СтихотворенияГеннадий Русаков
Русаков Геннадий Александрович родился в 1938 году, воспитывался в Суворовском училище, учился в Литературном институте им. А. М. Горького. Работал переводчиком-синхронистом в Секретариате ООН в Нью-Йорке и Женеве. Автор одиннадцати книг стихотворений. Лауреат нескольких литературных премий, в том числе Национальной премии ≪Поэт≫ (2014).
Живет в Москве и Нью-Йорке.
15 августа 2018 года Геннадию Александровичу Русакову исполнилось 80 лет. Редакция журнала поздравляет Геннадия Александровича с прошедшим юбилеем и пользуется случаем сердечно пожелать ему счастья, здоровья и вдохновения.
1. Чего-то в жизни понимаем,
чего-то силимся понять…
Не тех, кто нужен, обнимаем
(а тех не хочется обнять.)
Всё стало просто по раскладу,
и с этим вроде повезло:
дождь зачастил к пустому саду —
воды по первое число.
Я тихим радостям старенья
веду прилежный кондуит:
у Зинки варится варенье,
телок на привязи стоит.
А жизнь опять мне тянет руку:
– Чего надулся, брось, налью!..
И я у Шаховых по звуку
свои дровишки узнаю.
2. В этой вирусной погоде
должен быть какой-то прок:
может, счастье на подходе.
Или время лучших строк.
Что-то явно приключится
или вдруг произойдёт:
ангел по небу промчится
и на землю упадёт
где – нибудь за нашим домом,
возле заднего пруда —
в окружении знакомом,
где лишь ветер и вода.
Он пройдёт к себе задами.
От калитки вякнет пёс.
Ангел тихо скажет маме:
– Я вот тут тебе принёс…
3. А я живу на людях, но один.
Среди других, но неприметен глазу.
Я самый средний в мире середин
и потому не различаем глазу.
Но я давно на это не ропщу —
мне хорошо в моей серёдке мира.
(Я вас к себе в соседи не пущу,
хотя и пожалею для близира…)
Чем дольше жизнь, тем жальче уходить,
как ни страшны её круговороты:
«Всегда успеет, падла, наследить!»
говаривал в училище комроты.
И не без основанья, признаюсь:
где ни живи (хоть на задворках рая),
она найдёт очередную гнусь,
тебя вполне конкретно выбирая…
4. Водомерки куда-то спешили
на своих неудобных ногах:
просто воду слегка ворошили,
соревнуясь в нелепых бегах.
День крепчал, набирал амплитуду.
С неба капала влага-вода.
Я такому природному чуду
удивлялся, но лишь иногда.
Птица-галка куда-то летела.
У сарая полынь зацвела.
(Впрочем, галка всего лишь хотела,
а потом передумала).
Невеликие радости эти…
Я их все, уходя, заберу:
мне покамест живётся на свете.
Я, граждане, попозже помру.
5. Какое просторное лето
и туго натянутый свод!
И хочется, чтобы всё это
не кончилось разом, вот-вот.
Чтоб время в дождях не промокло,
чтоб кто-то взглянул на меня
сквозь чисто промытые окна
такого хорошего дня.
Довольно душа полетала —
пускай посидит у окна.
Посмотрит, какого металла
сегодня над нами луна.
Посмотрит спокойно и молча —
как надо смотреть на луну.
…Налью себе рюмочку жёлчи:
глядишь, поскорее усну.
6. Любовь была, и слава ей навек!
И жизнь прошла то в радости, то в плаче.
Я, видно, не пустяшный человек,
раз не сумел прожить её иначе.
В ней было всё, что нужно и что нет.
Меня тогда от счастья било током
на протяжении двух тысяч лет
в Господнем мире, страстном и жестоком.
Любимые, спасибо за любовь —
за этот пыл и лёт напропалую!
Вы отлюбили. Нынче вновь и вновь
я ваши тени бережно целую.
У вас уже ни плоти, ни имён.
Да я и сам почти что бестелесен
в нечётком воздухе иных времён,
который мне уже так странно тесен.
