Пламя над Волгой. Крестьянские восстания и выступления в Тверской губернии в конец 1917–1922 гг. — страница 5 из 8

«Надеемся, что вы поможете истребить эту свору»

Пограничное положение Осташковского уезда во многом определило специфику зеленого движения на этой окраине Верхневолжья. Местные организации дезертиров были слабы и проявляли себя только при появлении повстанцев из соседних губерний.

Впервые это произошло в первой декаде июня на границе с Новгородской губернией (в каких волостях – установить не удалось). Еще в мае осташковские отряды по борьбе с дезертирством сообщали, что дезертиры уходят в Бологовский и Демьяновский уезды, где их скопилось до тысячи человек. И если в июне в официальной прессе расписывались ужасы восстания в Валдайском и Бологовском уездах, а также роль осташковского отряда в его подавлении, то начальник ГубЧК в отчете в штаб войск ВЧК говорит о восстании в Осташковском уезде на границе с Новгородской губернией и даже о гибели трех бойцов и расстреле руководителя повстанцев. Другие подробности неизвестны, судя по косвенным упоминаниям, это было типичное выступление с руководителем из числа младших офицеров, попытками всеобщей мобилизации и перераспределения конфискованного продовольствия[248].

Куда интереснее были события на противоположном краю уезда, в Витбинской волости. На пограничных территориях Псковской губернии организация дезертиров существовала давно. Здесь повстанческое движение было довольно мощным в Холмском и Торопецком уездах. Причина вспышки была обычной: наступление отряда по борьбе с дезертирством, который мародерствовал, грабил, брал заложников. В ответ началось восстание в двух волостях. А в ночь с 10 на 11 июня повстанцы пришли в Витбинскую волость (куда заглядывали с агитацией и раньше). С участием местных дезертиров они разгромили волисполком и контору лесорубочной партии, увели лошадей, арестовали отдельных коммунистов и сочувствующих. Но дальнейшие попытки присоединить к восстанию здешних зеленых окончились ничем: организованные посты разбежались при появлении красных отрядов, а больше ничего сделано не было. Правда, были выбраны руководители – Григорий Потыкайло и Владимир Никитин (начальник волостного отряда зеленых), которого позже объявили главным организатором восстания[249].

В волисполкоме повстанцы оставили свою листовку, и это единственный полный агитационный текст зеленых на территории Тверской губернии, который удалось обнаружить. Он настолько яркий, что считаю нужным привести его полностью:

«Граждане, просим не волноваться, что вы сейчас видите и что открывается перед вашими глазами. Вы знаете что и как у нас ведется в этих хулиганских шайках, а именно в волостных Советах. Это были не комиссары, а хулиганы, они грабили всех без исключения трудовое население, они называли лучших работников и трудовиков кулаками и драли с них шкуру, мародерничали и набивали свои карманы, кому скорей и как бы больше награбить, они не защищали крестьян, а разоряли вас, они очень скоро почувствовали себя хозяевами. Вы знаете, что они должны являться честными работниками народа.

Граждане, мы надеемся, что вы поможете истребить эту свору называющих себя коммунистами и грабителей чужого имущества.

Смерть Коммунистам, да здравствует Партия Народной Свободы.

Да здравствует Учредительное Собрание»[250].

Бросается в глаза то, что повстанцы не обвиняют ни в чем власть в целом, говорят только о хулиганстве волостных исполкомов, ближайшей к крестьянам власти, в которых и сосредотачивалось все зло. Также характерно, этот посыл звучит во многих документах – слово «кулак» для тверской деревни было инородным, никто так зажиточных крестьян не называл, кроме большевиков. Ну и совершенно нетипичный призыв к уничтожению коммунистов и приветствие партии народной свободы – ясно, что речь идет не о кадетах, это некая мифическая организация всеобщей справедливости. А вот призыв к созыву Учредительного собрания (он повторялся и во время других восстаний и выступлений в Тверской губернии) показывает, насколько глубоко мысль о справедливой власти, установленной хозяином земли русской, укрепилась в массовом сознании.

Уездный исполком, уже после подавления восстания, выпустил целый ряд листовок – к гражданам и дезертирам[251]. В них дезертиров пытались противопоставить бедноте – якобы они грабят их, а кулаков щадят. То есть никаких выводов местные коммунисты из восстания не сделали и не собирались. Далее следуют уверения, что гражданская война со стороны советской власти оборонительная и, только победив врагов, можно прийти к «тихому, спокойному труду». Но следующая фраза показывает, что уездные деятели решили воспользоваться стереотипами массового сознания и валить всю вину за бедствия народа на волости: «О всех преступных действиях Совета доводить до сведения уезда и губернии».

Но вернемся к восстанию. Волостной исполком, опасаясь расправы, бежал в полном составе в ночь с 12 на 13 июня, отправив всюду панические телеграммы, из-за которых в Твери и Москве решили, что началось крупное восстание с центром в Витбинской волости. В это время туда прибыла комиссия во главе с членом ВЦИК Панковым. Сначала зеленые его арестовали, но во время нахождения в плену ему удалось убедить отпустить арестованных и добиться возвращения разграбленного имущества. Правда, при этом он выдал дезертирам некую гарантирующую расписку и даже выступил с инициативой избрать их представителя в волисполком.

Тогда же в уезд прибыл сводный отряд милиции, коммунистов и ЧК из Твери под командованием начальника губмилиции Бокова (более ста бойцов). А из Москвы – отряд ВЧК под командованием Дижбита. Участвовали в операции и отряды из Осташкова. Никаких боевых действий они не вели, сразу приступили к арестам. Зато чекистский отряд вел артиллерийский огонь по лесам – якобы чтобы запугать дезертиров и показать, что есть орудие. Бойцы ВЧК мародерствовали, грабили население на хуторах, уводили скот. Перепуганные крестьяне прятались по лесам. На замечания Дижбит ответил: я сам себе ревтрибунал, разберусь[252].

Отряды задержали в волости более ста шестидесяти дезертиров и предприняли рейд в Псковскую губернию, где местный отряд проводил расстрелы без суда и следствия. Правда, и зеленые здесь расстреляли двух человек. После проведения перевыборов исполкома отряды покинули волость.

Ни руководителей повстанцев в Псковской губернии, ни Потыкайло и Никитина задержать не удалось. Интересно, что ГубЧК пыталась объявить руководителем восстания инженера лесозаготовительной партии Кузьмина, арестованного зелеными, но после нескольких допросов его освободили.

Суд по делу о восстании состоялся в конце ноября, обвинение было предъявлено четырнадцати участникам. К расстрелу приговорили скрывшегося Никитина, еще одного человека к расстрелу с заменой по амнистии на лишение свободы, четырех – к конфискации коров, четырех к 10 годам общественных работ (освобождены по амнистии), остальных отправили на фронт[253].

Красные мученики

События в селе Котлован Кузьминской волости Вышневолоцкого уезда – нечто выпадающее из общей истории восстаний и выступлений крестьян и зеленых в Тверской области. Разумеется, в ходе них неоднократно убивали коммунистов и советских работников, бывало, что и по нескольку человек. Хотя чаще всего их просто арестовывали и запирали в сараях, двери которых потом открывали доблестные чекисты и красноармейцы. Но чтобы одновременно было убито семь человек, причем трое из них зарыты в могилу живыми…

Скажу сразу: понять, почему это произошло, невозможно. Не было никаких особых причин для такого развития событий. Как и везде, у крестьян хватало ненависти к комбедовцам и большевикам за их грабежи и беспредел. Но здесь она почему-то выплеснулась через край.

В Кузьминской волости, которая была довольно зажиточной, с большим количеством хуторов, с 1918 года существовала коммуна. Ее члены в свое время были комбедовцами и вдоволь поиздевались над местными крестьянами, вплоть до публичных избиений, не говоря уже про реквизиции, обыски и изъятия продуктов, скота, ценных вещей (об этом писали даже советские газеты как вскоре после восстания, так и через 10 лет). Так же действовал и местный волисполком, коммунистический по составу, в 1919 году (а уезд потом оправдывал свое бездействие тем, что жалоб из волости не было). Например, при проведении чрезвычайного революционного налога у семей дезертиров изымалось имущество. После восстания была проведена ревизия деятельности исполкома, полностью подтвердившая претензии населения. Плюс незадолго до описываемых событий в волости побывал какой-то реквизиционный отряд, что тоже настроения жителям не улучшило. Понятно, что напряжение в селах было немаленькое, шли разговоры, что придет время и с коммунарами расправятся. Даже в 1919 году позиция населения была из времен «власти на местах»: «Нам от советской власти ничего не надо, и пусть от нас не требуют».

Тогда же появилась и реальная сила, которая могла противостоять местным большевикам. Зеленые. Их организация в волости была, они прятались не только в лесах, но и по хуторам. Волисполком даже хотел вызвать отряд для борьбы с «дизиками», но решил, что кормить солдат в волости нечем. А события 19–21 июня были не спонтанными: накануне прошло собрание дезертиров в роще на реке Снеже, в местечке Сугаево, где было принято решение требовать обеспечения семей продовольствием[254].

19 июня местный волисполком должен был раздавать соль. Дефицит этого продукта был огромным, его просто не поставляли в губернию. И дело даже не в многочисленных болезнях, которые возникают от недостатка соли в пище, а в том, что деревенским жителям без нее не заквасить капусту и другие овощи на зиму. А время было более чем голодное. И вот радость – соль завезли. Но дезертирам и даже их семьям соль не выдавали – советской власти не нужны люди, не готовые отправлять сыновей и мужей на фронт.

В 11 часов утра к волисполкому пришли дезертиры и потребовали выдать соль, да и хлеб тоже. Председатель Николай Антонов был готов согласиться, понимая, что ситуация взрывоопасная. Но бывший член исполкома Антон Иванов, оставленный при нем в качестве красноармейца, сказал: «Если мы будем кормить дезертиров, то они все явятся с фронта». Этого было достаточно, чтобы раздался крик «бей советских!» и началась кровавая баня. Избили нескольких членов исполкома и охранявших его красноармейцев, в том числе ножами, железными прутьями, приговаривая: «Вот тебе хлеб, вот тебе картошка, и вот тебе революционный налог». В толпе кричали, что нужно сжечь дома членов исполкома.

При этом далеко не все советские работники подверглись расправе, а только те, кто был особо ненавистен крестьянам, ну, и защищавшие их красноармейцы. Многих из них специально разыскивали по деревням, собирали сходы и принимали решения об убийстве того или иного члена исполкома. Вот их имена: Николай Антонов, председатель волисполкома, большевик; Григорий Власов, красноармеец, большевик; Василий Васильев, заведующий продовольственным отделом, большевик; Антон Иванов, красноармеец, большевик; Григорий Заграничный, заведующий советской столовой, большевик; Кузьма Борисов, член исполкома, большевик; Василий Коммерцев, член исполкома. Некоторым из них удалось бежать, но их ловили и, поймав, били до смерти. Трое умерли от побоев, остальных посадили в сарай. Избиения продолжались и на следующий день, при этом кричали: «Растерзать, жечь каленым железом!» В исполкоме и военкомате были уничтожены документы, захвачено оружие[255].

Повстанцы собирались провести выборы нового исполкома, но в силу скоротечности событий не успели. Штаб зеленых организовал оборону: были созданы дозоры, которые своевременно сообщали о приближении красных отрядов (в том числе набатом, даже в ночное время), запрошена помощь в соседних волостях – Удомельской, Михайловской и Парьевской (в последней дезертиры сформировали отряд, но местный военком разагитировал его). В активных действиях принимали участие до трехсот человек. Поэтому отряд из Рыбинска, первый прибывший на место событий, попал в засаду (его разведчики на велосипедах были захвачены повстанцами) и был вынужден отступить. Захваченных в плен привели в Котлован и угрожали поступить с ними так же, как с членами исполкома. Пленным не давали даже воды[256].

Позже, после нового наступления красных отрядов, когда стало известно об отступлении зеленых, арестованных и умерших членов исполкома отвезли на кладбище, где собралась толпа крестьян до трех тысяч человек. Еще живых коммунаров заставили копать могилу. В Антонова стреляли, ранили в голову. Он просил не убивать его, поскольку с такой раной все равно скоро умрет, но председателя ударили по лицу лопатой и столкнули в могилу. Уже оттуда он отдал отцу свою одежду. Пока большевики молчали, беспартийный Коммерцев говорил из ямы о грядущем возмездии. Мало того что людей закопали живыми, так еще и утаптывали землю, чтобы они не смогли выбраться, и оставили караул[257].

Несмотря на то что повстанцами была повреждена телеграфная линия, информация о восстании распространилась в тот же день – были перехвачены повестки по деревням вдоль железной дороги с просьбой сообщать о передвижении отрядов, а из Удомли отправили телеграмму о восстании в Рыбинск. Первыми на эту информацию отреагировали транспортная ЧК и железнодорожная милиция. В тот же день на станции Удомля были сосредоточены отряд Бежецкого управления железнодорожной милиции под командованием Андреева, 5-й роты 46-го стрелкового полка по охране железной дороги с командиром Красильниковым и комиссаром транспортной ЧК Корниловым. К ним присоединился член ВЦИК Афанасьев.

Отряд выступил по направлению к Котловану, но у деревни Астафьево был обстрелян, несколько человек попали в плен к зеленым. При попытке их освободить в плен попало еще восемь членов отряда. Оставшиеся заняли оборону и запросили помощь. При попытке двинуться дальше отряд потерял еще и пулемет. После этого на окраине Астафьева была еще одна перестрелка, и красные отступили к Удомле, где встретили отряд вышневолоцкого военкомата.

В Вышнем Волочке о событиях в Кузьминской волости узнали только на следующий день. Военком Кузнецов собрал отряд с кавалерией и выступил, но из-за революционной езды по железным дорогам прибыл на станцию Удомля только в 4 часа утра 21 июня. В селе Афанасьеве был организован объединенный штаб красных сил, с которым начал работу следователь транспортной ЧК Зеньков, было арестовано до двадцати человек дезертиров. Отряды из Вышнего Волочка и Рыбинска проследовали в Котлован, уже почти не встречая сопротивления. Были только отдельные перестрелки, после чего зеленые рассеялись по лесам[258].

Немедленно после захвата центра восстания были расстреляны несколько активных участников казни: Козлов, Колокольцев и Мартынов. Основные аресты были проведены рыбинским отрядом, командир которого решил казнить четырнадцать человек. Кузнецов возражал, поскольку проведенные наспех допросы трудно было назвать следствием: за несколько часов было допрошено сто шестьдесят и арестовано сто человек. В итоге рыбинский отряд уехал с арестованными, часть из которых расстреляли по дороге, остальных, по воспоминаниям, приговорили к лишению свободы. После этого следствие вела уже Тверская ЧК, которая пыталась придать делу политический окрас и объявить главным виновником восстания бывшего офицера А. Зворыкина, но фактов против него не было[259].

