– Эй, кто там? – громко спросила она.
Насколько она знала, люди не вели ночной образ жизни.
Потом стену палатки снаружи осветили фонарики. На фоне света мелькнули обезьяньи силуэты, а потом что-то горящее ударилось в стену. Палатка запылала. Языки пламени быстро охватили ее убежище. Крича от страха и ужаса, Джана схватила дневник и, спасаясь от огня, выбежала наружу, где перед ней предстали Атлас и его дружки-гориллы.
– Сумасшедшие! – крикнула она им. – Вы что, совсем обезумели? Это уже не простое хулиганство!
Вспомнив, что у нее в руке пистолет, она подняла было оружие ради самозащиты, но тут ее руку обхватила кожаная петля, вроде тех, которые используют дрессировщики в зоопарках, и дернула ее в сторону. Вслед за этим на Джану набросили сеть, прижавшую ее к земле. Она не смогла сдержать всхлипываний – рука ее сильно болела, и, по всей видимости, была сломана.
– Вот тебе, получай! – воскликнул Атлас. – Любительница людей! А ну, покажите ей, как мы обращаемся с людьми!
«Нет, это все происходит не на самом деле, – повторяла она себе. – Даже гориллы не могут зайти настолько далеко».
Ночную поляну освещал огонь, охвативший всю палатку. Приподняв сеть, Атлас пошарил под ней, выхватил из руки Джаны дневник, и небрежно швырнул его в огромный костер, в который превратился ее лагерь.
– Сжечь все, – приказал он охотникам. – Чтобы ни следа не осталось.
Джана содрогалась не только от физической боли, но и от мыслей, что все ее труды пошли прахом. Осознание того, что она потеряла все свои заметки, доставляло ей почти столько же страданий, сколько и поврежденная рука.
– Погоди. Когда доктор Зорба узнает об этом…
– А кто ему расскажет? Твои драгоценные людишки? – с усмешкой прервал ее Атлас. – Давай, кричи, зови на помощь. Посмотрим, как тебе помогут эти вонючие звери. Кричи, сколько влезет, все равно тебя никто не спасет.
– Не спасет? – Джана поняла, к чему клонит горилла, и ее гнев сменился страхом. – Нет, ты не посмеешь…
Не в силах выразить словами невыразимое, она в отчаянии прибегла к фразе из писания:
– Обезьяна не должна убивать обезьяну!
Атлас передернул плечами.
– Обезьяну? Не вижу здесь никаких обезьян, – он зловеще щелкнул костяшками пальцев, прежде чем повернуться к другим гориллам. – Чего ждете? Прикончить это… животное.
Охотники набросились на сгорбившуюся фигурку, безжалостно колотя ее кулаками, пиная ногами в сапогах и забрасывая камнями. Джана сжалась в комок, пытаясь защититься от бесконечного града ударов, выжить под которым не могло ни одно существо, будь то человек или обезьяна. И все потому, что она посмела встать на сторону человека.
«Неудивительно, что люди предпочитают хранить молчание», – подумала она.
– Она останется в нашей памяти, как многообещающий натуралист, отличавшийся острым умом, преданностью своему делу и большим талантом. Ее гибель – это огромная утрата для всех нас.
Зорба стоял на помосте в городском храме и произносил торжественную поминальную речь. Позади него возвышалась высокая, больше натуральной величины, каменная статуя Законодателя. Среди собравшихся почтить память исследовательницы он видел и капитана Атласа, сидевшего среди прочих горилл. Стоявший рядом с доктором закрытый гроб скрывал изуродованные останки Джаны. Хотя бы в этом ей позволили сохранить достоинство.
– Печально осознавать, что наша дорогая подруга и коллега встретила смерть от рук тех диких созданий, которых она увлеченно исследовала, – продолжил Зорба. – И все же ее трагическая участь должна в очередной раз напомнить нам горькую истину: человеку доверять не следует. Он всегда останется диким животным, первобытные инстинкты которого противоречат всему, что воплощает в себе цивилизация обезьян. В свои последние минуты Джана усвоила этот урок самым жесточайшим образом. Нам никогда не следует забывать об этом.
Атлас отчетливо подмигнул ему.
«Да как он смеет? – подумал Зорба. – Неужели в нем нет ни капли достоинства… или осмотрительности?»
Грубая бездушность гориллы выводила министра из себя. Сейчас следовало проявить уважение и хотя бы внешне продемонстрировать сожаление, какими бы необходимыми ни были некоторые жесткие меры. Восхваляя ум и целеустремленность Джаны, Зорба говорил искренне; только смерть могла остановить ее беспокойное любопытство. Со временем она вполне могла бы открыть запретную истину происхождения человека, или, по меньшей мере, указать путь к ней другим.
Этого нельзя было допустить.
Зорба старался не смотреть на зловещий гроб, прекрасно понимая, что иного способа заставить Джану замолчать не было. То, что они сделали, было сделано ради блага всех обезьян, как живущих ныне, так и для будущих поколений. Его беспокойное сознание пыталось найти утешение в воспоминаниях о любимом внуке, который этим утром произнес свое первое слово.