7. Чтоб не мучиться: «Ново? не ново?»
(Наплевать, и старьём обойдусь!)
Чтоб собой удивлённое слово
уходило бродяжить на Русь.
Чтобы, Господи, жить как навскидку:
где-то вспыхнуло – еду! лечу!
Чтоб любови счастливую пытку
прижимать, как подругу, к плечу.
Чтобы лёгкость движений и взмахов,
невозможный полёт воробья
после всяких восторгов и ахов,
и высокой тоски бытия.
Чтобы «Нет, не могу!» накатило:
лягу возле и рядом с собой.
Только б жизни на это хватило!
Только б сразу и наперебой…
8. Тихий дождь почти что шепотком.
Хмурый день, любимая погода.
Сесть за стол, подумать ни о ком,
позабыть число и время года.
И вздохнуть, как будто после слёз —
будто кем-то понят и утешен.
Будто всё взаправду и всерьёз —
стар и глуп, к тому же не безгрешен.
Жил, как мог, под мудрых не кося,
допускал посильные излишки,
чтобы жизнь, пока ещё не вся,
исправляла их без передышки.
Как любил я, всё же, эти дни!
Стынь и ветер, слякоть по дорогам…
Словно мы и вправду не одни.
Словно разговариваем с Богом.
9. Всё будет, граждане, как надо:
всё в самый смак и прейскурант.
Кому положено – награда,
кому покуда красный бант.
Ей-богу, тут не до разборок:
дают – бери, а то сопрут.
Прошёл автобус в девять сорок.
В селе внизу спустили пруд.
Сенцов базарит с продавщицей:
в чекушке обнаружен скол.
Как тут от жизни не тащиться,
поставив ей законный кол
за неуменье и незнанье,
за не отсюда и не так!
За неуместность вспоминанья
того, что прожито не в такт.
10. Спокойным мастерством нас радуют июли,
готовностью свершать полезные дела:
развешивать в саду тучнеющие дули,
с дождём ходить вокруг садового стола.
Есть мудрость в этих днях и утешенье в прочих,
и тени по стерне от низких облаков.
Суров солдатский быт у пчёл чернорабочих,
среди которых я, Геннадий Русаков.
Я тоже свой взяток считаю на ладони
и забываю счёт на третьем пятаке,
когда опять дожди за Редькиным долдонят
всего за три версты, уже невдалеке.
Не надо ни о чём жалеть между дождями:
всё будет и пройдёт, опять зашебуршит.
И снова Божий мир небесными гвоздями —
мелкотоварным дождиком – прошит.
СтихотворенияЮлия Покровская
Поэт, переводчик, член Союза писателей Москвы, член Русского Пен-Центра. Стихи публиковались в журналах «Новый мир», «Дружба народов», Континент», «Плавучий мост», альманахе «Предлог» и др. Автор книг стихотворений: «Выбор» (Авиатехинформ, 1996), «Солнечное сплетение» (Предлог, 2004), поэтического переложения книги П.Луиса «Песни Билитис» (Вита Нова, 2010). В переводах печатались стихи французских (Ж.Дю Белле, В.Гюго, А.Самен, А.Жид, П.Валери, Ж.Кокто, П.Элюар, М.Уэльбек), а также польских, сербских и др. поэтов.
«Серпантинная дорога…»
Серпантинная дорога —
жизнь моя, моя стезя.
Впереди бежит тревога
и догнать ее нельзя,
обойти, вздохнуть свободно,
все предчувствия гоня,
потому что, соприродна
мне, она сильней меня.
И всегда была – в начале,
и останется в конце —
старшею сестрой печали,
тенью на моем лице.
Солнечное сплетение
Этот узел меня доконал:
мало было других безобразий —
он прямой открывает канал
для космической связи.
Как локатор, сигналы ловлю,
отзываюсь на них поневоле.
Гроз и солнечных бурь не терплю,
ненавижу магнитное поле!
Каждый чих всяких дур волновых,
как зеркальное их отраженье,
повторяю. Но прямо под дых
бьет любой поворот и движенье.
