бреников, как Серега Гоменюк, которым синица в руках предпочтительнее журавля в небе, это был прекрасный выход. А таких гоменюков на заводе были сотни, если не тысячи. Со временем Георгий Айнагоз осознал, что на таких вот людях можно заработать еще больше. Не обязательно каждому за его товар давать деньги. Продающие собственную спецодежду работяги в девяти случаях из десяти тратили легкие деньги на пропой. Учитывая такую тенденцию, Жора Грек сделал шедевральный маркетинговый ход. Он начал обменивать добро заводчан на водку и закуску, естественно, по цене, которая чуть отличалась от магазинной (так сказать, с наценкой за мгновенный сервис), тем самым зарабатывая дополнительную копеечку.
Молодого бетонщика Жора Грек знал прекрасно. Его зимние сапоги, утепленная куртка, ватники, летние ботинки и респираторы, наверное, за все время Серегиной работы, минуя заводскую стену, сразу попадали в Жорин киоск. Увидев несущегося к нему Гоменюка с огромным кульком, Георгий Айнагоз уже знал, что делать.
– Вот, – Серега радостно вывалил перед Жорой содержимое целлофанового пакета.
Айнагоз медленно и основательно осмотрел ботинки, пощупал ватники, пересчитал респираторы, осмотрел их на предмет чистоты и новизны, потом так же медленно и основательно выложил перед Щавлем две бутылки водки без акцизных марок, пол-литровую банку кабачковой икры и консервную банку бычков в томате.
– А деньги? – второй раз за день залепетал растерянный бетонщик.
– Виходной, – Жора сделал скучающее лицо, – денегь нет.
Серега сбивчиво принялся объяснять, что его сегодня уже кинул на деньги мастер, что за эти ботинки с ватниками он несколько часов гнул спину и глотал пыль, что именно сегодня эти деньги нужны ему как воздух, что от них зависит его семейное счастье и что Айнагоз просто обязан войти в его положение и выдать ему причитающуюся сумму.
Жора слушал, сочувственно кивал, но продолжал настаивать на том, что денег нет.
– Виходной, – повторял Грек, – а зарьплата только во вторникь.
Серега в каком-то немом исступлении еще немного потаращился на хитрого эллина, затем плюнул, тоскливо посмотрел на бутылки водки без акцизной марки, устало и пораженчески спросил:
– Не паленая?
– Отличная, – Жора Грек, не мигая, смотрел в глаза Сереги и говорил тоном гипнотизера, – сто леть ей торгую, никьто никогда не жаловался. С завода беру.
Почему-то уточнить, с какого завода Айнагоз берет водку, не пришло молодому бетонщику в голову. Он тяжело вздохнул, сложил бутылки и банки в освободившийся кулек, плюнул в сторону сапожного киоска и, не прощаясь с Жорой Греком, развернулся и ушел.
Разочарование душило Щавеля. Планы были окончательно нарушены. Вместо того чтобы сейчас вести Вальку в кафе, а после в постель (почему-то Серега был уверен, что после кафе постель неизбежна), приходилось ломать голову над тем, что делать дальше. Ехать к Вальке с водкой и консервами глупо, это не просто неромантично, а вообще как-то по-колхозному. А ведь с Валькой второй ошибки допускать нельзя. Все должно быть красиво и романтично. Водка и консервы на первом свидании недопустимы. Вот пиво с фисташками – другое дело. Должна быть легкость и возможность для маневра. А как маневрировать с кабачковой икрой?
Серега шел куда глаза глядят, пережевывая все обиды сегодняшнего дня. Вместо таких замечательных планов нужно было придумывать новые. В голову ничего не лезло. Хотя нужно просто отталкиваться от того, что имеем: две бутылки водки и закуска обязывали его найти компанию, которая поможет ему скрасить воскресный вечер. Причем возникла возможность показать этой компании, что Серега Гоменюк не только халявщик, падающий на хвост, но и человек, который помнит добро и может отплатить той же благодарностью. Молодой бетонщик шел к своей трамвайной остановке, в надежде, что в тени зонта кафетерия магазина «Поляна» отыщется человек, с которым приятно будет разделить спиртное, доставшееся ценой гипотетического семейного счастья.
И такой человек, конечно же, там оказался. Лушпа Григорий Константинович по кличке Гендальф Синий, склонив набок свою седую голову, с неизменным дистиллированно постным выражением лица интеллигентно смаковал разливное пиво из пластикового стаканчика, сидя за белым пластиковым столом с точечными темными подпалинами от сигарет. Через столик сидели и пили пиво две какие-то незнакомые Гоменюку тетки. Серега отодвинул стул и присел за столик к косматому сварщику. Григорий Константинович с неодобрением глянул на него, думая, что Щавель сейчас начнет клянчить у него пиво или пятьдесят грамм водки. Но Серега, весь сияя от такого редкого ощущения щедрого дарителя, вежливо поздоровался и высокопарно предложил:
– А не выпить ли нам по пять капель? – и правильно истолковав подозрительный взгляд Гендальфа, с улыбкой мецената, открывающего новую филармонию, добавил: – Я угощаю!
