В 1932 году умер отец Олафа Стэплдона. Его мать ушла из жизни тремя годами позднее. Их единственным наследником был Олаф, который в память о родителях передал общественности в виде парка обширный участок лесонасаждений, располагавшийся неподалеку от его дома на Калдис-Хилл. Парк этот и сегодня известен как Стэплдон-Вуд. Я уже упоминал, что наследство оставалось для Стэплдона основным источником дохода до самого конца его жизни. Стэплдон сам честно говорит об этом:
…Я живу главным образом на дивиденды и другие добытые нечестным путем деньги, хотя и провозглашаю, что система, за счет которой я живу, должна уйти. Но жить должен, или буду, и я; как должна жить, или будет, и моя семья; и будет жить столь богато, сколь это нужно будет для их развития в личном плане. Не научившись зарабатывать достаточно честным тяжелым трудом (я, разумеется, трудился, но то был не такой труд, какой общество полагает подходящим для адекватного его вознаграждения), я, с надлежащей благодарностью, вынужден прибегнуть к дивидендам, ровно до тех пор, пока наша община не заберет себе в собственность средства производства и не предоставит мне какой-нибудь менее постыдный источник дохода.
В «Странном Джоне» («Метуэн», 1935) рассказывается о человеческой мутации, результат которой — выдающиеся умственные способности и свои собственные стандарты нравственности. Эта книга может считаться первым романом Стэплдона. Количество и длина хвалебных на него рецензий (столь хвалебных, что для полного осмысления требуется более внимательный его осмотр) превысили даже те, которыми сопровождался выход «Первых и последних людей». «Странный Джон» показался публике более простым как в плане чтения, так и плане понимания, и потому быстро обеспечил публикацию американского издания («Даттон», 1936). Учитывая экономическую ситуацию того периода, оба издания можно считать успешными: рабочий человек в скромных условиях, вероятно, мог бы целый год жить на полученные Стэплдоном от издателей деньги. Книга долго пользовалась популярностью и стала наиболее часто переиздаваемым произведением автора. Она отчетливо показала, что Стэплдон — не просто обладающий воображением рассказчик, но и располагает потенциалом для превращения в первоклассного романиста еще и в плане стилистическом. К сожалению, он либо не распознал в себе этот талант, либо не пожелал его развивать.
Вслед за «Странным Джоном», в 1937 году, в издательстве «Метуэн» вышел «Создатель звезд». Это был настоящий триумф творческого воображения. Описав, в «Последних и первых людях», два миллиарда лет истории человеческой расы как всего-навсего одно небольшое событие, Стэплдон приступает к рассказу об истории всей вселенной. Хотя в США этот роман издали лишь спустя шестнадцать лет, он сразу же по выходе в свет был бурно приветствован по всему миру и провозглашен поистине космическим литературным трудом, удостоившись невероятного количества длинных, эрудированных, понимающих и благодарных отзывов.
Именно в это время Стэплдон решил установить контакты с миром научно-фантастических журналов и писателей. Эрик Фрэнк Рассел, который, будучи членом Британского межпланетного общества, в 1935 году начал всячески содействовать развитию ракетостроения, как раз таки только что продал свой первый рассказ, «Сагу о Пеликане Уэсте», американскому журналу «Astounding Stories» («Поразительные истории»), в коем тот и был напечатан в феврале 1937 года. Рассел жил в Ливерпуле, которому Западный Кёрби приходился пригородом. Стэплдон послал письмо-запрос в общество (со временем он в него вступит), и письмо это было прочитано Расселом. Вскоре он нанес Стэплдону визит, не забыв захватить с собой несколько выпусков научно-фантастических журналов, ставших для Стэплдона настоящим открытием — такое он видел впервые в жизни.
Тем временем Рассел стал сотрудничать еще и с одним из первых британских научно-фантастических журналов, «Tales of Wonder» («Удивительные истории»), первый выпуск которого вышел в свет в июне 1937 года. Редактором этого журнала был Уолтер Джиллингс. Вполне возможно, именно через Рассела Джиллингс договорился об интервью со Сгэплдоном, которое было опубликовано, вместе с рецензией на «Создателя звезд», в его фэнзине «Scientifiction». В этом интервью Стэплдон описан как «стройный, моложавый (несмотря на его 51 год) мужчина, одетый в спортивного покроя пиджак, серые фланелевые брюки и рубашку-апаш. С его густыми белокурыми волосами, разделенными с одной стороны на пробор, и свежими чертами лица, он выглядит лет на двадцать семь, и не днем старше». Стэплдон поделился с Джиллингсом своими впечатлениями от одолженных ему Расселом научно-фантастических журналов:
…я безмерно удивился, когда обнаружил, сколь много работы подобного рода уже проделано. На мой взгляд, данные рассказы сильно различаются по качеству. Некоторые научны лишь внешне, весьма поверхностно, тогда как другие содержат просто поразительные идеи, которые уже обсуждаются живо и страстно.