Протестую (с годами – сильней)
всею плотью, болящей и тленной,
позабыв, что и болью своей
я причислена к лику вселенной.
Возьми меня в ученики
Возьми меня в ученики!
Я не прошу внимания —
лишь крошками корми с руки
взаимопонимания.
Не холь меня и не лелей —
я из того сословия
словесного, кому елей
опасней, чем злословие,
чем холодность и неуспех,
чем древний страх цикуты.
И мне достаточно утех
одной душевной смуты.
Любую предназначь судьбу —
как пес, я кинусь в ноги
и вынесу, хоть на горбу,
все рытвины дороги,
и рвы, и надолбы пути,
что прочих всех дороже, —
лишь ручку мне позолоти,
чтоб почерк вышел строже.
Возьми меня в ученики
и не давай поблажки!
Твои уроки, жизнь, легки,
хотя и слишком тяжки.
Колесо фортуны
Наталье Аришиной
Карты легли или звезды взглянули добрее?
Что ни задумаю, стало вдруг все получаться,
как у того ловкача, молодца, брадобрея,
что со своею Сюзонн так спешил обвенчаться.
Граф Альмавива! Все ваши усилия тщетны:
не переплюнуть, хоть лопни, любимца Фортуны,
чей темперамент, сродни извержению Этны,
сплошь заполняет собою любые лакуны…
Не оплошать бы и мне: упоение кратко,
и не откупишься: в том же флаконе – расплата.
Наша Фортуна на многие фортели падка.
Как тут не вспомнить отвергнутый дар Поликрата?!
«Хоть большего мне и не надо…»
Хоть большего мне и не надо,
но меньшего я не хочу.
Обещана коли награда,
пускай я ее получу.
Желательно раньше, чем позже,
натурою, а не деньгой —
добавкой шагреневой кожи,
цветной новогодней фольгой,
асфальтовой мглой под ногами,
шуршанием палой листвы
и свечкой каштана, как в храме,
затепленной в сердце Москвы.
В чистом поле
Вот лежит это чистое поле,
голубых под луною кровей —
Приходи разгуляться на воле,
снегопад, снегодуй, снеговей.
Заводи свою жалобу, вьюга,
затяни свою песню, пурга.
Будто ищут смертельного друга,
закадычного кличут врага.
Где здесь половцы? Где печенеги?
Далеко ль Золотая орда?
Так печально о вещем Олеге
этой ночью гудят провода.
Все так близко и так неделимо,
что не скажешь наверняка,
облака ли проносятся мимо,
или ветер торопит века?..
Но бескрайние эти равнины
не обнимет ни голос, ни взгляд.
Все стирает – и беды, и вины —
снеговей, снегодуй, снегопад.
«Ну, и какой тебе надобно воли?..»
Ну, и какой тебе надобно воли? —
Низкое небо в заснеженном поле,
свет еще брезжит, но скоро уйдет,
точно народник унылый в народ.
Ты же иди на любые четыре
стороны света, известные в мире.
Или подальше куда-то еще,
как объяснят тебе через плечо.
Выселки
Снежное марево, кружево, крошево —
дом занесло аж по самые уши.
– «Как вам живется? Что в мире хорошего?» —
Скажут ли мне стариковские души?
Белое, черное – сколько запасов! —
Только контрасты в российской природе.
И надрывающий сердце Некрасов —
наш современник при всякой погоде.
Недалеко и отъехали, в общем-то:
час электричкой да час на автобусе.
Дятел, синички – все местное общество,
и не ищи эту пропасть на глобусе.
Картина
Художнице Елене Колат
Небо вроде чуть поголубей.
Женщина в очках, нелепой шляпке
в зимнем сквере кормит голубей,
снег летит на розовые лапки.
Кажется, что весь окрестный свет
сторожит чугунная ограда…
Женщина их кормит столько лет,
что уже и уходить не надо.
Не из нашей жизни существо:
и открыта так и простодушна,
будто со святыми есть родство.
Ко всему готова и послушна.
