Эти дни
Окончила Литературный институт (семинар Е. М. Винокурова). Стихи публиковались в журналах «Новый мир», «Знамя», «Юность», «Арион», «Континент» и др. Переводила произведения поэтов Грузии, Армении, Азербайджана, Киргизии, Абхазии, Осетии. Была редактором научных, мемуарных и художественных книг, составителем хрестоматий для средней школы. Автор ряда статей о поэзии Серебряного века. В 1986 г.
в тбилисском издательстве «Мерани» вышел её сборник стихов и переводов «На синем пороге», в 2004 г. в московском издательстве «Совпадение» была издана книга «Dolce vita». В 2014 г. в издательстве «Прогресс / Плеяда» книга избранного «100 стихотворений».
«Смрадом веет от них, разрушением…»
И небо свернулось, как свиток…
Смрадом веет от них, разрушением,
Не шуми ты, высокая рожь.
У снарядов с таким разрешением
Ни отцов, ни концов не найдешь.
Не зови их на суд человеческий,
Не буди полевую траву,
Эта каста – упорнее жреческой
И во все времена – на плаву.
Значит, будем глотать это варево,
Зажигать расстоянья – водой
И детей нерожденных – состаривать,
Голубое – с ублюдочным спаривать,
На гармошке вселенской наяривать
Про Дуняшин платок дорогой.
««Сколько псарей, сколько скотников, – …»
«Сколько псарей, сколько скотников, —
Думаешь, – быть по сему».
Много у Бога работников
В светлом хозяйском дому.
Стадо мычит многогрешное,
Топчется в теплом хлеву.
Ноченька стынет кромешная.
Прячутся волки во рву.
Светится звездная просека —
Детский потерянный рай.
Песнь вековая разносится,
Пухнет зари каравай,
Тычется небо сохатое
В люльку с малюткой-Землей.
– Эй, с похоронной лопатою!
Брось это дело, не рой!
Пушкин
Меж лицейских и дантесов
И Божественных начал
Он нам памятник, и бесов,
И пророка – описал.
Да еще вернул с лихвою,
Чтобы было что беречь,
Поплатившись головою, —
Дармовую пайку – речь.
Дышит в очи Век Железный,
Пропадает Красота,
Мы летим толпой – над бездной
И не ведаем – куда?
Стало тихо на планете
От Всемирной Немоты…
Все мы – люди, все мы – дети,
Все мы с Пушкиным – на ты.
Карфаген
Превозмогая холод бытия,
Летим туда, где горизонт заужен,
И хоть никто нам нынче не судья,
Но – Карфаген не может быть разрушен.
В крови гудит Обида и Война,
И гул речей с тигриным рыком дружен,
Сама себе Россия не нужна,
Но Карфаген не может быть разрушен.
А мы с тобой живем без всяких проб
И ускользаем в имена и роды.
Вовсю цветут малина и укроп —
Родного Карфагена огороды.
Торговая улица
Павы чернобровые,
Овощи, цветы,
Улицы торговые,
Калашные ряды.
Стати безупречные,
Хоть пером пиши,
И недолговечные
Шалавы-барыши.
Дворники заморские,
Чудные дела,
Побрякушки мстерские,
Блескучая зола.
Билдинги пригожие
По-вдоль Москвы-реки,
Хожие-расхожие
Чудо-остряки.
Да твердит пророчица
Про святую рать…
…И кому захочется
За это умирать?..
Что-то живет…
Что-то живет – и под спудом горит,
Ходит по кругу и стонет,
Словно душа – говорит, говорит,
Переступает в затоне.
Издалека – посылает слова,
Кормит глагольной халвою,
И, огребая воды – в рукава,
В прорубь – идет с головою.
И тяжело, тяжело, не дыша,
Тянется дном – по теченью,
И безответна, и нехороша —
Прожелтью, нежитью, тенью…
Где она прячется, душенька-речь,
Что она делает с нами?
Ей бы – на свежие весла налечь,
Да заиграться с волнами…
Велеречивою – реченькой бечь,
Воду стращать камышами…
Дневной сеанс
Двинулась города проза,
Мчится метельный снаряд,
Трезвый гудок паровоза
Ширью шинельной зажат.
Сыщики, девки, банкиры,
Жизни дневное кино,
Драмы, бильярды, трактиры —
Снилось и снилось давно.