22-го числа братская могила была разрыта (это заставили сделать жен арестованных дезертиров), причем даже тогда крестьяне высказывали обвинения в адрес покойных за реквизиции хлеба и сбор чрезвычайного революционного налога. Кузнецов не позволил проводить христианский обряд похорон, убитых так же закопали в общей могиле, дали залп[260].

Был избран ревком, а через неделю прошел волостной съезд советов, который сформировал новый исполком. На этот раз крестьяне смогли выбрать тех, кого хотели: беспартийных и в основном середняков. Но вскоре этот состав был под давлением коммунистов переизбран, председателем стал большевик Яков Ефремов, который бессменно занимал этот пост до конца 20-х годов[261].

Как во всех случаях, после подавления восстания началась массовая явка дезертиров, за несколько дней сдались и были арестованы около трехсот человек, но многих участников восстания, как почти всегда, задержать не смогли[262].

Заседания ревтрибунала по делу о восстании проходили дважды: в октябре 1919 и январе 1920 года, тут не применялись никакие амнистии. В первый раз на скамье подсудимых оказалось восемнадцать человек. Приговор был крайне суров: девять человек – расстрел, два – расстрел в случае новых преступлений против власти, четыре – по 10 лет общественных работ, один – 3 года и два – штраф по 10 тысяч. На приговор была подана кассационная жалоба, и достоверно неизвестно, расстреляли ли приговоренных к высшей мере наказания.

А вот приговор по итогам второго заседания был заметно мягче. Обвинение было предъявлено тридцати жителям волости, но арестовать удалось только двадцать один. Только двоих приговорили к расстрелу, двоих – к условному расстрелу с заменой на отправку на фронт и лишению свободы на 10 лет, четверых – к лишению свободы на срок от 3 до 5 лет, девятерых – к штрафу от 5 до 20 тысяч рублей. Четверых оправдали, в том числе А. Зворыкина[263].

У большинства погибших остались семьи, но в 1923 году Вышневолоцкий исполком ходатайствовал об освобождении от налогов только вдов Иванова и Васильева. В 20-х годах в Котловане был установлен обелиск со строками из известного революционного гимна: «В битве великой не сгинут бесследно павшие с честью во имя идей». Позже его заменила гранитная стела с их именами и надписью: «Вечная память и слава борцам за Советскую власть, погибшим от злодейских рук кулацкой банды». Мало того что никакой кулацкой банды не существовало, так на памятнике не оказалось фамилии Коммерцева – до революции он служил городовым, а память о политически неблагонадежных не укладывалась в коммунистическую идеологию. И в книжках по истории вышневолоцкого края теперь фигурировали шесть погибших[264].

Как в Горицкой волости происходят новости…

Горицкая волость Корчевского уезда была вторым по величине центром зеленого движения в Тверской губернии. Но если о крупнейшем в регионе восстании в Ясеновичской и соседних волостях Вышневолоцкого уезда имеются десятки архивных дел (не так давно стали доступны дела из архивов ФСБ, переданные на открытое хранение, – к сожалению, в период сбора материалов, которые легли в основу этой книги, возможности ознакомиться с ними не было), то о событиях вокруг Гориц сохранились только разрозненные источники. Хотя, вполне возможно, следственное дело ждет своего часа в переданных или все еще закрытых архивных фондах.

Выше уже говорилось о том, что в Горицкой волости зеленое движение стало формироваться еще весной, а после Пасхи дезертиров стало очень много. Военком Ворохов провел одну удачную операцию по их аресту, но в основном действия местной милиции и комиссии по борьбе с дезертирством напоминали сизифов труд: арестованные и отправленные в уезд и Тверь дезертиры бежали с дороги и возвращались в волость. Не помогло и направление в уезд специальных уполномоченных ГубЧК. Как пели горицкие дезертиры: «Не по нашему достатку галифе-штаны носить. Не по нашему достатку в Красной армии служить!»

А тем временем во всем Корчевском уезде нарастает недовольство из-за голода. В июне только в Горицкой волости было не менее пятисот дезертиров. Новый военком не обладал талантами прошлого: попытался тоже провести собрание дезертиров и всех арестовать, но удалось захватить только несколько человек. И на эту тему тоже сочинили частушку: «Приехал комиссар – дезертиров записал. Они не являются – по беседам шляются»[265].

Во второй половине июня, под влиянием слухов о событиях в Твери и скором массовом наступлении отрядов по ловле дезертиров, происходит мобилизация зеленых. Здесь также побывала вездесущая комиссия Сосновского, и результат был такой же, как везде: крестьяне поверили, что центральная власть отстаивает их интересы и все беды – от местных больше виков.

В Горицкой волости, а также соседних Красновской и Стоянцевской проходят собрания дезертиров, на которых они решили организоваться для отпора отрядам и взять власть в свои руки. В первой половине месяца в волости был разоружен отряд уездной комподез, захвачено оружие. Тональность частушек про жизнь дезертиров меняется: «Товарищи, товарищи, и мы не хуже вас. У нас ножи наточены, товарищи, для вас». Лидерами этого движения были Николай Судариков, Михаил Степанов, Мухин, Сергей Соболев, Василий Лаврентьев, Александр Клячерин, Александр Колевос, Александр Захаров. После подавления восстания были арестованы только трое первых, все остальные скрылись (по другим данным, было арестовано пять человек из числа руководителей восстания). Также среди лидеров повстанцев источники называют матроса Пилюгина (и матроса Диева – возможно, это один и тот же человек)[266].

Восстание началось 22 июня. В Горицах избили коммунистов, разгромили большевистскую ячейку и народный дом. Зеленые захватили помещения совета и военкомата, взяли тринадцать винтовок, револьверы, патроны. Потом, разделившись на группы, отправились искать большевиков и советских работников, избивали их, отнимали деньги. Также ходили по семьям красноармейцев, искали оружие. Большинство советских служащих и все большевики разбежались, как и дезертиры, по лесам и пережидали события. Но телеграмму в Тверь им удалось отправить.

На следующий день был созван волостной сход, избран новый исполком во главе с лавочником И. Шохиным и штаб зеленых. Тогда же их отряд отправился в Красновскую волость, где жила семья бывшего военкома уезда Ворохова, которого прозвали «корчевским Троцким». Почему он не знал о событиях в соседней волости и не скрылся – неизвестно. Так или иначе, его убили во дворе собственного дома, на глазах жены и троих детей, дезертиры глумились над телом (после подавления восстания Корчевская организация большевиков решила перезахоронить его в го роде). Кто убил комиссара – так и не было установлено, по слухам – Василий Дияков, Сергей Соболев и братья Кузнецовы. А ведь еще в октябре 1918 года был запрос о переводе Ворохова в Бежецк, но этому воспротивились корчевские коммунисты[267]. Глядишь, остался бы в живых. Хотя в Бежецком уезде зеленые тоже убивали военкомов.

24 июня на собрании дезертиров обсуждались вопросы отпора отрядам, в случае их появления. Зеленые организовали караулы, в том числе и в соседних волостях, чтобы заранее знать о появлении красных. Была попытка провести всеобщую мобилизацию мужиков до 43 лет, но, как и везде, прошла она неудачно. Большинство дезертиров предпочитали прятаться по лесам, но ядро зеленых, численность которого определить трудно, решило дать бой.

25 июня прибыл отряд Тверской ГубЧК во главе с Ксенофонтовым (численностью в тридцать пять человек). Начались бои, в которых также принимал участие отряд под командованием начальника тверской городской милиции Пютсена. Восставшим удалось захватить в плен разведчиков красных, передвигавшихся на велосипедах. Это позволило на какое-то время задержать наступление. На этот раз частушки были несправедливы к зеленым: «Как в Горицкой волости происходят новости: под Вереинкой идет бой – дезертиры все домой!» Явно не все – в перестрелках были убиты несколько зеленых, двое крестьян, не имевших отношения к восстанию. Правда, в некоторых воспоминаниях говорится, что основной бой был в километре от Гориц, а Вереинка расположена значительно дальше. Так или иначе, но восстание было подавлено.

Погибли три милиционера: Михаил Кочуров, Иосиф Петровский, Антонов (имя неизвестно). Тверские милиционеры дали «клятву мести»: «Но пусть не торжествуют враги трудового народа: мы славную справили тризну борцам, уложив немало презренных дезертиров…»[268]

К 28-му числу боестолкновения закончились, зеленые скрылись, начались повальные обыски. Часть отрядов ушла в Бежецкий уезд. Непосредственно при подавлении восстания было расстреляно два человека, проведены аресты, но, по признанию местных коммунистов, большинство вожаков повстанцев остались на свободе.

Следствие по делу о восстании взяла в свои руки губернская ЧК, следователь Базанов. В сентябре в Горицы прибыл отряд ГубЧК для поиска лидеров повстанцев, предварительно арестовав в Корчеве всех, кого подозревали в связях с зелеными, в том числе родственников участников восстания. При задержании был убит Василий Дияков, арестовано несколько человек, в том числе Федоров, братья Кузнецовы. По воспоминаниям, всех их расстреляли, но Сергею Соболеву удалось сбежать. По некоторым данным, следствие было завершено в декабре 1919 года, но никаких следов приговора обнаружить не удалось. Как водится, хватало арестованных безо всяких оснований, освобождение которых затянулось до декабря[269].

Избранный во время восстания исполком, разумеется, был разогнан, Шохин смещен с поста председателя, как нетрудовой элемент. Но и новый состав не мог ничего сделать ни для исполнения продразверстки, ни для призыва в армию, поскольку в волости оставалась масса дезертиров. Уездный комитет большевиков даже ходатайствовал перед губернским об оставлении в Горицах отряда Ксенофонтова на неопределенный срок[270].

Печетовское эхо горицких событий

Восстание в Горицкой и прилегающих волостях коснулось и соседнего Кимрского уезда, где организации зеленых если и существовали (есть сведения о собраниях «темных личностей»), то ничем себя не проявили. Но села, как и везде, были наводнены дезертирами, в призывах их число достигало, по данным уездной милиции, 75 %. И когда в Печетовской волости появились горицкие посланцы, их было кому поддержать, хотя в основном здесь дезертиры вели себя пассивно.

Интересно, что в Кимрском уезде корчевские зеленые целенаправленно нападали на коммуны. Впервые они появились в коммуне «Заря» 22 июня (некоторые источники называют 23 июня, но комплексный анализ документов заставляет считать верной указанную дату). Отряд в пятнадцать человек потребовал от организатора коммуны Георгия Головина отдать оружие. После отказа зеленые стали стрелять в воздух, коммунары тоже постреляли из пары берданок. Пришедшие решили отложить выяснение отношений и отправились в волостной совет, где разоружили семь красноармейцев и захватили двенадцать винтовок, патроны, а также сорвали советский флаг и, захватив пару велосипедов, скрылись. По пути отобрали еще у местного милиционера револьвер и шашку. Это нападение было поддержано местными дезертирами, по некоторым сведениям, вместо волсовета были избраны старшина и писарь[271].

Через день зеленые наведались в коммуну «Заря» снова, на этот раз их было намного больше. В плен были взяты шесть коммунаров, а также председатель волостной большевистской ячейки. В коммуне провели повальный обыск, порвали портреты Ленина и Троцкого, нагнали ужаса на семьи коммунистов и ушли обратно в Горицкую волость. 25-го числа из Кимр прибыл красный отряд в количестве сорока человек, усиленный затем девятью коммунистами. Но к тому времени горицкие зеленые уже вернулись в Корчевской уезд, и никого задержать не удалось, были только арестованы десять местных дезертиров. В волости объявили военное положение, начали расследование.

Отряд находился в Печетове до 28-го числа (после этой даты осталось семь бойцов). Население отнеслось к нему крайне враждебно, некоторые деревни даже принимали на сходах постановления ничего не продавать красноармейцам даже за деньги. А практически все деревенские коммунисты с появлением зеленых прибежали к секретарю ячейки Тузову с заявлениями о выходе из партии. Вскоре в волость прибыл отряд под командованием начальника губмилиции Бокова, который организовал перевыборы исполкома и возвращение расхищенного имущества[272].

Также было нападение на коммуну «Пахарь» на границе с Кашинским уездом. Здесь оружия не оказалось, и повстанцы ограничились тем, что избили пару коммунаров, провели обыски-грабежи (похитили 750 рублей)[273].

Занятной была ситуация в Застолбской волости Тверского уезда. Еще 26 июня на заседании уездного исполкома было доложено, что в волости и соседних начинается движение дезертиров. Но ГубЧК заявила, что все под контролем, меры приняты, а исполкому беспокоиться не о чем. Правда, последний решил на всякий случай установить ночное дежурство, но этим и ограничился. Но уже 3 июля пришлось созывать экстренное заседание того же исполкома, поскольку в Застолбской волости дезертиры разграбили коммуну «Заря свободы», захватили оружие и хлеб. Местные крестьяне решили воспользоваться ситуацией и тоже поживились, утащив у коммунаров полторы сотни пудов овса и корову. Пришлось исполкому, не надеясь на ЧК, посылать охрану в коммуну. Позже сюда прибыла часть отряда Бокова, которая и навела порядок[274].

Капитуляция без боев

Дезертирские организации в Бежецком уезде существовали с весны. Причем они уже тогда не ограничивались проведением собраний, а даже организовывали обыски в домах коммунистов и красноармейцев в поисках оружия[275]. Здесь всегда имели тесные связи с Горицкой волостью. Неудивительно, что к активным действиям местные зеленые перешли с подачи соседей, поднявших восстание.

Уездные власти, понимая опасность открытых выступлений после начала наступления отрядов по борьбе с дезертирством на деревни, еще в середине июня дали директиву вывезти все оружие из волостных исполкомов, а затем повторно потребовали ее срочного исполнения. Но на местах, как обычно, то медленно сдавали винтовки, то не было подвод – короче, к моменту восстаний оружие оставалось в волостях. За это председателей сельсоветов и волисполкомов позже привлекали к суду как пособников повстанцев. Еще до начала открытых выступлений в Трестенской волости в ночь на 11 июня по решению собрания дезертиров для организации защиты было похищено из волисполкома одиннадцать винтовок[276]. Правда, потом никакой активности зеленые не проявили.

В ночь с 23 на 24 июня в Ильигощинскую, Алешинскую и Киверическую волости пришли представители корчевских зеленых. При этом источники однозначно указывают на Ильигощи как центр движения, откуда по другим местностям ездили агитаторы. 24-го числа в волостях прошли собрания, на которых были приняты решения разоружить исполкомы и коммунистов, организовать отряды самообороны. При этом агитаторы зеленых говорили о том, что выступают не против власти, а только против войны.

Первым был разгромлен волостной исполком в Диевской волости 23 июня. Местные дезертиры захватили одиннадцать винтовок, патроны, разоружили милиционера. В дальнейшем они поддерживали связь с «партией дезертиров» в других волостях[277].

Одновременно аналогичные события происходили в Киверической волости. Здесь утром 24 июня были разоружены вооруженной толпой (около ста человек) местный исполком и милиция. Все участники событий говорили, что захваты производили пришедшие из Корчевского уезда и других волостей. Разумеется, трудно поверить в то, что местные дезертиры не участвовали в событиях, но очевидно, что здесь активность пришлых действительно была выше. Всего было захвачено рекордное количество оружия – более восьмидесяти винтовок различных систем (в исполкоме только девять, откуда остальное оружие – непонятно). Занятно, что повстанцы выдали расписку о захвате оружия за подписью Сосновского[278].

