Есть и хорошая новость: на данный момент Китай отправляет крайне мало отходов на свалки и в мусоросжигательные установки. Семьи, роющиеся ночью в мусоре, – всего лишь последнее сито в ориентированном на получение прибыли процессе, который начинается на рассвете. Вы увидите это, если прождете у дома всю ночь. Увидите приземистую дюжую тетку (она выглядит на 50, хотя ей всего 30), она ковыляет по улице с поясной сумочкой, набитой мелкими монетками, и несет маленький безмен. Если и есть в Китае эквивалент Алана Бакрака, руководящего системой извлечения вторсырья из мусора, то это она. Ее цель – стопка картона, перевязанная шпагатом, которая ждет под присмотром ночного сторожа, и весы высотой по пояс, какие можно увидеть в кабинете врача. Когда она вытаскивает эти весы, рано встающие пожилые леди в нашем доме спускаются по лестнице, взяв несколько пластиковых бутылок, одну-две картонные коробки, и, возможно, небольшой пластиковый пакет, наполненный банками. Цены на бутылки и банки определяются индивидуально; коробки цепляются на крючок безмена и взвешиваются. Заработав несколько центов, эти ранние пташки отправляются на открытый рынок за свежими овощами.
Светлеет, становится больше людей, к сборщице присоединяется ее субтильный муж. Пока он занимается сделками, женщина заходит в наш дом, реагируя на сообщения, оставленные в будке охранника: кто-то купил телевизор и хочет избавиться от огромной коробки; кто-то за несколько недель накопил газет, а теперь по настоянию супруги желает их продать. Все утро сборщица катается на лифте вверх и вниз, выплачивая мелочь (рыночную цену) за все, что можно утилизировать. Затем она переносит вещи вниз и сортирует по кучкам.
Пока она этим занимается, начинают появляться люди на велосипедах с маленькими прицепами. Некоторые собираются покупать газеты, некоторые – банки. Что бы они ни приобретали, они платят больше, чем заплатила женщина в доме, привязывают вещи к своим прицепам и уезжают. До конца дня они продадут собранное какой-нибудь мелкой компании, занимающейся вторсырьем и даже владеющей складом, а не просто уголком на улице. Но концепция тут та же самая: купить подешевле, продать подороже. Сюда приедут и другие велосипедисты со своими скромными прицепами, набитыми утилем. Все привезенное объединяют в груз, который можно продать бумажным фабрикам, алюминиевым заводам и прочим производителям, нуждающимся в сырье.
Не существует надежных статистических данных о количестве обрабатываемых отходов в китайских домохозяйствах; в силу того, что значительная часть страны по-прежнему занимается сельским хозяйством, сбор такой статистики вышел бы запредельно дорогим, если вообще возможным. Однако есть факт, с которым согласятся все – от государственных чиновников до полуночных раскапывателей отходов: к тому моменту, когда какой-то китайский мусор прибывает на свалку для захоронения, в нем остается крайне мало вещей, пригодных для повторного использования или переработки. Хьюстон и Сан-Франциско были бы рады, если бы могли сказать то же самое.
Но вместе с тем Шанхай не раздает мусорные баки для своих жителей; у него нет местного эквивалента хьюстонского завода по переработке отходов; у него нет инфракрасных сенсоров, помогающих спихивать пластиковые бутылки со скоростных конвейеров. Но у него есть сотни тысяч мелких бизнесменов, зарабатывающих себе на жизнь покупкой картона, бумаги и банок у миллионов людей, которые никогда не расстанутся бесплатно с вещами, подходящими для переработки. Все оставшееся тщательно проверено. Чтобы повысить степень утилизации в китайских городах, нет надобности в однопотоковых системах, поскольку у моих китайских соседей есть то, чего нет у американцев: они знают, что утилизация больше, чем добродетель.
Она стоит денег.
Глава 2Рытье
Не только китайцы смотрят на утилизацию с точки зрения финансовой выгоды, а не добродетели. Крупнейшая мировая индустрия переработки отходов – американская – тоже родилась из корыстных побуждений и процветала более 100 лет без особого внимания со стороны, пока в 1960-х годах зародившееся в США экологическое движение не перестроило мусорный бизнес.
Экологи определенно правы. Дефицит ресурсов – серьезная проблема, и ее важность будет только возрастать по мере того, как развивающиеся страны – от Китая и Индии до Бразилии – подходят к потреблению на уровне американского среднего класса. Так что если исключить большие успехи в разработке шахт на Луне, то наилучшим вариантом будет повторное использование уже имеющегося.
Однако повторное использование и переработка – не всегда простое дело. Чтобы добиться в нем успеха, требуются изобретательность и предпринимательская жилка. В наши дни эти качества чаще всего заметны у жителей развивающихся стран Азии, где быстро растет потребление – а вместе с ним и количество отходов. По моему опыту, желание спасти планету – отнюдь не главная причина разобраться с отходами: азиаты просто пытаются найти способы заработать на растущем рынке переработки мусора. Однако в общем ситуация не нова: американские предприниматели, создавшие глобальную индустрию утилизации, тоже вдохновлялись отнюдь не филантропическими мотивами.
