— Ты знаешь, — говорил он брату, — куда ни приду, только назовусь, тут же спрашивают: «Это вы статью о нас писали?» Нет, отвечаю, брат. И сразу глаза теплеют, разговор идет заинтересованней, доверительней, доброжелательней. Спасибо тебе, вовремя подсуетился.
— Ну почему «подсуетился»? — слегка обиженным голосом возражал Гурин. — Просто так совпало.
— Хорошо совпало! Спасибо, — радостно отвечал Алексей.
Уже в первое лето Алексей взялся обихаживать материну усадьбу. Заказал в быткомбинате, и ему сделали штакетник, которым обнесли весь палисадник, и ворота с калиткой.
Весело докладывал Алексей брату:
— Ворота железные двухстворчатые, широкие: если приедешь на машине, заедешь во двор, закроешь — с улицы не видно. Все покрасили.
— В какой цвет? — взволнованно спрашивал Василий, все еще не веря, что их двор, который всегда был открыт всем ветрам, их палисадник, вдоль которого всегда стояли покосившиеся столбики то из старой акации, то из вишни, то из железной трубы, с вечно обвисшей между ними ржавой проволокой, вдруг обрели «человеческий» вид. — В какой цвет покрасили?
— А-а… В зеленый. Как у всех. Хотел в голубой — краски не достал.
— Зеленый — хорошо! — соглашался Василий.
Похоже, Алексею нравилось заниматься строительными делами. В течение лета он выкопал во дворе колодец, и теперь самая тяжелая, а в последнее время уже и непосильная работа для матери — носить воду из далеких колодцев — была облегчена: вода была у самого порога.
— Насос бы купить, да нету их у нас. А то совсем бы хорошо было: включила — и вода сама потекла в ведро. Посмотри там, в Москве.
Василий зашел в хозмаг, купил насос, послал — и доволен, что и он принял конкретное участие в обновлении родного гнезда — его насос будет качать воду.
Распирает Василия гордость за все содеянное — ведь что ни говори, а это он, все он затеял! И хочется ему поехать туда, посмотреть на ворота, на колодец, поплескаться в теплой бочке с водой возле «своего» колодца, освежиться под тем душем, который уже соорудил там Алексей. Хочется ему повидаться с сестрой, которая конечно же рада переменам и довольна, что на мамином дворе появился хозяин, который наводит там порядок, от которого теперь и ей пришло облегчение; хочется ему увидеть племянницу Олю, которая жила во время учебы у дяди Алеши, которого она любит и который теперь живет среди них. Но особенно хочется Гурину обнять мать, взглянуть в ее глаза — как, должно быть, она рада, счастлива, что и ее двор, ее хата ожили, что в них затеплилась новая жизнь. Она так мечтала, чтобы сыновья были рядом с ней, теперь это сбылось: один вернулся. Пусть не совсем на родное подворье, но при теперешних автобусах, электричках, машинах такое расстояние от города стало совсем коротким. Даже трамвай думают прокладывать — тогда и вовсе все будет рядом.
Рвется Василий на родину, распирает душу желание увидеть родных, соседей — вот кто оценит его любовь к матери, к родному гнезду, его мудрость.
Выбрал время, собрался, поехал. Поехал без предупреждения — то ли не успел: до самого последнего момента не был уверен, что вырвется, то ли нарочно — чтобы внезапно свалиться, неожиданно, застать все, как оно там есть, без подготовки к его приезду.
На вокзале в Донецке взял такси и через полчаса был уже у родного дома. С трудом узнал его: новые ворота, штакетник. По сравнению с Карповой материна усадьба выглядела куда основательней, та совсем пришла уже в упадок. Постоял, полюбовался. Открыл калитку, вошел. Мощные молодые широколистные деревья каштана и грецкого ореха, посаженные когда-то матерью на месте срубленной старой акации, вымахали вровень с крышей, уже плодоносили — их орехами был усыпан весь двор. «Вот это жизнь! По грецким орехам ходят, не собирают!» Нагнулся, поднял один, зажал теплый плод в кулаке. Увидел в конце двора колодезный сруб с ведром на полке, рядом с колодцем — металлическая бочка с водой; у задней стенки Карповой хаты — штабель шифера и аккуратно сложенные деревянные брусья — четырехгранные, гладко отесанные, укрытые сверху толем и обвязанные проволокой. «Уже и балки на потолок заготовил!» — догадался Василий. Оглянулся назад — двор с улицы не просматривается, и от этого на душе стало как-то уютно и покойно.
Он поставил на завалинку свой «дипломат», заглянул в летнюю кухню, в комнату — нигде никого. Вышел снова во двор, прошел садом на огород — там мать что-то срывала на грядках. Он направился к ней. Она увидела его еще издали, ждала, потом спросила:
— Один, што ли?
— Один, — кивнул Василий.
— А што ж Соня не приехала?
— Не знаю, — развел он руки и обнял мать. — Здравствуйте, мама!
— Ой, боже мой! Да это ж Вася! А я жду Алешу — они обещались приехать картошку копать. Ну, откуда ты взялся? И не оповестил никого…
— Да так получилось… Неожиданно…
— Не слышу я уже, сынок, ничего. Или надо мне в ухо сильно кричать, или писать. Алеша со мной письменно балакает: пишет, а я читаю и отвечаю. Ты ж надолго?
— Нет, на два дня, — он показал ей два пальца.
