В другой раз я бы обрадовалась. Такой вояж по Европе! Но не сейчас. Скорее всего, я и Эйфелеву башню увидеть не смогу – все время буду смотреть через левые и правые шторки.
Папа с мамой и без моих причитаний заметили, как я похудела и подурнела. Папа порывался поговорить с моим начальником, но я прекрасно знала, что это бесполезно.
Горцев даже собирался выпроводить нас в аэропорт сразу из бизнес-центра. Но после моей истерики мне разрешили переночевать дома и собрать вещи. До глубокой ночи мы сидели на кухне и строили планы. Вдруг мама вышла и через несколько минут вернулась с конвертом.
– Вот, – она положила его на стол передо мной, – если вдруг представится возможность сбежать – сбегай. Ты права – это не жизнь. У меня в Париже живет хорошая подруга, бывшая одноклассница. Здесь адрес, телефон и тысяча евро. Если будет совсем невмоготу, позвони ей, она тебя спрячет. А потом разберемся.
Я грустно улыбнулась.
– Вряд ли получится, но спасибо.
Утром я встала с отвратительным настроением. На сердце было тяжело, голова болела, внутренности выворачивало от дурного предчувствия. Мне казалось, я больше никогда не вернусь домой. Я еще раз крепко поцеловала родителей и вышла из квартиры. У подъезда ждала знакомая черная машина. Я забросила чемодан в багажник, в последний раз подняла голову, пытаясь разглядеть окна нашей квартиры на пятнадцатом этаже, зная, что сейчас, в эту самую секунду мама и папа смотрят на меня через стекло, махнула ладошкой и села в машину.
Париж встретил легким снежком. Город был украшен к Новому году, и пусть мне приказывали смотреть только через левую шторку, я периодически открывала и центральную, стараясь рассмотреть все и сразу. Со времен школы очень хотела побывать в Париже. Наверное, это мечта каждой девочки, выпестованная из любовных романов, которые так любят подростки.
Мы вчетвером сели в такси. Я, Лена, Николай Ильич и Латов. Он мне показался более спокойным и вежливым. Не шпынял в самолете, не дергал, не затыкал рот. Надеюсь, сработаемся.
Нас разместили в четырехзвёздочном отеле «Селект» на улице Сорбонна. Не слишком роскошном, но и не дешевом. Нам нельзя было выделяться. Сняли два номера – для меня с Леной, и Латова с профессором. За неделю нам нужно было обойти Париж и, если успеем, осмотреть пригороды.
И в левом и правом мирах на месте Парижа находились города. В правом город был построен вокруг великолепного храма, похожего на базилику святого Петра в Ватикане, только еще величественнее. В левом мире я не видела ни одного храма, зато было много библиотек, школ, театров и музеев. На них мне приказали сконцентрироваться в первую очередь.
После трех месяцев муштры я уже более-менее разбиралась в латинском языке и почти с ходу читала надписи и тексты. А вот с арамейским было неважно. Слишком уж он был чуждым. Еще одна проблема была в том, что ни один из наших диалектов стопроцентно не подходил. Скорее всего, это была смесь древнегреческого, арамейского и арабского. Поэтому меня учили всем трем языкам сразу, а в итоге я точно не знала ни одного.
Два дня подряд я вставала в семь утра и приходила в гостиницу в девять вечера, падая без сил. В голове была каша. Я не понимала, что смотрю и что описываю. От бесконечной говорильни путались слова и мысли, а язык сворачивался в трубочку. Мы спускались в метро и ездили от одной станции к другой. В правом мире подземной жизни не было, зато в левом мы частенько натыкались на пневмотрубы, странные сооружения, похожие на склады, и… загадочные лаборатории, как мне показалось, подпольные.
В итоге мне приказали сосредоточиться только на левом мире, не отвлекаясь на правый, окончательно записав его в отстающие.
Лаборатории оставили на потом, на более тщательное рассмотрение со специалистами, вызванными из Москвы. Хотя схемы кровеносной и лимфатической системы человека я бы и без них могла описать. Очень уж часто эти схемы попадались мне на глаза. Они висели на стенах лабораторий, были начерчены в книгах, раскрытых на столах. Хотя, действительно, моих знаний не хватало. Потому что схемы были странными. Не помню, чтобы у человека были подобные ответвления сосудов.
На третий день я не выдержала и взбунтовалась. До отлета в Барселону оставалось два дня, а я так и не увидела Эйфелеву башню вблизи. Придя в номер, я подождала, пока Елена отправится в душ, быстро переоделась и выскочила наружу. Думаю, никто не хватится меня в ближайшие пару часов. А вот посмотреть достопримечательности и набережную Сены успею. Деньги у меня были, английский я знала неплохо, заблудиться не боялась.
Три часа эйфории. Ночной Париж был еще привлекательнее дневного. Подсветка зданий превращала архитектурные шедевры во что-то нереально прекрасное. Зачем смотреть чужой мир, если в своем столько всего? Я побродила вдоль набережной, зашла в небольшое кафе выпить кофе и съесть пару круассанов, поднялась на Эйфелеву башню, дошла пешком до Триумфальной арки. И, наконец, почувствовала себя счастливой.
