Директор и главный хореограф студии — Джексон Райт. Он слегка засранец — впрочем, как и любой директор. Похоже «директор» и «диктатор» в этой индустрии синонимы. И все же он гениален.
Театр-студия «Лэйк-Сити» экспериментальный. Тут танцуют в стиле контемпорари и ставят самые невероятные шоу — например, в полной темноте с флуоресцентной краской на телах танцовщиков. Или постановки, где вместо музыки звучит только ритм барабанов.
Наша новая постановка радостная, что подходит мне идеально, потому что я самый беззаботный человек, которого вы только встречали. Мало что способно меня огорчить.
Возможно, поэтому Джексон доверил мне такую большую часть хореографии. Он и раньше давал мне ставить кое-что здесь и там, с тех пор как я обнаружила в себе талант хореографа. Но сейчас впервые позволил поставить целые номера.
Жду не дождусь, когда увижу их во всем великолепии — с гримом, костюмами и правильным светом. Словно мои мысли вживую воплотятся на сцене. Я представляю свою семью, сидящую в первом ряду, потрясенную тем, что я могу быть скульптором, а не только материалом. Впервые по-настоящему восхищенную мною!
Я практически вприпрыжку вбегаю в студию. В первом зале проходит разминка, а во втором находится балетный класс. Меня обволакивает композиция из знакомых звуков и запахов — топот ног по деревянным полам, пианист, отбивающий такт, смесь ароматов пота, духов и воска для пола. Здесь пахнет домом.
В студии жарко от разгоряченных тел. Я снимаю куртку, направляясь прямиком в кабинет Джексона.
Дверь наполовину открыта. Я вежливо стучу по косяку, ожидая его немногословного «войдите», прежде чем зайти.
Директор сидит за столом, просматривая небрежную кипу бумаг. В его кабинете полнейший бардак — он битком набит фотографиями в рамках, афишами прошлых выступлений, отдельными папками и даже фрагментами костюмов на начальной стадии проектирования. Во время постановки Джексон контролирует все до последней пачки.
Это стройный мужчина немногим выше меня, пожалуй, даже слишком худой из-за своей строгой веганской диеты. У него густая копна черных волос с легкой проседью на висках. Джексон чрезвычайно гордится своими волосами и всегда проводит по ним руками, когда говорит. У него загорелая кожа, худощавое лицо, большие, темные и выразительные глаза. В хореографа влюблены многие танцоры, и мужчины, и женщины.
— Несса, — говорит он, глядя на меня поверх своих бумаг. — Чем обязан?
— Изабель сказала мне, что готовы программки! — отвечаю я, стараясь не улыбаться слишком широко. Изабель — главная по костюмам. Она может вручную шить со скоростью швейной машинки, одновременно выкрикивая указания всем своим помощникам. У нее острый язык и доброе сердце. Мне нравится думать о ней как о своей танцевальной маме.
— О, точно. Вон там, — отвечает Джексон, кивая головой в сторону картонной коробки, стоящей на складном стуле и доверху набитой программками.
Я подбегаю и хватаю самую верхнюю стопку, снимая резинку, чтобы достать программку.
Обложка прекрасна — на ней изображена Анжелика, одна из наших прим, облаченная в красную шелковую тунику. Она прыгает в воздухе, и нога под невозможным углом взлетает над головой, ее идеально изогнутая стопа выглядит словно лук для стрельбы.
Я открываю программку, скользя глазами по списку танцоров вниз к именам постановочной группы. Я ожидаю увидеть там свое имя и даже хочу попросить у Джексона разрешения взять одну домой, чтобы показать родителям.
Вместо этого… я не вижу вообще ничего. Джексон Райт указан в качестве главного хореографа, Келли Пол — в качестве помощника. Меня же в программке нет вовсе.
— Что? — раздраженно бросает Джексон, заметив ошеломленное выражение моего лица.
— Просто… кажется, меня забыли указать в качестве одного из хореографов, — нерешительно произношу я. — Забыли, вероятно, те, кто разрабатывал дизайн программок. Должно быть, это недоразумение.
— Нет, — небрежно отвечает Джексон. — Не забыли.
Мой рот складывается в удивленное «о», когда я смотрю на директора.
— Что… ты имеешь в виду? — спрашиваю я.
— Тебя не забыли, — повторяет он. — Тебя и не должны были упоминать.
Мое сердце бьется о грудную клетку, словно муха о стекло. Первым порывом мне хочется кивнуть, согласиться и уйти. Я ненавижу споры. Но знаю, что, если поступлю так, позже возненавижу себя сильнее. Я должна разобраться, что происходит.
— Почему меня не должны были упоминать? — спрашиваю я, стараясь, чтобы мой голос звучал как можно спокойнее и безразличнее.
Джексон раздраженно вздыхает и откладывает бумаги в остальную кучу-малу на столе.
— Ты не хореограф, Несса, — говорит он, словно объясняет простые истины. — Ты танцовщица кордебалета. Просто потому, что ты подкинула пару идей…
— Я поставила четыре танца! — выпаливаю я с горящим лицом. Знаю, что это звучит по-детски, но ничего не могу с собой поделать.
Джексон встает из-за стола. Он подходит ко мне и опускает руки мне на плечи. В первую секунду мне кажется, что мужчина хочет меня утешить, но затем я понимаю, что он направляет меня к выходу.
