Поверх звуковых барьеров
Родился в Ленинграде в 1958 г. Первые поэтические опыты относятся к концу семидесятых годов. С 2006 г. участвует в литературной жизни двух столиц: литературные чтения и фестивали, публикации в журналах, различных сборниках, антологиях современной и комбинаторной поэзии. Член жюри фестиваля Литературного и Художественного Авангарда «Лапа Азора». С 2009 г. входит в состав литературной группы «иК˚» (А. Горнон, В. Кислов, П. Казарновский, Б. Гринберг, П. Байков). Автор книги «ДОСЛОВНАЯ ТИШИНА» (СПб, «Геликон Плюс», 2013). Живет и работает в Санкт-Петербурге.
«безногие танцуют на руках…»
безногие танцуют на руках
срывая с головы аплодисменты
подняв над миром пыль тарелок медных
из барабанов выбив пух и прах
безногие танцуют на руках
гуляет ветер в буйных головах
внося по делу свежие поправки
из всех путей к вершинам – самый краткий
им под руки бросая впопыхах
безногие танцуют на руках
их вечно ждут принцессы на бобах
в воздушных замках, где от звёздной бездны
магнитные поля в цветах телесных
отводят силой взгляд к Земле впотьмах —
здесь правды нет, как правды нет в ногах…
безногие танцуют на руках
срывая с головы аплодисменты
подняв над миром пыль тарелок медных
из барабанов выбив пух и прах
безногие танцуют на руках
«поумневший дурак-дураком видит всё налегке…»
друзьямам на дорогах, которые мы выбираем…
поумневший дурак-дураком видит всё налегке:
отлетавшийся ангел в куске янтаря на песке;
золотой середины кольцо с бриллиантом внутри;
город солнца в дыму и огнях пригоревших витрин;
отражение в зеркале, каждый раз новым лицом;
барабаны в квартире; поэзии мёртвый сезон;
изумрудной потравой библейские змеи шуршат…
поумневший дурак-дураком на холодных ушах
не лапшою богат – он бренчит целый день (чтоб ты сдох)
на электрогитаре les paul epiphone model 100 —
закрывая гештальт на амбарный замок за собой
и в прошедшее время кивает пустой головой
где закончилось детство серпом по причинным местам
где на венчике юности нет ни звезды, ни креста…
поумневший дурак-дураком знает всё наперёд
жизнь то горлом идёт, а то в горле стоит поперёк
разговоры от споров свелись к щелбанам по уму
он друзьям про фому, а они про ерёму ему
каждый довод в чужие ворота содержит упрёк…
в тепловизоре лета летает старинный дракон
а в груди у него поумневший дурак-дураком
«давай стреляться типа пушкин и дантес…»
давай стреляться типа пушкин и дантес
а кто убит – тот будет типа пушкин
а кто живой – тот типа топает на крест
висеть за тех, кто за него из кружки
по пьяни типа пьют неразведённый спирт
и запивают чистыми слезами
того, кто сам туда забрался и висит,
чтобы другие впредь не залезали
давай с тобою типа рисовать квадрат
и чтоб черней его сам дьявол не был
давай достанем типа всех и всё подряд
из каждой русской блин духовной скрепы
и выложим всё это типа на фейсбук
и френдам будем этим типа вякать
давай земля посадим типа воздух бук
и в небо выпустим по цели в мякоть
а что нам сделается типа молодым
красивым типа красотой прекрасной
давай напьёмся в пух и прах, огонь и дым
и будем жить здесь типа не напрасно
«как покажет всем нам практика стриптиз…»
как покажет всем нам практика стриптиз
так теория пошлёт её на бис
и рассядутся за свадебным столом
подошедшие друг к другу напролом
термопары, спотыкаясь второпях
об разрывы в электрических цепях
в неземном происхождении людей
нет сомнений, на кого бы не глядел —
им планету эту выжать как лимон
и до следующей в космос выйти вон
я по капле этот мир переживу
я топор войны зарою – наяву
и во сне – индейско-ангельский оркестр
трубок мира вострубит на весь окрест
отмечая к жизни вечной первый взнос
дым отечества пуская под откос
не тоской зелёной дерево живёт —
но стволом с ветвями, лёгкими на взлёт
кто – откуда, а мы с деревом – куда
не втянуться без всевышнего труда
сть…сть…сть…
холодных тварей скользкая вода
в неё замёрзнуть стало быть туда
куда разбиться больно без осколков
и столько есть у них внутри ни сколько
что, падая в запробочную пропасть
захватываешь дух под крышку гроба… сть
холодных тварей закадычный страх
с ним надо что-то делать в двух словах
в трёх соснах powerнуть за пятый угол
рвануть снарядом от купюр для пугал
на подиуме, вызывая зависть
у тех, кто громко хлопает глазами… сть
в глазах холодных тварей твёрдый знак
давно пора навесить всех собак
на каждого из нас, чтобы без дури
мы лайкали господлости в натуре
навытяжку испытывая жалость
к тому, что с грязью в князи их смешало… сть
сть…сть…сть…
«где мои демоны ставят печать на дыбы…»
где мои демоны ставят печать на дыбы
в церкви ли, в цирке ли – чёрным по белому c рыжим
ниже травы вышло тише воды выше крыши
лопнули струны внутри водосточной трубы —
сломанный ноготь ноктюрна в даосском затишье
небу и двум алкоголикам третий – не лишний
может быть, что-то ещё есть помимо судьбы?