И слово это было «обезьяна».
Пол КуппербергОпасное воображение
Еще в раннем детстве шимпанзе Дарий с трудом сдерживал смех, который невольно вырывался у него всякий раз, как какой-нибудь старейшина мрачным и приглушенным голосом заводил рассказ об ужасах Запретной зоны. О населявших ее невероятных чудовищах. О странных звуках и таинственных огнях, появлявшихся по ночам. О племенах диких людей, которые вместо овощей и фруктов поедали обезьян, особенно тех безрассудных юнцов, которые осмеливались пересечь границу цивилизованного мира.
– Никто еще не выходил из Зоны живым, – предупреждали детей, едва те начинали понимать слова.
Но если никто из нее не возвращался, то кто рассказал о том, что в ней происходит?
Либо старейшины лгали им о Зоне… либо лгали о судьбе тех, кто в нее все-таки заходил.
Или же они врали в обоих случаях.
Также с раннего возраста Дарий понял, что лучше держать такие мысли при себе. Его ученые родители – отец преподавал философию в Академии, а мать была врачом – воспитывали его в духе сомнений, но даже они проводили четкую границу перед тем, что считалось ересью. Новые идеи всегда пугают, и их встречают с неодобрением. А новые идеи, подрывающие установленный порядок вещей, слишком опасны, чтобы вообще задумываться о них, не говоря уже о том, чтобы распространять.
Поэтому Дарий держал свою «ересь» в тайне.
Как и свои вылазки в Запретную зону.
Возможно он и не заметил бы гладкий отполированный камень, если бы не споткнулся об него во время своих прогулок по кукурузным полям в нескольких милях от города. С годами Дарий выучил проходы между холмами и знал их так же хорошо, как улицы между своим домом и Академией, в которой занимался исследованиями и преподавательской деятельностью после окончания обучения на инженера. Молодой шимпанзе никогда не рассказывал о своих странствиях даже самым близким своим друзьям и будущей подруге жизни. Эти вылазки на неизведанную территорию не только были запрещены обезьяньими законами, но и были объявлены ересью, противоречащей вероучению обезьян.
Впрочем, если в Запретной зоне и обитали поедающие обезьян люди, призраки или демонические существа, их, похоже, не слишком заботило присутствие Дария. Он ходил там, где ему хотелось, и единственным, что ему мешало, были жалящие насекомые и палящее солнце. В прилегающих к Зоне лесах обитало немало диких людей, но обычно он успевал лишь заметить издалека их бледные розоватые лица, прежде чем они пускались в бегство, напуганные его запахом или звуками его приближения.
Но эта местность определенно таила какие-то загадки. «А где загадки, там и ложь», – думал Дарий.
Правда, до сих пор Дарий еще не разоблачил никакой лжи и не открыл ничего такого, что противоречило бы словам Законодателя.
Вплоть до того момента, когда молодой шимпанзе споткнулся о гладкий серебристый камень, торчавший из земли на несколько дюймов.
До него медленно, словно во сне, дошли слова Кии, которая что-то говорила ему. Как обычно, он снова погрузился в свои мысли прямо во время беседы – такая невнимательность была его дурной привычкой, которую он всю жизнь старался преодолеть. Несмотря на все упреки матери, эта привычка не служила доказательством его грубости или отсутствия интереса; его просто слишком увлекали различные научные загадки, над которыми он бился в последнее время.
Кия говорила, что понимает его, но Дарий ей не верил, особенно когда разговор затрагивал их совместное будущее. Поэтому он постарался отвлечься от посторонних мыслей и сосредоточиться на последних словах ее фразы:
– …Но как мы объясним это твоей матери?
Дариус усиленно заморгал.
– Ага, да-да, – сказал он, и прочистил горло, изображая усиленную работу мысли. – Матери, – повторил он медленно, пока в его голове быстро прокручивались различные варианты.
Он был ученым и придумал бы что-то, но Кия тоже была ученым – математиком, прекрасно разбиравшимся в логике, и она тоже очень быстро обо всем догадывалась.
– Опять ты за свое? – спросила она.
– Нет, – отмахнулся он небрежно, но жест этот получился настолько неестественным, что он поспешил признаться: – Да. Извини, Кия.
Дарий понимал, что она не стала повышать голос и восприняла его признание внешне так спокойно только потому, что они находились на публике. В настоящий момент они сидели на скамейке в кампусе Академии и обедали на свежем воздухе.
– Не понимаю, почему тебе так трудно проводить время со мной, не отвлекаясь на посторонние мысли, – сказала она очень обиженным тоном. – Если я такая скучная…
– Нет, вовсе нет, – искренне сказал Дарий. – Ты самая интересная самка, самая интересная шимпанзе на свете, Кия. Поверь мне, дело не в тебе. Разве ты сама не замечала, что витаешь в облаках, когда работаешь над одной из своих задач? Переносишься в такое место, где вокруг тебя одни числа, и ты их перебираешь как хочешь, пока все разрозненные части не сложатся в разгадку?
Кия посмотрела на него с выражением, которого он до конца не понял.