— Понимаешь, в чем дело, Несса, — говорит он. — Ты неплохо потрудилась. Но твоя работа не столь уж оригинальна. Она довольно проста. Те части шоу, что вдыхают в него жизнь, заставляют его звучать, ставил я. Поэтому не стоит позориться, пытаясь приписать себе несуществующие заслуги.
Мое горло так распухло от смущения, что я не могу говорить, отчаянно пытаясь сдержать слезы, жгущие глаза.
— Спасибо, что заглянула, — говорит Джексон, когда мы подходим к выходу. — Можешь оставить себе программку, если хочешь…
Я даже не понимала, что до сих пор держу в руках несчастную листовку, смятую от того, как сильно я ее сжимала.
Джексон выставляет меня из своего кабинета и с тихим щелчком закрывает дверь. Я остаюсь одна в коридоре.
Стою там ошеломленная, по лицу катятся тихие слезы. Боже, я чувствую себя идиоткой.
Не желая ни с кем столкнуться, я разворачиваюсь и иду прочь по коридору в сторону выхода.
Прежде чем я успеваю выйти, меня перехватывает Серена Бреглио. Она тоже танцовщица кордебалета, как и я. Девушка вышла с разминки к фонтанчику с водой.
При виде меня она резко останавливается и озабоченно сводит вместе светлые брови.
— Несса! Что случилось?
— Ничего, — отвечаю я, качая головой. — Ничего такого. Просто я… сглупила.
Вытираю щеки тыльной стороной ладоней, пытаясь успокоиться.
Серена бросает подозрительный взгляд на закрытую дверь Джексона.
— Он что-то сделал? — допытывается она.
— Нет, — отвечаю я.
— Ты уверена?
— Совершенно уверена.
— Дай я хотя бы обниму тебя, — говорит она, обвивая руками мои плечи. — Прости, я потная.
Меня это не беспокоит. Пот, волдыри, сломанные ногти на ногах… здесь это такое же обычное явление, как и шпильки для волос.
Серена типичная калифорнийская блондинка. У нее стройное спортивное тело и загар, который не сходит даже на Среднем Западе. Девушка выглядит так, словно рождена стоять на доске для серфинга, а не на пуантах, но при этом достаточно хороша, чтобы со дня на день возвыситься до полусолистки.
Она достойная конкурентка в студии, но настоящая душка за ее пределами, поэтому я не переживаю, что Серена увидит меня такой. Я знаю, что девушка не станет сплетничать.
— Ты идешь с нами сегодня? — спрашивает она.
— Куда вы собираетесь?
— В новый клуб. Он только открылся, называется «Джунгли».
Я колеблюсь.
Обычно мне не разрешается ходить в подобные заведения. Особенно не предупредив заранее родителей или брата. Но если я им скажу, меня не отпустят. Или отправят в компании телохранителя, чтобы тот за мной присматривал — например, Джека Дюпона, который будет сидеть в углу и пристально за мной наблюдать, отпугивая любого, кто хотел бы пригласить меня на танец. Это смущает и заставляет моих друзей чувствовать себя странно.
— Я не знаю… — говорю я.
— Ой, ну давай, — Серена сжимает мои за плечи. — Марни тоже собирается. Пошли с нами, выпьешь коктейльчик и будешь дома уже к одиннадцати.
— Ну, хорошо, — говорю я, чувствуя себя настоящей бунтаркой, оттого, что просто соглашаюсь. — Давай сделаем это.
— Да! — Серена победно поднимает кулак. — Ладно, я пойду, пока мадам Бродер не задала мне взбучку. Здесь подождешь?
— Нет, — качаю я головой. — Буду в соседней кафешке.
— Отлично, — говорит Серена. — Закажи мне скон[7].
3
Мико
Чикаго
Я сижу в своем кабинете в задней части клуба, отмечая цифры в бухгалтерской книге.
Теперь у меня два ночных клуба и три стрип-клуба. Они приносят неплохой доход — даже тот, что открылся всего пару недель назад. Но их предназначение не в этом. Заведения служат лишь для отмывания денег.
Любая индустрия, где платят наличными, это отличное прикрытие. Прачечные, автосалоны подержанных автомобилей, службы такси, рестораны… все они служат корзиной, в которую сбрасывается легальная прибыль, а также незаконный доход, полученный от наркотиков, оружия, хищения и женщин.
В былые времена можно было выставить пустую витрину, даже не удосужившись наполнить ее товаром. У Аль Капоне была такая витрина прямо здесь, в Чикаго. На его визитной карточке было написано «Торговец подержанной мебелью». Теперь судебная бухгалтерия стала куда более изощренной, и для прикрытия нужен настоящий процветающий бизнес.
Конечная цель этого мероприятия — положить грязные деньги в банк. Это приходится делать медленно и скрупулезно, ежедневно примешивая к «чистым» взносам нелегальную прибыль. И хорошо бы незаконные средства составляли всего десять-пятнадцать процентов основного дохода.
Нужно быть аккуратнее, потому что банки — гребаные крысы. Если они заметят, что твоя скромная пиццерия внезапно приносит миллионы долларов, или увидят, что прибыль намного превышает сумму в чеках, которые ты выписываешь дистрибьюторам, они донесут на тебя в налоговую службу.