— Уже нравится, — хриплю я.
— Чего? — удивлённо переспрашивает он и обращает голову в мою сторону, тревожно вглядываясь в глаза.
Пытаешься понять, что у меня на уме? А вот что. Он переключает внимание лишь на мгновение, но этого короткого мига мне хватает, чтобы, собрав волю и силы, все что имеются в моём распоряжении, нанести короткий удар. Вкладываю в него всё, что есть, всё, что имею. А имею не так уж и много, на самом деле…
Правой ногой, резко, с места, превратившись в выстреливающую пружину, в катапульту, в молнию, практически в Брюса Ли, я бью его по левой кисти со шприцом и ору. Ору, как медведь, выдавливающий из себя чопик после зимней спячки, как слон и обезьяна-ревун. Думаю, мой крик с лёгкостью перекрыл бы все трубы Иерихона. Ору от боли.
И она как бы исчезает, перевалив за максимум. Шприц вылетает из руки, а лицо Киргиза становится изумлённым, как у ребёнка в цирке. Чтобы добавить удивления, я тут же резко бью его по голове, впрочем, он успевает прийти в себя и среагировать, поэтому удар приходится вскользь.
Из коридора доносится топот, и Киргизу приходится признать, что его план оказывается полностью проваленным. А не надо было, как в дурацком кино, чесать языком перед тем, как сделать дело. Шанс у него реально был, но она сам его профукал. Так что следующий ход за мной.
Быстро сориентировавшись, он подскакивает к двери и, выбегая из палаты, кричит:
— Пациенту плохо! Скорее!
Тут уже появляется дежурный врач с медсестрой. Рассмотреть её не успеваю, замечаю только, что это не Оленька и прикрываю глаза.
— Срочно каталку, — командует врач.
Дышать становится трудно, повязка набухает и делается красной, голова кружится… Я отключаюсь…
А потом включаюсь. И снова вижу солнечный свет, белые стены и человека в белом халате. Кто же это… Выглядит знакомо… Это же де Ниро. Нет, не тот, не Роберт, а Леонид. Леонид Юрьевич Злобин, полковник КГБ. Большая шишка с Лубянки. Точно.
— Ну, здравствуй, Егор, — кивает он.
— Здравствуйте, Леонид Юрьевич. Присаживайтесь. Какими судьбами в наших краях?
Он усмехается, берёт стул и придвигает поближе.
— Судьбы у нас, похоже, переплетаются. Второй раз, как-никак, встречаемся. Разговаривать можешь?
— С вами — всегда.
— Молодец, — снова усмехается он. Ну, давай, поговорим. Тебе ничего не надо? Медсестру не позвать?
— Нет, не надо, — отвечаю я, чуть крутнув головой.
— Хорошо. Ну, рассказывай, кто приходил?
— Киргиз.
— Вот же неугомонный. Он к нашей епархии не относится, конечно, но я справки навёл. Мелкая сошка. Почему зуб на тебя имеет?
— Собаку ему свою не отдал. Он украл, а я забрал. С этого всё и началось. Потом напал на девушку мою, послал отморозков…
— Отморозков?
— Ну, да. Не знаю, хотел ли он уже тогда меня грохнуть, но заварушка была. Пришлось его ещё и рублём наказать и милиции сдать.
— Есть за что злиться, да?
— Есть. Он в меня стрелял потом, но убил свою сестру двоюродную. Так что отношения у нас, как вы понимаете, сейчас испытывают определённый кризис.
Злобин хмыкает.
— А что в шприце было? — спрашиваю я. — «Новичок»?
— Какой ещё новичок?
— Это я так, — усмехаюсь я, — не обращайте внимания, мысли скачут после наркозов.
— Что было в шприце, разбираются наши специалисты, пока не знаю, экспертиза не готова ещё. Скорее всего яд какой-то. Посмотрим. М-да… Интересный ты юноша, Егор. Только школу закончил, а уже возглавил комсомольскую организацию целой фабрики, в передрягах вон скольких побывать успел. Людей интересных знаешь, даже сам Матчанов тебя навещает, а?
— И даже сам Злобин, — соглашаюсь я. — Что уж там Ферик Ферганский.
— Ты Ферика-то не принижай, он человек важный, со связями. Так что?
— Что? В каком смысле «что»?
— Как такое получается? У твоих сверстников ещё сопли под носом, да детство в жопе, а ты уже вон, какими делами занимаешься — от Прибалтики до Узбекистана. Как так? Все с тобой дело хотят иметь — и партийцы, и комсомольцы, и блатные, и менты. И даже «контора». Что ты за гусь такой?
— Лапчатый, — серьёзно отвечаю я. — И харизматичный. Женщины устоять не могут.
— Так и мужики тоже. Надо за тобой приглядывать.
— Ага, держитесь меня, со мной не пропадёте.
Он улыбается:
— От скромности точно не умрёшь. Ладно. По поводу инцидента в лесу. Там тебя наш опер дожидается, сейчас сюда придёт. Вопросы будет задавать. У нас же дело официальное заведено, поэтому нужно всё чётко оформить. Ты всего не рассказывай, хорошо? Скажи, что в Москву приехал в командировку по направлению от горкома. С Цветом познакомился в пути, кто он и что не знаешь. Сказал, что работает на химкомбинате. Он пригласил в ресторан, ты согласился. Пришли, а там, грабители с пистолетами. Ты не растерялся, хотел вызвать милицию, но тебя схватили и запихали в машину.
Он подробно меня инструктирует, что и как говорить оперу, касается всех нюансов и деталей, пытается предусмотреть все возможные нестыковки. Я даже уставать начинаю.
