Ольга Постникова
Ольга Постникова (1943) – поэт, прозаик, член СП Москвы. По профессии – реставратор архитектурных сооружений. Стихи и проза опубликованы в антологии «Строфы века», журналах «Дружба народов», «Знамя», «Континент», «Новый мир», «Плавучий мост». Поэтические книги автора – «Високосный год» (Совпис, 1984), «Ferrum» (Глагол, 1998), «Понтийская соль» (Время, 2014). Роман «Радуйся!» (2010) и сборник «Роман на два голоса» (2018) вышли отдельными изданиями. О.П. удостоена литературной премии Фонда А.Топфера, Германия.
«На сквозняке в чердачном желтом свете…»
На сквозняке в чердачном желтом свете,
Переживя пожары и жары,
Останутся мистические эти
Осиных гнезд плоёные шары.
В них что-то есть от старых писем смятых,
Спрессованных в ветхозаветный плод,
И страшно тронуть комья мертвой ваты,
Ячеистый, окаменевший мёд.
Строители, не знающие страха,
Лепили храм из ниточек слюны,
Но в сентябре слоёный грязный сахар
Своих жилищ покинули они.
И радостно их уксусные слезы
В полёте иссушил могучий норд,
И только сферы горькой целлюлозы
Остались нам от полосатых орд.
А мы с тобою черный толь тягаем,
Удостоверясь, что они вдали,
Судьбу клянем и с гордостью ругаем
Тигристых пчел проклятого Дали.
И кругляшей с пьянящею бурдою
Не оживит гудящая семья…
А мы сидим под кровлею худою,
С диагнозом «тревога бытия».
1999–2014
«В это утро – не верится даже…»
В это утро – не верится даже —
На железной дороге опять
Пахнет дегтем, и серой, и сажей,
И поплыли года мои вспять.
Точно я не тогда, а сегодня
Снова мчусь мимо хат и дубов,
И считаю несметные сотни
Этих робких двуногих столбов,
Слышу свист своего паровоза
И косынку щиплю на груди.
И еще не дошла до психоза
Жизнь моя – и она впереди…
А что скорби закон непреклонен,
Знаю я со младенческих лет…
На каком пустыре похоронен,
Где лежит мой расстрелянный дед?
Марганцовкой цветут иван-чаи,
Белым пухом встречают меня,
Чтобы, прошлое с новым сличая,
Родовые мне счесть имена.
Парашютики ветром развеет,
Чтоб на будущий год не затих
Род кипрейный в угодьях своих,
И чем северней, тем розовее…
«Разлука – забытьё, небытиё…»
Разлука – забытьё, небытиё,
Прощанья истеричные попрёки,
Но в мире всё – любимое, твоё,
Везде напоминанья и намёки.
Как отповедь прощенья поутру,
Автосирены воют надо мною.
Разлука – это ивы на ветру,
Лохматые, с блестящей сединою.
И обличений горестный размах,
Когда не соглашаюсь покориться,
Когда вражда в нефритовых глазах
Взъерошенной надменной соколицы…
Сродни болезни разверстовка гроз,
И дождь, и град, и гром – тысячекратно.
И то, что нас расшвыривает врозь,
И засухе, и буре адекватно.
Всё выморено, ссохшись на корню,
Гремят литавры листьев тополиных.
Но как я всё земное прокляну,
Когда оно в чертах твоих любимых!
Новодевичий монастырь
А.О.
Потому я помню о тебе,
О твоей извечной худобе,
О глазах, что нежно светлосеры.
Выше стен и выше новых крыш
Монастырским отроком стоишь —
Без молитвы, без креста, без веры.
Вот приют, в каком ты в детстве жил,
Где корова бродит меж могил.
Дух капустный, ну, а цвет свекольный…
И под огороды занят сад,
И солдаты с бабами лежат
В белых закоулках колокольни.
Эта тишь, и эти соловьи,
И атеистической семьи
Жесткие советские запреты,
И церквей закрытых высота,
Что приводит к вере во Христа
До прочтенья Нового завета.
Здесь ты видел не сортир и склад,
А убор Ирининских палат
Под пасхальный благовест рассвета.
В эти храмы, даже не входя,
Ты крещен был радостью дождя,
Награжден страданьями поэта.
И доныне остаешься ты
Образом усталой доброты,
Русской доли в участи вселенской,
Хоть и предан до последних дней
Лишь партийной матери своей,
А не Божьей Матери Смоленской.
Быть женой блаженного нельзя,
Можно только в дочки да в друзья.
Ты не ту, наверно, выбрал в жены!
И погиб – кудрявый, молодой,
Лучевою мучимый бедой,
Безответной нежностью сожженный.
Ты хотел, мой несчастливый брат,
Душу вымыть, точно белый плат,
Чистотою жертвенной простлаться,
Вместе с жизнью навсегда отдать
Душу… Ради права всех прощать
И прозванья Божьего посланца.
2014
София Киевская
В линялых тренах, в серой бумазее
Туристы шли сюда и ротозеи,
И мы с тобой, влюбленные, вдвоём.
И все в соборе были, как в музее,
Собравшись в дождь под арочный проём.
