Гудит мотор, заглушая все, брызжет грязь из-под колес, подрагивает кузов на выбоинах. Не снижая скорости, мчимся от неизвестности в неизвестность.
Вот какие-то фигуры мелькнули за зеленеющей вершиной на краю дороги. Мелькнули и скрылись: машина пошла под уклон. Немцы! Через две минуты промчавшись ложбиной между высотами, видим двух солдат. Они идут в гору. Спокойно поворачивают к нам головы: кто удержится, чтобы не поглядеть на бешено несущуюся машину. Вниз по склону направляется другая пара солдат. Снова патруль? Винтовки у них за спиной. Идут серединой шоссе: убеждены, что мы объедем, не хотят забираться в грязь, растяпы!
Словно снаряд, несется машина на солдат. Мгновение, вижу искаженные от испуга лица и хватаюсь за решетку: на этакой скорости и котенка не переедешь без последствий — самый небольшой удар швырнет машину вбок либо подбросит вверх, да так, что вылететь совсем не хитро. Я вижу в окошко, как Завадский, оторвав на мгновение взгляд от шоссе, вопросительно оборачивается к Андрею: гнать прямо? А тот вдруг отрицательно качает головой: не надо!
Ревет сирена. Тонкая рука водителя стремительно крутнула баранку. И тут же Завадский артистически вывернул руль обратно.
Как ухитрился он объехать солдат, непостижимо!
Мгновение — и далеко позади патрульные грозят нам вслед кулаками. Они оправились от испуга и, наверно, кроют на чем свет пьяного шофера. А мы хохочем. Знали бы черти, кто спас их от гибели! Знали бы, как близко промчалась мимо них смерть! Правильно решил Андрей, правильно! Лучше было объехать. Ведь наша машина для них — своя, а своя давить не станет. Чем позже нас на этой дороге распознают, тем лучше.
…Только часа через три добрались мы до деревни, отмеченной на карте. Конечно, смешно было ждать, что нас здесь встретит кто-нибудь из своих. Но, видимо, где-то в глубине души таилась такая надежда: уж очень обидным показалось, что в поселке никого нет. Оглядываюсь на Андрея. Он тоже огорчен. Лейтенант Рагозин невесело посматривает вдоль улицы. Завадский стучит по скатам и только покачивает головой да укоризненно смотрит на проселочную дорогу.
Вдруг выстрел, второй, третий… Это Рагозин стреляет на ходу и бежит куда-то вправо.
— Хальт, хальт, заячья душа! — кричит он и, не останавливаясь, меняет обойму.
— В чем дело?
— Где?
Бежим за лейтенантом. Андрей, обгоняет меня и Завадского. Он первым заворачивает за угол. Секунда — и мы тоже там. Тьфу ты, черт! Вместо ожидаемого солдата, разведчика, врага — сморщенная старушка в черной накидке. Она машет на нас носовым платочком, прижимает руку к груди и что-то кричит. Глаза у нее почти закатились, лицо пепельно-серое. Рагозин стоит рядом и в смущении надвигает на затылок фуражку, обнажая лысую голову.
— Вижу, товарищ майор, кто-то выскочил из-за угла да как кинется назад. Ну вот и… черт ее знает… А может, старушка тут шпионит за нами?
Кто-то громко заговаривает по-немецки.
Я вижу, как вздрагивает и с недоумением озирается старуха, Вроде бы с нею говорят. И сам сжимаюсь в тугой комок: кто это здесь, возле нас, смеет так спокойно говорить на языке врага? Оказывается, это Андрей объясняется с немкой. Предлагает перевязать ей руку. И действительно разрывает индивидуальный пакет, бинтует сухую, как обезьянья лапка, кисть. А старуха то ли от боли, то ли от страха почти теряет сознание. Впрочем, через минуту-две она справляется со слабостью и принимается благодарить Андрея.
— Данке… Данке… Данке шён… — бесконечно повторяет она.
Потом начинает что-то шептать. Андрей наклонил голову, слушает и время от времени быстро переспрашивает ее.
Попробуй пойми, когда они говорят так быстро! Я при допросах понимал слово-другое, а сейчас — ну ни в зуб ногой!
А Андрей чувствует себя совершенно уверенно. Он смеется и поворачивается к нам.
— Она спрашивает, не из Бреслау ли я, там у нее родственники, произношение-то у меня польским отдает. То-то мне преподавательница немецкого языка говорила, что у меня слишком мягкое произношение.
Старуху забыли или нарочно бросили бежавшие отсюда родственники. В поселке осталось еще несколько жителей. Пугливо косясь на пистолет, который лейтенант Рагозин так и не вложил в кобуру, она ведет нас куда-то. При этом старается держаться поближе к Андрею.
На ее зов из различных закоулков выходят на улицу человек двенадцать. Один неуклюже спрыгнул с чердака, другой вылез из погреба. Опрос их дает немного. Все эти люди более чем пожилые, самому молодому далеко за пятьдесят, все насмерть запуганы, считают, что они чудом избежали смерти два дня назад, когда через деревню прошли наши части. А теперь, увидев нас, они решили, что окончательно прощаются с жизнью, — еле шевелят языками от ужаса.
Куда ушли наши, жители, конечно, толком не могут сказать. Видели лишь, что войска двигались по двум дорогам, выходящим из поселка на юг и на запад. Может, нарочно путают? Вряд ли. Немцы жалобно глядят на нас, хором говорят что-то сбивчивое и невразумительное. Потом замолкают, и древний старец, у которого серебряный пух на голове колышется даже без ветра, просит снисхождения к его возрасту, просит не вешать его.