Ильигощинская волость стала центром распространения движения по уезду, местные дезертиры активно участвовали в агитации в других волостях. Собрание здесь прошло первым, именно сюда на велосипедах приехали представители горицких зеленых, которые и организовали местных на захват и разоружение исполкома, военкомата, милиционера (повстанцы оставляли расписки об отобранном за подписью «зеленой армии»). После этого группы дезертиров по всей волости отбирали у советских работников и коммунистов оружие, в чем им активно помогали крестьяне, озлобленные на местных деятелей за комбедовские «подвиги» по изъятию продуктов и имущества.

Самым значимым событием этого движения стало убийство бывшего военкома, председателя волисполкома Николая Гусарова. К нему в деревню Заполье во время ужина в ночь с 24 на 25 июня пришло не менее двухсот человек, из них десятка два – вооруженных. Его вытащили из-за стола, водили во время обыска по всему дому, отобрали оружие, ни много ни мало – револьвер, две винтовки, гранату (при этом дезертиры выдали расписку о том, что было отобрано, а Гусаров – о том, что обыск был проведен без погрома и насилия), после избивали прямо во дворе дома. Комиссар вел себя мужественно, по нескольким свидетельским показаниям, говорил, что придет отряд и их перебьют. Потом его арестовали и повели в деревню Иевлево, но по дороге убили. И ушли, бросив труп на дороге (похоронили комиссара только 29 июня, потом перезахоронили в Бежецке 7 июля).

Характерно, что больше никакого насилия по отношению к коммунистам и советским работникам не было, даже избиений. Интересная деталь: в показаниях жены Гусарова говорится о том, что при обыске никаких денег не брали, что муж специально это уточнял, а во время следствия вдруг выяснилось, что пропало более 16 500 рублей.

Гусаров был анархистом, одним из создателей комбеда в Ильигощинской волости, активным военкомом. Судя по показаниям 1923 года, никакой помощи от государства семья Гусарова не получала и жила в крайней нужде.

Следствие долго не могло выяснить, кто же его убил. Протокол осмотра тела, сделанный уже утром волостным милиционером Василием Тарасовым, протокол вскрытия, свидетельские показания противоречат друг другу. При осмотре были зафиксированы пулевое ранение в голову, ножевое в шею и правый бок, а также удары прикладом по голове. Проведенная только в 1920 году судебно-медицинская экспертиза показала, что смерть наступила от ранения в шею. Но в свидетельских показаниях есть информация о том, что огнестрельных ран было по крайней мере две. Как мог милиционер не заметить вторую рану – загадка. А например, в показаниях свидетелей, данных вскоре после событий, утверждалось, что Гусаров был убит тремя выстрелами (где третья рана?), которые произвели Николай Занегин, Алексей Сугробов и Александр Юксинов, а потом его добивал прикладом Павел Редкин. Было еще не менее двух версий убийства. Занегина и Сугробова найти так и не смогли, а Павел Редкин бежал из следственного дома 4 июля 1921 года. В итоге в убийстве признал себя виновным только Юксинов, но был ли суд и какова его дальнейшая судьба – неизвестно[279].

На следующий день после убийства состоялось собрание под Ильигощами, в бору Веретьево. Судя по тому, что созывали на него набатом, в нем участвовали не только дезертиры, но и все желающие (правда, горицкие предложили выгнать коммунистов и сочувствующих, что и было сделано). Собралось до пятисот человек. Был избран председателем Андрей Павлов (Поздняков), секретарем Иван Черпаков. Роль последнего (коммунист, активный участник комбеда) в организации восстания не ясна. По его утверждениям и отдельным свидетельским показаниям, в доме был проведен обыск и на собрание привели насильно, где заставили писать протокол. В то же время есть указания на то, что все коммунисты во время этих событий прятались по лесам, а Черпаков ходил по деревням вооруженный и активно выступал на собраниях. При этом он сам был дезертиром (причем не тыловым, а фронтовым) и делал для других фиктивные отпускные билеты. Очевидно, просто выжидал, чья возьмет, при появлении красных отрядов стал немедленно им помогать.

Также среди активных участников движения источники называют Ивана и Петра Долговых и загадочного кучерявого дезертира, которого никто не знал. В докладе волостного милиционера утверждается, что на собрании присутствовал один из руководителей горицких зеленых Судариков, но больше ни один источник эту информацию не подтверждает.

В выступлениях говорили, как обычно, о необходимости продолжить начатое дело, выступить против войны. Некоторые источники утверждают, что обсуждали идею Учредительного собрания, но полного доверия к этой информации нет. В решении собрания было записано о создании партии дезертиров. Правда, при известии об убийстве Гусарова толпа растерялась, а явных лидеров здесь просто не было, почему и каких-то активных действий дезертиры не предпринимали.

Когда вновь приехали горицкие с просьбой о помощи, никакого решения принято не было, хотя и предлагали передать собранное оружие. Посыльные в сердцах сказали: «Вы не товарищи, а скотина». Местные стали разбегаться по лесам, а после появления красных отрядов – являться в военкоматы. На принесенную на следующий день повестку на собрание дезертиров в Погорельцевской волости уже никто не отреагировал[280].

В Алешинской волости в собрании у деревни Курьяново участвовало до трехсот человек (источники подчеркивают, что в событиях участвовали все дезертиры). Тема разговора, которую предложили агитаторы из Ильигощинской волости, была простая: организация дезертиров против войны, а как следствие – когда и как захватить оружие и что делать дальше? Был выбран руководитель дезертиров Степан Егоров. При этом специально постановили, что признают советскую власть и выступают не против нее, а для обеспечения личной безопасности, против коммунистов, которые гонят всех на войну. Поднимался вопрос об Учредительном собрании, но единогласно было принято решение о том, что советская власть лучше и надо выступать не против власти, а против войны. По некоторым источникам, имела место распространенная агитация о скором подходе крупных сил в помощь повстанцам.

Сразу после собрания, в ночь с 24 на 25 июня, дезертиры захватили исполком, привели под угрозой оружия председателя, военкома и волостного милиционера и организовали раздачу винтовок (было захвачено 44 винтовки, 750 патронов), причем выдавали пропорционально по деревням. Занимался этим Степан Сидоров. Были также разоружены не только местные коммунисты и милиционер, но и лесничие – оружие собирали везде, где можно. Тут же было принято решение выступить против красноармейского отряда, но никаких реальных действий предпринято не было, некоторые дезертиры буквально сразу после завершения собрания возвратили оружие в исполком.

Через день на собрании крестьяне подняли вопрос о полном возвращении оружия. Дезертиры согласились с ними только частично, а присутствовавшие здесь же представители Диевской волости заявили, что в таком случае они оружие заберут себе. Было решено выступить против отряда, который, по слухам, был в Киверической волости. Дезертиры тянули жребий, кому идти в засаду, которая, постояв два часа, разошлась[281].

После подавления выступления в Алешинской волости из активных участников движения были арестованы Степан Сидоров и Степан Егоров. Следствие затянулось, обвинение им было предъявлено только в 1921 году, причем Бежецкое политбюро квалифицировало движение как выступление против советской власти. В 1923 году в Тверской отдел ГПУ поступило несколько доносов на участников восстания, но в возобновлении дела было отказано в связи с амнистией 1922 года[282].

После 25-го числа центр событий в Бежецком уезде переместился в Заклинскую волость. Безусловно, происходящее в соседних волостях повлияло на их ход, но в целом движение было довольно автономным от ильигощинских зеленых.

Здесь существовала организация дезертиров, многие из которых вернулись домой, как и везде по губернии, в мае. Влияние у нее было серьезным, случалось, что председателей сельских советов переизбирали на тех, кто пользуется у дезертиров доверием. За 10 дней в конце июня – начале июля прошло не менее пяти собраний, в которых участвовали также представители Моркиногорской и Восновской волостей. На них обсуждали исключительно неповиновение приказам о явке дезертиров и требования о прекращении войны, какие-то политические лозунги не зафиксированы.

Любопытный факт: штаб зеленых располагался в деревне Иваньково – такое же название было и у деревни, в которой находился боевой штаб повстанцев в Вышневолоцком уезде. Лидерами движения были Иван Юксинов и Иван Лукьянов.

Интересно, что в волостях зафиксированы слухи о том, что всех, кто пытается уйти в Бежецк в военкомат, зеленые арестовывают и забирают в свой лагерь. Также в деревнях говорили, что везде, от Бежецка до Твери, разоружают волисполкомы. Позже зеленые при агитации по деревням заявляли, что контролируют все волости до Твери (по большому счету, два-три дня ситуация такой и была), обещали помощь больших сил, говорили, что красноармейцы на их стороне.

25 июня было решено разоружить Заклинский волисполком и военкомат. Дезертиры обманом (якобы в волость прибыл отряд) выманили из домов председателя исполкома и военкома, захватили около сорока винтовок, несколько сот патронов, холодное оружие, которое было роздано по деревням. Интересная деталь – в Заклинском исполкоме повстанцы хотели снять портрет Ленина, но мнения разделились и в итоге его оставили на месте. После этого зеленые собрались за селом, провели еще одно собрание, стреляли в воздух.

Было решено разоружить и соседние исполкомы, принуждать к участию в движении всех дезертиров под угрозой наказания. На других собраниях говорили и голосовали за то, чтобы все жители волостей поддерживали дезертиров. 27 июня поздно вечером группа двинулась в Моркины Горы. По всем деревням присоединяли местных дезертиров, оборвали телеграфные провода. В итоге в волостной центр пришла толпа не менее трехсот человек, многие были вооружены. Они захватили волисполком и военкомат, провели обыски, отбирали в том числе и личные вещи и деньги у коммунистов. Изъятое оружие, которого было немного (в основном успели отправить в Бежецк), тоже раздали по деревням.

На собрании возле Моркиных Гор велась агитация не только против войны, но и о том, что советская власть отбирает хлеб еще в поле и с этим надо бороться. Местные отмолчались. Затем часть дезертиров вернулась в Заклинскую волость, часть пошла в Восновскую под руководством Ивана Зорина, где было несколько собраний.

Здесь оружия тоже было немного: несколько винтовок в исполкоме, у милиционера, револьверы у коммунистов, патроны. На собрании местные дезертиры выразили желание поддержать организацию зеленых. Собирались арестовать и отправить в Иваньково местных коммунистов и советских работников, но крестьяне были против.

Тем временем в Селищенской волости исполком решил 26-го числа отправить в Бежецк имеющееся оружие. Но подвода была перехвачена и отправлена зелеными в Иваньково. Так в их распоряжении оказалось еще тридцать винтовок и ящик патронов.

27 июня прошло крупное собрание в Иванькове (не менее трехсот участников), была принята «контрреволюционная» резолюция, в которой говорилось о необходимости организоваться и всем не идти на войну. Также на собрании в этой деревне руководителями организации были утверждены Юксинов и Красногубов, якобы даже была избрана некая «организационная комиссия», но попытка выбрать старших по участкам не удалась. Занятно, что было решено при прибытии отрядов заявить, что «ежели они приехали за нами, то мы ответим им, что (до окончания) рабочей поры на службу не пойдем».

28 июня появились слухи о приближающихся красных отрядах, и дезертиры стали разбегаться и прятаться по лесам. На собраниях по деревням пытались выбирать тех, кто должен пойти навстречу отрядам, при этом крестьяне говорили, что помогут семьям на сенокосе, а если кого убьют, будут помогать всей деревней. Но если где-то и удалось сагитировать дезертиров, то никакого сопротивления красным не было. Уже 1 и даже 3 июля, когда отряды пришли в волости и стреляли по пытавшимся бежать, были еще собрания, но противостояния не случилось, если не считать нескольких мелких перестрелок. Многие дезертиры стали скрываться только в это время. Из Бежецка на подавление движения было направлено порядка ста восьмидесяти человек. После занятия волостей отряды начали аресты, в том числе родственников скрывшихся. В источниках есть упоминания о том, что несколько человек были расстреляны, скорее всего, именно в это время[283].

Следствие, которое вели и Рыбинская УТЧК, и Бежецкое политбюро, по восстанию в Заклинской и соседних волостях было завершено поэтапно – весной 1920 и в марте 1921 года, состоялось несколько сессий ревтрибунала. При этом обвиняемым во время следствия было отказано в применении амнистий 1919 и 1920 годов. Юксинова и Лукьянова, а также объявленных руководителями восстания и скрывшихся вместе с ними Красногубова, Виноградова и Погодина объявили врагами народа и заочно приговорили к расстрелу. Братьев Малояровых заключили в концлагерь до конца Гражданской войны. Троих отправили на фронт, еще шестнадцать человек на год лишили свободы. Какое-то количество обвиняемых освободили по амнистии. Позже в 1920 году осудили еще сорок два человека (из них тридцать четыре условно)[284].

Основную роль в подавлении восстания в волостях Бежецкого уезда сыграли отряды тверской губмилиции под командованием Бокова (порядка ста тридцати человек) и сводный бежецкий отряд под командованием Маслова. Действуя согласованно, они прошли все мятежные и соседние волости, проводили массовые аресты дезертиров, их родственников, работников исполкомов, организовывали митинги. В итоге в уезде, как всегда в таких случаях, наблюдалась массовая явка дезертиров – только в первые дни после появления отрядов до тысячи человек, за неделю – порядка четырех с половиной тысяч, которые стремились избежать суда и массово просились на фронт[285].

«Как серпом по яйцам»

В Кашинском уезде произошло два восстания, и оба связаны с крупными центрами зеленого движения за его пределами – в Горицкой волости и Ярославской губернии.

Посланцы горицких зеленых появились в Славковской волости в ночь с 23 на 24 июня, и уже на следующий день, при поддержке местных дезертиров, был захвачен исполком, похищено оружие, арестован председатель, уничтожены документы. На следующую ночь такая же участь постигла Савцинский волисполком. Отряд дезертиров достигал трехсот человек, оружие отбиралось у коммунистов и даже жителей – вплоть до охотничьих ружей, а также велосипеды. Любопытно, что члены отряда называли себя частью зеленой армии и говорили, что в Горицах у них штаб, который платит жалованье! Со страху местные власти сообщили о том, что дезертирами захвачена и Матвеевская волость, хотя никакого движения там на самом деле не было[286].

В отличие от многих других восстаний дезертиры здесь не пытались провести мобилизацию и в целом особой поддержки от крестьян не получили – вероятно, потому, что движение было инициировано извне и главную роль в нем играли горицкие зеленые. Известно, что повстанцы собирались провести 26-го числа в Славковской волости собрание для выборов нового исполкома. Оно состоялось уже после ликвидации движения, крестьяне решили восстановить прежний состав исполкома и впредь не допускать насилия над местной властью.