Замкнуто полотен бытиё.
Трогать их нельзя – смотреть и видеть.
Это хорошо: в толпе её
и толкнуть могли бы, и обидеть.
«Гроза гуляла по окраинам…»
Гроза гуляла по окраинам,
вовсю играя желваками.
Она ревела зверем раненым
и зло ворочала белками.
И запахи озона пряного
грозили бунтом и убийством,
и, двигаясь с упорством пьяного,
она дышала евразийством.
И сокрушала все на подступах,
стволы валила и столбы,
и в быстрых молниевых отсветах
я видела лицо толпы.
«Придется завести собаку…»
Придется завести собаку,
чтобы кого-нибудь любить.
Ведь если верить Зодиаку,
у Девы спутник должен быть.
Веселый, чтоб душа наружу,
Но воин, хоть бы и один.
Куда там сыну или мужу —
Он не предаст, как муж и сын.
Я расшибусь в лепешку, чтобы
не обмануть твоей любви,
о мой дружок высоколобый,
с неясной примесью в крови.
И если повезет, до гроба
нас обойдет печали тень.
И, чтоб не мучиться, мы оба
умрем в один и тот же день.
«Куда же ты, радость моя, подевалась?..»
Куда же ты, радость моя, подевалась?
И в руки плыла, да никак не давалась.
Куда же ты, счастье мое, утекло?
Так близко ходило, что блузку прожгло.
Надежда моя, с кем живешь ты теперь?
«Не бойся, – твердила, – все сбудется, верь!»
Любовь моя, ты лишь осталась со мной.
Одна только ты всем потерям виной.
Пятый элемент
Над улицей ночной Одессы,
неповоротливо легки,
летят, гудя, как «Мерседесы»,
большие майские жуки.
Такси воздушное свободно. —
Ну что же ты? Лови момент.
Лети, любовь, куда угодно,
неверный пятый элемент.
Не бойся, я не буду нищей:
со мной останутся всегда
огонь, нуждающийся в пище,
зверек прирученный – вода,
и ветер, с норовом мальчишки,
как парус треплющий поля,
моей, быть может, лучшей книжки…
И ждущая свое земля.
«Когда Он дары раздавал, мне хватило всего…»
Когда Он дары раздавал, мне хватило всего,
всего, кроме, может быть, капли безумной отваги.
Бесстрашной была только раз я, и то на бумаге,
а в жизни – ни разу. Ни до и ни после того.
Мне нет, и не будет, наверно, уже оправданья:
зачем испугалась я стать твоей тенью, мой свет?
Теперь я – лишь тень, чьи всегда одиноки скитанья,
и света не будет ближайшую тысячу лет.
«Ах, не этих скаредных кукушек…»
Ах, не этих скаредных кукушек,
не любимца сцены соловья —
хоровое пение лягушек
слушаю, развесив уши, я.
Как у них выдерживает горло?
Врассыпную разом все мальки.
Из нутра такая страсть поперла,
что, боюсь, не устоят мостки…
Если бы меня вот так любили,
так хотели б от меня детей,
Я жила б счастливой среди лилий
на виду у белых лебедей.
«Зачатый на лоне природы…»
Зачатый на лоне природы,
ребенок мой жив и здоров.
На лбу его отблеск свободы,
пугающий всех докторов.
А я над его колыбелью
стою, обалдев от любви,
покуда заносит метелью
все храмы мои на крови,
и эти воздушные замки,
и те голубые мечты,
поскольку у няньки и мамки
желанья, как репа просты.
И столько на сердце заботы,
и столько тревоги в лице,
что можно до самой субботы
не вспомнить о блудном отце.
«Не надо забегать вперед…»
Не надо забегать вперед,
пусть все идет, как есть:
за ночью – день, за годом – год,
за ожиданьем – весть.
Пусть все случится в свой черед,
но чтоб жилось легко,
не надо забегать вперед
и видеть далеко.
Не надо трогать переплет,
как бабушкин ларец.
Не надо забегать вперед —
заглядывать в конец.