Я думала о жизни – что жестока,
Но мозаичным золотом Востока
Нам всем сияла древняя стена,
Где Богородица так стройно одинока.
Мать-одиночка? В Киеве – весна…
Там ладана не жгли, и воск не капал,
И ни цветка не положили на пол,
Никто копейки лептой не принес,
И чей-то сын (о нас?) чуть слышно плакал,
Как незаконнорожденный Христос.
Богослуженья не было и хора,
И всех нас принял просто, без разбора
Трехнефный храм, но был он словно пуст.
Кто встал у солеи, кто у порога,
Но в храме мы не чувствовали Бога,
Молитвой общей не согрели уст.
В одной стране мы жили, но – не жили,
И, вставши рядом, были все чужие,
И вовсе не заметили с тобой,
Что время четверть века отзвонило
С тех пор, как в этом крае заменило
Кровавый флаг на желто-голубой.
И вот сегодня сердце замирает,
Когда кубы и баррели считают,
Планируют: давить или бомбить?
И новой болью мне сжимает сердце.
О Господи, ведь мы – единоверцы!
Хоть и забыли заповедь любить…
2000–2014
«Одинокий, идет по вагонам…»
Одинокий, идет по вагонам —
Вот, уже по вагонам пошли!
Костылей истерический гонор.
Инвалидной судьбины рубли…
Он брезентовой варежкой тычет,
В рукавицах, чтоб рук не казать,
И дают ему, ясно, не тыщи,
Торопливо отводят глаза.
Точно вижу увечного сына…
Этот, может, и выжил один,
А другие – в осенней полыни
Полегли средь украинских дынь…
Отчего, доброволец безногий,
Принимая полтинник и грош,
Ты меня оттесняешь с дороги,
И рубля моего не берешь?
Отчего же пошли брат на брата,
С двух сторон православных губя?
И он скажет мне: – «Ты виновата!
Ты молилась, но лишь за себя!»
2015
«На Рогожской опять не проехать никак…»
Мощи святой блаженной Матроны
покоятся в Покровском монастыре в Москве.
На Рогожской опять не проехать никак,
И трамваи ползут, как в бреду.
Это вечные девушки в темных платках
В воскресенье к Матроне бредут.
«Наши парни – в Афгане, а наши – в Чечне,
И других нам не будет мужьёв,
Мы задушены плачем несказанных слов,
Мы безмужние даже во сне!» —
Вот что шепчут, о чем причитают сквозь слёз,
Вместе просят, но каждой – своё.
И едят лепестки обезжизненных роз,
Горький мусор с могилы ее.
Но к Матронушке нынче не все попадут,
Самых младших еще не видать,
Ведь еще не настало им время рыдать,
Их ребят еще только ведут
Необъявленной армией… Сколько частей
Без погон, и значков, и знамен?
И невесты зачать не успеют детей,
Не сумеют им выбрать имен.
«Одиночеству я научилась давно…»
Одиночеству я научилась давно
И на это уже не ропщу.
Пусть сегодня с утра точно в шахте темно,
Но метла под окошком «шу…шу…».
Я на улицу выйду в бодрящий мороз,
Поседевшей любуясь травой,
Зашагаю вдоль глиняных твердых борозд
Над вонючею сточной трубой.
Снова зимнее время! Хоть света – в обрез,
Я иду, и гляжу, и дышу,
И впервые не смерти, а жизни прошу
У прогорклых московских небес.
«Весна – это черные лунки в изножье деревьев…»
Весна – это черные лунки в изножье деревьев.
Веселые дятлы по старым березам стучат.
Синицы и поползни с голоду смотрят с доверьем
И семя подсолнуха ждут, у кормушки торча.
И снег – полосатый, он в тенях стволов – темно-синий,
И чудно стволы параллельны, сосновый рентген.
Скрежещут фасадные трубы с утроенной силой,
Но лед застревает в изгибах жестяных колен.
Пусть март налетает настойчивой вестью зюйд-веста.
И вычернит с юга сугробам крутые бока!
А роща трепещет, зарёвана, точно невеста,
И белыми клочьями юбок летят облака.
1978, 2015
В метро
Минута праздности – то роскошь невозможная.
О, речь моя подземная, дорожная,
Когда я пение в груди давлю и сдерживаю,
Когда я каждого люблю и всю толпу невежливую…
Телепатически, без слов, пока мы едем,
С губами сжатыми передаю соседям
Романсовых низов безмолвный рык.
И поворачивается каждый лик,
И глаз моих понять истошность тщится,
А чуждости не можно превозмочь.
Но свет родства упал на наши лица,
Туннельную растепливая ночь.
«Когда над Москвою стою на крыше собора…»
Когда над Москвою стою на крыше собора,
У колокольни, обок с Иваном Великим,
Я становлюсь вдруг самой собою —
С открытым ртом и встревоженным ликом.
Прошла два поста проверки, а тут – свобода,
Свобода дышать и свобода слова.
Если Царь-колокол только не грохнется снова,
Куб кирпича в Успенском не рухнет со свода…
На высоте этой вопли столицы глуше.
Медная кровля то крута, то полога.
Прочно держусь! И здесь я делаюсь лучше
От страха упасть и от близости Бога…
1998