24 июня в Кашине стало известно о восстании, но 25 июня – день Анны Кашинской, город был переполнен паломниками. Поэтому отряд было решено выслать только вечером, а пока отправили разведчиков, которые принесли самые тревожные слухи – якобы повстанцы намерены двигаться на город. В местной большевистской организации было объявлено военное положение (позже его ввели и в уезде), направили отряд из пятидесяти пяти коммунистов и красноармейцев, к ним позже присоединились тверские милиционеры. Несмотря на то что отряд был не особенно велик (большие силы были отправлены в Ярославскую губернию ранее), никакого вооруженного сопротивления он не встретил – зеленые, узнав о наступлении, рассеялись по лесам, горицкие ушли к себе. Было задержано всего восемь человек, хотя все три волости прочесывали три дня[287].

Позже в уезде была организована массовая ловля дезертиров, в Тверь за несколько дней отправили около тысячи человек[288]. О восстании, разумеется, велось следствие, но найти это дело не удалось.

Любопытны сведения, которые оставил о ситуации в Кашине через несколько дней после восстания член комиссии Сосновского И. Бойков. Именно он в докладе в ЦК партии большевиков написал, что сообщение о восстании было «как серпом по яйцам». «Гор. Кашин переполнен толпами деревенского люда разных убеждений. Все митингуют, провоцируют, „агитируют“ – кому что в голову лезет». А говорили о следующем (любопытно сравнить с реальным положением дел): восстали десять волостей, в одной сожгли здание совета, зарубили председателя-большевика и в новый исполком внесли иконы; Калязин горит; в Корчевском уезде тысяча зеленых дали успешный бой нескольким тысячам красных; Тверь осаждена повстанцами; на станции в Калязинском уезде митинг в тысячу человек постановил разбить железнодорожный путь[289].

Как видим, в своих фантазиях народ отнюдь не желал благоденствия советской власти и шел куда дальше, чем реальные повстанцы.

На тверской «камчатке» тревожно

В дальнем, медвежьем углу Тверской губернии, в Весьегонском уезде, в конце июня – начале июля 1919 года тоже было неспокойно. К сожалению, не обнаружены следственные дела по этим восстаниям, и события приходится реконструировать по разнородным и малоинформативным документам. Возможно, что в ныне закрытых архивах или среди переданных на открытое хранение дел в будущем обнаружатся более значимые источники и можно будет говорить о еще одном крупном центре зеленого движения в регионе. А пока картина происходивших здесь событий представляется следующей.

24 июня в Макаровской волости около полусотни дезертиров захватили волостной исполком, забрали все оружие, а потом наведались к местному милиционеру и в большевистскую ячейку. Во время этих событий погиб коммунист Тепляков и был ранен его товарищ по партии Бутырев. Основным и, насколько позволяют судить источники, единственным лозунгом восставших был антивоенный – не хотим воевать, пусть коммунисты сами воюют. Уезд отреагировал на эти события высылкой отряда комиссии по борьбе с дезертирством в двадцать пять человек[290].

Но он ничего не смог сделать, и уже через два дня начальник уездной милиции сообщал об участии в восстании до трех тысяч человек и просил из Твери отряд с пулеметом. Даже если учесть, что в таких сообщениях обычно указывалось общее число дезертиров, а не активных участников событий, все равно понятно, что восстание приняло серьезный размах. В чекистских документах есть данные о двухстах участниках – это более реальная цифра. К этому времени восстание охватило Любегощинскую и Залужскую волости, а через день был захвачен Щербовский волисполком и военкомат. Повсеместно избивали коммунистов, если им удавалось бежать – били членов семей.

30 июня зеленые вступили в бой с отрядом из Устюжны и заставили его отступить. Тем временем восставшие пользовались проверенной тактикой распространения слухов: вся Тверская губерния охвачена восстаниями, Петроград взят, Совнарком бежал из Москвы и т. д. В Ивановской волости также был захвачен волисполком, похищено более сорока винтовок, револьверы, гранаты. 30 июня произошло мелкое выступление дезертиров в Хабоцкой волости.

Перепуганные местные власти объявили город и уезд на военном положении, отправили в Макарово сводный отряд коммунистов и красноармейцев из двадцати человек и запросили помощь везде, где могли. Для пущей убедительности была придумана версия о том, что весьегонские дезертиры хотят присоединиться к вышневолоцкому восстанию и якобы между ними есть связь. Прибыли отряды из Рыбинска и Череповца в полторы сотни бойцов, а также из Красного Холма и Бежецка. Всего удалось собрать до пятисот человек, и восстание было подавлено: дезертиры не приняли боя с превосходящими силами и рассыпались по лесам. Позже прибыл еще отряд с кавалерией из Твери, с помощью которого организовывались облавы. Началась и массовая добровольная явка[291].

Уком распустил ячейку РКП(б) в Макаровской волости, потому что во время восстания никакого сопротивления дезертирам она не оказала. Да и в других волостях организации после восстания оказались на грани распада, во второй половине июля все дружно сообщали о том, что никакой работы не ведется. Некоторые коммунисты бежали из уезда[292].

Уже на 1 июля чекистами были арестованы четыре предполагаемых лидера восстания. Общее число задержанных неизвестно, равно как и судьба арестованных. Но поскольку в ходе восстания погибли коммунисты, нет сомнений в том, что были расстрелы. Это подтверждается и тем, что даже 25 сентября 1920 года, несмотря на все амнистии и отмену к тому времени смертной казни, губернский ревтрибунал подтвердил смертный приговор Николаю Королеву, одному из участников событий.

Но в целом следствие по делу шло ни шатко ни валко, Весьегонский уком большевиков даже жаловался в ГубЧК на то, что ее сотрудники, командированные в уезд, ничего не делают, хотя только секретной работой можно выявить зачинщиков восстания. Попавшие под следствие местные коммунисты тоже жаловались – но на грубость чекистов при ведении допросов. Только в мае 1920 года под угрозой стотысячного штрафа на Макаровскую волость удалось задержать одного из лидеров восстания Булавкина, которого прежде скрывали крестьяне[293].

Вот, собственно, и все, что известно об этом не самом мелком восстании.

«Война жидам нужна»

Восстание в Раменской волости Новоторжского уезда было небольшим, тем не менее источники сохранили немало любопытной информации, которая важна не только для восстановления событий на этой территории, но и для понимания феномена зеленого движения в центре России в целом.

Итак, 30 июня в Раменской волости отрядом по борьбе с дезертирством, направленным в уезд в рамках всеобщей кампании, было арестовано семь человек. С этого, как водится, началось восстание (здесь были отряды зеленых, которые скрывались в лесах и активных действий не предпринимали). За пару дней до этого на волостном съезде советов были выступления против войны и внутренней политики советской власти. Любопытно, что здесь источники зафиксировали характерное высказывание: «Война жидам нужна, а мы не жиды, и братской крови нам не надо». Также интересна местная мотивация против того, чтобы идти в армию: большевики пошлют не воевать, а отбирать хлеб у крестьян, и воевать за большевиков – идти на верную смерть, потому что белым помогают Англия и Франция.

Дезертиры, а также примкнувшие к ним крестьяне арестованных освободили, а председателя волисполкома Смирнова и местного милиционера Белова избили (перепуганные уездные работники сообщили в военный округ, что председателя убили – очевидно, чтобы ускорить посылку отряда на подавление движения). Ну, и заодно разгромили волостной совет, разграбили кассу, на радостях напились. Было проведено что-то вроде перевыборов совета[294].

Из Торжка выслали отряд в шестьдесят человек, который уже на следующий день восстановил порядок, при этом лидеры восстания, как водится, скрылись, а их родственники оказались в заложниках. После чего началась явка дезертиров – за неделю сдалось около ста человек, причем многие шли прямо в Торжок, опасаясь репрессий. Но отряд в волости не задержался, а потому уже через неделю после восстания дезертиров было не намного меньше, они особо не прятались и угрожали членам реввоенсовета.

Да и спокойнее тоже не стало – не только борьба с дезертирством, но и продовольственный вопрос по-прежнему не делали крестьян сторонниками советской власти. Уездная милиция расписалась в собственном бессилии и запросила помощи в ГубЧК. В волости 5 июля был создан военно-революционный совет, но на этот раз из членов волисполкома – надо полагать, у уездной власти было к нему определенное доверие. Уже в первом своем решении ВРК потребовал явки дезертиров в 24 часа и сдачи всего оружия, кроме дробовиков, угрожая расстрелами и судом[295].

В источниках крайне противоречивая информация о ходе подавления восстания. Военком Петухов утверждал, что главари арестованы и преданы суду трибунала, в то время как большинство документов говорит о том, что они скрылись. В то же время в главной газете губернии было написано, что главный зачинщик восстания убит. И здесь же – что восстание возглавили Родионов и Желыбин. Вторую фамилию можно встретить в приговоре по делу о восстании, а вот первой там нет. Да и в газете говорится только о скрывшемся Желыбине. Возможно, Родионов и есть расстрелянный на месте без суда и следствия зачинщик и что именно это военком называет судом ревтрибунала[296].

Следствие взяло в свои руки ГубЧК, в волость прибыл отряд для поимки скрывшихся участников восстания. В лесу чекисты обнаружили лагерь зеленых, произошла перестрелка, один из дезертиров погиб, трое были ранены, несколько десятков сдались, но большинство скрылись в болотах. У чекистов один боец получил ранение. В селе арестовали семь человек, но уже 6 июня все были выпущены под подписку о невыезде.

Уже в первые дни следствия восстание называли бесцельным и бессмысленным – в данном случае так оно и было. Суд ревтрибунала состоялся в конце марта 1920 года. Семь человек обвинили в агитации против гражданской войны и советской власти, еще сорок девять – в участии в восстании. Организаторами движения были признаны Яков Желыбин и Василий Лебедев, которых так и не разыскали и заочно приговорили к 5 годам тюрьмы. По амнистии были освобождены и оправданы тридцать два человека, остальных приговорили к лишению свободы на срок от 1 года до 10 лет, с возможностью замены на штрафы от 5 до 50 тысяч рублей, нескольких отправили на фронт[297].

«Коммунистов надо уничтожать, как врагов народа»

События в Койской и прилегающих волостях Кашинского уезда довольно типичны для зеленого движения Тверской губернии – от организации дезертиров до хода восстания. Единственное, что даже мелких столкновений тут не было, хотя на собраниях кричали о готовности «смести» власть.

Организация дезертиров здесь складывается одной из первых в губернии – еще в марте 1919 года. Сначала в ней было всего двадцать человек, потом разрослась до сотен, по слухам, были даже сотенные. Дезертиры проводили собрания, обсуждали вопросы прекращения войны, отказа от сдачи скота и продразверстки. Местные коммунисты и исполком никаких действий против них не предпринимали. По некоторым сведениям, среди организаторов движения были бывшие офицеры, звучали призывы не только к прекращению Гражданской войны, но и за созыв Учредительного собрания. Руководителями движения источники называют Федора Щербакова (лидер повстанцев), Дмитрия Быкова (командир отрядов), Николая Воробьева, Ивана Куликова, Ивана Ермилова. Также говорится о «коменданте» зеленых Лаврикове, но он участвовал в движении исключительно из-за угроз и только в период восстания, стал дезертиром из-за длительной болезни (не то тиф, не то сифилис), даже койские коммунисты подтвердили, что до событий он ни в чем замечен не был[298].

1 или 2 июня в волости была получена телеграмма о введении в губернии военного положения. Почему об этом не было сразу же объявлено населению – неизвестно, но 3-го числа дезертиры Койской и Брылинской волостей назначили общее собрание своей организации (до того было собрание 2-го числа в Брылинской волости с участием представителей трех волостей, там 3 июля тоже разоружили исполком и милиционера). Волостные военрук Петр Грибанов и милиционер Федор Якимов пошли в пустошь Тележкино на это собрание, где и объявили о телеграмме и о том, что любые сборы и митинги без разрешения уездного исполкома запрещены. На что собравшиеся сначала объявили их коммунистическими шпионами, а затем потребовали присоединиться к зеленым. Те ответили уклончиво, дескать, будем держать нейтралитет. После чего обоих избили, отняли оружие, но не прогнали.

На собрании выступили лидеры дезертиров – Дмитрий Быков, Щербаков, Куликов. Они призывали быть организованными, дать отпор отрядам, довести до конца начатое дело и добиться прекращения войны, которая не приносит ничего, кроме ущерба. Прозвучал неизбежный аргумент «зачем защищать советскую власть, которая ничего не дает, да притом же скрывает коммунистов». Завершилось собрание призывом к разоружению исполкома и большевиков, последних требовали бить и «положить под камень» за то, что пишут доносы (на предыдущих собраниях принимали решения о проведении у них обысков)[299].

Под руководством Быкова около двухсот пятидесяти человек пошли в Кой, обыскали военкомат и исполком, забрали оружие (правда, немного – в основном оно было отправлено в Кашин), отправили гонцов разоружать коммунистов и вообще собирать оружие (в ряде деревень перед обысками собирали сходы и принимали соответствующие решения). В исполкоме сорвали портреты Ленина, Троцкого и Бонч-Бруевича с криками «что за жиды-паразиты!». То же самое повторилось позже и в Васьяновской волости. Занятно, что дезертиры обещали служащим исполкомов вернуть оружие после того, как дадут отпор отрядам. Была объявлена мобилизация, по деревням отправлены посыльные (причем в этом участвовали даже председатели сельсоветов).

Но идти на помощь в Ярославскую губернию, где в Богородской волости также одновременно началось восстание, дезертиры не захотели, хотя и бахвалились в разговорах с крестьянами: «Идем защищать советскую власть, отрядов коммунистов не боимся, коммунистов надо уничтожать, как врагов народа, долой войну». Характерны первые слова – зеленые не говорили о новой власти, для них было важно вернуть эпоху «власти на местах». Всего в событиях участвовало около пятисот человек, из них до семидесяти – вооруженных. Отряд дезертиров был разделен на две «роты», велась разведка с помощью велосипедистов, в Кое организовали сторожевое охранение. Есть сведения о рейде в Бобровскую волость, где к повстанцам присоединились местные дезертиры, были аресты коммунистов. А вечером зеленые ходили по Кою с песнями[300].

Несмотря на то что телеграф был поврежден во всех трех волостях, местным коммунистам удалось отправить телеграмму в Кашин. 4 июля из села Богородского приехали велосипедист и конные с просьбой о помощи против наступающих отрядов. По деревням разослали гонцов с записками следующего содержания: «Д. Усатье просим явиться всех на общее волостное собрание Армии дезертиров, и оружие у кого какое есть. Просим от посторонних поаккуратнее, не показывать. Лес Коринский по дороге к Колыжину к семи, явка обязательна, кто не явится, будем карать товарищеским судом. Штаб» (знаки препинания расставлены мной. – К. С.).