— На выходные? На субботу и воскресенье? И все?
— Да.
Василий смотрел на мать, удивлялся, какая она стала сухонькая, совсем маленькая, платье висит на ней, будто совсем пустое.
— Почему вы такая худая? Болеете?
— Не слышу.
Он показал ей жестами, какая она маленькая и худенькая.
— А-а… Усыхаю. Годы уже мои большие.
Он взял ее под руку, повел к дому. Они подошли к колодцу, потом — к бревнам, Василий указал на все это и поднял большой палец:
— Здорово! Двор преобразился!
— Это все Алеша строиться задумал. А мне боязно: как разломает хату, а новую не сделает. Останусь тогда я ни с чем. А так дожила б и в старой. Федор Неботов вот так же задумал перестраиваться, наготовил всего, а потом, когда развалил все, испугался чего-то, задумался, задумался, а на третий день его сняли с перекладины в сарае — повесился на налыгаче. Вот я и боюсь ломать старую хату…
— Не надо об этом думать, — поморщился Василий, вспомнив ту страшную историю с Неботовым. — Хату надо перестроить, дальше ждать нельзя — завалится скоро. Может придавить.
— Это ж ты его толкаешь… Может, зря?
Лязгнула железная защепка на калитке, и во двор с тяжелыми сумками вошли Алексей и Соня. Увидев брата, Алексей воскликнул:
— О, смотри! — Подошел поближе. — Это что за ревизия такая? Из обэхаэсэс? Заявляю: все материалы куплены законно, могу предъявить документы.
— Это хорошо, — сказал Василий и обнял брата, потом поздоровался с Соней, поцеловал ее в щеку.
— Вовремя приехал, — сказала та весело. — Как раз помощники нужны — картошку убирать. Сестра ваша обещала, да надежды на нее мало: чего-то она куксится.
— Ладно, Сонь, не все сразу, — оборвал ее Алексей. — Неси продукты в холодильник, и давайте с мамой завтрак побыстрее налаживайте. — Обернулся к матери, указал на сумки, потом на свой рот. Та поняла:
— Есть хочешь? Сейчас приготовим. — И повела сноху в дом.
— Молодец! — восхищенно сказал Василий, окидывая глазами двор. — За одно лето так много успел сделать! Это же денег стоит?
— Еще каких! Думал, вырученных за дачу мне хватит с лихвой, а оно тает, как вешний снег. Наверное, зря я начал с ворот да палисадника. Как тот мужик, что продал корову, купил ворота и стал запираться.
— Ничего, — подбодрил его Василий. — Я помогу тебе. Это же и мой долг.
— Это хорошо, — сказал Алексей просто. — А то я уже приуныл было.
— Не унывай, помогу.
— Спасибо.
— Только женам не говори.
Алексей грустно кивнул.
— Ты уже все видел?
— Да нет, я только приехал.
— Пойдем, — Алексей повел брата за погреб к Карповой меже. Там в ряд, словно вагончики, стояли те же клетки, которые в прошлом году Василий видел у него в Крыму.
— И кроликов привез?
— И голубей, — Алексей указал на крышу.
— Ой ты! Я вижу, ты не жалеешь, что переехал? А то меня почему-то совесть мучает: сорвал с насиженного места…
Алексей промолчал, а может быть, ему помешала ответить мать, которая позвала их завтракать.
Завтракали вчетвером. Разговор шел непринужденный, Алексей рассказал смешной случай, связанный с материной глухотой.
— Про меня рассказывает? — догадалась она. — Вот беда мне с моими ушами: он спрашивает, я отвечаю, а оно невпопад, а он сердится. А потом узнаю, о чем он спрашивал, и самой смешно. Вот беда.
— Сердиться-то зачем? — удивился Василий.
— Да кто там сердится, просто махнешь рукой, а ей кажется — рассердился, — объяснил Алексей.
— Собирались картошку копать? — спросил Василий. — Я с вами. Дайте мне только одежду подходящую и лопату…
— …побольше, — договорил за него Алексей: — Все есть, обеспечим.
— Таня обещала прийти, — опять напомнила Соня. — Да то только обещает, а потом причину найдет.
— Ничего, у нас замена появилась, — кивнул Алексей на брата.
— Как бы ее известить все-таки? — спросил Василий. — А то ведь я завтра уже уеду. Хотелось бы повидаться.
— Если не придет, пошлем кого-нибудь из неботовских ребят.
Вооружившись лопатами и ведрами, пошли втроем на огород, мать осталась пока посуду помыть. На соседских огородах уже вовсю кипела работа — и стар и мал возились в земле: одни копали, другие выбирали клубни, бросали в ведра, ссыпали в мешки или в кучи. Все рады были хорошему деньку, спешили посуху убрать урожай.
Первым Гуриных увидел Коля Симаков — горбатенький, многодетный мужик. Он уже на пенсии, а для всех так и остался Коля. Прокричал весело:
— Поздно, поздно выходите! — Присмотрелся, узнал Василия: — О, Кузьмич приехал помогать! — Воткнул лопату в землю, пошел через Карпов огород здороваться. Подошел, пожал руку, стал расспрашивать, как живет, почему один приехал, надолго ли.
Слева сосед Маркел Рудской тоже воткнул лопату, поплелся не спеша к мужикам, закуривая на ходу. Алексей засмеялся:
— Ну, мы, брат, с тобой сегодня, я вижу, рванем! Будешь тут интервью раздавать.