из Ярославской губернии. Агитировали против войны, мобилизации людей и лошадей, против голода. Какое-то количество местных дезертиров к ним присоединилось, но активных боевых действий в этом районе не было.
В уезде объявили военное положение, создали реввоенсовет. Военком Плечиков, горя желанием поквитаться за пережитый страх, лично выехал в волость с отрядом в пятьдесят человек, действовавшим в пределах двух губерний совместно с бойцами из Твери, Кашина и Углича. Восстание было ликвидировано к 3-му числу. 7 июля в волость прибыл отряд уездной комиссии по борьбе с дезертирством из более чем девяноста человек. Арестовано было до трехсот дезертиров, после чего, как и везде, началась добровольная явка, местная ЧК приступила к следствию, но обнаружить это дело в архивах не удалось. По воспоминаниям участников событий, было арестовано около ста сорока человек, большинство оправдали или отправили на фронт, некоторых приговорили к лишению свободы на срок от 1 года до 15 лет[247].
А в начале июня по всей губернии начинается наступление на дезертиров, отряды губкомподез отправляются во все волости. Реакцией стала самая мощная и последняя волна восстаний.