На собрании было решено уговаривать красные отряды уйти, если не удастся – оказать сопротивление. Организовали разведку. Вечером того же дня отряд зеленых во главе с Дмитрием Быковым ушел к Богородскому. В селе было оставлено сторожевое охранение из «стариков» старше сорока лет, во главе с Лавриковым, который его сразу распустил. Ушедшие боя нигде не приняли и в итоге вернулись по своим деревням (по некоторым сведениям, они даже не дошли в Ярославскую губернию). А уже 5-го числа в Койскую волость из Кашина пришел отряд во главе с председателем укома Потемкиным, по селу пошли слухи о повальных расстрелах. Хотя штаб повстанцев пытался организовать сопротивление, дезертиры разбежались по лесам[301].

Отряд оставался в волостях до 15 июля, было арестовано восемь человек, которых объявили руководителями восстания, хотя настоящих лидеров, как обычно, задержать не удалось. Был организован ВРК, началось следствие, которое вела ГубЧК. Как и везде, обвиняемые просились на фронт, заявляли, что все осознали и участвовали в восстании по темноте и невежеству. В сентябре под суд было отдано пятьдесят пять человек (всего обвинение предъявлено семидесяти семи). Трибунал вынес восемь смертных приговоров (в том числе Ермилову) и одиннадцать – условных, с отправкой в штрафные роты (в январе 1920 года кассационный отдел ВЦИК заменил ВМН на 10 лет лишения свободы). Восьмерых приговорили к 3 годам лишения свободы условно с отправкой в штрафные роты, семнадцать человек – к штрафу по 5 тысяч рублей или 1 году лишения свободы. Остальных оправдали. В начале октября на выездной сессии ревтрибунала судили еще троих дезертиров, записанных в организаторы восстания. Одного оправдали, одного отправили на фронт, одному дали 3 года условно.

Из остальных причастных к руководству восстанием задержали только Лаврикова, который по поддельным документам пытался уехать из Тверской губернии, но в Бологом был опознан. В итоге его в ноябре 1919 года приговорили к расстрелу, с заменой по амнистии отправкой на фронт в штрафную роту. В декабре был задержан Куликов[302], но приговора по нему найти не удалось.

Десять дней зеленой власти

В отличие от подавляющего большинства выступлений крестьян и зеленых в годы Гражданской войны на территории Тверской губернии ясеновичское восстание, в силу его масштаба, не замалчивалось в работах историков и краеведов в советские годы. Но информация о нем подавалась в духе концепции «кулацко-эсеровской контрреволюции», поддерживаемой командованием Белых армий. И легенда про то, что этим восстанием руководили генерал Сназин и полковник Назимов, до сих пор кочует по работам столичных историков. Хотя еще в 1999 году мной было доказано, что никакого участия в восстании Назимов не принимал. А Сназин не упоминается в источниках вообще, за исключением единственного – сводки штаба войск ВОХР.

Уже в марте 1919 года Вышневолоцкий уезд становится одним из двух крупнейших центров зеленого движения в Тверской губернии, в апреле здесь произошло три выступления крестьян, активными участниками которых были дезертиры[303]. В это время все сильнее звучит недовольство коммунистами из-за призыва в армию, продовольственной политики, злоупотреблений, отсутствия политических свобод.

К маю объединения зеленых в уезде включали несколько сот человек. Выступления в Домославской волости против местных коммунистов, поддержанное тремя соседними волостями, и на станции Спирово под знаменем с надписью «Бей коммунистов», разогнанные силами ЧК, привели к тому, что в уезде постоянно находились вооруженные отряды[304]. Но если в большинстве уездов такая работа позволила уничтожить объединения дезертиров или, по крайней мере, не допустить восстаний, то в Вышневолоцком организации зеленых только росли.

Ясеновичское восстание, которое продолжалось почти десять дней, а с учетом ликвидации его последних очагов – около двух недель, стало пиком зеленого движения в Тверской губернии. К тому же началось оно уже после того, как большинство восстаний было подавлено и в губернии 1 июля 1919 года введено военное положение, власть передана реввоенсовету, а контроль над территорией региона перешел к воинским формированиям ГубЧК и милиции[305].

Тверской губком РКП(б), обобщая опыт подавления восстаний, в секретном циркуляре от 27 июня 1919 года о введении в партийных организациях военного положения требовал выдать оружие всем коммунистам и в каждом уезде назначить ответственного руководителя партийными вооруженными силами[306]. Однако ни текущая документация уездного комитета партии, ни воспоминания о ясеновичском восстании не сохранили свидетельств о том, что такая работа в Вышневолоцком уезде была проделана, хотя на его территории уже произошло крупное восстание дезертиров – Кузьминское.

Ясеновичская волость к этому времени уже давно стала зеленым краем. Фактически ситуацию здесь контролировала организация дезертиров. Скапливаться на территории волости они начали в марте, тогда же была создана их организация, «начальником» которой стал М. Столяров[307]. В созданный позже штаб зеленых вошли также бывшие младшие офицеры В. Мусатин и Ю. Соколов, братья Гусевы.

Уже в марте в Ясеновичский волостной исполком были избраны главным образом представители среднего и зажиточного крестьянства. Уезд был вынужден их утвердить, за исключением Фуникова, одного из лидеров будущего восстания, как не имеющего права быть избранным. 8 мая 1919 года волостной съезд советов прошел под диктовку зажиточных крестьян во главе с Фуниковым и Разумовским[308]. После этого коммунистическая ячейка в волости фактически распалась. Любопытно, что в конце апреля 1919 года Ясеновичская и Борзынская организации большевиков ходатайствовали перед уездным комитетом партии о выделении сорока винтовок и патронов. Неизвестно, была ли удовлетворена эта просьба, но в это время такие обращения обычно не встречали отказа. Вероятно, что именно эти винтовки в июле оказались в руках восставших, тем более что в некоторых свидетельских показаниях говорится, что в штабе восставших было именно сорок винтовок[309].

Не совсем ясно, как во главе этого штаба оказался бывший прапорщик В. Мусатин, служивший военкомом волости, арестованный в ноябре 1918 года по обвинениям в антисоветской агитации и до 2 июля находившийся в Вышневолоцкой тюрьме. В этот день он был под конвоем отправлен в Ясеновичи и там освобожден дезертирами. Его участие в подготовке восстания, таким образом, охватывает всего два дня. Тем не менее именно его источники называют главным руководителем ясеновичских зеленых, причем чекисты, принимавшие непосредственное участие в подавлении восстания, Мусатина характеризовали как хорошего руководителя, а организацию зеленых как крепкую[310].

Начиная с марта дезертиры регулярно проводили собрания, обсуждали ситуацию в волости и уезде. Идеи были просты: специально с властью не конфликтовать, но на войну не идти, в случае попыток захвата дезертиров – «защитить свою волость».

Накануне восстания, вероятнее всего, 2 июля, в лесу у деревни Овсянники прошло собрание дезертиров Ясеновичской волости, которым руководили Громов и Мусатин. Источники не раскрывают его точную дату, но, так как среди руководителей уверенно называют В. Мусатина, который был освобожден дезертирами 2-го числа, раньше оно пройти просто не могло. Именно это собрание стало последним организационным мероприятием по подготовке восстания. Но неверно было бы полагать, что зеленые готовились выступить против власти инициативно. Практически повсеместно восстания в Тверской губернии начинались после прямого конфликта с властью (наступление красных отрядов, аресты дезертиров и т. д.). Так было и в Ясеновичской волости.

В показаниях допрошенных следственной комиссией крестьян и дезертиров упоминается более десятка собраний в дни, предшествующие началу активных действий. Так было практически во всех восстаниях, поскольку гораздо проще организовать сборы рядом с крупными селами и деревнями, чем стягивать в одно место дезертиров всей волости.

Интересно, что члены штаба будущего восстания – В. Шашорин, М. Громов, В. Мусатин были создателями большевистской ячейки в волости в феврале 1917 года. Причем им удалось на выборах в Учредительное собрание обеспечить большинство голосов за большевиков не только в Ясеновичской, но и в соседних волостях. Входил в состав большевистской ячейки и еще один член штаба – А. Фуников, торговец лошадьми, который весной 1919 года на волостном съезде советов публично извинился перед земляками за то, что был большевиком, и заявил, что эта партия ведет страну к гибели[311]. Накануне восстания он был председателем сельсовета деревни Дуплево.

Фигурировавшая долгое время в литературе и воспоминаниях версия о том, что движением руководил бывший полковник Семеновского гвардейского полка Назимов, архивными материалами не подтверждается. Ее источник – слухи, скорее всего пущенные самими зелеными, которые практически во время каждого восстания говорили о том, что за ними стоят крупные силы во главе с высшими офицерами. Любопытно, что в воспоминаниях и «исследованиях» советской эпохи не упоминается генерал Н. М. Безобразов, который также проходил обвиняемым по делу о восстании. Ревтрибуналом в 1920 году было установлено, что ни Безобразов, ни Назимов никакого участия в восстании не принимали. Более того, полковник П. И. Назимов за несколько месяцев до восстания уехал из волости. Правда, в делах ревтрибунала упоминается то он, то его брат А. И. Назимов, который офицером не был. Но это не помешало 31 марта 1920 года Тверскому губернскому ревтрибуналу приговорить именно А. И. Назимова и Н. М. Безобразова к 25 годам лишения свободы, поскольку судьи сочли, что обвиняемые хотя и не принимали участия в событиях, но были их «идейными вдохновителями»[312].

Отправной точкой, определившей неизбежность восстания, стали жесткие меры по борьбе с дезертирством, предпринимаемые по всей губернии с середины июня 1919 года. Но в Вышневолоцком уезде их практическая реализация несколько затянулась. После того как в Кузьминской волости произошло крупное восстание, в ходе которого погибли семь коммунистов и членов исполкома, 26 июня Вышневолоцкая комиссия по борьбе с дезертирством обратилась в Тверь с просьбой о направлении отряда в сорок конных для подавления восстаний зеленых в уезде, поскольку в ее распоряжении необходимых сил не было[313]. Повсеместно были организованы облавы на дезертиров, из Твери прибыл отряд батальона ВОХР под командованием представителя ВЧК Гордеева, который насчитывал 140 бойцов, 10 кавалеристов и 3 пулемета. Но уже 2 июля этот отряд покинул места будущего восстания[314].

Между тем именно в эти дни движение дезертиров усиливается, и их собрания не остались не замеченными властью. 2 июля, в день собрания под Овсянниками, Вышневолоцкий уездный исполком обращается напрямую в центральный штаб войск ВОХР с информацией о том, что в Ясеновичской, Борзынской и Заборовской волостях наблюдается «движение» дезертиров. Для усиления борьбы с зелеными исполком принимает решение направить собственные отряды в неспокойные волости[315].

Один из них вел агитацию и аресты дезертиров в пяти волостях и уже возвращался в Вышний Волочек, когда часть бойцов (десять человек) 4 июля у деревни Прямик Холохоленской волости, при попытке провести митинг, была атакована зелеными. Два красноармейца погибли, остальные разбежались. После этого произошло боестолкновение зеленых с основным отрядом, ряд крестьян и дезертиров были арестованы и отправлены в Вышний Волочек[316].

В этот же день у деревни Иваньково Заборовской волости (расположена между Вышним Волочком и Ясеновичами), которая в дальнейшем станет основным центром боевых действий, зелеными был разоружен конный отряд уездного военного комиссара Кузнецова из тридцати восьми человек, бойцы частично арестованы, сам комиссар бежал. В дальнейшем боевые действия под Иваньковом со стороны зеленых возглавлял военный руководитель штаба повстанцев штабс-капитан (по другим данным – поручик) Ю. Соколов, а в первом бою дезертирами командовали М. Столяров и В. Федоров. Были захвачены винтовки, пулеметы, лошади красноармейского отряда. Выступления одновременно произошли в двадцати деревнях Заборовской волости, что подтверждает хорошую организацию восставших[317].

Интересно, что 7 июля в Москву была отправлена телефонограмма о том, что отряд под командованием уездвоенкома разоружен и сведений от него не поступает. Вряд ли речь идет о первом разоружении, произошедшем еще 4-го числа. Вероятно, несмотря на бегство военкома, под его командование был передан новый отряд, но в очередной раз он доверия не оправдал. После подавления восстания Кузнецов 20 июля уездным исполкомом был отстранен от должности. На собрании Вышневолоцкой парторганизации 4 августа 1919 года были попытки обвинить комиссара в трусости и отдать под суд, но большинство коммунистов признали его действия правильными[318].

В ночь с 4 на 5 июля началось разоружение исполкомов в Ясеновичской и Заборовской волостях, были арестованы коммунисты и советские работники (тринадцать человек). 5 июля в Ясеновичи собрались крестьяне нескольких волостей. В. Мусатин обратился к собравшимся: «Граждане, дети ваши скрываются по лесам… Не лучше ли нам всем соединиться, чтобы защитить свою волость?» Лидеры восставших выступали против войны, но антисоветских призывов не было. Зеленые просили крестьян помочь продовольствием и подводами. Первоначально восставшие были поддержаны населением. Но при первых же попытках провести мобилизацию в помощи им стали отказывать. 5 и 6 июля сходы прошли во многих селах двух названных и Борзынской волостей. Тогда же был сформирован штаб восставших[319].

Зеленые не создали новых властных структур на подконтрольной территории. Центрами управления были два штаба: главный (в Ясеновичах, занимался организацией боевого охранения, снабжения, содержанием арестованных) и боевой у деревни Иваньково. Для решения общих вопросов использовались сельские советы и сходы. Некоторые источники указывают, что в волостях формировались контрольные комиссии, которые должны были принять власть от волисполкомов, но в силу скоротечности событий не успели этого сделать.

Интересно, что в ходе восстания арестовывались советские работники по обвинениям в растрате собранного в продразверстку хлеба. При этом арестованные обеспечивались продовольствием, а так как восстание пришлось на сенокосную пору, для них были организованы общественные работы по покосу травы. По селам рассылались агитаторы, которые призывали поддержать восстание, чтобы вместе с бастующими рабочими (хотя всеобщая забастовка в Твери к этому времени уже две недели как закончилась) ликвидировать советскую власть, которая принесла народу только войну и голод. Агитаторы повсеместно говорили о том, что Красная армия разбита[320], скорее всего имея в виду победу над отрядом под Иваньковом, хотя нельзя исключать агитации о поражении большевистских войск на фронтах Гражданской войны (в ряде других восстаний агитаторы утверждали, что против большевиков «поднялась вся Волга» и большевистские части бегут).

Военная структура восставших была простейшей, но позволила им несколько дней отражать разрозненные действия красных отрядов. Караульная служба состояла из «стариков» старше сорока лет, остальные подлежали мобилизации для участия в боях, разведке и т. д. Караулы чаще всего были безоружными, иногда имели холодное оружие, редко – огнестрельное (охотничьи ружья). Даже о боях на «Иваньковском фронте» источники в один голос говорят о том, что восставшие располагали одной винтовкой на четверых – десятерых человек. В то же время среди повстанцев были пулеметчики, и именно огонь из захваченных пулеметов позволил им в первых боях одерживать победы.

