Тогда это ей нравилось; казалось, что разговоры о детях подчеркивают серьезность его намерений. Боже, какой дурой она была тогда! Она не обращала никакого внимания ни на один из тревожных признаков: ни на его откровенное презрение к людям не его круга, ни на чрезмерную поглощенность собой — своей наукой, своим домом, своими привычками и желаниями. В постели Реймонд был далек от совершенства, много уступая в любовном искусстве и Джейку, и Тодду. Но Эмма не желала ничего видеть. Чепуха! Он презирает окружающих за невежество? Имеет право: он серьезный ученый, а не какой-нибудь бездельник. Говорит только о себе и о своей науке? Понятно: он же так предан своему делу. Далек от рекордов в сексе? Для семейной жизни постель не самое главное…
Боже мой, как тяжело вспоминать об этом! Но еще тяжелее — обо всем том, что за этим последовало. После замужества Эмма попала вместо долгожданного рая в самый настоящий ад. Реймонд оказался совсем не таким, как представлялся ей раньше. Сухой, черствый эгоист, поглощенный только самим собой и своими причудами… На молодую жену — он смотрел как на вещь. Эмма обнаружила, что нужна ему лишь в одном качестве — как самка-производительница. Да что там говорить — просто как живой инкубатор!
С самого первого дня их совместной жизни Реймонд заявил, что желает как можно скорее обзавестись наследником. Он запретил ей предохраняться и разработал для воплощения своей заветной мечты целую программу. В те дни, когда Эмма не могла зачать, он ложился спать в своем кабинете. Мало того — в эти дни он почти не обращал на нее внимания, словно она исчезала куда-то. Эмма могла поклясться, что в такие дни муж смотрит на нее так, как будто она пустое место. Но стоило подойти дням, благоприятным для зачатия, как все менялось самым решительным образом. Реймонд занимался с ней любовью до изнеможения, методично, как автомат, и совершенно равнодушно. В такие минуты Эмма особенно остро чувствовала свою ничтожность в глазах мужа. Он никогда не заботился о ее чувствах и желаниях, не стремился удовлетворить. А в промежутках между сеансами механического секса потчевал жену лекциями о генетике, режиме беременной женщины и диете, которые очень скоро стали вызывать у молодой женщины глубокое омерзение.
Эмма обнаружила, что полностью лишилась права на свою отдельную жизнь. Она была обязана существовать, как тяжелобольной в клинике: есть только в определенное время и только то, что велит ей муж, ложиться спать не тогда, когда ей хочется, а когда это положено по системе, составленной Реймондом. И так во всем. Она и вправду начала превращаться в живой инкубатор. Единственное, что хоть немного скрашивало ее беспросветную жизнь, — визиты матери Реймонда, Селии. Беседы с этой доброй и сердечной пожилой дамой согревали одиночество Эммы, ведь муж с самого начала дал ей понять, что не одобряет ни развлечений вне дома, ни визитов подруг.
Однако самое худшее было не это. Страшнее всего было то, что, несмотря на все усилия, Эмме никак не удавалось забеременеть. Прошло полгода, и Реймонд стал требовать, чтобы она проверилась у врача. Эмма отнекивалась, он настоял на своем. Пришлось пройти все унизительные, долгие обследования. Когда же врач наконец подтвердил, что у нее все в порядке, Эмма понадеялась, что ее муж немного успокоится. Не тут-то было! Предписанный ей режим и диета стали еще жестче. Не выдержав, она осмелилась намекнуть Реймонду о том, что неплохо было бы ему самому пройти обследование у врача. Говоря с ним об этом, Эмма дрожала от страха. Но к ее радостному удивлению, муж спокойно согласился это проделать.
Результат обследования стал для него страшнейшим ударом. Врач заявил, что у него олигоспермия — то есть, попросту говоря, он не способен к нормальному зачатию. Хотя, чтобы успокоить своего нервного пациента, он добавил, что иногда и таким мужчинам удавалось обзавестись потомством. Намного хуже было другое. Анализ крови показал, что у Реймонда имеются симптомы лейкемии. Как медик он знал, что эта болезнь неизлечима. Знал он и то, что именно от лейкемии когда-то умер его отец. Это страшное известие превратило желание иметь ребенка в навязчивую идею: любой ценой оставить после себя потомка семьи Форстер. И когда он узнал, что в одной нью-йоркской клинике проводятся эксперименты по искусственному оплодотворению, он немедленно ухватился за эту возможность. Только бы долгожданный ребенок наконец появился на свет.
Эмма не протестовала. Что она могла поделать с мужем, которого известие о смертельной болезни превратило в настоящего маньяка? Она уже давно поняла, что Реймонд не любит ее. Он вообще был неспособен любить кого-нибудь кроме себя. И даже ребенок, если он родится на свет, станет для него только предметом гордости, но не любви.
Они отправились в Нью-Йорк. Три месяца непрерывных обследований, мучительных, противных процедур. Она так надеялась, что все это будет не напрасно. Но одна за другой все попытки завершались неудачами. Им пришлось вернуться ни с чем…
Разочарование и изнурительное путешествие подкосили здоровье Реймонда. Ему становилось все хуже. Он теперь редко вставал с постели. Но, несмотря на свою все возраставшую слабость, опять возобновил попытки наградить Эмму ребенком.
