— И ты, конечно, знаешь, что там написано? — прошелестел голос.
— Ты опять издеваешься?! Кто прочтет язык аннакимов? Кто знает его? Кто осмелится?..
— Но вы очень хотите, не так ли?
Повисло молчание.
В тишине слышно было, как влетевшая в палатку бабочка угодила в пламя свечи, и огонь затрещал, пожирая хрупкое тельце…
— Послушай, учитель, — вдруг забормотал Великий Всевидец, и, пожалуй, любой из его учеников онемел бы при столь жалобных нотках в этом голосе, от одного звука которого люди иногда седели. — Послушай, все гораздо хуже, чем ты можешь подумать. Мы заблуждались… Да, заблуждались! — взвизгнул он. — Эта сила такова, что с нею нельзя даже поговорить, даже понять ее… И чем дальше, тем хуже! И еще… мы потеряли Длань Незримых Звезд. Просто мои нерадивые слуги отправились с ней в Эльгай к Запирающим Камням и пропали без следа! Ты понимаешь, у нас теперь нечем замкнуть цепь! Ты это понимаешь?! — Голос его опять поднялся до визга. — Будь у нас Глаз Гибели, мы смогли бы хоть немного сдержать Проклятого! Он ведь все равно освободится, но тогда весь Аргуэрлайл от северных льдов до южных полетит вверх тормашками! Учитель! — продолжал жрец, чуть не плача. — Верни нам наш талисман! Мы сделаем все, что ты попросишь! Мы пообещаем неприкосновенность вашим рощам, мы дадим вам земли и свое княжество, мы… Только скажи, где Глаз Гибели?
Жрец молчал.
— Где Глаз? — Чернокнижник, заскрежетав зубами, потерял над собой контроль и вцепился в старческую шею. — Где талисман?
Голова пленника безвольно откинулась. Остекленевшие глаза мертвеца уставились на побледневшего Всевидца, и тот, обреченно опустившись на ковер рядом с ложем, зарыдал.
Часть третьяРЕШАЮЩАЯ БИТВА
Степь. Предгорья хребта Куткао
Ярким днем ранней осени, развернув знамя с изображением золотого волка, многотысячное войско Южного предела выступало на битву…
Белесое небо дышало жаром. Вихри песка и пыли из-под неисчислимого множества копыт, подхваченные раскаленным ветром, закрыли небо непроницаемой тучей, и в ней, словно тени, угадывались лишь смутные силуэты всадников. Пространство, которое расстилалось перед войском, наполненное вихрями пыли, смутным гулом, привлекало как бездна. Возбуждение, подобное туче пыли, уже с утра закрывшей солнце над войском, не проходило, наоборот, все больше охватывало людей, густело, накалялось.
Небрежным взмахом плети подозвав слугу, танкхен[15] Сем-Ен, он же Семен Васильевич Лыков, молвил:
— Вон там, — и показал кнутовищем на северо-запад, где среди светло-коричневых плавных отрогов небольшого хребта один из холмов показался ему почти настоящей вершиной, достойной, чтобы с ходу взлететь на нее на любимом коне Диком Громе (вот надо же — городской человек, а верхами ездить выучился не хуже аборигенов). И, взбодрив слегка скакуна плетью, поскакал, безжалостно топча дикую полынь…
Ветер освежал разгоряченное лицо, сладко пел в ушах, молодым вином будоражил душу.
Еще раз оглядев армию, он остался доволен.
— Ну пора, нукеры! Скачите, выводите войско! — воздев руку ввысь, закричал Лыков и обвел рукой холмы, на которых выстроилось войско. — Священный час настал! Скачите, готовьте нукеров! Всех на коней! Слава Вечному Небу!
Лыков быстро подтянул свою личную сотню, и конница во главе с нойонами двинулась к белому шатру, прорезая людское море неистовыми волнами, охватившими все подступы к верхней террасе, к главной ставке. В то время как Георгий Анохин устремился туда, где стояли сотни, сбитые из жителей Тхан-Такха, и находились свежеотлитые пушки.
Охваченный каким-то радостным, волнующим чувством, не ощущая под собой седла, не слыша рокота людской волны, замполит ехал впереди всех. Он видел лишь белизну шатра да бездонность голубого неба. «Наконец-то, наконец-то мы дожили до великого дня», — слышались отовсюду голоса.
Прочие степные князья с почтением приветствовали его.
На дальних холмах и на больших террасах — повсюду слышны голоса глашатаев.
Объезжая лагерь, Семен отмечал и юрты, и выгоревшие брезентовые палатки землян, и драные шатры беженцев. А дальше — лагерь послов или просто странников, охочих до разных слухов, доносчиков и лазутчиков… Кого только не влечет сейчас в эту степь?! Всем интересно и важно, выстоит ли или погибнет Южный предел под копытами шаркаанов!
Заухали огромные барабаны, на каждый из которых шла шкура целого верблюда, заурчали карнаи. Откуда-то доносится гортанный клич, призывные крики, где-то затянула песню горская сотня…
Лыков натянул поводья. Войско встало лицом к белому шатру. С запада, востока и юга подошла конница ханов главных племен. И если бы в этот момент можно было, подобно орлам, парящим сейчас в небе, подняться ввысь и бросить оттуда взгляд вниз, то взору предстала бы неповторимая по своей величавости картина.
