Но лагерь слишком велик, чтобы смять весь, пусть и неполный тумен одним ударом.
Сотники и десятники, не дожидаясь команд, подняли шаркаанов в седла, и вот уже навстречу вылетает конная лавина. Редко у кого имелись железный шлем или хорошая кольчуга. Над скопищем стеганых старых тигеляев и косматых волчьих бурок вперемешку с редкими саблями вздымались кизиловые дубинки, кистени, самодельные топорики-клевцы.
— Вперед! — заревел тысячник, воздевая клинок. — Бей-убивай!
— А-а-а-а!
Сбиваясь плотно, стремя к стремени, они летели вперед.
Бей!
Немногочисленные стрелы и арбалетные болты, невидимые в предрассветных сумерках посланники смерти, летят в обе стороны, что-то бьет Адая в бок, но панцирь, добрый зиелмянский панцирь, рассчитанный на выстрел огнебоя, держит удар. И вот они врубаются в строй врагов, ломая его. Сабля рубит шею одному, отсекает руку другому, протыкает третьего. Даже кони вслед за хозяевами дерутся, кусая вражеских коней и всадников.
Падали шаркааны, падали воины Адая, но расчет оказался правильный — по звуку битвы и по воинственным кличам Камр мог уверенно сказать, что враг терпит поражение.
И многие бойцы Куййу начинают поворачивать своих коней вспять.
Круши! Бей! До седла!
Яростные крики, звон стали, полыхающие юрты, от которых тянуло уже горелой человечиной, — все смешалось в лагере шаркаанов.
Нукеры личной стражи окружили плотным кольцом огромный шатер хана, дабы защитить господина. Но паника охватила степных всадников, решивших, что сюда явилось войско самой Ильгиз или еще кого из соседних владык. Тем более что в полной темноте кто-то истошным голосом заверещал:
— Хана убили! Бежим! Спасайтесь!
И слыша это, все больше растерянных, ничего не понимающих людей горячили коней и мчались в родную степь, и в этот момент их не смог бы удержать никто.
Однако надо отдать должное Куййу, он головы не потерял и попытался силами личной стражи пресечь панику. Возможно, он бы и смог восстановить порядок в лагере, и тогда нападавшим не поздоровилось бы. В лучшем случае они были бы отбиты, оставив не меньше половины воинов. Но тут на его стоянке прогремели взрывы, вспыхнул огонь. И сразу же затрещали автоматы, скупо и отрывисто, стрелки уже научились бить экономными короткими очередями. Но и этого хватило, а три брошенные гранаты довершили разгром.
Бой еще не был закончен, и успех предстояло закрепить обычной доброй сталью.
Шшших! Голова бородатого воина, не отрубленная, а скорее срезанная, летит наземь. Другой воин, еще безусый, растерявшийся от того, что увидел, хлопает глазами и замирает на месте, а он перехватил клинок лезвием вперед и с полуоборота бьет поперек лица, разрубая переносицу…
Слева и справа от Адая появились Баз-Коротышка и Равинш из сотни старого Макала. Дело пошло веселей.
Вот показались амазонки Дойгиры, восседавшей на белоснежной кобылице, воздев над головой священный топор.
Они дрались, как звери.
Нет, звери не проявляют такой ярости в схватке, зверь убивает ради еды и бежит, встретив более сильного. Только человек способен с неистощимой ненавистью убивать другого человека.
Кровавый туман перед глазами понемногу рассеялся, и Адай увидел, что его окружают со всех сторон другие всадники, сотни криков и стонов, звон оружия и ржание раненых лошадей. Косой удар саблей вправо — полуголый бородач роняет чекан, метательный нож летит, опережая натягивающего тетиву лучника, пригнуться — дротик проходит над головой…
Свалка вынесла тысячника в скопище сгрудившихся вражеских воинов, и хотя Камр понимал, что против полутора десятков бойцов ему одному не выстоять, но звериная древняя суть степняка, десятки, а то и сотни поколений орошавшего эти вечные жаркие равнины кровью своей и чужой, радуется тому, что удастся потешиться в славной схватке. А если и убьют, так этот день ничем не хуже другого, чтобы умереть! Сабля рубит нещадно чужую плоть, и он, не понимая смысла своих слов, что-то выкрикивает, вернее, рычит. И этот звериный рык и ярость, бьющая из его глаз, заставила врагов повернуть своих коней, нещадно стегая их, и бежать прочь, в рассветную дымку степи. Хотелось гнаться за ними, кромсать человечину сталью, но тысячник сдержал коня. Оглянувшись, он увидел, что бой уже окончен…
К нему, держа на изготовку автомат, подъехал полусотник Серхо, командовавший взятыми в поход зиелмянами.
— Как мы их, а? — выдыхая, спросил он тысячника.
— Отлично, брат!
— Еще бы, половину мы порубали на котлеты, а остальные по степи разбежались.
— Ну, может, не половину… (Адай знал, что такое «коклеты», и даже пробовал несколько раз это чужинское блюдо, так что не сдержал ухмылки) Ладно, что у нас?
— Убитых, может быть, около полусотни, а раненых пока не считали. Хороший бой случился, дружище Камр?
Серхо умолк, перед ними остановил своего коня лихой Эрширу. Он скинул с седла связанного человека в парчовом халате на голое тело.