Эмма терпела все. Близость с мужем давно превратилась для нее в тягостную обязанность, почти пытку. Лежа под его истощенным болезнью, дрожащим от лихорадочного возбуждения телом, она особенно остро ощущала свою ненужность. И секс из удовольствия превращался в муку…
И вот сегодня она опять получила подтверждение тщетности своего терпения и страданий Опять ничего! Эмма не заметила, как безумное желание мужа иметь ребенка захватило и ее саму; ей казалось, что дитя сможет изменить ее безрадостное существование, даст ей цель жизни. Наконец у нее появится существо, которое будет бескорыстно ее любить. И к тому же оно скрасит последние месяцы, жизни Реймонда. Эмма видела, что он угасает на глазах…
Погруженная в тягостные раздумья, Эмма не заметила, как опустился вечер. За окнами потемнело, зажглись фонари, а она все сидела неподвижно, подперев голову руками…
Так прошло еще несколько дней — безрадостных дней, неотличимых один от другого. Эмме становилось все тяжелее на душе. Реймонд медленно гас, и, чтобы помочь Эмме, Селия перебралась жить к ним. Больной стал по-детски капризным, постоянно что-нибудь требовал и страшно сердился, если его приказы тут же не исполняли. Жена и мать старались всячески ему угождать и ни в чем не перечили.
Однажды утром Эмма услышала, что муж зовет ее. Сорвавшись с места, она поспешила в его спальню. Реймонд последнее время проводил большую часть дня в постели. Завидев Эмму, он с трудом поднялся и поманил ее к себе.
— Эмма, подойди сюда. Сегодня мне получше…
— Я очень рада, дорогой. Ты чего-нибудь хочешь?
— Я хочу, чтобы мы с тобой попробовали еще раз… Ведь у тебя сегодня как раз подходящий день, по моим расчетам?
— Реймонд, опомнись! Ты же еще так слаб… — ахнула Эмма.
— У меня достаточно сил, чтобы сделать тебе ребенка, — усмехнулся он. — Последнее время я кое-что принимал. Это обязательно должно дать результат.
Эмма была в полнейшей растерянности. Реймонд был так слаб, что близость с ней могла его убить. Но ее отказ мог повлечь за собой столь же печальные последствия. Она безвольно кивнула и привычным жестом стала расстегивать блузку.
— Погоди, — остановил ее муж. — Отойди на пару шагов. Я хочу видеть тебя всю.
В последнее время возбудить его становилось все труднее — болезнь брала свое. Для этого нужно было приложить немало стараний. И Эмма старалась. Медленными, чувственными движениями она стащила с себя блузку, стала расстегивать брюки — то приближаясь к Реймонду почти вплотную, то внезапно отступая назад. Она замирала в соблазнительных позах, изгибаясь, проводя руками по своей высокой груди, по бедрам. В глазах Реймонда вспыхнули огоньки.
— Иди ближе! — прошептал он. — Ну!
Эмма подчинилась. Она села рядом с ним на кровать, прижимаясь всем телом к его костлявой груди; ее нежные руки осторожно заскользили по его телу, затем стали расстегивать пижамную куртку. Одна рука, проникнув под резинку брюк, нащупала, увы, вялый член. Запрокинув голову, хрипло дыша, Реймонд позволял жене ласкать себя, оставаясь при этом неподвижным, точно камень.
— Так, так, — бормотал он время от времени, — еще…
Наконец он почувствовал себя готовым. Вцепившись худыми, слабыми руками в плечи Эммы, он опрокинул ее на спину и навалился сверху. Каким же хилым и немощным стал он за последние месяцы, как постарел! Эмма отвела глаза от потемневшего лица Реймонда, от его сухих, дрожащих губ. Надо еще немного потерпеть, совсем немножко…
Да, терпеть пришлось совсем немного. Меньше минуты. Минуту спустя окончательно обессилевший Реймонд уронил голову на грудь Эммы.
— Все, — прохрипел он. — Теперь ляг как надо, подними ноги повыше. Может быть, на этот раз все получится.
Лежа на спине с высоко задранными ногами, Эмма смотрела в потолок. Нет, ничего не получится и на этот раз, как бы ни хотел этого Реймонд. Все было только самообманом. Он не может оплодотворить жену, как бы ни уверял и ее, и самого себя, что все идет так, как надо.
— Вот увидишь, — убеждал ее Реймонд, тяжело, со свистом дыша, — ты обязательно забеременеешь. Я уверен в этом…
Когда Эмма осталась одна в своей комнате, она горько рассмеялась. Все кончено. А бедняга Реймонд еще продолжает на что-то надеяться… Никогда у них не будет ребенка, если только… От пришедшей в голову мысли Эмма даже зажмурилась. Эта мысль посещала ее далеко не в первый раз, но раньше Эмма всегда гнала ее прочь, как недостойную. Теперь же Она становилась все навязчивее, по мере того как семейная жизнь все больше заходила в тупик.
Ей доводилось слышать и читать, как другие женщины это делали. Их мужья не могли иметь детей, но не хотели в этом признаваться. Тогда несчастная женщина сходилась с другим мужчиной на одну ночь, чтобы потом забыть о нем навсегда, и получала от него желанного ребенка. Почему бы и ей не поступить точно так же?