Грезятся мне, может статься,
Киллера выстрел в упор,
Песий азарт папарацци,
Биржи усталый задор.
Красных – затверженный норов —
В том, невозможном, году…
Как не устать от повторов
И не упасть – на ходу?
Лучше ли, пуще ли, круче —
С треском раздвинуть тиски
И оступиться – как с кручи,
Как оступился поручик, —
В Воды Великой Реки.
Древние слова
Все, что светилось или – пелось,
Со Временем накоротке, —
Оглохшая окаменелость
На вымываемом песке.
В ее насечках, полустертых,
Таится Божия Гроза…
Так идол древний смотрит зорко
Глазами мертвыми – в глаза.
Оглохнешь, все перезабудешь
И потрясенно замолчишь —
Со дна – ее – ты не добудешь,
Но – руки все окровянишь.
После февраля
Замерещился звон электричек,
Повалили рассветы гуртом,
И выходит весна из кавычек
И стоит на обрыве крутом.
И взвела рукава с соловьями,
Чтобы солнце – к земле притянуть,
Вот когда мы очнулись и сами
Догадались, что выпита жуть.
Что-то в роще свистело и пело,
Заглушая седую картечь,
И огромная туча летела,
Расширяясь, как русская речь.
И смолистая стружка наречий
Шевелилась, как мех на возу,
И глаголов высокие свечи
Прорезали дневную грозу.
Откажись!
Не гордись этой церковкой строгою,
Не молись дорогим мертвецам,
Не клянись этой ночью сторогою,
Даже пулей, обещанной нам.
Откажись – это нам примерещилось —
Голос Божий и блеск эполет,
Новизна повсеместно овещилась,
Ничего уже, в сущности, нет.
Все забудь – не воротишь, не вынянчишь,
Не достанешь из жаркой сумы,
Из горящего стога – не вытянешь,
Не вернешь ни Кузьмы, ни Косьмы.
А в придачу – ни марта метельного,
Ни беленых древесных рубах,
Ни исподнего снега последнего,
Где земля проступает на швах.
Вон зима-то – роскошная, нарядная,
Да пристыла дворцовая жизнь,
А весна – молода, неприглядная,
А поди от нее – откажись!
Рубцов
Где тот неузнанный край,
Верная мира основа,
Здесь ли бывал Николай,
Помнят ли люди Рубцова?
Та же ли в небе звезда
Молча, стоит над селеньем?
Так же ль полны поезда
Верой, судьбой и волненьем?
Так же ли моет река
Берег забытый и лодки?
Греет ли грусть светляка
Память веселой походки?
Дышит тобою народ,
Тот, что без правды – тоскует,
Каждая книга – поет
И, умирая, ликует.
Жду, народится опять,
С той же походкой и статью —
Светлой гармошкой встречать
Чью-то веселую свадьбу.
Чтобы звенел ледоход,
Двигая глыбами прозы,
И отплывал пароход,
Полный народа и – грезы.
«Какого народу не стало…»
Какого народу не стало,
Я просто не верю себе!
Нас много и все-таки – мало,
С какого такого вокзала —
Шагнули навстречу судьбе?
Какими такими словами
У ночи – назад отмолить?
За вами, за вами, за вами —
За Волгу, с ее берегами,
За волю – с ее островами,
За все, что нельзя не любить!
Спасаю бесценную воду —
Да что! – ни связать, ни унять!
Какого не стало народу,
Какую сгубили породу —
И – не было им переводу,
И – негде их заново взять!
А. А
Недорисована Врубелем,
Передоверив дела, —
В яме, в небесном ли круге ли —
Только собою была.
Дело-то, дело негромкое —
Снята Седьмая Печать,
Стали потомки – потоками —
И не воротятся вспять.
Голосом, памятью, ласкою
Стала в тюрьме ледяной,
Черною лебедью, сказкою,
Грозной Сивиллой земной.
Юнкера
Убили. Сбросили в Неву
Среди гремучих льдин.
А я одна стою – реву,
Не помнит ни один.
С горящих дней смывает кровь
Сиянье тысяч лун,
И все семнадцать юнкеров
Втянуло под валун.
А если б даже кто и смог
Тот камень отвалить,
Нашел бы там шинельный клок
Да водорослей сныть.
Захлопнута столетья щель,
Никто их не найдет,
Но по ночам – колотит в дверь
Обратный ледоход.