здесь мои демоны ставят печать на дыбы…
здесь мои демоны ловят свой кайф на живца
в круглых под ноль дураках оставляя вопросы —
с песней по жизни призвав их к ответу в отбросы
переживают зубами за жизнь их в сердцах…
пивом на вырост балуются молокососы
зреют вприсядку на поле футбольном колоссы
хлеба и зрелищ давая с того же конца
где мои демоны ловят свой кайф на живца…
где мои демоны строят бипланы на взлёт
в тёмное время рассудок стремясь по спирали —
на атмосферных столбах, чтоб на них не влезали
череп костями по жести под музыку бьёт!
в детских кроватках качаются люди в спортзале —
сонное царство, куда все наверх усвистали
за олимпийскими далями – полный вперёд…
здесь мои демоны строят бипланы на взлёт
P.S. безрукописный…
листая сборник планетарных катастроф
где все мы смертны буквой словом текстом
я жму на «Павел Николаевич Байков»
с боями вынесенное из детства
…Со дна вселенной бесконечная звезда
срывается на крик, ломая крылья
над полем битвы, где крестовый туз Христа
по струнам бьёт туза червей могильных…
снаружи – музыка – застывший в небо храм
но изнутри – языческая роща
где пущен пό миру к неведомым мирам
сверхчеловек на всю свою сверхмощность
Евгений КаминскийСтихотворения
Евгений Юрьевич Каминский родился в 1957 г. Поэт, прозаик, переводчик. Автор девяти поэтических сборников и нескольких книг прозы. Публиковался в журналах «Октябрь», «Звезда», «Нева», «Дружба народов», «Юность», «Литературная учеба», «Волга», «Урал», «Дети Ра», «День и ночь», «Аврора», «Зинзивер» и др., в литературных альманахах, в том числе «День поэзии», «Поэзия», в «Литературной газете». Участник поэтических антологий «Поздние петербуржцы», «Строфы века», «Лучшие стихи года» и др. Лауреат премии им. Гоголя за 2007 г. Переводит якутскую поэзию и прозу. Публикация в ПМ – № 3-2016. Живет в Санкт-Петербурге.
«Дай Бог нам жить в последних временах…»
Дай Бог нам жить в последних временах!
Милее доли нет, по крайней мере,
для тех, кто в четырех своих стенах,
во мраке затаившись, как в партере,
глядит, как люди гибнут за металл,
как вдохновенно губят жизнь друг друга…
Ты о таком, поди, и не мечтал,
язык свой проглотивший от испуга?
А крепко захватил тебя сюжет!
Смотреть на это с жаром негодяя,
признаться, стыд. Но слаще пытки нет,
сказал бы даже в бездну уходя я.
Какое вдохновенье – быть, когда
летит в отвал истории пустая
порода имяреков, как орда,
с лица земли живое все сметая.
Когда за каждой дверью – сущий ад:
то в спину – Брут, а то в уста – Предатель…
Ты думаешь, что спятил мир, комрад?
А он таким и был всегда, приятель.
А он всегда и был таким… Гляди
на это, ока жадная зеница!
Еще такое ждет нас впереди,
что в страшном сне, пожалуй, не приснится.