Сегодня руководители американской индустрии утилизации сидят в советах директоров и в дорогих BMW. Однако предприятия, которыми они руководят, начинались не в кабинетах. Они начинались с рюкзаков, грузовичков и, возможно, отдельного заднего двора. Только после многолетнего развития они смогли построить себе просторные залы для заседаний советов директоров – или были куплены крупными бизнесами с уже построенными залами. В любом случае стимул для роста был одинаковым: у кого-то не хватало ресурсов, а кому-то другому, предприимчивому и изобретательному, приходила идея, как их обеспечить.
Сидящий в своем офисе Леонард Фриц производит поразительное впечатление: свет из окна падает на седую шевелюру, зачесанную назад в прическу помпадур. На Фрице белые брюки, белая рубашка с короткими рукавами и белая футболка под ней. Единственный контраст – золотая цепочка на шее и большие солнечные очки янтарного цвета, которые скрывают черты, смягчившиеся от работы и возраста. Фриц не производит впечатления силача, но плечи его по-прежнему широки, и нетрудно представить мощь, обитавшую в когда-то стальном теле. Он пожимает мне руку, и я ощущаю силу его хватки.
За его плечом в окне я вижу на темном горизонте остов заброшенного сталелитейного завода. Фриц вспоминает, как в молодости копался там в отвалах в поисках того, что завод – поставщик для преуспевающей в то время детройтской автопромышленности – считал отходами. Сейчас, когда Леонарду сильно за 80, он проводит большую часть рабочего времени в офисе второго этажа в этом двухэтажном здании. Когда-то оно принадлежало другому сталелитейному заводу, а сейчас находится в собственности компании, которую Фриц основал в возрасте девяти лет. Предприятие необычное: в 2007 году, самом прибыльном году в истории ломоперерабатывающей индустрии США, Huron Valley Steel Corporation получила на переработку около 453 тыс. тонн металлолома. В 2011 году она обрабатывала 352 тыс. тонн. Немногие предприятия отрасли достигали такого размаха.
«Я родился в 1922 году, – говорит мне Фриц и после короткой запинки продолжает, – День Колумба, 12 октября[12]. Детство пришлось на разгар Великой депрессии». Его мать занималась торговлей тряпьем, сортируя старые тряпки (домашние и промышленные) на те, что можно постирать и использовать снова, и на те, что придется измельчать и пускать на производство бумаги. В первой половине XX века размах подобной торговли был настолько велик, что издавались профессиональные журналы; работа по разбору тряпья служила последним пристанищем для людей, не имевших возможности заниматься чем-то другим. Сегодня все это помнят только те, кто имел к ней отношение. «Два доллара в неделю, – вспоминает Леонард. – Пять, шесть центов в час».
В те дни переработка отходов не была чем-то особенным. Фактически только-только изобрели само слово recycling. Согласно Оксфордскому словарю английского языка, оно появилось в 1920-х годах, когда нефтяным компаниям понадобилось слово для описания нового процесса: они стали повторно пропускать сырую нефть через очистительную установку, чтобы уменьшить количество примесей. Это была переработка, но определенно не в том смысле, в котором слово recycling употребляется сегодня. Пройдет еще полвека, прежде чем слово, используемое для переработки нефти, станет применяться к гражданской позиции по сбору газет и банок для превращения их в новые товары.
То, что мы сейчас называем recycling, Леонард Фриц и его семья знали как grubbing[13]. «Рытьем» занимались, когда не могли делать ничего другого. Так случилось, что девятилетний Леонард, которому отчаянно требовалась новая одежда для школы, летом 1931 года отправился «рыться» на свалках на окраинах Детройта – не на «аристократических», а на свалках для бедноты.
«У подножия отвалов было что-то вроде деревни бродяг, – говорит он. – Лачуги из толя. Обогреватель из пятидесятигаллонной бочки[14] и все такое. Других детей там не было…» Сама свалка находилась в котловане, под уступом, где мусоровозы вываливали свой груз. Леонард поясняет: когда появлялись грузовики, то и бродяги, и он собирались ближе к уступу, готовые наброситься на все, пригодное к перепродаже. Бутылки шли по 3 цента за дюжину, но настоящей ценностью считалась бутылка Roman Cleanser, которая, как ясно помнит Леонард, стоила 5 центов. «За нее разразилась бы драка», – вздыхает Леонард. Бродяги, по его словам, появлялись на свалке с ручками от швабр. Крючок-крепление, на который крепится сама швабра, служил оружием, которым можно было цеплять других. «Бродяги плевать хотели на твой возраст и кто ты есть. Деньги доставались кровью».
Сейчас уже никто не роется в американских мусорных отвалах (вместо этого теперь сортируют бутылки по синим и зеленым контейнерам). Но люди делали это во времена Леонарда Фрица, а в развивающихся странах делают это до сих пор. Я видел такие свалки в Индии, Брази