А в гостинице меня ждали разъяренный Латов и обеспокоенный Николай Ильич. Разнос устроили в номере мужчин.
– Я написала записку. А телефон выключила, чтобы не пришлось врать, – огрызалась я.
– В следующий раз прикую тебя наручниками, – орал надзиратель. А ведь я его считала наиболее адекватным. Ошибалась.
– А не боитесь ходить по городу с прикованной девушкой? Что скажет полиция?
Латов ругнулся сквозь зубы.
– Иди в номер и не смей выходить без моего разрешения, – рявкнул он.
Я медленно поплелась на выход. Открыла дверь, но не успела шагнуть в коридор, как услышала, что мужчины продолжили спорить, только теперь между собой. Я замерла у двери.
– Правильно меня предостерегал Горцев. Девчонка своевольная и несдержанная. Ей нужна твердая рука.
– Не дави на нее, – голос Николая Ильича, – ей всего двадцать три, она еще совсем молоденькая. Ей нужно иногда развлекаться.
– У нее нет времени развлекаться, – глухой голос Латова, словно он отвернулся, – осталось несколько лет, нужно их использовать по максимуму.
– Это точно?
– Да. Иванов продержался всего месяц, как мы его обнаружили, а американец после открытия почти сразу ослеп. Мы прибавили те года, что они провели в лечебнице, и получилось три года плюс минус. Да и наши врачи дают не больше, максимум пять. Атрофия зрительного нерва прогрессирует. Затронута кора.
Голоса затихли, они ушли на балкон. Наверное, курить.
Мне стало дурно. То есть, через три года, в лучшем случае пять, я ослепну, на этот раз окончательно? А все оставшееся мне время меня будут эксплуатировать как ломовую лошадь, не давая ни глотка свободы? А потом выбросят, как использованную тряпку?
Я тихонько прикрыла за собой дверь и побрела по коридору. В номер не хотелось. Опять видеть кислое выражение на лице Елены, ее бесконечные записи, постоянно включенный диктофон. А утром, не отдохнув и не выспавшись, ездить по городу, выискивая лаборатории, больницы, университеты. Жизнь превратилась в бесконечный бег по кругу в беличьем колесе.
Если бы не эти мысли, я бы никогда не сделала то, что сделала сейчас. Увидев прямо перед собой вдруг открывшуюся щель между мирами, я, не думая шагнула внутрь, даже не вспомнив, что нахожусь на четвертом этаже и не поняв в какой мир иду. Вроде проход был между моим и левым.
Не хочу оставшиеся мне годы быть послушной собачонкой, выполняющей приказы. Лучше потрачу их на путешествия. Будет, что вспомнить под конец.
Глава 6
Мне опять повезло. Я не упала на землю – с четвертого этажа отеля я ступила прямо на крышу какого-то дома. Покачнулась и едва удержалась на ногах. Крыша была покатой, но не слишком крутой. Сев на черепицу, я обхватила голову руками и застонала. Что я наделала? Какое безумство могло меня толкнуть на подобную глупость? Очки были со мной. Это плюс. Из одежды – джинсы, кроссовки и короткая куртка на синтепоне. Под ней толстовка с майкой. Вот и весь мой скарб. Да, в карманах лежал выключенный айфон и чуть больше пятидесяти евро – остались от сотни, что я брала на прогулку. Но вряд ли евро здесь в ходу. Сейчас этот мир был в центре, слева – мой собственный, справа – религиозный отсталый.
Я видела освещенный коридор отеля на расстоянии вытянутой руки. Так близко и так бесконечно далеко. Видела, как несколько раз по нему пробегали Латов и Николай Ильич с испуганными лицами. Они, скорее всего, подумают, что я сбежала. А найдя в моих вещах записку с адресом и телефоном, поедут к маминой однокласснице. Надеюсь, они вскоре разберутся, что она ни при чем… А вот родителей жалко. Нужно будет придумать, как передать весточку.
Сколько я сидела на крыше – не знаю. Было не слишком холодно, иначе я бы окоченела. Незнакомые очертания города пугали. Не радовало ни расцвеченное сверкающими огнями небо, ни расстилающийся впереди неизведанный мир. Было страшно. Впервые я осталась совершенно одна, без поддержки родителей, без друзей, без милого доброго профессора, даже без своей каторжной работы.
Только когда над горизонтом начал разгораться рассвет, я кое-как взяла себя в руки. Встала и принялась искать выход.
Дом был трехэтажным, добротным, даже, можно сказать, богатым. Как и все дома вокруг, он был построен по типу римских домусов, с внутренним двориком, бассейном и садом. Центр этого «Парижа» был немного смещен к западу, поэтому особняк, на крышу которого я попала, находился на окраине.
Я немного побродила по крыше, осматривая окрестности, потом уселась у люка и оперлась спиной о металлический штырь. Он был теплым. Через некоторое время люк отворился, и в проеме показалась голова молоденькой девушки, даже скорее, девочки. На вид лет четырнадцать-пятнадцать, не больше.
– А как ты здесь оказалась? – удивленно спросила она. В голосе не было ни капли страха, словно приблудные девицы на крыше – обычное для них явление. – И не сиди возле электруса, он слишком сильно излучает, это вредно.