Гендальф Синий лучезарно улыбнулся и вежливо ответил, мол, раз Серега так настаивает, то он, конечно же, не станет препятствовать такому щедрому, а главное, редкому порыву. Щавель поставил на стол первую бутылку водки, достал банки с кабачковой икрой и бычками в томате. Увидев такую щедрость, Гендальф сходил в магазин «Поляна» и купил там хлеба и пластиковых стаканчиков за свои деньги. Вернувшись, сварщик обратил внимание на отсутствие акцизной марки на бутылке:
– Не паленая? Не ослепнем?
– Та не-е, с завода брали, – выдал непонятную информацию Гоменюк, разлил водку по стаканчикам и выпалил дежурное: – Быть добру!
Водка имела странный привкус, как будто какое-то лекарство настаивали в болотной воде. Серега особого внимания этому факту не предал, а Гендальф, чьи вкусовые рецепторы были забиты разливным пивом, странного вкуса не заметил. Щавель макнул свой кусок хлеба в красноватую жижу бычков, сварщик Лушпа предпочел намазать личным перочинным ножиком кабачковую икру на хлеб и интеллигентно откусить. После первой дозы очень быстро были опрокинуты вторая и третья под неизменный Серегин тост «Быть добру». Странная волна разливалась по телу Гоменюка. Это была не привычная волна добра и теплоты, а какая-то другая. Как будто после дня Ильи-пророка хочешь нырнуть в прохладную освежающую морскую волну в брызгах и барашках, а вместо этого ныряешь в теплую и мутную, будто стоячую воду, полную прилипчивой зеленой ряски с тошнотворным запахом гниющих водорослей. Волна опьянения не принесла привычного умиротворения и ощущения гармоничности. Вместо этого постепенно стала появляться странная рассинхронизация вестибулярного и речевого аппаратов. Видимо, почувствовав то же самое, Гендальф Синий внезапно прервал Серегин сбивчивый и эмоциональный рассказ о том, каким мудаком оказался Триппер и куда-то засобирался.
– Гендальф… давай еще… посидим, – с запинками взмолился ошарашенный Щавель. Ему и в голову не могло прийти, что, оказывается, можно покинуть пьянку, не допив весь алкоголь до конца.
– С-Спасибо, С-Сережа, – Гендальф тоже испытывал затруднения с речевым аппаратом, – мне пора.
Видимо, с мышлением косматый сварщик тоже испытывал затруднения, потому что, уходя, выдал:
– С-Спасибо за угощение. Я это не забуду. Если что, – Гендальф погрозил пальцем как бы обозначая, что это самое «если что» означает «в особо крайне случае», – обращайся.
И добавил уже совсем очевидную информацию:
– Я здесь часто бываю.
После этих слов Гендальф Синий с достоинством человека, умеющего держать свое слово, слегка шаркая, удалился.
Серега растерянно остался сидеть и смотреть на недопитую первую бутылку водки, на раскрытые консервные банки, на раскрошенный хлеб. Эйфории, которая бывает от первых ста граммов, так и не наступило. Волна любви, добра и теплоты так и не подкатила, даже намека на плесканье не было. Наоборот, создавалась иллюзия некоторой раздвоенности. Вот вроде как смотрит Щавель на свою руку и не узнает её, будто это чужая рука. Да и сам он вроде как ощущает себя, а вроде как смотрит на себя со стороны. Серега помотал головой, пытаясь сбросить это ментальное наваждение. Внезапно он заметил, что в метрах семи от кафетерия «Поляна» стоит Вася Жомуль и пристально смотрит на него. Когда Вася подошел, Серега не заметил, он просто материализовался, и все тут. Черные с проседью Васины волосы паклей торчали в разные стороны, давно небритое лицо было грязным и расцарапанным с левой стороны, глаза налиты кровью. Одет он был в какую-то выцветшую рубашку частично без пуговиц, когда-то бывшей вроде бы клетчатой, и в черные треники с начесом. Левая штанина была разодрана, из-под неё виднелась грязная, распухшая Васина нога в каких-то белесых струпьях. Обут Вася был в такие же резиновые тапочки, как и Серега, только черного цвета, давно порванные и в месте обрыва скрученные алюминиевой проволокой. Серега смотрел на него с чувством жалости и одновременно чувством брезгливости. Внезапно ему в голову пришла гениальная мысль. Чтобы возникла волна добра и теплоты нужно сделать что-то доброе и теплое, это же так элементарно. Вопрос «что именно сделать» даже не успел побеспокоить нейроны мозга молодого бетонщика. Он понял это интуитивно, можно сказать, спинным мозгом ощутил, чего Васе Жомулю не хватает сейчас больше всего. Он налил в осиротевший после Гендальфа стаканчик оставшуюся в бутылке водку, встал и, слегка пошатываясь, проковылял к не решающемуся зайти в кафетерий Васе. Молча протянул ему стакан. Вася взял стакан, что-то прорычал низким, каким-то прогорклым голосом, и залпом выпил поднесенный стаканчик. Несколько капель потекло у него по небритой бороде. Вася вернул стаканчик Щавелю и что-то опять прорычал. Серега разобрал только одно слово – братан. Надо же, конченый алкаш Вася Жомуль считает его, Серегу Гоменюка, бетонщика третьего разряда и без пяти минут жениха красивой девушки, своим братаном. Серегу это покоробило. Вот ведь, хотел получить долгожданный приход позитивных эмоций, а вместо этого почувствовал себя оскорбленным.
– Ну все, вали давай, – Гоменюк махнул Васе рукой, будто собаку отгоняя.