Штабом предпринимались меры по формированию дежурной роты в Ясеновичах уже в первые дни восстания. Судя по тому, что в это время все попытки карательных отрядов взять под контроль территорию восставших были отбиты, какое-то подобие части, находящейся в состоянии постоянной готовности, зеленым удалось организовать. Оценить успешность объявленной штабом восставших мобилизации крайне трудно, поскольку дали признательные показания об участии в боях буквально несколько человек. Подавляющее большинство из арестованных по делу о восстании утверждали, что ни они сами, ни их деревня приказу о мобилизации не подчинились, а если и подчинились, то сбежали по пути к местам боев. Тем не менее можно говорить о том, что наиболее успешно мобилизация прошла в волостях, бывших ядром восстания, – Ясеновичской и Забровской. В боях в других местах принимало участие гораздо меньшее количество дезертиров, большинство скрывалось в лесах и от карательных отрядов, и от зеленых.

Руководители отрядов, занимавшихся подавлением восстания, оценивали количество участников боестолкновений со стороны зеленых от трехсот до шести тысяч человек. Эти завышенные цифры должны были послужить оправданием поражений красных. Анализ характера боев и потерь с обеих сторон говорит о том, что с оружием в руках сражались сто – сто пятьдесят зеленых. Остальные были заняты на караульной и вестовой службе, подвозе продовольствия (все источники говорят о том, что нужды в продуктах у зеленых не было). При помощи учителей и крестьянок был организован госпиталь, причем во время допросов они заявляли, что готовы были оказывать помощь всем раненым, а не только зеленым[321].

В Вышнем Волочке о восстании стало известно 5 июля. Распространялись слухи о том, что зеленые численностью до пяти тысяч человек движутся к городу. Спешно сформированный отряд из местных коммунистов и красноармейцев (около ста пятидесяти человек) двинулся к Иванькову. Любопытно, что ответственные работники уездного комитета РКП(б) и городские коммунисты в мятежные волости не поехали, якобы охраняя железную дорогу. Зеленым удалось, несмотря на артиллерийский огонь противника, обратить красный отряд в бегство. Источники отмечают удачное расположение повстанцев на местности, которые использовали пригорки и лес для маскировки, успешно применяли тактические приемы во время боя. В то же время дисциплина оставляла желать лучшего: несвоевременно открытый огонь выдавал расположение восставших, а захваченные пулеметы использовались недостаточно эффективно. Столкновения в районе Иванькова продолжались и 6 июля[322].

После этой победы восставшие стремились расширить подконтрольную территорию. 7 июля зеленые попытались захватить поселок Кувшиновской бумажной фабрики, но были отогнаны охранявшим ее красноармейским отрядом. Одновременно со стороны Новоторжского уезда к Иванькову, через Бараньегорскую волость двинулся отряд местной комиссии по борьбе с дезертирством. В его боевом донесении сообщается, что в пройденных деревнях дезертиров нет, так как все мобилизованы в район Иванькова. 8 июля у деревни Печниково повстанцам удалось отбить атаку новоторжского отряда, обе стороны понесли потери, красноармейцы отступили. В этих боях погибли лидеры повстанцев В. Круглов и Н. Потапов. Характерно, что отряд рапортовал о захвате последнего, который попытался бежать и был убит. На самом деле оба они погибли в бою и были захоронены с почестями на кладбище Ясеновичи[323].

Для подавления противника на этом участке были высланы новые отряды: курсантов железнодорожных военных курсов из Торжка и мобилизованных коммунистов, затем направлено подкрепление – в общей сложности более ста восьмидесяти человек[324].

Успешные действия повстанцев против карательных отрядов были расценены как попытка зайти в тыл силам Красной армии, а также как наступление на Вышний Волочек. В уезде началась паника, появились слухи о том, что к городу движется до 8 тысяч человек. Но уже тогда благодаря разведке и показаниям отступивших красноармейцев (в том числе бежавших из плена) удалось установить, что восставшие придерживаются исключительно оборонительной тактики, скрываются в лесах, их общая численность не превышает 600 человек, а в боях участвует гораздо меньшее количество людей. Только Вышневолоцкая комиссия по борьбе с дезертирством располагала 250 бойцами. В уезде была объявлена мобилизация коммунистов, для борьбы с дезертирством стало широко применяться заложничество. В район восстания один за другим направлялись новые отряды с кавалерией и артиллерией из Вышнего Волочка, Торжка, Ржева и Твери. 8-го числа общее руководство операцией по подавлению восстания было возложено на уполномоченного ВЧК Визнера[325].

Между тем зеленые расширяют подконтрольную территорию: были разогнаны волисполкомы еще в двух волостях, агитация расширена на Новоторжский уезд, где к восстанию присоединились еще несколько волостей. Здесь повстанцы разбили в ночь с 9 на 10 июля у деревни Загорье Борзынской волости объединенный отряд местной милиции, красноармейцев и Ржевской транспортной ЧК под командованием военкома Беляева, комбата Гротуна и председателя Ржевской ТЧК М. Клюева. Эти отряды грабили население, за что их руководители были арестованы Тверской транспортной ЧК. Клюев, известный издевательствами над населением и даже убийствами, в очередной раз избежал наказания, а военком Беляев был Московским военным ревтрибуналом осужден на 3 месяца лишения свободы, но освобожден от наказания по амнистии. Есть сведения и о грабежах со стороны отряда латышских стрелков[326].

Несмотря на временные успехи, повстанцы исчерпали свои резервы. Из-за многочисленных боев, уничтожения посевов и постоя отрядов, население относилось к зеленым все более враждебно. В район восстания был спешно переброшен наиболее боеспособный отряд Тверской ГубЧК под командованием Ксенофонтова – 120 человек, 28 конных и 3 пулемета, уже отличившийся в подавлении восстаний зеленых в Корчевском и соседних уездах. Ксенофонтов был назначен командующим объединенными вооруженными отрядами по подавлению восстания, а общее руководство осталось за уполномоченным ВЧК Визнером (заместитель – Павловский), чье назначение было подтверждено лично начальником войск ВОХР Волобуевым. Уже 8–9 июня после боестолкновений под Иваньковом, Пипиковом и Пашином зеленые везде были вынуждены отступить. Попытки организовать всеобщий сбор мобилизованных под Иваньковом не увенчались успехом. Только 13 июля, после подавления восстания, в Ясеновичах для поддержки зеленых направился отряд из эстонской колонии Нурмекунде[327].

Для подавления восстания были привлечены отряды из Москвы, Твери, Вышнего Волочка, Ржева, Торжка, Фирова, Осташкова и Бологого. Если первоначально в распоряжении ГубЧК для подавления восстания было 350 человек, то только из Москвы прибыло 250 человек и 2 орудия. По неполным данным, приводимым в отчете ГубЧК, против зеленых воевали 1200 бойцов при 5 пулеметах и 3 орудиях. В целом силы красных можно оценить не менее чем в 2000 человек. Район восстания был наглухо блокирован, в ряде мест, чтобы не допустить маневрирования восставших, чекисты даже разобрали мосты, любые передвижения крестьян в сторону Вышнего Волочка были запрещены.

В ночь с 11 на 12 июня началось наступление красных одновременно с двух основных направлений – от Кувшинова (Новоторжский уезд) и со стороны Заборовской волости. 12 июля в бою под деревней Плотчино основные силы зеленых были разгромлены. 13́–14-го числа восстание было окончательно подавлено, штаб зеленых бежал. По данным штаба по подавлению восстания, при захвате села было оставлено зелеными одно орудие, четыре пулемета и много винтовок. У повстанцев в последних боях погибли и были ранены не менее двадцати человек, о потерях наступавших информации нет. В первые дни было арестовано за участие в восстании более ста человек. Несколько деревень, включая Иваньково, были сожжены, карательные отряды намеренно уничтожали посевы[328].

После этого некоторое время столкновения происходили в Новоторжском уезде. Окончательно восстание было ликвидировано 19 июля, когда завершилась «зачистка» Старопасонской волости. В то же время штаб по подавлению восстания принимал меры по недопущению повторения событий в других волостях, в частности Дороховской, где на станции Спирово уже были выступления весной и вновь скапливались дезертиры[329].

Информация об отношении населения Вышнего Волочка к восстанию в источниках отражена крайне слабо. Опасаясь выступлений на текстильных фабриках города (второй промышленный центр губернии после Твери), где голодные забастовки были обычным явлением, с 6 июля, то есть буквально на следующий день после получения сведений о восстании, тверские чекисты начали усиленную «чистку» «вредных элементов» в городе. По данным Вышневолоцкого укома РКП(б), жители отнеслись к восстанию безразлично, были слухи о том, что зеленые хотят блокировать уездный центр, чтобы не допустить подвоза продовольствия из деревень. Подавление восстания было поддержано горожанами, надо полагать, через принятие соответствующих резолюций на собраниях. Негативное отношение жителей города к ясеновичским событиям из-за прекращения работы рынков подтверждают и выписки из частных писем, сделанные военной цензурой[330].

Немедленно после завершения боев началось следствие. Первоначально эти функции были возложены на руководство отрядов, практически сразу же подключились чекисты и милиция. Повсеместно проводились аресты, обыски, допросы, применялось заложничество. Только в Новоторжском работном доме в конце июля содержалось более пятнадцати заложников, не имевших к восстанию никакого отношения, – бывшие помещики, священники, члены семей дезертиров. Те из них, кто служил в советских учреждениях, были немедленно уволены. По официальным данным центральной комиссии по борьбе с дезертирством, в районе восстания было арестовано и явилось добровольно около двух тысяч человек (цифра подтверждается и другими источниками).

Этому немало способствовало выпущенное карательными отрядами воззвание к крестьянам с призывом выдать дезертиров и участников восстания и угрозами новых репрессий. Параллельно велась агитационная работа. На митингах крестьяне отмалчивались в ответ на речи агитаторов о бессмысленности восстания против самих себя, поскольку советская власть – защитница крестьян, а ее враги сбивают деревню с истинного пути. Шаблонные резолюции принимались без возражений[331].

В немалой степени такое поведение крестьянства объяснялось массовыми расстрелами. При этом следует отметить, что никто из членов штаба, кроме второстепенных персонажей, задержан не был. Расстрелы проводились после краткого следствия, и вина казненных красными отрядами крестьян и дезертиров явно была не выше, чем у приговоренных позже ревтрибуналом к отправке на фронт. Главной целью расстрелов было не наказание виновных в организации восстания, а запугивание населения.

Источники не позволяют установить точную цифру расстрелянных. Но утверждения о том, что сегодня известно только семь фамилий, а общее количество приговоренных к высшей мере наказания, по данным краеведов, ориентировавшихся, помимо следственных дел, на воспоминания потомков участников восстания, – тридцать шесть человек[332], – не выдерживают критики.

Уже 20 июля 1919 года в «Известиях Вышневолоцкого совета» был опубликован пофамильный список расстрелянных – двадцать один человек, приговор которым был вынесен следственной комиссией с участием представителей ВЧК. Эта же цифра фигурирует в отчете Тверской ГубЧК за июнь – июль 1919 года, датированном 27 июля, то есть буквально через полторы недели после подавления восстания[333].

По постановлению следственного комитета ВЧК и выездной сессии ревтрибунала не позднее 14 августа в Вышнем Волочке были расстреляны еще тридцать четыре участника восстания. В воспоминаниях участника событий А. Ферина, написанных в 1924 году, сказано, что до сорока человек были доставлены в Вышний Волочек, где их расстреляли, и на городском кладбище есть братская могила. Схожие сведения имеются и в собранных Е. И. Ступиным воспоминаниях потомков участников восстания. Скорее всего, речь идет об одном и том же расстреле в уездном центре. Наконец, в докладе представителя Вышневолоцкого уезда Григорьева на втором губернском съезде председателей уездных исполкомов и уездных отделов управления сообщалось, что чрезвычайной комиссией за участие в восстании было расстреляно около семидесяти человек[334]. Очевидно, эта цифра близка к истине, с учетом двух известных нам массовых расстрелов и проводившихся отрядами непосредственно при подавлении восстания, сведения о которых не сохранились. Некоторые краеведы полагают, что были расстрелы и в Новоторжском уезде, однако никаких упоминаний о них в источниках не обнаружено.

Выездная сессия губернского ревтрибунала работала в Вышнем Волочке с 6 по 28 августа. Из почти двух тысяч человек, привлеченных к суду, более 90 % были отправлены на фронт или переосвидетельствование. Менее 1 % приговорили к расстрелу (все смертные приговоры по амнистии к очередной годовщине революции заменены длительными сроками лишения свободы), около 3 % – к лишению свободы и штрафам[335].

Как и в подавляющем большинстве восстаний зеленых в Тверской губернии, лидеров ясеновичского захватить чекисты не сумели. Активные мероприятия по их розыску велись в волости до апреля 1920 года. По некоторым данным, большинство членов штаба повстанцев некоторое время скрывались в лесах, а затем уехали из губернии.

В феврале 1920 года был задержан некто Лапин, якобы один из активных участников восстания. Но эта фамилия ни в одном из списков штаба повстанцев не встречается. В апреле 1920 года в Ясеновичской волости были обнаружены землянки, в которых скрывались лидеры восстания, что подтвердили и некоторые члены штаба во время нового следствия по делу о восстании, которое велось в 1924–1925 годах. В волость был направлен отряд милиции и политбюро из семнадцати человек, позже к нему присоединился отряд ВОХР. Две землянки располагались у эстонских хуторов (колония Нурмекунде), были отапливаемыми и хорошо оборудованными. Поиски, организованные отрядами в окрестных лесах, закончились безрезультатно. Из семей лидеров восстания были взяты заложники, арестовано имущество, на хуторах конфискован скот, но никого задержать не удалось[336].

Еще до этих событий, 31 марта 1920 года Тверской губернский ревтрибунал заочно приговорил Громова и Мусатина, как руководителей восстания, к 30 годам лишения свободы (в этом же заседании бы вынесен приговор «идейным вдохновителям» восстания Назимову и Безобразову). Тогда же были осуждены еще шестьдесят пять человек, в том числе члены штаба восставших.

3 декабря 1920 года Всероссийский кассационный ревтрибунал оставил приговор для руководителей восстания в силе, сократив сроки заключения до 5 лет, остальных амнистировал в связи с третьей годовщиной революции.

21 декабря 1924 года Тверской губернский суд по амнистии 1921 года освободил от ответственности Назимова и Мусатина, Громову наказание было снижено до 9 месяцев (суд постановил его немедленно арестовать, поскольку он проживает в Ясеновичах). По данным 1925 года, В. Мусатин также жил в волостном центре[337]. Таким образом, никто из руководителей восстания расстрелян не был. По данным Е. И. Ступина, в 1937 году из двадцати четырех членов штаба были расстреляны семеро. Место жительства еще пятерых было известно НКВД, можно предполагать, что их судьба сложилась не менее трагически. Характерно, что в 1937 году Громов и Мусатин скрывались, и чекисты не смогли установить их местонахождение.