— В общем, ничего и никого не знаешь, — заканчивает он. — Я не хочу тебя полностью засвечивать. Хочу с тобой более неформальные отношения поддерживать.
— Как с секретным сотрудником?
— Ну, зачем, просто, как с интересным человеком. Мы тебе, кстати, в этот раз ещё и награду дадим.
— Уже обещали как-то, — усмехаюсь я.
— Обещали, значит получишь. Я похлопочу. Орденов не обещаю, но, что бы ни было, для карьеры общественного деятеля пригодится.
— Я ж сказал, что я не гордый, я согласен на медаль, — со смехом цитирую я Твардовского.
— Ну, и молодец. Сейчас приглашу сотрудника. Всё запомнил?
Начинается однообразие больничных будней, время от времени расцвечиваемых новыми встречами. Киргиз, полагаю, сюда уже не сунется, но о том, как его достать и обезвредить подумать стоит, благо, время есть.
— А это точно он был? — хмурится Цвет, тоже посетивший меня.
— Ну, мне же в грудь выстрелили, а не в глаза. Я что, по-твоему, Киргиза не узнаю? Естественно, это был он, вне всяких сомнений. Блин, да он тебя самого был готов заколбасить тогда в «Волне», а ты всё с ним, как с младенцем носишься. Кот, возможно, тебе тоже его привет хотел передать. Надо решать с ним, короче.
— Смотрите, какой решала. Я что, должен слово своё нарушить? Я ему обещал! При тебе, кстати.
— Тише, пожалуйста, Даниила Григорьевича разбудишь, — шепчу я.
— Да я не сплю, не сплю, ребята. Вы мне не мешаете.
— Бл*дь, — одними губами произносит Цвет.
Даниил Григорьевич Скударнов, боевой офицер, генерал-майор, мотострелок, афганец, с осколочным в бедро, уже второй день соседствует со мной в палате. Ранение серьёзное, не то, что у меня, но держится молодцом. Колонна попала в засаду. Сначала лежал в Ташкенте, сюда привезли на повторную операцию.
— Можешь выйти? — семафорит Цвет и добавляет громко. — Ладно, пойду, пора мне уже.
Я киваю и кряхтя, кое-как сползаю со своего ложа.
— Пойдём уж, провожу.
Мне вставать пока не разрешают, но я это дело практикую потихоньку. Тенью выползаю в коридор и приседаю на край широкого подоконника.
— Короче, Бро. Пока я с ним не поговорю, ничего не делать. Ты понял? Это брат мой.
Ну, ёлки, детский сад прямо. Нашёл брата… Блин, сентиментальный бандит. Сколько только на моей памяти народу завалил, а тут родственные чувства…
— Так брат твой меня конкретно урыть пытается, ничего? Ты тогда реши с ним как-то.
— Решу, — зло бросает Цвет. — Не менжуйся и не ссы. Я сказал, пока не поговорю, ничего не делай.
Ну, это уж вряд ли. Извини, но ждать уже не резон. Похоже, он прям цель себе поставил разделаться со мной.
— Я тебя услышал, — отвечаю я, ставя его в тупик этой формулировкой. — Ты всё, кстати, отбился от оперов гэбэшных?
— Да вроде.
— Не будут больше дёргать?
— Не должны… Ладно, короче, Бро, бывай. Лечись тут и возвращайся. Пошёл я. У меня вечером самолёт.
— Погоди. Там же сейчас по ЛВЗ надо решать срочняком. Думаю, пока мы тут рамсим-тусим, Печёнкин там поляну перекраивает. Ты, пожалуйста, бывшим Звездочётовским мозги вправь, чтоб тихо сидели.
— Ладно.
— А ты с Фериком разговаривал?
Цвет кивает.
— Ну, и? — спрашиваю я.
— Чего?
— Дурь впаривал?
— А тебе-то что за дело? — вскидывается он. — Тебя никак не касаются дела наши.
— Блин, это всех коснётся, если что. Не влезай ты в эту хрень.
— Слышь, Бро, — он замолкает, грозно сверкая глазами, и гоняя желваки. — Харэ короче. Мы друг друга услышали, так ты сказал? Ну и всё.
— Зимбабве золото возьмёт в женском хоккее на траве.
— Чего? — не понимает Цвет.
— Чуйка у меня. Сделай ставку нормальную, там же сейчас дела оживятся, Олимпиада, как-никак. За меня тоже поставь, идёт?
— Посмотрим, — хмыкает он и, повернувшись, идёт по длинному больничному коридору, а навстречу ему бежит Оленька.
Бежит она, разумеется, ко мне, и её огромные широко распахнутые глаза, я вижу даже отсюда, со своего подоконника.
— Егор! Да что же это такое! Если Игорь Александрович увидит, тебе не поздоровится! Немедленно в постель!
— Да, Оля, залежался, вот и решил пройтись. Хотел в туалет сходить нормально, а тут товарищ пришёл. Сейчас сбегаю и лягу.
— Немедленно, Егор, немедленно! — волнуется она. — У меня из-за тебя неприятности будут.
Симпатично волнуется. Глазки горят, щёчки розовеют, белокурая прядка выбивается из-под колпака. А пахнет от неё, я уже заметил, не карболкой там какой-нибудь, а карамельками. Девчонка ещё совсем. Собирается в медицинский поступать на следующий год.
— Что за шум, а драки нет? — раздаётся знакомый голос.
Я поворачиваю голову. Ба, Куренков, собственной персоной. У меня тут не больница, а ставка главнокомандующего, не меньше. Правда в руке он держит не папку с докладами, а авоську с апельсинами. Роскошь какая.