— Это Куййу, — сообщил он с гордостью. — Главный здешний пес. Мой взять его в плен.
— Эрширу, ты настоящий воин, — только и смог сказать Адай.
— Богатырь! — уважительно кивнул ему Серхо.
Обрадованный похвалой набольших, Эрширу умчался к своим.
Куййу для допроса забрал Серхо, а Камр направил Ярдо по разгромленной вражьей стоянке.
По пути к нему подъехал Макал, оглаживая седую бороденку.
— Арсаардар, — молвил он, качая головой. — Не знаю, прикажешь ли ты удавить тетивой старшего над ертоулами, если он жив, но мы подобрали восемьдесят брошенных сотенных бунчуков…
Тысячник некоторое время стоял, не зная, что сказать.
Против них, выходит, оказалось не меньше восьми тысяч человек…
Ну и ну!
Эуденоскаррианд. Приграничье
Медленно втягивался в городские ворота караван. Воины в сверкающих кольчугах, на огненно-рыжих конях, окружавшие хана, взяли на изготовку длинные копья.
Густые сумерки окутывали город. От журчавших арыков тянуло влажной прохладой, и в темных садах пели соловья. На черном бархате неба вспыхнули большие мохнатые звезды.
Впереди процессии ехал Ундораргир и командующий кешиктэром Рамга, чьим именем уже пугают детей на землях от Эльгая до Вьенны.
Жуткая, непривычная тишина окружила всадников. Ундораргиру сделалось не по себе. Он, степняк, всегда ненавидевший тесноту городов и знавший страх только в моменты яростных битв, поежился. Может быть, следовало послушаться советников и отложить вступление в город до завтрашнего дня?
Улица, ведущая к городской площади, вдруг сделала поворот, и Ундораргир от неожиданности даже вздрогнул, натянул повод коня. Улица была полна народу. Люди стояли молча, и тысячи чадных факелов пылали над их головами. Отблески пламени метались по лицам, по одежде, и оттого казалось, что толпа колышется тяжело и грозно. Непривычной и жуткой была для хана эта картина.
Телохранители сомкнулись вокруг хана, выхватили из ножен кривые сабли и подняли их над головами. Алые отблески пламени заиграли на лезвиях.
Толпа молчала, и отступать было некуда. Только выдержка могла спасти в этот миг рискнувших войти в город, потому что на узких улочках они не смогли бы развернуться для битвы. Оставалось двигаться в неизвестное, и, пересилив себя, Ундораргир дернул повод — послал коня вперед.
Молча расступилась толпа, пропуская хана. Тревожно храпели кони, косили влажными большими глазами на людей, кровавые всполохи тысяч огней играли в их зрачках.
Уже не тревога, а страх овладел всем существом Ундораргира. Он понял: стоит кому-нибудь в толпе бросить клич, и живая река раздавит и его самого, и нукеров с обнаженными саблями. Боя не будет. Все кончится в один миг.
Вдруг из толпы, преграждая путь кавалькаде, выступил высокий худой изможденный человек в рваном, истертом до дыр облачении слуги Идущего по Звездам…
— Чего тебе нужно? Кто посмел заступить путь потомку Дракона? — спросил Рамга с угрозой.
— Великий хан! — Человек в рубище без страха смотрел в лицо Ундораргиру. — У меня нет никаких желаний — я вижу, что вернулся отец мой — Шеонакаллу в смертном воплощении, — чего же мне еще желать?
Где-то и когда-то
Пробуждение было тяжелым. Голова, налитая неимоверной тяжестью, трещала, словно скорлупа ореха, разгрызаемого обезьяной.
И чего вдруг припомнилось именно это потешное животное, столь похожее на человека? Может, потому, что у него в адмиральской резиденции имелась ручная мартышка, его любимица, которую шарускар частенько баловал разными лакомствами, среди которых хитрое создание предпочитало именно орехи?
Но, Прародительница Иас-Марои, когда же и где он успел так набраться? Не иначе, перепил крепкого рома на торжественном приеме у императора, посвященном отплытию эскадры к острову Боунг.
Дьявольский напиток. Делают его из какого-то местного фрукта, добавляя при перегонке дурман-траву, что-то ароматическое, напоминающее земной анис, и еще пять или шесть компонентов. Причем набор их зависит от воображения изготовителя и того, что имеется у него под рукой. Шарускар, изрядно поездивший по Эриканту, в разных провинциях перепробовал уйму сортов такого «рома», и каждый раз вкус был иным. Главными и неизменными компонентами оставались только фрукт, дурман-трава да «анис».
Ну, ежели с умом его пить, так оно и ничего. Разбавленный один к трем с родниковой водой, отчего приобретает неповторимый мутно-белый цвет, он служит неплохим аперитивом. Ну а если развести один к одному или вовсе не добавлять воды, то пара рюмочек заставляет смотреть на мир веселее, гоня прочь все мрачные думы.
Так ведь моряки ж никогда меры не знают. Особенно когда наливают на халяву. Разве на двух-трех рюмках остановишься?
Вот и он, судя по ощущениям, «ни в чем себе не отказывал». Да еще и свалился в лужу по пути домой. Куда только слуги смотрели? Не могли вовремя поддержать шарускара под белы рученьки, паразиты!
Кряхтя и поминая бога душу мать, Тамерлан Ахмедович встал на ноги…