Плох человек, а пьеса хороша:
предательства, измены, святотатства…
И ты – ни жив, ни мертв, лишь чуть дыша.
Ну, разве этот ужас не богатство?!
«Впереди уж черным-черно…»
Впереди уж черным-черно,
Так что липнет к спине рубаха.
Может, друг мой, открыть вино?
пьяным проще не ведать страха.
И потом, становясь синей
моря синего, легче, вроде,
не бояться своих теней,
говоря о путях к свободе.
Полагаться на вечность – вздор,
но хотелось бы очень, впрочем.
Только как отвести свой взор
от летящей навстречу ночи?
Как печали ее печать
и сургуч, что уста залепит,
улыбаясь, не замечать,
и нести этот жалкий лепет?
Жить, как будто ты вечен – как?
Утешаться мечтой какою,
чтоб, как дым сигаретный, мрак
отгонять от себя рукою?
«Однажды в студеную зимнюю пору…»
Однажды в студеную зимнюю пору
я из дому вышел и двинул вперед,
пытаясь найти в этой жизни опору —
хоть что-то, что за душу тихо берет.
Такси предлагал азиат за баранкой,
железом скрипел по железу трамвай,
Васильевский остров привычной шарманкой
накручивал хрипло: скорее давай!
И толпы прохожих сновали, юлили,
крутясь под ногами, пытались скорей,
вдыхая бензин, выдыхая промилле,
мертвя все вокруг, как нещадный борей.
Но вот у метро я узрел человека:
просил он немного и даже не впрок,
весь в шрамах и, кажется, жуткий калека,
недавно тюремный закончивший срок.
Всю жизнь промышлявший карманною кражей,
а то и разбоем, вчерашний злодей,
сегодня он ждал не сочувствия даже,
не благ от собеса: «Бери и владей!»
Средь всех этих толп что искал он? Опору?
То, ради чего бы он?.. Бьюсь об заклад,
здесь было ему, как в Алжире – помору,
но только больней и тоскливей стократ.
Не знаю, о блудном он слышал ли сыне
и был ли готов, никого не виня….
Как глас вопиющего в этой пустыне
звучало молчанье его для меня.
А может, он ждал, ускользнувший от ада,
Того, кто, конечно, любя ни за что,
шепнет: «нынче ж будешь со мною, где надо»
и шарф твой тебе сам заправит в пальто.
«На слово веривший вам…»
На слово веривший вам,
ныне народ этот ражий
больше не верит словам,
кровью написанным даже,
врезанным даже в гранит,
даже отлитым в металле…
Слово для мира хранить,
чтоб его миром топтали?!
Чтоб, по-хорошему груб,
каждый второй для потехи
вывернуть мог, как тулуп,
пылкой души твоей мехи?!
Речи к мычанью сведя,
пара нужна лишь словечек,
чтоб изъяснить здесь себя
мог без труда человечек.
Больше не нужен поэт,
если в глазах этих пусто,
если не брезжит в них свет
даже от слов Златоуста,
даже святых, в простоте
кротких, как агнец на блюде…
Или слова уж – не те,
или уж люди – не люди?
«Ничего из-за снега не видно…»
Ничего из-за снега не видно,
и гробами – сугробов горбы…
Небо смотрит из неба, фригидно
отдаваясь пурге без борьбы.
Вроде, самый момент застрелиться
иль насыпать таблеток в вино.
Всюду те же звериные лица
и гнетущая тьма, как в кино.
Но ведь как-то живут и не тужат
по подвалам с котами бомжи,
и печаль их не шире, не уже,
чем твоя, так что брось, не блажи.
Надо глупое выкинуть это
и спускаться, забыв про наган,
прихватив полкило ките кета
да с бутылкой граненый стакан.
Хорошо тем, кто списан, – в подвале,
кто отбыл – под тряпьем среди труб.
Лишь бы только под дых не давали
и не гнали во двор, где ты – труп.
Эти, знаете ль, ведают жалость…
Вот и вам из-под груды тряпья
прохрипят: потерпеть надо малость,
потому как тут жить не терпя?!
Как не жить, горе лаптем хлебая?!
Потому что пока ты живой,
жизнь для жизни годится любая,
даже с раной в груди ножевой.