В целом, как мне показалось, ужасно грубым и, если можно так выразиться, «неотделанным», в них выглядит человеческий аспект, особенно любовные отношения. И, опять же, как по мне, так в большинстве из них слишком много всего намешано — в сравнении с теми моментами, где действительно видна работа творческого мышления.
В своем предисловии к «Создателю звезд» Стэплдон говорит: «Сейчас, когда Европе угрожает катастрофа гораздо более ужасная, чем события 1914 года, книга, подобная этой, может оказаться порицаемой как отвлечение от темы безотлагательной и крайне необходимой защиты цивилизации от современного варварства». Признавая, что кризис в «делах человеческих» действительно существует, он все равно причисляет себя к «некоторым из тех «интеллектуалов», которые заявляют, что не могут внести сколь-либо полезный вклад в эту борьбу и потому им, дескать, лучше в нее не вмешиваться», чувствуя, что даже самая полезная его помощь не будет иметь прямого назначения.
Это не вполне понятно, принимая во внимание те ярко выраженные пацифистские наклонности, которые он демонстрирует тремя годами позднее:
…если та или иная нация будет атакована и захвачена другой нацией, я бы посоветовал оккупированной стране не защищаться, но встретить вторжение несопротивлением… Пускай чужая армия входит на их территорию — ни армия, ни военно-воздушные силы не станут оказывать им сопротивления. Пускай они занимают органы власти — никто не станет им мешать, ни никто не станет и выполнять их указы. Многие из тех, кто откажутся подчиняться требованиям захватчиков, конечно, будут застрелены. Будет много насилия со стороны озлобленных «завоевателей». Но никто не может хладнокровно убить весь народ.
Стэплдон горько, наивно ошибался, что Гитлер и подтвердил истреблением шести миллионов евреев. Интересно было бы узнать, как относился в то время к евреям сам Стэплдон. Сейчас мы можем судить об этом разве что по тем мыслям, которые он выражал в своих книгах, а они кажутся вполне обычными. Вот, к примеру:
…к евреям относились с… уважением, к которому, однако же, примешивалось презрение… они сохраняли мнимость, если и не факт, расовой целостности. Они были изгоями, пусть необходимыми и влиятельными, но изгоями… Евреи сделали себя незаменимыми в финансовой организации мирового устройства, далеко опередив все прочие народы вследствие того, что лишь они одни сохранили скрытую почтительность к чистому рассудку… В них он назывался сатанинской хитростью, и сами они всегда оставались воплощениями сил зла… Таким образом, со временем евреи сколотили нечто вроде «корнера» интеллекта и принялись широко использовать его в своих собственных целях, так как за две тысячи лет гонений давным-давно превратились в неизменных сторонников трайбализма, подсознательно, а то и сознательно… Пусть и способные на некоторую критику тех практических средств, за счет которых достигается цель, они стали совершенно неспособными на критику главных целей, которые всецело занимали их народ на протяжении тысяч лет. В них интеллект сделался полностью подчиненным трайбализму. В этом заключается определенное оправдание для той вселенской ненависти и даже физического отвращения, с которыми к ним относились, так как лишь только они оказались не в состоянии один большой шаг вперед, от трайбализма к космополитизму, который у других народов уже не был чисто теоретическим.
В работах столь известных мастеров научной фантастики, как Жюль Верн, Г.Дж. Уэллс и М.Ф. Шил, произведения которых, с «невырезанным» из них расизмом, издавали даже еврейские фирмы, встречались и гораздо более нелицеприятные суждения о евреях. Но что это меняло? В те времена это было таким же естественным, как дыхание, даже среди писателей, и мало кто об этом задумывался.
Но Олафу Стэплдону суждено было пережить необычайный момент истины. В 1939 году он какое-то время являлся штатным сотрудником Ливерпульского университета — заменял заболевшего преподавателя. Декан собрал у себя весь коллектив и объявил, что немцы размышляют над будущим евреев Австрии и Германии, и можно попытаться спасти шесть еврейских студентов из Вены. Несмотря на то, что им осталось всего несколько месяцев до выпускных экзаменов, некоторым из них уже объявили, что окончить университет им не позволят, и теперь они отчаянно пытаются спастись, выехав из страны. Имеются ли желающие приютить у себя этих студентов на несколько недель?
Стэплдон предложил свои услуги. Девушка-беженка из Вены, которая уже жила в семье профессора Сайми из Ливерпульского университета, как оказалась, дружила с одним из этих студентов, Вольфгангом Брюком: она предложила его кандидатуру. Вообще говоря, Брюк не был евреем по религии, но так евреями были его бабушка и дедушка, Венское высшее техническое училище проинформировало его о том, что закончить обучение ему не позволят. Родители Брюка родились евреями, но затем обратились в лютеранство. Его мать умерла, когда он был еще ребенком, но отец, инженер-строите