От белого шатра на все четыре стороны, подобно широким рекам, сверкая в лучах солнца шлемами, тянулись плотные ряды четырех армий. Солнце играло на отточенных остриях пик, окаймленных пучками волос из конского хвоста, сверкая и переливаясь на начищенных до блеска кольчугах, на лезвиях секир и выпуклостях щитов.
Конница, появившись откуда-то из густых зарослей трав, плотным упругим строем подходила к самому шатру. А широкое пространство между отрядами было заполнено народом.
Иноходец приближался быстро. Войско притихло в ожидании. Застыли знаменосцы.
Вслед за ханской свитой показалась другая. Женская. В окружении девушек и жен ханов на белом рысаке ехала Ильгиз.
— У-у-у, хан и ханша, — протянул кто-то из нукеров. — Значит, пойдут дела. Сама мудрая красавица Ильгиз к нам пожаловала.
Раздался смех.
— Нукеры! — грозно крикнул князь Ииран.
Замер строй. Подтянулись нукеры. Вперед, навстречу хану, выехал сам князь.
— Чья конница? — властно спросил Лыков, еле заметно кивнув в ответ на приветствие нойона.
— Меня зовут Ииран, сын Варды, — твердо прозвучал ответ.
Суровым, испытующим был взгляд мужа Ильгиз. Ииран смотрел вперед. Еле заметная усмешка скользнула по лицу танкхена.
— Что думаешь, нойон? — спокойно спросил.
— Это только начало битвы, — ответил Ииран. — Победоносное начало решает исход дела.
— Но закончить надо к завтрашнему полудню! — сказал танкхен и повернулся к новому темнику Камр Адаю. — Пусть будут готовы твои войска!
— Мы выступим вовремя, — ответил Камр и выехал вперед. — Здесь только часть туменов, повелитель, — четко выговаривая каждое слово, сказал он. — Остальные в соседних долинах и логах. Всего более сорока тысяч сабель.
Лыков круто повернул своего иноходца, начал смотр войск. Проезжая перед строем в сопровождении Адая, он внимательно всматривался в лица нукеров.
— А много ли дудутов?
— До тысячи, — ответил Камр. — Трофеи…
— Есть ли пушки?
— Все граххары, как ты приказал, в распоряжении темника Серхо.
— Узнай! Каждый должен биться, зная товарища…
Он остановился напротив одной из сотен.
— Что за кони?! Не кони, а клячи! Заменить! Взять из табунов Фарига, — сказал бывший замполит, указывая на понурых лошадей бедно одетых нукеров. — Я думаю, хан уступит вам пару сотен скакунов из своего табуна. — Танкхен с улыбкой посмотрел в сторону Фарига.
— О чем речь, брат. Лучшие косяки моих коней уже к вечеру будут здесь… — ответил улыбкой на улыбку троюродный брат Ильгиз.
Семен освободил поводья иноходца и быстро поднялся на ближнюю бровку. Свита стала позади, а рядом с ним верные телохранители Адай и Фариг.
— Воины! Народ Степи благословляет наш поход. Он ждет победы. Мы выступим в назначенный час. Поклянемся же победить!
— Клянемся! — ответил тысячеустый хор нукеров.
Лыков продолжал смотр войск. Сотники заспешили к своим сотням.
Уже близко, совсем близко от шатра. Вырвавшись из толпы, навстречу Лыкову бросились два всадника: пожилой и могучий мужчина и красивая молодая женщина в иссиня-белом одеянии — шаман Гордс-Ру и Старшая Мать Духов (проще говоря, главная среди шаманок и повитух) Рейа Уфу. Они бросили под копыта коней пригоршни золотых и серебряных монет.
— Это все наше богатство! Пусть во имя народа ваш путь будет счастливым! Победы, победы, победы вам, сыны наши!..
Где-то в толпе зазвенела домбра. Высокий чистый голос улигэрчи начал торжественную песню. Подхватил другой…
Все ближе белый шатер. Больше знати, теснее ряды… Вон там, кажется, стоят ханы, каждый в окружении своей свиты — нукеров, тысячников и сородичей.
Замполит огляделся. По пятьдесят в ширину, медленно, стремя в стремя, как течение великой свинцовой реки, двигалась конница вслед за ним. Берега этой реки были составлены из плотной людской массы — конной и пешей…
Случайно Семен задержал взгляд на опаленном ветром лице степняка. Старая худая кляча под ним, худое седло, рваный чапан, из оружия — сточенный, но начищенный топор у седла. Рядом такой же бедняк. У него прямой клинок, какие были в ходу в царстве Шеонакаллу лет двести назад — сбереженный трофей предков. У третьего — палица-чокпар из кизилового дерева, окованного медью. Топоры, ножи, косы, дубины — чуть ли не у каждого из тысяч и тысяч людей, собравшихся сюда. Деревянные пики с железными наконечниками есть у всех, кто не смог раздобыть себе лучшего оружия, хорошего коня, крепкую кольчугу и достойно встать в строй.
Видно, что все они жаждут боя, рвутся все в битву с шаркаанами. Нукеры ждали. Каждая тысяча подняла свое знамя. Вот Ильгиз взмахнула золотой булавой…
И в этот час Лыков окончательно поверил, что они победят.
…Вечерний сумрак лег на степь. Четко мерцали огни костров. Людской гул понемногу утихал. После столь суматошного дня люди собирались ко сну. Глядя сверху на бесчисленные догорающие костры, Камр вдруг подумал: а что, если шаркааны нагрянут ночью и захватят врасплох эту громаду людей… Стало тревожно.