Жизнь, на смерть увозимая даже
караванами черных марусь…
Потому что не жить – это как же?
Нет, никто не расскажет, боюсь.
«А если еще из пейзажа изъять каланчу…»
А если еще из пейзажа изъять каланчу,
то даже не знаю, за что мне душой зацепиться,
чтоб здесь задержаться… Я в вечность пока не хочу,
для вечности я не вполне еще райская птица.
Так вот каланча. Это нечто с душою среди
бетонного сплошь, где и можно лишь выпустить, скажем,
нелепое то, что дрожит и немеет в груди,
чему беспредельного свет в жизни только и важен.
Где можно вновь верить, что все впереди. Потому
там вам не помеха и склочной вороны тирада.
Поскольку счастливым не быть невозможно тому,
кому ничего кроме жизни от жизни не надо.
Но к маю, похоже, снесут каланчу. И тогда
мне все ж улетать, иль на всех становиться похожим —
прохожим, с которого всё здесь – как с гуся вода…
Хотя, быть со всеми не так и смертельно, положим.
Хотя и не каждый – сухим из воды здесь, как гусь.
Без грез и березок еще как-то здесь обойдусь я,
но без каланчи я совсем озверею, боюсь,
бродя по проспектам, как пес по холмам захолустья.
«И ночь, и фонарь, и аптека……»
И ночь, и фонарь, и аптека…
Так пусто, что веришь, идя
по улице: нет человека
в галактике, кроме тебя.
Таксистов и тех, словно смыло.
Как людям теперь – на Луну?!
Теперь – три квартала уныло
нести в своем сердце вину,
словами в свой адрес терзаться…
(Как это, скажите, понять,
что нет в мире больше мерзавца,
чем ты, перепивший опять
и водкой кого-то обливший?!)
Легко ль ощущать каждый день,
что ты на земле уже лишний,
какое пальто ни надень?!
Что, сколь ни надейся на чудо,
сколь душу ни прячь под пальто,
в итоге попросят отсюда
туда, где ты больше никто.
Ведь душу, пускай и большую,
левши, что не мог быть правшой,
задвинуть куда-то ошуюю,
наверное, грех небольшой…
Ни зверя навстречу, ни птицы —
аптеки одни, фонари,
и, кажется, нечем гордиться…
А вот хорошо, хоть умри.
«И мог бы заплакать от всех тех, несбывшихся… но…»
И мог бы заплакать от всех тех, несбывшихся… но
слезами горючими вряд ли заставишь их сбыться.
Здесь всё, что смогли мы, до нас еще там решено,
а что не смогли – романтический бред, небылица.
Судьбу, как и женщину, впрочем, ни в чем не виню.
И смотрит с любовью, но только ты в область Тверскую,
она тут же в дверь – подложить тебе с кем-то свинью…
Винить не могу, но и верить в нее не рискую.
Не Бог виноват в том, а род человечий таков:
ведь что возомнил о себе, в невозможное веря?!
что Тот, кто с любовью глядит на него с облаков,
всегда защитит человека от лютого зверя.
Да как защитить, если звери повсюду одне?!
Ни глянешь куда – рвут друг дружку иль гложут кого-то.
Что есть человек, даже там не понятно вполне,
где к вам неземная любовь – не каприз, а работа.
Нет, с той высоты человек уж едва ль различим,
как прошлого факт, искаженный ученою ложью…
хотя и без этого, в небе довольно причин
чтоб больше не числить тварь жалкую эту как Божью.
«Ты когда-то был нужен тут каждому, веря…»
Ты когда-то был нужен тут каждому, веря
в то, что мир без тебя, золотого – с изъяном.
А теперь в целом мире не сыщется зверя,
что воскликнул бы: как не хватает тебя нам!
Ты, ходящий по краю, не знавший границы,
для любви мог добычей стать легкой когда-то…
Но теперь-то чего от нее хорониться,
как от снайперской пули в окопе солдату?!
Сивый мерин, не слишком ли много курсива
в личных письмах? Не прячь свое сердце в кармане!
Нет, не гибнуть уже от любви некрасиво,
даже если она, как цыганка, обманет.
Против жизни – не ждать больше встречи нежданной.
Даже выйдя в тираж, а не на Пикадилли,
ждешь ее на погибель свою ты, как манны,
ждешь, одною ногой уже стоя в могиле.