Жизнь на территории, охваченной восстанием, уже в августе вошла в привычную колею, хотя в Ясеновичах даже в сентябре дежурили отряды коммунистов и ЧК, а жителям пяти волостей, наиболее активно участвовавших в событиях, было запрещено хранить даже охотничьи ружья. Информация о восстании обсуждалась на закрытых заседаниях ячеек большевиков в Новоторжском и Вышневолоцком уездах, причем коммунисты обязывались хранить услышанное в тайне[338]. В целом восстание, ставшее одним из крупнейших событий в истории Вышневолоцкого уезда, не повлияло сколько-нибудь заметно на политику губернской власти именно на этой территории по сравнению с другими уездами.

Можно утверждать, что ясеновичские события отличались от других восстаний зеленых на территории Тверской губернии только масштабом. Не прослеживается какой-либо специфики в идеологии и тактике повстанцев. Зачатки примитивной системы управления, сложившейся в ходе восстания, можно проследить и во втором крупнейшем центре зеленого движения в регионе – Горицкой волости Корчевского уезда. Идеологические требования к власти и даже призывы к ее свержению следует расценивать как в первую очередь недовольство действиями местных партийных и советских структур.

В ясеновичском восстании несколько сильнее было выражено недовольство властью в целом, но никаких представлений о том, как организовать ее по-новому, у восставших не было. В отчете о политико-экономическом положении Тверской губернии в 1918–1923 годах, составленном Тверским губотделом ГПУ в июле 1923 года, было верно отмечено: «Разразившиеся массовые мятежи дезертиров вносили громадную дезорганизацию в настроение крестьянства и они колебались, т/е предполагали, что Соввласть и коммунисты будут от Власти отстранены. Но кем отстранены они этого не знали и не понимали…»[339] Зеленые не были для крестьян силой, которая может заменить коммунистов и советскую власть.

Идейный лидер в безыдейной деревне

Лидерами большинства крестьянских и практически всех зеленых восстаний и выступлений на территории Тверской губернии в 1918–1919 годах становились бывшие младшие офицеры. Как правило, источники не позволяют сформировать сколько-нибудь полное представление об идеологии восставших и их отношении к советской власти в целом, а не ее отдельным мероприятиям типа призыва в армию, сбора продразверстки и т. д. Насколько можно судить, они практически не отличались от повседневных взглядов крестьянства на политику большевиков в отношении деревни. Кроме того, поскольку в подавляющем большинстве случаев после подавления восстаний и выступлений задержать их лидеров не удавалось, крайне мало известно и о личностях предводителей повстанцев. Тем не менее можно с уверенностью утверждать, что практически никто из них идейным противником советской власти не был, что повстанческая идеология формировалась за короткий период (от нескольких дней до двух-трех месяцев) и отличалась крайней ограниченностью, лозунговостью («Долой войну», «Бей коммунистов» и т. д.).

Тем любопытнее фигура Василия Даниловича Калявина-Вещего, организатора антисоветской группы в Мартыновской волости Краснохолмского уезда, которая в период зеленых восстаний в Тверской губернии (середина июня – середина июля 1919 года) по своей активности и формам протеста занимала промежуточное положение между собственно зеленым движением, крестьянским повстанчеством 1918 года и будущим политическим бандитизмом, который развернется в губернии в 1921–1922 годах. В архиве управления Федеральной службы безопасности Российской Федерации по Тверской области сохранилось следственное дело, в составе которого имеются уникальные источники – дневники В. Д. Калявина-Вещего, черновики его воззваний к крестьянам и письма в органы власти, а также типичные для таких дел протоколы допросов обвиняемых и свидетелей, обвинительные заключения, информация агентов ЧК и т. д.[340] Сведения других источников о событиях, связанных с этой группой, крайне скудны, но в некоторых случаях дают важную дополнительную информацию.

Состав дела позволяет проследить формирование антисоветской идеологии у человека, задолго до революции воспринявшего социалистические взгляды и даже какое-то время поддерживавшего большевиков. С учетом того, что в некоторых восстаниях в Тверской губернии их лидерами становились люди с аналогичной биографией, а иногда даже бывшие члены РКП(б), представляется крайне важным проследить эволюцию таких взглядов даже на единичном примере. Кроме того, исследование позволяет понять отношение деревни к таким «идейным» людям, выяснить, насколько важна была антисоветская идеологическая составляющая как для крестьянства в целом, так и для участников повстанческого движения.

Во всех документах следствия и в сообщениях уездной и губернской печати Калявин-Вещий фигурирует как организатор зеленых банд, и даже восстания зеленых в Весьегонском уезде, к которому он не имел никакого отношения.

Выходец из семьи крестьян-середняков, Василий Данилович Калявин (в 1919 году ему было 37 лет), как и многие его земляки, был отходником, работал на заводах Петрограда. Образование – земская школа. К моменту событий 1918–1920 годов у него была изба, двор, две коровы, и при этом жена и четверо детей (старшей дочери было всего 10 лет) – даже середняком его считать трудно.

В 1905 году Калявин принимал участие в революционных событиях в столице. Между революциями он начал писать в петербургских газетах «Русь», «Молния», «Обрыв». В 1911 году появился псевдоним Вещий.

В его биографии есть эпизод, который позволил большевикам записать Василия Даниловича в ярые враги советской власти: в 1907–1908 годах он служил в полиции урядником в Антоновской волости Весьегонского уезда, всего чуть менее 14 месяцев. После этого был писарем у волостного старшины в родной Мартыновской волости (до 1918 года Весьегонский, после – Краснохолмский уезд). В начале 1917 года снова жил в Петрограде[341].

В дни Февральской революции он в гуще событий – распространял прокламации, искал полицейских, стрелявших в народ с чердаков, был арестован за агитационные выступления перед казаками. В период между революциями некоторое время симпатизировал большевикам, участвовал в сборе денег для взятия арестованных членов партии на поруки. Насколько можно судить, он пробовал служить новой власти, но очень быстро в ней разочаровался и уехал домой, прихватив с собой револьвер, четыре винтовки и несколько сот патронов[342]. Причина разочарования, по его признанию, – то, что к власти пришли не идейные люди, а ищущие собственную выгоду.

Но и в родном селе он столкнулся с тем же, что в столице, – деревенские большевики проводили повальные обыски и изъятия без описей, разворовывали конфискованное. После того как Калявин стал возражать против этих бесчинств новой власти, он был объявлен ее врагом, и его дом тоже подвергся обыску-разграблению[343].

В июне 1918 года в Мартыновской волости проходило собрание по продовольственному вопросу, руководили которым братья Калявины. Благодаря их агитации крестьяне высказались за свободу торговли и за отмену продовольственного налога. Мотивация была типичной для лета 1918 года: уезд для волости ничего не делает, никакой помощи мы не получаем, а куда идет налог – неизвестно[344].

12—13 июня в соседней Чамеровской волости Весьегонского уезда произошло одно из самых крупных и известных крестьянских восстаний в Тверской губернии. Его участники во время наступления чекистских отрядов попросили помощи от Мартыновской волости, и группа жителей вышла к ним, но к тому времени восстание уже было подавлено. Очевидно, что брат Калявина, Александр Данилович, был одним из предводителей этой группы. Его задержал отряд Весьегонской УЧК. Дважды он пытался бежать из арестного дома и после второй попытки был расстрелян[345].

Очевидно, каким-то образом принимал участие в событиях и Василий Данилович, поскольку вскоре после чамеровского восстания, 2 июля 1918 года, его пришли арестовывать. Он бежал из волости в Петроград и больше в свой дом никогда не возвращался. В октябре 1918 года из-за голода он приезжает в Мартыново, рассчитывая, что про него тут забыли, живет у знакомых. Тогда же, во время повальных обысков осенью 1918 года, у его семьи отобрали немало вещей, в том числе ткань для одежды детям, о чем он неоднократно упоминал в обращениях в органы власти. Именно эти события окончательно убедили его в «несправедливости» коммунистов[346].

В итоге в январе 1919 года он опять уезжает в Петроград, но в местный совет поступило обращение из Мартынова о нем как о контрреволюционере, и Калявину пришлось уже в марте вернуться на родину. В этот период началась его антисоветская деятельность – возмущенный обысками, он изготавливал и развешивал прокламации с протестами против действий большевиков. Впрочем, и ранее он раздавал знакомым оппозиционные газеты, писал из Петрограда письма с критикой большевиков. Но когда вокруг него начинает собираться группа, выяснилось, что никаких политических мотивов выступать против власти, кроме как у Калявина, ни у кого нет. Более того, в конце июня, испытывая нужду, ее участники решили достать деньги и оружие в Судковском волисполкоме в Ярославской губернии, банально его ограбив.

7 июля там были захвачены шапирограф и бумага, револьвер, деньги в размере 97 тысяч рублей, из которых Калявин по 10 тысяч раздал сообщникам, остальное оставил себе[347].

8 период между захватами Судковского и Мартыновского волисполкомов Калявин печатал и распространял антисоветские прокламации. Тогда же от членов группы неоднократно звучали угрозы в адрес советских служащих, а по волостному милиционеру даже стреляли. Также они распространяли слухи о том, что белые армии находятся уже под Москвой и Бологом и конец большевиков близок.

Вечером 16 июля 1919 года группа захватила Мартыновский волисполком, где был вывешен плакат «Долой советы, да здравствует Учредительное собрание!». Но уже 16-го и 17-го числа в волость вошли отряды Весьегонского военкомата и губернской милиции, были убиты участники группы Н. Митюшов и И. Павлов, некий Николаев (упоминается только в одном источнике), Калявин ранен в ногу, причем пуля задела кость[348]. Десять дней он отлеживался в лесу, ему делали перевязки и носили еду сестра Мария, жена Полина и любовница Любовь Бурилова. Через некоторое время, в августе, он уехал в Петроград, где несколько месяцев лежал в больнице, даже была угроза ампутации ноги[349].

По данным следствия, всего в налетах на исполкомы участвовало семь человек: В. Калявин-Вещий, П. Ступкин, П. Кундышев, Н. Митюшов, И. Павлов (Бородавка), А. Педенкин, И. Бурилов[350]. Только трое из них были дезертирами, но никакой организации зеленых в Мартыновской волости, в отличие от десятков других в Тверской губернии, не было, и даже в нападениях на исполкомы участвовало четыре-пять человек. Нет никаких подтверждений тому, что захваченный шапирограф использовался после событий июля 1919 года для изготовления антисоветских воззваний. Сам Калявин заявлял в обращениях в органы власти и на следствии, что после июля 1919 года агитацией не занимался.

Осенью 1919 года он жил в Петрограде, получал известия из Мартынова, в частности знал, что его родственники арестованы как заложники.

9 февраля 1920 года ГубЧК получает донос, что Калявин находится в Мартыновской волости, и сюда направляются агенты. Выйти на его след они долго не могли, ссылаясь на то, что у него много сообщников, а жители запуганы – хотя до апреля его здесь просто не было. Чекисты даже подозревали, что информацию об их действиях сообщают Калявину прямо из волостного исполкома, но предположения эти безосновательны. Агенты считали Калявина причастным к ряду поджогов, в частности народного дома, а также попытке организации дезертиров, которых зимой 1920 года было достаточно. Сам он отрицал свое участие в этих событиях[351].

После возвращения из Петрограда (не ранее середины апреля 1920 года) Калявин скрывался в лесах Мартыновской волости, но даже здесь его не могли найти – землянка была хорошо замаскирована, на люке посажена ель. Главным образом он прятался в доме семьи Крыловых, где даже сделал тайный ход, благодаря которому однажды спасся от облавы.

В целом о его возвращении знали многие, он даже появлялся на вечеринках, ходил на исповедь в монастырь «Камень» в Весьегонском уезде. Жил за счет того, что просил в деревнях еду, обычно крестьяне давали ему хлеб и молоко, иногда яйца, денег с него не брали.

6 мая 1920 года на гулянье арестовали П. Кундышева, он был отправлен в Красный Холм. 17 июня 1920 года задержали П. Ступкина[352]. Оба они использовали в качестве укрытия, как и Калявин, помещения кирпичного завода неподалеку от села, изредка встречались там. Со Ступкиным Калявин даже обсуждал возможность пробраться к белогвардейцам. Но после ареста оба ближайших сподвижника Калявина заявляли, что стали врагами советской власти по его вине и что инициатором захвата исполкомов был только он.

С 9 мая было установлено наблюдение за домом Калявина, хотя он не появлялся там около двух лет, началась подготовка к новым повальным обыскам и арестам заложников[353].

17 мая у чекистов был реальный шанс задержать Калявина – на крыльцо клуба в Мартыново подбросили записку о том, что он скрывается у Крыловых в деревне Дулово. Ее написала сестра Любови Буриловой, которая решила выдать любовника властям. Но для задержания, которое пытались провести в час ночи, собралось всего пять человек. Несмотря на открытый огонь, Калявину удалось скрыться в лесу[354]. Сам он утверждал, что семь раз уходил от погони.

В доме обнаружили потайной ход и вещи Калявина, в том числе дневник, из-за чего были задержаны многие из тех, кто оказывал ему помощь. Интересно, что все Крыловы отрицали, что знали о пребывании Калявина в их доме, хотя на самом деле он даже встречался у них с женой и любовницей.

После этого события у него усиливается депрессия, появляются мысли о самоубийстве. К тому же из-за арестов и нахождения в волости агентов ЧК, повальных обысков по всем деревням многие крестьяне, даже знакомые, перестали давать ему продукты, советовали уезжать[355].

В начале июня начались массовые обыски и аресты – задержали одиннадцать человек, родственников и близких знакомых Калявина (все они были освобождены после того, как он сдался властям)[356]. Уже 1 июня он отправил заявление в Краснохолмскую следственную комиссию со словами о том, что раскаивается в содеянном, просит простить его, обязуется в дальнейшем поступать по указаниям власти и готов сдаться под честное слово о том, что ему будут сохранены жизнь и свобода[357].

В волость выехали судья Краснохолмского суда Талызин и член коллегии правозащитников Мартынов, за их подписями были расклеены объявления о том, что власть гарантирует Калявину жизнь и свободу в случае добровольной сдачи.

16 июня он явился в Мартыновский волисполком, причем сначала не хотел сдавать оружие, но потом согласился. После нескольких дней пребывания в Краснохолмском арестном доме губревтрибунал затребовал перевести его в Тверь[358].

Но 21 июня 1920 года, при выезде на место, где, по словам Калявина, хранилось оружие, он попытался бежать и был убит – в него попало четыре пули. Тело увезли в Красный Холм, где, вероятно, и захоронили. Понимая, что его не отпустят, он решил таким образом свести счеты с жизнью[359].

18 декабря 1920 года были осуждены к различным срокам заключения П. Ступкин, П. Кундышев, родственники и знакомые Калявина, помогавшие ему. Все они вышли на свободу в начале 20-х, даже П. Ступкин, осужденный к расстрелу с заменой на 10 лет заключения, был освобожден в 1923 году[360].

Идеологию, приверженцем которой был Калявин, можно охарактеризовать как примитивный книжный, отчасти христианский социализм. Насколько позволяют судить источники, первоначальные представления о социалистических идеях он получил из популярных подпольных брошюр и прессы еще в период первой русской революции, а затем постоянно подпитывался ими во время работы в столице. Активно читал газеты и после революции – в дневнике есть упоминания работ Ленина и Троцкого. Отсюда и представления об идеальной «справедливой» власти, о том, что она должна помогать бедным и вести ко всеобщему равенству.

