Планета обезьян. Истории Запретной зоны (сборник) — страница 62 из 70

– Боюсь, я не совсем вас понимаю, – сказал Цезарь. – Вы утверждаете, что мы встречались в Зап… в вашем городе?

– Нет… за несколько лет до этого.

– Да?

– Ваше Святейшество, – вмешался Горман. – Вы действительно полагаете, что сейчас подходящее время…

– Все в порядке, – сказал Мендес. – Сейчас как раз настало время истины.

– Какой именно истины? – спросил Макдональд.

– Истина только одна, – заметил Верджил. – Меняется только ее восприятие.

– Когда-то давно мы с Альмой жили здесь, – пояснил Мендес.

– Я вас не помню, – сказала Лиза.

– Я тоже, – кивнул Цезарь, нахмурившись.

– Вряд ли вы могли запомнить нас – если только не проводили много времени среди рабочих. За нами по большей части наблюдали гориллы, а они не утруждали себя запоминанием наших имен.

– Вы хотите сказать… – начал Цезарь.

– Да, – кивнул Мендес. – Мы помогали вам строить Город обезьян.

– Но не добровольно, – добавила Альма.

– Они были вашими рабами, – сказал Стивен.

– Понятно, – Цезарь опустил голову и закрыл глаза. – Я об этом не знал. Извините.

– Теперь я припоминаю, – тихо произнес Макдональд. – Я не признал вас.

Через несколько недель после восстания обезьян, по всей планете пронеслась опустошительная ядерная война, создавшая безжизненные зоны во многих крупных городах. Когда Цезарь повел обезьян подальше от цивилизации, уцелевшие люди, которым больше некуда было идти, присоединились к ним, надеясь на то, что более приспособленные к обитанию в дикой местности существа помогут им выжить. Цезарь разрешил им следовать за собой.

Но смерть Малькольма Макдональда, первого посредника между обезьянами и людьми, многое изменила. Кольп назвал старшего брата Брюса Макдональда предателем и выстрелил в него во время неудачной операции по убийству Цезаря. Вскоре после этого генерал Альдо стал настаивать на том, чтобы объявить всех людей рабами, и Цезарь позволил жестокой горилле добиться своего, за что ему сейчас было стыдно. Его разум затмила жажда мести и ненависть к Кольпу и Бреку. Так люди лишились всех прав в Городе обезьян, и солдаты Альдо стали над ними всячески издеваться. Кроме того, военные пополняли ряды рабов захваченными пленниками.

Брюс Макдональд, брат того самого человека, гибель которого подтолкнула Цезаря принять неверное решение, оставался в рабах два года, прежде чем Цезарь, терзаемый чувством вины, не понял, что пошел на поводу у горилл, и не отменил рабство. Люди простили Цезаря и даже стали его уважать, а Макдональд почтил память брата тем, что занял его место посредника.

– Целых два года мы трудились, не покладая рук, и страдали, – сказала Альма. – Наконец, нам удалось сбежать из города. Губернатор предоставил нам убежище и новую цель в жизни – выживание.

– Все это теперь в прошлом, – уточнил Мендес. – Бог поставил перед нами более важную цель. Но я хотел, чтобы вы знали правду, как и то, что мы с Альмой не держим зла ни на кого из присутствующих здесь.

Альма ничего не сказала.

– Да, это было жестокое время, прежде чем Бог указал нам лучший путь, – продолжил Мендес. – Сейчас важно только то, что мы продолжаем двигаться вперед.

– Согласен. Благодарю вас за откровенность, – сказал Цезарь.

Лиза сжала его руку, понимая, какое раскаяние он испытывает до сих пор за свои давние заблуждения.

– И… вы должны узнать кое-что еще… – произнес Мендес. – Причину, по которой мы перестали быть рабами.

– Мендес, – обратилась к нему Альма, теряя самообладание. – Оскар, прошу тебя. Мы же договорились не рассказывать.

– Ваше Святейшество, – сказал Горман. – Я предлагаю обсудить это в частном порядке.

– Среди союзников тайны имеют обыкновение всплывать, а частные беседы порождают недоверие широкой публики, – ответил Мендес. – Я считаю, что лучше всего, чтобы они знали все.

– Сэр, – не унимался Горман, – это не… мне это кажется очень…

– Достаточно, – прервал его Мендес и повернулся к шимпанзе. – Цезарь, когда губернатор Кольп попытался убить вас… мы с Альмой были членами спецотряда.

Глаза Цезаря невольно расширились. Гориллы неловко принялись переступать с ноги на ногу.

– Что вы сказали? – спросила Лиза.

– Вы хотели убить моего отца… – пробормотал Брут, морщась от усилившейся головной боли.

– О чем я уже давно пожалел. Поймите, я был тогда солдатом, а Кольп был моим начальником. Я исполнял его приказы, даже те, с которыми не соглашался. К счастью, попытка не удалась, но нас с Альмой захватили во время отступления. В те дни я еще не знал Бога, но с тех пор он показал свою любовь к нам, открыл нам альфу и омегу, сменив нашу внешность по своему образу. Мы больше не жалкие рабы, некогда восставшие против хозяев; мы не отчаявшиеся, преисполненные ненависти существа, напавшие на вас. Теперь мы стремимся к миру, как и вы. Божественная воля привела вас к нам, Брут, чтобы я исправил свои ошибки.

Глаза всех присутствующих были прикованы к лидеру людей.