Андрей переводит. Рагозин растерянно почесывает лысину и прячет пистолет в кобуру.
— Ну и ну… — брезгливо говорит лейтенант. — Думают, что мы полнемца за обедом съедаем…
Однако времени терять нельзя. Выезжаем из деревни по дороге, ведущей на юг. Среди жителей поселка могут быть и шпионы. Возможно, вражеский разведчик скрытно наблюдал за нами. Да что там, появись фашисты, любой из этих стариков укажет, куда уехали русские. Только миновав два перекрестка, свернули мы в нужном направлении — на запад. Рисковать попусту нельзя.
Снова на узкой проселочной дороге трясусь в кузове и думаю с завистью: «Вот ведь какой все-таки Андрей молодчина!» Я только на фронте пожалел, что не знаю немецкого языка!
…Хлещут по стеклам кабины ветви деревьев, буксуют в грязи колеса. Тихо в лесу. Но не спокойствие, а тревогу несет эта тишина.
Мы еще не видели ни одного нашего солдата! Только изредка по некоторым приметам узнаем следы своих да следы гитлеровцев, отступавших под натиском наших. Следы обнаруживаются повсюду, а это значит — нигде, точного направления нет.
Дальше ехать вслепую нельзя. После короткого совещания на ходу решаем подобраться к главной магистрали. Нужно устроить засаду и взять пленного. Вот бы попался офицер!
Подъезжаем вплотную к шоссе, загоняем свой грузовик в густой кустарник в чаще леса, придаем ему вид давно заброшенного.
А если на него наткнутся немцы? Если им придет в голову сжечь машину? Кто-то должен остаться возле нее. Андрей коротко приказывает:
— Завадский, останетесь с машиной.
— Ну вот, — жалобно вздыхает водитель, — так и знал.
Мы переглянулись и рассмеялись. Смеется и сам Завадский, хотя именно его вздох и рассмешил всех.
Выходим к широкому асфальтированному шоссе. В просветах между деревьями белеют столбики, ограждающие крутой поворот. Андрей, идущий впереди, предостерегающе поднимает руку. Удобное место для засады.
Мы долго сидим в густых ветвях поваленной сосны, ждем. Наконец издали доносится скрип обоза. Он все ближе, но обоз почему-то движется не на запад, а к востоку, к линии фронта. Я смотрю на Андрея: видно, и он недоумевает. Фигуры повозочных разочаровывают нас — не солдаты! На подводах сидят одни женщины и дети. Над повозками маячат шесты с белыми тряпками. Рядом с головной подводой шагает старик с обнаженной, несмотря на холодный ветер, лысой головой. В руке он держит кепку.
— Возьмем, что ли? — спрашивает Рагозин, не отрывая взгляда от обоза. — Мужчин больше не видно.
— Придется его побеспокоить, — соглашается Андрей.
Мы подходим к головной телеге. Люди заволновались, особенно старик, которого мы отводим в сторону. Он рассказывает Андрею, что все они беженцы из одной деревни, пробирались на запад, по в восьмидесяти километрах отсюда их обогнали наши войска.
Встречал ли старик на обратном пути немецкие войска? Конечно, встречал, и довольно много.
— Как же, не поверил Андрей, — вас пропустили на восток? Да еще под белым флагом?
Старик понимает, что лучше не попадаться на глаза соотечественникам, поэтому он все время вел обоз по лесным дорогам и только полчаса назад выехал на шоссе. Значит, обоз прошел незамеченным по проселочным дорогам к западу от этого поворота шоссе? Да, это так. Андрей отмечает по карте селения, которые сегодня утром миновал обоз, и решает забрать с собой старика — будет проводником. Не обошлось, конечно, без слез и причитаний. Но как поверить на слово бывшему кайзеровскому солдату? А теперь, имеете с нами, он, наверно, сам понимает, что его ждет, если укажет не ту дорогу, по которой сегодня утром провел свой обоз.
…Снова мчимся на запад. Старика усадили в кабине между Завадским и Андреем. С тоской поглядывая по сторонам, трясется в кабине нахохлившийся немец. Задолго предупреждает он нас о близости деревень, которые объехал с обозом. Десять, пятнадцать и двадцать километров проносимся словно по своей территории, совсем не видим противника.
В двух-трех местах нас, правда, обстреляли, когда мы промчались, не останавливаясь, мимо постов. Но это мы уж сами… старик ни при чем.
На полдороге между далеко лежащими друг от друга поселками высаживаем старика. Дальше поедем без него. Долгонько придется ему, однако, догонять бабий обоз!
Не пошлет ли старик за нами погоню? Если даже и захочет, это ему удастся сделать не раньше чем через час: до ближнего поселка ему еще шагать и шагать. А мы за это время отмахаем километров сорок. Да старику и самому не так-то просто рассказывать о нас фашистам: поймут, что провожал нас, и расстреляют. Нет, не пойдет он с доносом.
На прощанье Андрей протягивает ему буханку хлеба и консервы, а заметив неодобрительный взгляд Рагозина, оправдывается:
— Два дня старику теперь догонять, не меньше.
Тот; видно, не рассчитывал уйти живым. Растерянно смотрит нам вслед. Долго, не двигаясь с места, он стоит на шоссе. Кажется, даже картузом замахал на прощанье.