Основными претензиями к местным советам было то, что они ничего не делают для населения (впервые такое заявление упоминается в источниках в июне 1918 года – выступление на волостном собрании), а также грабеж обеспеченных крестьян, якобы в пользу бедных, которые ничего не получают, а коммунисты присваивают реквизированное.

Калявин осуждает советскую власть за грабеж крестьян, но под влиянием жизненных обстоятельств решается на ограбление волисполкомов – нужно было «добыть денег». Таким образом, можно предполагать, что в его представлении лозунг «грабь награбленное» уживался с уверенностью в том, что власть так поступать не должна. Он неоднократно подчеркивал, что выступает не против власти, а против тирании, насилия, грабежей и произвола. Он считал себя идейным борцом: «Я борюсь идейно, и со смертью моей не умрет моя идея», заявлял, что готов пострадать за убеждения, в письмах любовнице писал о том, что славно, что она сидела в тюрьме за политику, позора в этом нет[361].

Во взглядах Калявина большое место занимали вопросы нравственности, «правильной» власти. «Всякая власть, которая желает, чтобы под управлением ее народ не стенал и не проклинал ее, а благоденствовал и благословлял (ее), тем более власть народа, должна стремиться к тому, чтобы среди народа, вверившего ей управление над собою, процветал мир, благоденствие и развивалась промышленность»[362] – таких заявлений в его дневниках и письмах в органы власти немало. Он был возмущен не тем, что его объявили вне закона, а что тем самым поставили на одну доску с «подлым, безнравственным преступником». Интересно, что изначально в своих письмах в органы власти Калявин отвергал участие в нападениях на волисполкомы и то, что присвоил деньги. Также он отрицал, что стрелял по коммунистам, в чем позже признался на допросах. Но в то же время в дневнике писал, что не хочет и не может мстить, не будет пачкать руки в крови[363].

Уже в 1918 году он стал крайне негативно относиться к партийцам, заявляя, что лучше быть полицейским, чем современным большевиком. Больше всего возмущали его грабежи, то, что коммунисты берут награбленное себе, а сами хранят золото и царские деньги, что они не «идейные». «Вот коммуна – бери чужое, свое не отдавай». «Идея вся выворочена наизнанку. Все должны сказать – долой тиранов. Люди, называющие себя коммунистами, высококультурными и цивилизованными, – это вандалы XX века, дикари». Пишет он и о том, что многие коммунисты скрывают темное прошлое. Отсюда понятное заявление: «Считаю для себя позором быть у власти и служить ей». В письмах жене он просит оберегать детей от дурного влияния, не записываться в коммунисты[364].

Власть он считал еврейской, причем эти обвинения звучали только в адрес руководства партии, на местный уровень никак не экстраполировались. Возмущался гонениями на православие, распространял слухи о переезде синагог в лучшие дома Петрограда. «Жиды хотят завоевать мир и повелевать народами» – он разделял это распространенное в годы революции убеждение[365].

В единственном сохранившемся черновике листовки к крестьянам[366] Калявин основной акцент делает на братоубийственной войне, на том, что белые – такие же труженики, которые не хотят признавать власть тиранов, воров и убийц. То есть реальную ситуацию он не знал и заменял ее собственными представлениями, основанными на примитивном социализме. В листовке он пытается объяснить, что все жители Советской России обречены на смерть от голода, потому что у них отбирают плоды их трудов. В обращении в исполком в августе 1919 года писал, что от этой власти ничего хорошего нет, что большинством народа она не признается, держится благодаря силе, что это власть не социалистов, а грабителей. Но настанет пора, и падет произвол – такие заявления говорят о том, что ему были близки даже народнические настроения.

Листовки, распространявшиеся накануне захвата исполкома, не сохранились, по свидетельским показаниям, они были более жесткими – с призывами к свержению советской власти, с угрозами репрессий по отношению к советским работникам и коммунистам[367]. Любопытно, что плакат с призывом к созыву Учредительного собрания, вывешенный в захваченном здании Мартыновского волисполкома, – единственный документ (упоминания о нем содержатся в нескольких свидетельских показаниях), который может говорить о некоторых изменениях во взглядах Калявина в пользу широкого народовластия, поскольку нигде более тема Хозяина земли Русской в его записях не звучит.

После того как стало ясно, что никто из земляков его поддерживать не будет, что распространить идеи «правильного» социализма не получается, Калявин частично разочаровывается в своих взглядах, при встречах со знакомыми советскими служащими просит исхлопотать для него амнистию.

Можно говорить о том, что в конце весны 1920 года он искренне раскаялся в своих поступках, был готов внешне подчиниться власти. Обвиняет в происшедшем он уже себя: «Что мне было надо, меня бы не обобрали, я бедный» и т. д. В дневнике звучат претензии к обществу: «Я их защищал, а от них – никакой поддержки»[368]. Притом что помощь он получал, но, очевидно, ждал большего – не материальной, а идейной поддержки и т. д. И здесь же звучат обвинения в адрес земляков: не слышал ни одного сочувственного слова, не говоря о материальной поддержке, – опять же получал это, но, очевидно, рассчитывал на большее.

В мае 1920 года в обращении в Краснохолмскую следственную комиссию он уже заявляет, что его очернили перед властью, что весь вред от него – только в том, что он любит свободу и не дал себя арестовать. «Я добыл свободу в 1917 году и не собираюсь ее отдавать» – тем самым он заявляет, что является большим социалистом, чем те, кто находится у власти. Отвращение к ним становится главным, он пишет:

«Когда после перехода власти 25-го октября 1917 г. когда народ взял власть в свои руки и мои товарищи стали комиссарами… и стали с презрением смотреть на своих бывших товарищей рабочих… во мне произошел переворот в другую сторону. (…) Я убедился, что это не единичные факты, а почти сплошь. (…) значит и власть пополнили люди не идеи, а карьеры»[369].

Его идеалистическое социалистическое мышление проявлялось и в убежденности в том, что преследуют его в первую очередь за свободу слова. А поскольку он отказался от агитации и не намерен никому мстить, то искренне не понимал, почему его не оставят в покое. По сути, Калявин не считал себя виновным и, поскольку не видел за собой преступления, не был согласен и с тем, что должен понести наказание.

Его заявление о готовности сдаться при гарантии жизни и свободы, готовности поступать по указанию власти – это согласие спрятать убеждения и быть «как все», то есть полный отказ от идейной борьбы, которую ранее он считал смыслом своей жизни. При этом в последних обращениях звучит совершенно неожиданный посыл: «Я помогаю власти, поскольку указываю на нарушения, на незаконные действия коммунистов, а меня за это еще и преследуют». Теперь именно этот момент он объявляет причиной своего возмущения и выступлений. Более того, в обращениях в органы власти он тщательно перечисляет фамилии «неправильных» коммунистов. Здесь, несмотря на кардинальную ломку прежней жизни, проявляет себя архетип массового сознания российского крестьянства: власть наверху обязательно разберется в тех нарушениях, которые творятся на местах.

Интересно, что Калявин, даже в период, когда укрывался в лесах, был включен в традиционную систему распространения информации в виде слухов – о победах белых, о том, что их армии стоят под Москвой и Бологом. В то же время источниками не зафиксировано с его стороны распространение популярных во время зеленых восстаний слухов о том, что поднялась вся Волга и что на стороне восставших – мощная армия и организация. Зато в некоторых местах своего дневника он поднимается до общих рассуждений о гибельной роли большевизма в истории России, о его опасности для всего мира[370].

Необходимо отметить, что Калявин был глубоко религиозным человеком – в его дневнике постоянно встречаются ссылки на Библию, он обращает внимание на знамения, в тяжелый период ходил на исповедь в монастырь «Камень» в Весьегонском уезде. И даже от мысли о самоубийстве он отказался из-за убежденности в том, что Бог его создал не для этого. Можно предполагать, что рассматривал он свою борьбу и как некую миссию. И сдаться решил в том числе и будучи убежденным, что Бог не даст погибнуть. Встречаются в его дневнике и чисто христианские утверждения – в терпении есть награда, нельзя мстить, некоторые письма жене заканчиваются фразой «Пусть будет вам всем защитой Бог»[371].

Таким образом, можно утверждать, что книжный социализм был тверской деревне чужд, его носители, даже из числа земляков, не могли становиться признанными и уважаемыми лидерами повстанческого движения. Для этого куда большее значение имел военный опыт – как боевой, так и организационный, что подтвердили восстания тверских зеленых. Для человека, вооруженного только идеями «чистого» социализма, попытка взять в руки оружие и организовать антисоветское движение была бесплодной. Опыт Калявина-Вещего говорит о бессмысленности перенесения методов городской агитационной работы в деревню, отличающуюся исключительно конкретно-предметным мышлением.

Мелкие всполохи

В июне – июле в губернии хватало и мелких происшествий, как связанных, так и не связанных с зеленым движением.

В Ульяновской волости Зубцовского уезда в середине первой декады июля произошло какое-то столкновение с дезертирами[372]. В Новоторжском уезде Васильевская и Макаровская волости отказались выводить лошадей на всеобщую перепись. До событий, аналогичных фроловским, здесь не дошло, вероятно, потому, что местные коммунисты не стали пытаться агитировать, а сразу послали два отряда, которые и провели перепись[373]. В последней волости исполком во время восстаний в уезде бежал, опасаясь расправы дезертиров[374].

В Сулежской волости Бежецкого уезда в первой половине июня были избиты продотрядовцы. Порядок восстановила милиция[375].

В Щербовской волости Весьегонского уезда местные коммунисты самостоятельно постановили расстрелять односельчанина Шорина – якобы за нападение на них, а скорее всего, из-за конфликта во время сбора чрезвычайного налога. Большевики гордились тем, что после расстрела волость согласилась платить налог[376].

В Ржевском уезде, хотя и не было восстаний, организация дезертиров существовала, в лесах хватало зеленых, которые даже нападали на местных большевиков. В июне информаторы ГубЧК доносили, что в волостях роют окопы, готовятся к обороне[377]. В Ранцевской волости Осташковского уезда также существовала организация дезертиров, которой руководил бывший военрук[378] (налицо аналоги с Ясеновичами). В том же уезде в Иванодворской волости дезертиры отказывались от добровольной явки, даже подавали заявления агитаторам о несправедливом обложении «буржуев»[379].

Во время всеобщего наступления на дезертиров во второй половине июня нередкими были перестрелки. В Рашкинской волости Новоторжского уезда в ночь на 27 июня один дезертир был ранен, один убит после перестрелки; 29-го числа погиб еще один человек неподалеку от Торжка[380].

Как красные с зелеными воевали

Удивительное дело, но, планируя на вторую половину июня 1919 года масштабное наступление на дезертиров силами отрядов губернской комподез, губком РКП(б) и губисполком даже не предполагали, что им может быть оказано серьезное сопротивление. И координация борьбы с зелеными, и усиление отрядов силами чекистов и милиции начались только тогда, когда восстания были уже в разгаре.

21-го числа губкомподез запросил на местах информацию о зеленых для посылки карательных отрядов. 25 июня в ГубЧК проходит секретное совещание с участием руководителей губкома РКП(б) и губисполкома, военкомата и комиссии по борьбе с дезертирством, губмилиции. На нем был одобрен план разделения губернии на четыре района, в каждый из которых не только для подавления восстаний, но и для борьбы с дезертирством направлялись крупные отряды. Они должны были координировать свою работу с местными комиссиями по борьбе с дезертирством (в реальности этого не было не только при подавлении восстаний, но и после них).

Первая группа уездов была самой спокойной – Тверской, Старицкий, Ржевский, Зубцовский, Новоторжский. Здесь отряд был сформирован губернским военкоматом, под командованием Орлова. Вторая досталась тверским чекистам – Кимрский, Корчевской, Кашинский, Калязинский уезды. Отряд возглавил Ксенофонтов. Третья группа уездов – Бежецкий, Весьегонский, Краснохолмский – стала зоной ответственности милиции, отряд возглавил Боков. И в четвертой группе уездов, Вышневолоцком и Осташковском, отрядом командовал представитель ВЧК Гордеев. Власть в губернии передавалась реввоенсовету, а по сути – тройке из председателей губвоенкомата, губисполкома и ГубЧК (занятно, что губком партии большевиков оказался формально в стороне, хотя документы, присланные из Москвы, предусматривали создание «четверки», а не «тройки»)[381].

Только через два дня после совещания губернский комитет большевиков отправляет в уезды секретную телеграмму о введении военного положения в партийных организациях, вооружении и мобилизации всех коммунистов, вплоть до волостей. При этом коммунистические отряды рассматривались как самостоятельная сила с собственным руководителем, задачей которых в случае восстания было недопущение его разрастания. Активные действия предусматривались только по прибытии подкреплений[382]. В реальности мобилизацию удалось провести только в городах, в сельской местности вместо этого начался массовый распад большевистских ячеек. ГубЧК позже констатировала, что местными силами, без поддержки уезда или губернии, не было ликвидировано ни одно, даже самое мелкое выступление.

В этот же день губернская комиссия по борьбе с дезертирством требует увеличить отряды, направляемые в уезды, чтобы раз и навсегда покончить с дезертирством. На борьбу были брошены все силы ГубЧК – 350 бойцов, из Москвы прибыли чекисты в количестве не менее 250 человек с орудиями и пулеметами. В отряд милиции вошло около 130 человек[383].

1 июля военное положение было введено на всей территории Тверской губернии. Уже в это время, помимо подавления восстаний, отряды активно вели зачистку территории уездов от дезертиров[384].

Помимо направления основных отрядов, из Твери после 1 июля постоянно слали дополнительные силы в те уезды, где ситуация только становилась угрожающей, или восстания были подавлены, но требовалось очистить территорию от дезертиров. Это стало основной задачей в первой половине июля, поскольку восстания везде, кроме Вышневолоцкого уезда, были ликвидированы.

Практически везде посланные из губернского центра отряды сыграли главную роль в искоренении дезертирства, хотя и ненадолго, а также в предотвращении возможных выступлений – например, в Зубцовском уезде, где дезертиры были организованы и даже рыли окопы. Но в итоге восстаний так и не произошло. То же самое можно сказать про Ржевский уезд, где были только отдельные мелкие стычки. Всего под давлением отрядов из Твери было задержано в конце июня – июле не менее семи тысяч дезертиров, десятки тысяч явились добровольно[385].

Итогом этой работы стало формирование в губернии, как и по всей стране, системы оперативного информирования о возможных выступлениях крестьян. Под страхом ответственности по законам военного времени все советские органы, вплоть до сельсоветов, всех коммунистов обязали информировать губернские власти о любых случаях контрреволюционной агитации, выступлениях и брожении. Даже в случае отсутствия событий уезды обязаны были информировать о ситуации ежедневно[386].

Так была создана система, не допускающая открытого сопротивления власти.

Глава 6. Худой мир (август 1919–1922 г.)