– Бог уже простил мне мои прегрешения, – продолжил Мендес. – Теперь я прошу прощения у вас, Цезарь, и надеюсь стать вам другом. Ваша мечта – моя мечта, как, надеюсь, и мечта Бога.

Цезарь понял не все, что говорил Мендес, но его тронули искренние раскаяние и страсть, прозвучавшие в голосе этого человека.

Брут прижал ладонь к своему пульсирующему лбу.

– Все это как-то странно, – прошептал генерал Атен своим солдатам тихо – так, чтобы слышали только они. – Будьте настороже.

– Никогда не понимал людей или шимпанзе, – буркнул в ответ Квай.

Цезарь посмотрел на Мендеса, слегка улыбнувшись.

– Совсем недавно я сказал игравшим детям, что если мы нарушаем правила, то, возможно, эти правила действительно следует изменить. Сейчас я понимаю, что в этом моем высказывании, пожалуй, было больше смысла, чем я тогда себе представлял. Вы не выполнили приказ Кольпа уничтожить Город обезьян, и отреклись от насилия, присущего вашему виду. Вы нарушили правила – правила не только одного человека, но и людей вообще – что обернулось благом для всех.

– Как и вы, сражаясь за свободу обезьян, изменили правила для всех наших видов.

– Нам всем пришлось сыграть роли охотников и добычи, – сказал Цезарь.

– Рабов и рабовладельцев, – согласился Мендес. – А теперь еще и миротворцев.

– Мне кажется, мы понимаем друг друга, Мендес. И я прощаю вас.

– И я вас прощаю, Цезарь.

Мендес встал и протянул Цезарю руку. Едва Цезарь протянул в ответ свою, как неожиданно из-за стола вскочил Брут. Лицо его было перекошено, руки дрожали.

– Брут? – обеспокоенно спросила Лиза.

– Нет, – выпалил Брут и шагнул к Атену и солдатам, тяжело дыша. – Нет… больно… прекратите…

Стоявший снаружи охранник, услышав шум, заглянул внутрь палатки.

– Беги, позови Таню, – крикнул ему Макдональд. – Живей!

Охранник подчинился и побежал за врачом, оставив полотняную дверь приоткрытой. В проеме тут же показались физиономии сгорающих от любопытства Карне с Типтонусом.

– Нет! – снова воскликнул Брут, бросаясь на горилл.

Сжимая голову одной рукой, другой он выхватил пистолет из кобуры на поясе Квая и дважды выстрелил в Цезаря, прежде чем горилла поняла, что происходит.

– Цезарь!

Увидев, что собирается сделать ее сын, Лиза успела вскочить и оттолкнуть мужа. Одна пуля угодила ей прямо в грудь, и шимпанзе упала на стену палатки, разрывая ее. Снаружи послышались обеспокоенные возгласы жителей города, увидевших, как супруга Цезаря падает на влажную траву, и как под ней быстро растекается лужа темной крови.

Пока Макдональд и Атен хватали его размахивающего пистолетом сына, Цезарь издал гортанный вопль и прыгнул за женой. Упав на колени, он уткнулся лицом в ее волосы и зарыдал. Лиза была уже мертва.

Брут верещал, как разъяренное животное, и продолжал стрелять во все стороны. Он старался вырваться из объятий, и мышцы его груди и рук окаменели от напряжения. Когда в пистолете закончились патроны, он выпустил его из руки, издал еще несколько криков, а потом упал на пол и замер.

– Серафина… – хрипло прошептал он, прежде чем забиться в конвульсиях.

Атен прижимал его содрогающееся тело к земле, а из ноздрей и ушей Брута текли ручейки крови.

В то же время Альма схватила лежащий на подносе с хлебом нож и набросилась на Мендеса, замахнувшись им по пути на Гормана и Стивена. Горману удалось увернуться и избежать повреждений. Он оттолкнул Стивена, но лезвие успело скользнуть по руке сына, прежде чем воткнуться в грудь отца по самую рукоять.

Мендес Первый подался назад, споткнулся о стул и упал набок. На его одежде расплылось малиновое пятно, а капли крови обрызгали парусиновую стену палатки. Его охранники подбежали к Альме и повалили ее на землю. Она сопротивлялась изо всех сил, но мужчины были крупнее. Все же ей удалось полоснуть одного по щеке, прежде чем уронить нож, который тут же погрузился в ее шею. Только после этого она, испустив дух, затихла.

Со стороны входа раздался отчаянный крик Типтонуса, и Верджил, во время общей суматохи упавший на землю вместе со стулом, обернулся и тут же увидел, что так напугало юную гориллу.

– Карне… – прохрипел он.

Вскочив на ноги, орангутан подбежал к своему внуку. Карне лежал без движения в проходе, с единственным отверстием от шальной пули в виске. Судорожно всхлипывая, Верджил прижал к себе мальчика.

Для Цезаря же, не желавшего отпускать из рук безжизненное тело Лизы, время словно остановилось. Он едва слышал какие-то очередные выстрелы и крики со всех сторон, не обращая внимания на вопли гориллы и причитания Верджила. Он понимал, что с Мендесом что-то случилось, но что именно и кто в этом виноват, его не интересовало. В таком оцепенении он оставался до тех пор, пока не увидел окровавленное тело Брута. Только тогда его прекратила бить дрожь, он поднялся и заковылял к своему мертвому сыну. Широко распахнув глаза Брут, казалось, всматривался в нечто ужасное, доступное только ему одному.